Глава 4. На берегах Ориноко

 
       Когда я открыл глаза, чувствуя  сильнейшую ломоту в затылке, лайнер, воя турбинами, тянул  над  бескрайним лесным морем с артериями рек внизу, которые стремительно приближались.
       В салоне  царили хаос и вопли перепуганных людей,  сверху   на головы рушился багаж из открывшихся  ячеек. 
       Еще через несколько секунд, заваливаясь набок,  «Конкорд» стал задевать правой плоскостью верхушки деревьев (я сжался), потом  его тряхнуло, и самолет  на глазах стал разваливаться на части.
       Все вокруг заполнили  душераздирающие крики.
       Сбоку от меня треснула обшивка - разверзлась громадная дыра,  кресло сорвало   с кронштейна и, вместе со мной,  высосало  в аэродинамическую воронку.
       - Мама!!  - завопил я в бешеном вихре  несясь по спирали вниз, а потом исчез  в высоком фонтане  брызг,  возникшем  в конце полета.
       -Б-б-у-у, -  задолбило  в ушах, в рот хлынула вода, а в глазах  зарябили  пузырьки воздуха.
       Тело  в конвульсиях забилось в глубине, последним усилием воли я  рванулся вверх  и, кашляя,  всплыл на поверхность.
       Там, отплевываясь, чуть отдышался, огляделся и увидел неподалеку  берега   обширного водоема.
       Справа, со скального плато, туда  низвергался  несколькими каскадами     водопад, а впереди  темнели густые  заросли.
       Из последних сил, стеная и хрипя, я поплыл к ним, выбрел из воды и рухнул  на  песок у ближайших деревьев.
       Когда очнулся, солнце  поднималось над горизонтом. Электроника наручных часов показывала восемь утра, все тело  нестерпимо болело. 
       - Это ж надо, -  с трудом поднявшись на ноги, взглянул я в небо, откуда вчера  рухнул, а затем перевел взгляд на  череду  лесных великанов со срезанными верхушками.   - Повезло мне, в отличие от других туристов.
       Затем  подошел к воде, ополоснул лицо, хлебнул пару раз из ладони и  поплелся в сторону зарослей. Откуда слышались пение птиц, звон цикад и  другие, непонятные мне звуки. 
       При ближайшем рассмотрении, заросли оказались джунглями. Такие я видел только в кино, что  вызвало изрядное беспокойство. Но делать было нечего, нужно было как-то выбираться.
       В сторону падения самолета я не пошел, ибо местность была явно  непроходимой, да и  вряд ли кто из летевших вместе со мной, остался жив. При таком раскладе. 
       Решил направиться  вдоль водного  пути, поскольку озеро, в которое упал, скорее всего, было  речным заливом. На это указывало медленное течение воды в нем и теряющиеся вдали берега. Что внушало благие надежды.
       Как известно, все реки впадают в море или океан,  по их берегам селятся люди, а потому следовало двигаться  по течению вниз. Других вариантов не было.
Но для начала следовало подкрепиться.  В последний раз я  ел много часов назад, организм  требовал калорий.
       В карманах штанов и пиджака, которые выглядели не лучшим образом, помимо бумажника с  влажным  паспортом и  франками, а также зажигалки с размокшей пачкой сигарет  да перочинного ножа, больше ничего не имелось.
       Разложив их для просушки  на плоском камне у берега и прихватив с собой нож, я направился  в заросли леса, надеясь там найти чего-нибудь съедобное. Не получилось.
       Перевитые лианами деревья были неизвестных мне пород, и бананов или кокосовых орехов на них не наблюдалось, хотя в кронах носились и орали  небольшие рыжие обезьяны, обеспокоенные появлением  незваного гостя.
       На разнообразных кустарниках подлеска ягод тоже не просматривалось и, спустя час, я, несолоно хлебавши, вернулся  на берег.
       Усевшись на камень, проверил россыпь сигарет с зажигалкой (они высохли и годились в дело), размяв одну, закурил. Надеясь обмануть желудок.
