Начало http://www.proza.ru/2016/09/23/1517
2. Корни.
Помню, как в конце августа, на Тихон, собиралась в Ситовичи вся большая семья. Дедушка на телеге, запряженной колхозным конём Копышом, конь стоял у нас в хлеву, выезжал загодя на станцию Сосыньи, что под Порховом. Поезд приходил ночью. Зелёная луна отражается и плещется в колеях лесной дороги. Зелёные светлячки в мокрой траве. Взрослые идут пешком. Мы, дети, едем на телеге. Ветки придорожных кустов нет-нет да осыпают нас холодной влагой.
Я, старший в роду. Уже самостоятельный. Могу сам ходить по двору, на огород, в сад. Сад бедный. Только-только отменили налог на каждую яблоню, каждую курицу. Двоюродные братья и сёстры, почти мои ровесники, товарищи по играм. Только мой родной брат Коля ещё не слазит с отцовских рук.
После смерти отца в Ситовичи мы приехали только на одно лето. Деревню, сожженную фашистами вслед за Красухой и отстроенную вернувшимися из неволи жителями после войны, как неперспективную, готовили к сносу уже свои по плану укрупнения хозяйств. Жителям выдали паспорта и они растекались, кто в ближние совхозы, кто в райцентры. Многие стали и Скобарями - лимитчиками - подались на стройки и заводы восстанавливаемого и растущего Ленинграда.
Бабушка Анна, все её звали Нюша, ещё жила в своем маленьком домике. Тогда-то, по дороге от Веретенья, что на шоссе Порхов - Остров, до Ситович я впервые услышал как бы бегущий перед телегой шепот: «СМОТРИ, СМОТРИ. ВНУКОВ ВАСЬКИ ОВЧИННИКОВА ВЕЗУТ». - Это про нас? Было интересно, как и все непонятное. Бабушка потом объяснила:
- Покойный Дедушка ваш Ивановым был по своему деду. Ваш отец взял фамилию Васильев по имени своего деда, вашего прадеда, а все мы Овчинниковы по семейному промыслу. - Что бы жить в достатке прадед наш, ещё до революции, в своем большом пятистенке - полдома на жильё, половина на мастерскую наладил выделку овчинных шкур на полушубки. В доме всё время стоял кислый запах мокнущих шкур, но и заказчики приезжали издалека. «Кожемяки» - Овчинниковы славились качеством.
Эти каникулы были для меня и младшего брата больше похожи на школу на природе. Бабушкин язык отличался от городского. Он был правильный, но уж слишком много новых для нас слов: бор, клин, омшара, погнетья. Бабушка, в немногие часы, когда была рядом, всё время что-нибудь нам неспешно рассказывала. Идем по бруснику через поле до светлой горки на опушке бора. Из-под ног расползаются змеи. В страхе шарахаемся.
- Не обижайте, не убивайте и бояться не будете.
Веники заготавливаем. Оказывается, не с каждой березы веник. Годятся только растущие на солнечных опушках весёлки. Имя вроде бы и женское, но это про березки без сережек.
Бабушка рассказала, как в марте пятьдесят третьего ее вызвали в Москву и в кремле вручили орден «Материнская слава». Бабушка родила одиннадцать детей. Семеро остались в живых после войны, создали свои семьи. Жила бабушка с чувством веры и благодарности к жизни, какой бы она ни была. История в её рассказах получалась какая то не школьная:
- Сталин? - смерть вождя застала бабушку в дороге из Москвы. Поезд остановился. Бесконечный сплошной гудок. Весь вагон плакал. Бабушка тоже.
- Кулаки? - На кулаке вместо подушки спали, чтобы солнышко не проспать. -
Потом все-таки рассказала, что наша семья тоже из раскулаченных.
К нам приехала бригада-
Две змеи, четыре гада,
Рубахи красны, порты в клетку,
Выполняют пятилетку. -
За такую частушку отправляли далеко и надолго. Петь её стали позже. А тогда привезли разнарядку. В Ситовичах до войны были две крепких семьи. Пятистенок под железом, обшитый тёсом, сад и пасека - выделка овчин давала достаток семье Ивановых - Овчинниковых. Бельмил глаза и Гришин хутор. Чуть-чуть в стороне от деревни, рядом с тёмным елово-лиственным лесом-клином жил не очень богато, но справно и дружно род книжников Григорьевых, единственных из деревни, рискнувших отрубиться от мира при Столыпине. На земле сидели крепко. Работали много, но успевали и о душе подумать. В семье писали стихи и даже учили языки. В Сибирь ни тех, ни других не погнали. Ополовинили. Мой дед, красный командир в гражданскую, не загонял обиду внутрь:
- Не плачь, Нюшка. Своё не нажили, наше тоже не впрок им будет. Скоро и не такое увидишь. - Через год всё живое свели на один двор - началась сплошная коллективизация. Овчинниковы забросили ремесло, стали колхозниками. Гришин хутор не устоял. Семью разбросало.
О партизанском прошлом деда, умершего в пятьдесят восьмом году, бабушка говорить не любила. Позднее, уже от младшей сестры отца тёти Маши узнал историю Ситович. Первой была сожженная вместе с жителями Красуха, казненная за взрыв моста с немецкой легковой машиной. Окрестные деревни стали выселять и жечь, чтобы лишить партизан продовольственной базы. Прямого приказа убивать не было. Когда не могли доставить жителей в Порхов для отправки в Германию, их расстреливали или сжигали вместе с деревней. Приехал взвод и в Ситовичи. Грязную работу делали особые команды. В них немцы старались набирать эстонцев, им после войны обещали наделы на псковских землях, реже латышей, литовцев или людей с русскими фамилиями. Жителей, в основном стариков и женщин с детьми, выстроили в колонну, погнали. Деревня уже горела. В пути колонна остановилась - впереди партизанская засада. Согнали с дороги, установили пулемёты. Смерть отвел случай. В Порхов направлялась какая-то военная команда. Вслед за ней прогнали и колонну. На крупное соединение немцев партизаны нападать не рискнули.
Бабушку, сумевшую сохранить пятерых детей в немецкой неволе, дед, прошедший с партизанами всю Прибалтику, нашёл где-то на границе с Восточной Пруссией, после войны. А вернуть семью на пепелище помог уже мой отец.
Орадур, Лидице, Хатынь, Красуха… Памятник скорбящей Псковитянке на месте сожженной деревни, по словам моей тётушки - младшей сестры отца Марии Васильевны, установлен во многом благодаря заботам Игоря Григорьева и его земляка Николая Воронова.
Услышав рассказ тёти, я посетовал:
- Что же вы раньше нам не рассказывали?
- А вы не спрашивали.
Время и пережитое научили молчать, когда не задают вопросов.
Продолжение. http://proza.ru/2016/09/24/329
Фото. 1956 год.
Под Бабушкиной липой. В центре Дедушка.
На руках у Папы младший брат, я стою рядом,
Мама за ними.