Они никак не могли со мной расправиться. Всей своей бандой – шесть, по меньшей мере, человек. И тогда, повстречав меня в узком коридоре, главарь лично решил свести со мной счеты:
- Карточку свою ты профукал: сожрало!
Было дело…
- Пьешь ты только на шару!
Так ведь – карточку-то «сожрало»…
- С плота ты кувыркнулся!
Ну, а это чья, в первую голову, заслуга?
- Ты – весь в дерьме! – исчерпав список смертных моих грехов, вынес уничижительный приговор боцман. И с видимым разочарованием – жиденький пучок стрел недолетом, перелетом и отскоком от меня, черство-деревянного, был расстрелян попусту, - тяжелой поступью двинулся прочь.
Высказал! Уничтожил!.. Про якорь, правда, почему-то не вспомнил – тогда-то вы ближе всего к цели были…
Обиднее всего было, конечно: «Пьешь на шару». Чего там я у тебя пил? Одеколон тот, в каютной твоей посиделке– водку немецкую, самую дешевую, что на бронзовые задвижки, наверняка, на рынку у Себастьяна тебе пацаны выменяли! Так, немного и выпил – «по второй» уже и не лезло!
А тебе, Олежка, никто не наливал запросто пять лет назад, когда прибыл ты на фарерский тот «пылесос» - тогда еще матросом, - где я уже второй контракт трюмным «бомбил»? Как трюмный трюмного я тебя в свою каюту пригласил радушно, и под бутылку доброй водки ввел в курс дела предстоящей работы обстоятельно: а как иначе – нам же вместе теперь в том трюме умирать! И жалел тебя про себя искренне: как с внушительной такой комплекцией будешь трюмные марафоны – шесть через шесть часов – бегать?
И почти с облегчением – за тебя порадовался! – воспринял твой демарш в конце первой же трюмной вахты (а и поработали-то вы всего полчаса!), когда швырнул ты мне мой замечательный, по-братски тебе одолженный ремень трюмный, и безоговорочно заявил:
- Не, я больше сюда не слезу!.. Это не работа!.. Это – издевательство над человеком.
Тут тебе я возразить не мог. Работа в трюме была не на пределе – за гранью человеческих сил. Зато платили иностранцы по-людски – более, чем!. . Потому-то ты, найдя себе более-менее теплое место в рыбцехе, с «пылесоса» того потом и не слазил – даже когда я домой улетел. И о тех днях даже сейчас еще, в каютной той посиделке, благодарным слушателям напоминал:
- Здесь, в Лас-Пальмасе, доковались – трубу масляную на палубе прорвало. Ну, я собой – прикинь! – дыру закрыл, пока механику свистнули, да он насос масляный не тормознул. А так – сколько бы масла за борт вылилось, и на какие бы бабки Бъярти – хозяин фарерский – за это бы попал!.. Ну, он мне потом бонус – пятьдесят баксов – за это выписал: гуляй, рванина!
А о том, что мы с Олежкой встретимся опять, мне капитан еще в отделе кадров сказал:
- Боцман тебя знает – вы с ним, он говорит, на «пылесосе» ходили.
Я тогда обрадовался – свой, в доску, человек! Поспешил... Ибо своих людей боцман привез в достатке. Два сына, племянник, «Пельмень» (это матрос – кореш боцманский: за безусловное с изделием сходство, сходу ему на судне такое прозвище дали), и токарь краснолицый, веснушчатый. Мог бы, конечно, и я в эту банду, «под боцмана», пойти, но за вечной своей независимостью не прошел по личной, главарю, преданности.
А еще и палки в колеса невольно совать начал! То младшенького, десантированного в плот для окраски бортов, за каких-то два часа веселая лазоревая волна укачала. Значит, мне его менять: кому еще? То название судна на борту писать: опять я – больше-то никто и не умеет. А и написано получилось так, что и сам боцман сознался:
- На этом пароходе еще сроду такой надписи не было!
И здоровяк рыбмастер неожиданно руку до хруста пожал.
Утвержденным уставом размером и шрифтом, просто радиусы округлости букв вывел грамотно – точно: всего-то и «делов»! Ну, и в финальной букве «й» верхнюю палочку чайкой расчеркнул – подпись, не хухры – мухры , художника!
В жизни всегда есть место творчеству…
Посетовал, правда, еще только писанину начав, заранее старпому: «Букв много – название длинное. Вот, помню, был «Лимб» в нашей базе!..» - « А «Капитан Сухондяевский» - такого не помнишь?». И я опять ушел в работу.