       Глаза меж тем блуждали по берегу, и неожиданно  узрели  метрах в  тридцати впереди, движущийся со стороны песчаной дюны  к воде,  выпуклый  объект.
       - Дак это ж ..! - едва не подавился я сигаретой и, вскочив, припустил в ту сторону.
       Через минуту потенциальный обед, в виде здоровенной черепахи, лежал  нижним щитком вверх, по инерции шевеля лапами, а я  довольно потирал руки - подфартило!
       Затем в голове мелькнула мысль, -  а  откуда она ползла?   
       - Известно, откуда, - подсказал внутри моряк. - Не иначе откладывала яйца.
       - Какие  на хер яйца! - возмутились там же остальные.   -  Давай, кончай ее и на огонь!  Жрать очень хочется!
       Тем не менее, я прошел  по  следам, оставленным  пресмыкающимся, и в начале их нашел  горку песка. А раскопав,  обнаружил  в глубине  полсотни  светлых крапчатых яиц. Величиной с гусиные, кожистые  и мягкие на ощупь.
       - Живе-ем, - облизнулся, складывая их в подол рубахи.
       Спустя еще час, Этьен Готье  сидел,  скрестив  ноги по  турецки, в тени деревьев у  догорающего костра и с удовольствием поедал яйца. По вкусу они напоминали куриные, но были более нежными и маслянистыми.
       Черепаху, я поместил в выкопанную неподалеку в песке яму. Огородив ее для надежности срезанными в лесу  прутьями.
       - Ну вот,- сыто икнул во мне моряк, когда трапеза была закончена. - Слушай всегда меня. Остальные составляющие помалкивали. Не иначе им было стыдно.
       После обеда я уснул, сунув под голову пиджак, сладко и безмятежно.       
       Пробуждение было  не из приятных.
       Рядом  стояли три  коричневых дикаря с копьями в руках,   тихо перешептываясь. Заметив, что я открыл глаза, они отпрыгнули в сторону, нацелив их в меня. Явно собираясь прикончить.
       - Не иначе каннибалы! -  мелькнуло в голове. - Щас заколют и сделают кай-кай*. Такое уже было с мореплавателем  Джеймсом Куком.
       Но, как известно, русские  не сдаются.
       В следующий момент я вскочил, схватил лежавший рядом перочинный нож и принял боевую стойку.
       -  Ну, кто первый? Начинай! Попишу гады!! - заорал   на великом и могучем.
       От моего клича с ближайших деревьев сорвалась стая  попугаев, а самый рослый  и мускулистый из дикарей (другие были много ниже)    выпучил глаза, - ни х...  себе? Русский…?!
       Теперь  уже опешил  я, но быстро овладел собою и сказал:  - вообще-то я француз.  А это просто так.  С перепугу.
       -  Да ладно, - ухмыльнулся здоровяк. - Я тоже вроде как индеец. После чего проболоболил*  что-то своим. Дикари опустили орудия убийства.
       Чуть позже стороны сидели друг против друга на песке, скрестив ноги, и вели дипломатическую беседу. В ней участвовали я и тот, что знал русский. Остальные с интересом меня рассматривали. 
       При этом выяснилось, что вместо Бутана я попал  в Венесуэлу, нахожусь на берегу   великой реки Ориноко, а  аборигены - индейцы племени пираха.
       - Вот тебе бабушка и Юрьев день - расстроено подумал я. - Это ж надо куда занесло. Гребаные  террористы.
       - Да, брат, влип ты по самые не горюй, - покуривая мою сигарету, - значительно изрек  здоровяк, оказавшийся вождем племени. 
       Его звали Андрей,  а у соплеменников Кайман, и  парень   был  украинцем. В свое время он закончил мореходку в Херсоне, плавал штурманом в торговом флоте, но   случилась беда:  при заходе в порт Каракаса загулял в местных кабаках и отстал от судна.
       Затем  был таксистом в Маракайбо   и собирал каучук в  сельве*, а потом пристал к индейцам. Где проявив себя, став вождем их племени. 
       -  Вообще-то пираха раньше жили  в Бразилии, но потом ушли сюда,  на Ориноко, - сообщил  Андрей, мечтательно пуская кольца дыма - Тут  рай земной. Честное слово.
       О себе  я рассказал, что наполовину француз (мать была русская),  по профессии журналист, летел в Бутан  сделать репортаж, но не привелось. Какие-то отморозки  захватили самолет,  а потом случилась то, что случилось.
       - Не забирай в голову, - рассмеялся  Кайман. -  Что Бог не дает, все к лучшему.  А репортаж можешь написать о нас, -   кивнул на своих спутников. После чего представил их мне. Одного звали Кокои, второго Ораха.
       Те поочередно хлопнули себя ладонями по груди,   согласно  кивая головами.
       Желая  закрепить знакомство, я предложил  зажарить сидевшую в яме черепаху, а к ней испечь оставшиеся эмбрионы, что было воспринято гостями с воодушевлением.
       Индейцы тут же вытащили рептилию наверх, быстро лишив ее жизни и принявшись разделывать; я оживил все еще тлеющий   костер охапкой сучьев, а Кайман, сходив к приткнутой у берега лодке, вернулся  с оплетенной лианой тыквенной бутылью. В которой что-то  заманчиво булькнуло.
       - Самогон из папайи,- угнездил ее  рядом с костром. - По бердянскому рецепту.
       Вскоре на сооруженном индейцами вертеле, истекая соком, дразняще запахло мясо, в углях, на подложке из душистой коры зарумянились, словно пирожки, яйца. Все было готово к действу.
       Далее каждый получил свою порцию в изумрудный   лист лотоса, Кайман вынул  из тыквы затычку, поднес  емкость к губам и со словами, «ну, будьмо!»  забулькал горлом. Потом крякнув,   передал сосуд мне, -  угощайся.
       - За дружбу народов! - сказал я,   тоже изрядно приложившись.
       Напиток был крепчайший,  пах ржаным хлебом, и  мне очень понравился.
Далее эстафету приняли индейцы, после чего все навалились на яства. В воздухе слышались треск хрящей и чавканье.
       Насытившись, мы славно отдохнули в тени, пока жара не спала, после чего забрав с собой остатки провизии, погрузились в лодку.
       Она была  искусно выдолблена из ствола дерева. Кокои с Ораха  дружно заработали короткими веслами, и вскоре мы вышли из залива  на широкий простор реки. Катившей воды в сторону океана.
       Вокруг открылась впечатляющая  картина  тропической флоры и фауны.
       Зеленые густые леса уходили каскадами к горизонту, меж них, в легкой  дымке, просматривались цепи горных вершин и взблескивали озера; в кронах деревьях носились стаи обезьян и слышался разноголосый птичий хор, а  по берегам  расхаживали сотни  цапель с  фламинго.
       В разных местах из воды  то и дело выпрыгивали дельфины, изредка возникали, словно подводные лодки под перископом,  темные контуры аллигаторов. Необыкновенным был и воздух. Чистый, словно хрусталь, напоенный  запахами цветущих орхидей, трав  и пряностей.
       - Да, здесь точно, рай земной, -  сказал я Кайману (Андрей попросил называть его только так). -  Не иначе тут и  обретались  Адам с Евой.
       -  Так я ж тебе говорил, - рассмеялся он. - Почему   и сбежал от цивилизации.
       -  А расскажи-ка  мне о своем племени, - поудобнее устроился  я на банке*.     Что они за люди? Интересно. 
       Все это время   подданные  вождя невозмутимо  опускали весла в воду, чавкая какие-то листья.
       - С удовольствием, -  ответил он. -   Кстати, пираха очень занимательные ребята. Вот, например, что говорят друг другу люди, отправляясь спать?
       -  Ну, там, «доброй ночи»,   «спокойного сна» или «хорошего отдыха»  - пожал я плечами. - У всех  свои заморочки.
       - Точно, - кивнул головой Кайман. - В разных культурах  эти пожелания звучат, по-разному, но в основном все они высказывают надежду говорящего на то, что его оппонент будет спать крепко, сладко, видеть во сне розовых бабочек и воспрянет утром свежим и полным сил. К новым трудовым подвигам.