В общем, пошли медали на футболку, маслом да краской заляпанную, вешаться! А по затее боцмана, только его «сынам» должны были все кубки быть!..
Вокруг судна на плоту проехал с кисточкой-«удочкой» телескопической – выдвигающейся на приличную длину. Покрасил ярко-синим борта, и себя в придачу. Получилось так!.. К обеду уж дело в тот жаркий, как обычно, день шло. Потому «Пельмешек», что страховал меня с борта, перетягивая за тонкие швартовые плот от места до места, уже извелся: «Давай, давай, домазывай этот промежуток скорей, да вылазь: ложками уже стучать пора!».
До «пора» было еще добрых минут сорок, но Саша всегда нахально лез на камбузную амбразуру гораздо раньше срока: «Еще поспать после обеда надо успеть!» Перенял сиесту у местных!..
По такому делу, заспешил невольно и я, дотягиваясь до последнего , у самой воды, пробела.
Конечно, должен был Пельмень меня подтянуть – святое это было его дело, - но у него уже мысли только лишь о поджаристой (а с нашими поварами, и слегка подгорелой) котлете были. Так что, отважно я ступил на притопленный уголок ( железная бочка под ногами воду, конечно, пропускала) плота, навалившись всем телом на леерное веревочное ограждение – иначе было никак не дотянуться.
В этот момент волна шальная и накатила. Подкралась! Выждала момент! Опрокинув, под истошный крик Пельмешка, плот, а и меня вместе с ним.
Правильно – чтоб не расслаблялись: с морем всегда только на «Вы»!
Самое главное – не испугался я ничуть. Хоть нырять и плавать под водой в жизни не любил. Открыл под водой глаза: как в голливудском боевике!.. Многократно преломленные лучики солнца в лазоревой толще мерцают, и сетка ограждения плавно и зловеще колышется всеми своими ячейками…
Как голливудский же герой, поднырнул я под ограждение, выплыл, под испуганные и одобрительные возгласы успевших уже сбежаться (а в итоге сбежалось три четверти, верно, экипажа – такое шоу пропустить!), огляделся, и бесстрашно поплыл «вразмашку» в открытую часть. За уплывшей на несколько метров тюбетейкой – черной, в крапинку судовой палитры – подарок гастарбайтера. А уж потом – к штормтрапу, под верещанье Пельмешка: «Щас, щас, я плот подтяну!»
Не было бы счастья, так несчастье помогло – кто бы мне позволил в лазурных волнах акватории, принимая всем телом живую свежесть могучих атлантических вод, искупаться!
Освежился перед обедом!..
Вылез по штормтрапу я, под капитанский вздох глубокий: «Эх, Андрюха, как же ты так?!» Он за каждого радел, как за сына родного. Впрочем, тут же обезьяной сигануло нерадивое капитана чадо по трапу обратно: плот-то надо было гаком-крюком грузовой лебедки подцепить – перевернуть в обычное положение. И потом уж, вылезши окончательно, футболку с себя стянул.
- Краску на себя опрокинул! – поджав губы, стоял рядом главный инженер компании, соглядатайствовавший за ремонтом.
- Да там немного было, - поспешил обезопасить себя на всякий случай от растраты я, - треть ведра, где-то…
Треть, иль четверть – всю спину залило…
- В былое время, - посочувствовал мне у входа в надстройку пожилой ремонтник, - боцмана бы сразу КТУ на всю катушку лишили!
На это оставалось только плечами пожимать: «Да, сам виноват!» Надо было брать вину на себя: не подставлять же, в самом деле, старого друга! Хоть плот, по определению, опрокинуться не должен никогда.
Что думаете – Андрюха сдрейфил после обеда в плот спускаться? «Щ-щас!» Полез «вприпрыжку» - с повышенным энтузиазмом, и с удвоенным рвением и старанием принялся ездить валиком по слепящему солнцем борту: «Сань, только по полному ведру теперь мне не разводи, ладно!»
- Зато теперь видно, - прятал улыбку уж вечером рыбмастер, - что обучение по шлюпкам и плотам, да живучести судна, ты сам проходил, а не купил сертификат.
Так следующая медалька – орден морской звезды! – появилась. И разве я за нее сердце на британский флаг рвал?!. Только, что работал ударно – так боцман же и подгонял!..
Ну, а самый леденящий впоследствии кровь в моих жилах случай приключился облачным субботним утром. Впрочем, для работы – самое то: не жарко. Предстояло мне последними мазками докрасить те фрагменты на правой скуле нашего траулера, куда даже выдвигая замечательную телескопическую удочку дотянуться с плота не смог. И сегодня, подвесив с Пельмешком «беседку», с опаской, словно чуя уже недоброе, спустился я в неё по штормтрапу, и на негнущихся, прямых ногах принялся замалевывать пробелы.