       По-пирахски же «Спокойной ночи!» звучит как «Только не вздумай дрыхнуть! Тут всюду змеи!» Пираха считают, что спать вредно.
       Во-первых, сон делает тебя слабым. Во-вторых, во сне ты как бы умираешь и просыпаешься немножко другим человеком. И проблема не в том, что этот новый человек тебе не понравится - ты просто перестанешь быть собой, если станешь спать слишком долго и часто.
       Ну и, в - третьих, - вздохнул Кайман, - змей тут и правда навалом. А кроме них  полно других ядовитых и агрессивных гадов. Не говоря   про духов, которые сидят в кустах и только и мечтают о том, чтобы прыгнуть тебе на шею и незаметно высосать кровь из затылка.
       Так что пираха не спят по ночам. Дремлют урывками, по двадцать-тридцать минут, прислонясь к стене хижины или прикорнув под деревом. А остальное время охотятся, рыбачат, танцуют у костров и играют с детьми или собаками.
       -  М-да,- покосился я на  спутников вождя. - Действительно, занимательные.
       - Это что! - оживился Кайман. - Слушай дальше.
       Сон, по их мнению, изменяет пираха  - любой из них помнит, что раньше вместо него были какие-то другие люди. «Те были гораздо меньше, не умели трахаться  и даже питались молоком из женских грудей. А потом они все куда-то делись, и теперь вместо них - я. И если я не буду подолгу спать, то, возможно, и не исчезну».
       Обнаружив же, что фокус не удался, и он вроде как   поменялся, пираха берут себе другое имя.
       В среднем хитрецы меняют его раз в  шесть-семь лет, причем для каждого возраста у них есть свои, отвечающие  запросам. Так что по имени всегда можно сказать, идет речь о ребенке, подростке, юноше, мужчине или старике. Вот такая хреновина.
       -  И по сколько ж имен сменили эти парни? - кивнул я на размеренно  гребущих индейцев.
       - По четыре, - растопырил пальцы  на ладони  рассказчик.
       -  Я-я, натюрлих, - осклабился  Ораха, а Кокои лукаво прищурился.
       -  Нихрена себе! - аж подскочил я в лодке. - Откуда он знает немецкий?
       -   Когда пираха  жили в Амазонии*, у них  долго  скрывался нацист. Сбежавший после войны из Германии. Они   даже помнят песню «Лили Марлен». Но поют, только когда пьяные.
       -  Чем глубже в лес, тем толще партизаны, - удивленно покачал я головой. - Интересно излагаешь.
       - Ну, так вот, - опустив в  воду руку, хлебнул из ладони  бывший моряк. - Возможно, именно такое устройство жизни, при котором ночной сон не разделяет дни с неизбежностью метронома, позволило пираха установить очень странные отношения с категорией времени.
       Они не знают, что такое «завтра» и что такое «сегодня», а также плохо оперируют понятиями «прошлое» и «будущее».
       Из примет колеса времени в сельве - лишь частые сезоны дождей, сменяющиеся сезонами относительно сухими. Так что никаких календарей, счета времени и прочих условностей мои подопечные не знают.
       А потому никогда не задумываются о будущем, так как просто не умеют этого делать.   
       Кроме того, пираха не делают запасов еды. Вообще.
       Они просто ловят ее и едят (или не ловят и не едят, если охотничье-рыбацкое счастье им изменяет).
       Мысль о том, чтобы засушить, закоптить, заготовить что-либо впрок, просто не приходит им в голову. Хотя это можно понять.
       Зачем стараться, если в следующий раз вместо тебя может проснуться какой-нибудь совершенно посторонний человек? Пусть мерзавец сам попотеет, махая острогой на реке или стреляя из лука.
       Их женщины сажают овощи и некоторые злаки на маленьких огородах в сельве - что у пираха единственный пример хозяйственной дальновидности, дальше этого дело не идет. Когда у пираха нет еды, он относится к этому безразлично.
       Едят  в племени не чаще двух раз в сутки и нередко устраивают себе разгрузочные дни даже тогда, когда пищи в деревне много. 
       Ни один  белый, за исключением меня, -  сказал с гордостью Кайман, - не сумел выучить их язык.  Поскольку он   уникален.
       Ничего похожего на Земле больше не встречается.
       То, что в языке всего семь согласных и три гласных, - это еще ерунда. Куда больше   проблем со словарным запасом.
       Местоимений, скажем, индейцы  почти не знают, и, если им очень нужно показать в речи разницу между «я», «ты» и «они», пираха неумело пользуются местоимениями. Которые употребляют их соседи - индейцы-тупи (единственный народ, с которым пираха до сих пор кое-как контактирует).
       Глаголы с существительными у них особо не разделяются, и вообще любые привычные нам языковые нормы тут, похоже, утоплены за ненадобностью.
       Например, пираха не понимают смысла понятия «один». Вот барсуки, вороны и собаки понимают, а пираха - нет.
       Для них это настолько сложная философская категория, что любой, кто попытается поведать моим парням, что это такое, заодно может пересказать им теорию относительности.
       Цифр и счета они тоже не знают, обходясь всего двумя  категориями: «несколько» и много». Две, три и четыре пираньи - это несколько, пять - туда-сюда, а вот шесть - это уже явно много. А что такое одна пиранья? Это просто рыба. Проще русскому растолковать, для чего нужны артикли перед словами, чем объяснить пираха, зачем считать пиранью, если это пиранья, которую  не стоит считать.
       Поэтому пираха никогда не верят в то, что они - маленький народ.
       Сейчас их  пять сотен, а это, безусловно, много.
       Про семь  миллиардов с ними говорить бесполезно: семь миллиардов - это тоже много. Вас много, и нас много, это просто замечательно.
       - Так они что, полные дебилы? - теперь уже с сожалением взглянул я на индейцев.
       -  Э-э, не скажи, - рассмеялся земляк. - Вот тут - то начинается  самое интересное.
       Зная, что такое деньги и какие замечательные вещи можно выменять на эти бумажки, пираха отлично управляются со своими финансами.
       Не умея считать и не понимая номинала купюр, они точно знают, какой высоты должна быть горка бутылок горькой воды - кашасы, которую за эту штучку дадут бледнолицые. То же   относится   и к ряду  других товаров,    необходимых  в сельве.
       «Здравствуйте», «как дела?», «спасибо», «до свидания», «извините», «пожалуйста» - массу слов люди большого мира используют, чтобы показать, как хорошо они друг к другу относятся и как заботятся о комфорте себе подобных.
       Ничего из вышеперечисленного пираха не говорят. Никаких приветствий, прощаний и извинений. Они и без всего этого друг друга любят и не сомневаются, что и все окружающие априори счастливы их видеть.
       Вежливость - это побочное дитя взаимного недоверия - чувства, которого пираха,   лишены полностью.
       Живущие в сердцевине бушующей красками сельвы, в окружении самых пестрых на свете птиц, цветов и насекомых, они как-то не удосужились научиться различать цвета.
       Слов, обозначающих краски этого мира, у детей природы всего два: «темное» и «светлое». И при том, что они явно  не дальтоники.   
       А еще пираха не понимают, что такое стыд, вина или обида.
       Если Хааиохааа уронил рыбу в воду, это плохо. Рыбы нет, обеда нет. Но при чем тут Хааиохааа? Он ведь просто уронил рыбу в воду. Если маленький Киихиоа толкнул Окиохкиаа, то это плохо, потому что Окиохкиаа сломал ногу и нужно ее лечить. Но это случилось потому, что это случилось, вот и все.
       А если Кохои застрелил из лука белого человека, так это потому, что тот хотел украсть у него горькую пьяную воду, но теперь все хорошо. Если семья белого человека сердится, она может попробовать убить Кохои.
       - Удивительное согласие, царящее между этими людьми, напоминает мне о рае, -  поднял вверх палец вождь. 
       В это время  гребцы изменили курс лодки  и  она, выполнив поворот,  вошла в один из многочисленных рукавов Ориноко, который был вдвое уже.