- Э-э, дружище, да ты боишься! – сразу заметил свесившийся с борта боцман.
Я ж не герой!.. Да еще колбасило чуть – с вчерашней посиделки, да рассказа о трубе масляной: впечатлился очень.
Через час, примерно, работы «подъехал» я в беседке прямо под якорь. Могуче висел он надо мной всем своим многотонной тяжестью, недобро отсвечивая свежей чернью – пару дней назад я же его, приспущенный, с плота и красил. И сейчас похмельной, признаться (накануне у боцмана в каюте я рассказ о героическом его подвиге и слушал) «мозгой шевеля», я припомнил, что именно вчерашним днем ремонтники возились с винтовым стопором этого, правого якоря, точно – своими глазами я видел – раскрутив его в отданное положение…
А завинтил ли боцман обратно?..
Потому что, если такая громада вдруг ухнет в беседку, выпрыгнуть, как голливудский супергерой, я никак не успею… Только щепки настила затрещат, до один из концов, на которых покачивается сейчас беседка, окажется, в конце концов, слабее, и страшно натянувшись, с глухим хлопком лопнет…
Ну, да ладно – быстренько я, закрасив, из-под якоря вынырнул, а еще через полчаса, сладив, наконец, свое на сегодня дело, и вовсе вылез на борт. Вылез, и первым делом глянул: да – винтовой стопор так и стоял развинченным - раскрытым с самого вчерашнего дня.
Вдвоем с Пельмешком мы снимали с меня страховочную амуницию, достали на борт беседку и собирали её концы, когда на бак откуда ни возьмись выбрел матросик по первому рейсу – позавчера он только прилетел. Все было мальчишке интересно здесь. И, усевшись на «мальчик» (крутящийся рол) у правого якоря, как на сидение , он принялся с воодушевлением – с фанатизмом! – крутить колесо ленточного стопора – второго, и последнего якорного «тормоза», - как баранку автомобиля.
Куда ты, Шумахер?!.
Я успел лишь рот открыть – с диким грохотом и облаком, как водится, пыли ржавчины понеслись в якорный клюз звенья цепи - якорь «пошел» вниз.
Опять Сане в крике глотку рвать!..
Моментально, в отличие от меня, смотрящего эту картинку словно в замедленном действии, среагировав, подскочил он к опешившему и бросившему «руль» пацану и завинтил стопор, остановив якорное падение.
Впрочем, тот, наверное, лежал уже на грунте.
- Ты чё творишь?! А если бы Андрюха там был?!.
Да, приди любознательный и «безбашенный» юноша на два часа раньше – не читали бы Вы этих строк. Впрочем, небольшая литературе потеря… Скажем даже – незаметная!
Опять же – боцман прошляпил!..
Почему именно в этот вечер пришло такое поэтическое вдохновение? Словно кто-то свыше – Ангел Хранитель? - водил моей рукой по бумаге: «Якорь мы отвели – тогда пиши, давай!» Или, может, воспоминание о том, что завтра красить под якорем левым… Надо успеть! Надо написать посвящение другу…
НА ЖИЗНЬ ГЕРОЮ
А и не спьяну, и не сдуру,
А потому что и'наче не смог.
Матрос Олег прилег на амбразуру –
В разрыв трубы могучим торсом лег.
Барыга Бьярти очень тленно
Сей вечный подвиг оценил.
В полтинник долларов презренных
Он бонусом героя наградил.
Умишко европейский узкий,
И не понять вам сроду, вшивота:
Не за полтинник мужик русский
Не пожалеет живота!
И не за славу и медали
Пупом он преграждал для масла путь!
За топливное вы пятно бы так попали –
Пришлось бы штук пять евро отстегнуть!
Стяжатель денег утомлённый –
Души вам русской не понять!..
Хотя бы тыщи две зеленых
На жизнь герою нужно дать!
- Так, перепишешь красиво на большой лист, и – мне! – вполне оценил произведение лирический герой.
А в понедельник я пошел в банк, и, едва успев залопотать по-испански, был оборван доброй улыбкой симпатичной служащей: «Su tarheta?” (твоя карточка). А заполучив заветную обратно, закупился в супермаркете огненной водой – должок боцману вернуть…
Стоически мы продержались ( по ходу рейса гонимых бандой множество стало) до конца – по счастью, судьба больше с героическим боцманом в рейсах не сводила…
-