       Многоцветная  стена   зарослей  придвинулась ближе,   какофония лесных звуков стала  мелодичней.   
       -  Так. Надо дать парням передохнуть, - обозрев местность, сказал Кайман, после чего издал серию мягких звуков.
       Индейцы  молча кивнули,  челн замедлил  ход и, гася кильватерную струю, ткнулся в низкий берег.
       Пока  Кокои с Ораха, ополоснувшись в прозрачной воде, с удовольствием нежились на травке, Кайман извлек из-под банки мачете,   пригласив гостя  прогуляться  по саду. Так он называл джунгли.
       - Ты когда-нибудь пробовал дуриан? -  поинтересовался у меня, углубляясь в заросли и  раздвигая лианы.
       -  Что - то о нем  слышал, а вот пробовать не доводилось, - отмахиваясь от налетевших бабочек, ответил я, чувствуя, как покрываюсь испариной.
       - Вот он, перед тобой, -  показал  на одно  из многочисленных деревьев спутник  и прорубился  к нему  ближе.
       На раскидистых, причудливо переплетенных ветвях, висело  множество здоровенных колючих  шишек.
       Срезав длинный прут, Кайман  сбил  десяток. Они были  золотисто-коричневого цвета,  в диаметре сантиметров пятнадцать и весом килограмма  три-четыре.
       Перевязав добычу лианой, главарь сунул мне половину, после чего мы вернулись на берег.
       Там Кайман ловко расколол  четыре плода (пахли они не ахти) и вручил каждому.
       Похожая  на  пирожное сердцевина напоминала заварной крем, была такой же сладкой и  отличалась нежнейшим  вкусом.
       Я быстро расправился  с деликатесом, вождь протянул мне свою половину: «на, возьми, обрыдло. Мне бы хлебца».  Совсем, как в известном фильме.
       Затем, сполоснув липкие руки с лицами, мы продолжили путешествие, и я попросил  вождя продолжить сагу о необычном племени.
       - Пираха живут в моногамных браках, но ровно до тех пор, пока это устраивает обоих, -  прищурился он на солнце.
       - Если муж плохо охотится и не может прокормить семью, жена ищет себе другого мужчину. Когда же жена не ловит рыбу, не выращивает в огородике овощи и не ходит с собаками   в лес  добывать  мелкую дичь, то муж, с точки зрения пираха, имеет полное право ее бросить.   
       Особенно если та перестала быть молоденькой и  сексапильной.
       Каждый имеет право делать то, что ему хочется, причем никакие стыд и вина не нависают над головами детей природы.
       Даже маленьких детей тут не ругают и не стыдят. Им могут сообщить, что хватать угли из костра глупо, играющего на берегу ребенка придержат, чтобы тот не упал в нее, но бранить и воспитывать пираха не умеют.
       Иногда это уважение к чужим правам принимает пугающие европейца формы.   
       Если грудной младенец не берет материнскую грудь - значит,  никто не будет кормить его насильно: ребенку виднее, почему  он не ест. Вмешиваться не стоит.
       Когда женщина, ушедшая к реке рожать, не может разрешиться  и третьи сутки оглашает воплями лес - значит, она не хочет этого делать, а желает умереть.   
       Незачем соваться туда и отговаривать ее от этого. Разве что муж   может пойти поговорить с ней - вдруг у него найдутся веские аргументы.   
       Пираха знают, что они, как и все живое - дети леса.
       Вот есть обезьяны, есть ягуары, а есть пираха. Лес полон тайн... даже нет, лес - это вселенная, лишенная законов, логики и упорядоченности.
       И большую часть того, что там, в лесу, происходит, они не могут увидеть, как крокодил, сидя в реке, не может видеть, что булькает в котелке, поставленном на огонь перед хижиной, лишь запах донесется до его ноздрей.  Не больше.
       В лесу, по верованию племени, обитает множество духов. Например, туда уходят все мертвые и ведут там загадочный образ жизни, который и не стоит пытаться понять. Лично меня поражает,  насколько пираха - жители сельвы, опасаются ее.
       Однажды там потерялся пожилой охотник, и племя нашло его на третий день буквально ополоумевшим от ужаса.
       «Понятно, - говорили пираха, - лес посмеялся над охотником как следует».
Но страх пираха - это не страх европейца. Когда мы боимся, нам плохо.
       Они же считают страх просто очень сильным чувством, не лишенным определенного очарования. Можно сказать, что они любят бояться.
       «Пойду в лес, немного побоюсь и добуду еды», - с улыбкой говорит охотник, вешая на плечо свой длинный лук. Однажды, проснувшись утром, я увидел, что вся деревня столпилась на берегу.
       Оказалось, туда пришел какой-то знакомый дух, желавший о чем-то предупредить пираха, вот они и вышли с ним поболтать.
       Выйдя на пляж, я обнаружил, что толпа, стояла вокруг пустого места и испуганно, но оживленно с этим самым местом беседовала.
       На слова «Но там же ничего нет, я там ничего не вижу!» мне ответили, что бледнолицему и не положено видеть, так как дух пришел именно к пираха.
       А если лесу нужен будет Кайман, вот тогда к нему будет прислан персональный дух в виде мини-самолета или моторной лодки -  по их убеждению с белыми обычно бывает именно так.
       И вообще, чего это я  так беспокоюсь о  духах? Ведь белый человек   сам пришел сюда из призрачного мира - неужели все забыл о своей прошлой жизни?
       Наверное, тебе  Этьен, уже понятно, что все вышеперечисленное делают  моих соплеменников почти невозможным объектом для просветительской работы.
       Идея единого бога, например, буксует среди них по той причине, что с понятием «один» пираха, как я уже говорил, не дружат, а слова «бог» в их словаре нет.
       Сообщения о том, что их кто-то создал, тоже воспринимаются пираха недоуменно.
       Надо же, такой большой и неглупый вроде мужчина, а не знает, как делаются люди.
       Создать человека,  по их убеждению, очень легко: нужно засунуть свою хаху в женскую дырочку, и  он  появится оттуда в свое время.
       Так как слова «образ», «концепция», «программа» и «идея» отнюдь не значатся в лексиконе моих подданных, я пытался выкручиваться как мог.
«А кто поместил его в хаху?»
       Пираха переглядываются и высказываются в том духе, что сегодня слишком жарко и Кайману, похоже, напекло голову.
«Вы знаете, что будет, когда вы умрете?»
       - Знаем, - отвечают  мудрецы. - Вот мы не очень знаем, что происходит с нами до того, а с мертвыми все в порядке. Тусуются себе в лесу, да в ус не дуют!
       История Иисуса Христа в переводе на их язык тоже выглядит не слишком убедительно.
       Понятия «век», «время» и «история» для пираха пустой звук. Слушая про очень доброго человека, которого люди злые прибили к дереву гвоздями, пираха спрашивают меня, видел ли я  это сам. Нет?
       Видел ли Кайман человека, который видел этого Христа? Тоже нет?
       Тогда как он может знать, что там было?
       Короче, друг француз, пять лет жизни с этими ребятами не прошли для меня даром: теперь я убежденный атеист. 
       Живя среди этих маленьких, полуголодных, никогда не спящих, никуда не спешащих, постоянно смеющихся и не знающих ни греха, ни веры людей, я пришел к выводу, что человек куда более сложное существо, чем  учит Библия, а религия не делает нас ни лучше, ни счастливее.
       Пираха - самый счастливый народ на Земле,  Лишь спустя годы я понял, что это нам нужно учиться у них, а не наоборот. Как считаем мы - люди цивилизации.
       На этом Кайман закончил свой рассказ, после чего мы долго молчали. Слушая, как под лодкой журчит вода и наблюдая мироздание.
       Когда солнце коснулось  вершин леса  на  дальних плато, и жара немного спала, за очередным поворотом реки, на берегу возникла  обширная деревня на сваях.
       -  Ну, вот мы и дома, - сказал вождь, как только лодка подошла к причалу - Ребята, суши весла!