Когда же это все началось ?
Жизненный вектор Любочки Горшковой был определен задолго до ее рождения, в тот момент, когда ее маму, будучи еще в самом нежном возрасте, не приняли в балерины, а точнее на обучение прекрасному искусству классического танца. Не прошла она отбор , что — то там не сложилось по части физиологических возможностей ее организма, который вошел в сопротивления с ее духовными желаниями. Но как это все объяснишь маленькой девочке, которая грезит сценой, пачками, пуантами и вообще всем, что хоть немного связано с балетом. Очень сложно! Для Любочкиной, тогда еще будущей мамы, это стало трагедией всей ее жизни. Она возненавидела свое гадкое непослушное тело, которое отказалось воплощать ее мечту. И так на душе ее было горько от этого, что стала она разбавлять эту горечь всевозможными изделиями кондитерского искусства, параллельно дав клятву, что таки пролезет в закулисный мир танца. Таким образом килограммы ее прибавлялись на глазах, прямо пропорционально исчезающей надежде на великое театральное будущее. И ни о каком пролезании речь уже не шла, не существовало на свете пачек такого размера, в которые могли бы поместиться пышные формы несостоявшейся примы. Но клятва была дана и с этим надо было что — то делать.
А делать это что — то приходилось как раз таки Любочке — ее дочке. Боже мой, как же она ненавидела этот чертов балет. Всей душой, всем сердцем. Как же ненавидела она свое тело, столь щедро одаренное теми способностями, которых как раз не хватало ее маме. Любочка отдувалась теперь за нее, воплощая в жизнь мамины грезы.
Как хотелось ее спокойной жизни обычного среднестатистического подростка, с дворовыми посиделками до ночи, с объедаловкой жирными вонючими чипсами, обильно запиваемыми газировкой. Как надоели ей обязательные ежедневные утренние взвешивания и не дай Бог весам показать цифру хоть на грамм превышающую ее норму, мама в этом случае могла лишить обеда и ужина, а на завтрак приготовить гадкую, пресную, надоевшую до чертиков гречку, при одном только виде которой хотелось бежать из кухни куда — нибудь подальше. При этом сама она ни в чем себе не отказывала, готовя и поедая все жирное, маслянистое, сдобренное килограммами специй. Ну надо ж было как — то компенсировать себе горе несбывшихся мечт. На тебе, ненавистная туша, получи еще одно пирожное, а затем еще и еще. Кто это там у нас выглядывает из зеркала? Толстая, обрюзгшая женщина, с сальной кожей и волосами, позволившая своей мечте похоронить себя заживо. И такое бывает.
Женщина эта ненавидела себя до не проходящей, зудящей, покрывающей болючей корочкой ее руки экземы. Все понимала , но поделать ничего с этим не могла. Видела, что занимается ежедневным моральным изнасилованием своей единственной дочери. Считала себя монстром. И бесконечно заедала. Будь проклят этот балет, заложником которого она стала и привела на заклание ему свою дочь! Будь проклята она сама — жирная неповоротливая корова! Будь проклят день ее клятвы ! Как же трудно жить со всем этим, уже совсем невмоготу, а выбраться не получается. Ну ничего, Любочка ведь такая способная, она все сможет и воспарит белым лебедем в воздушном шпагате на большой сцене. И вот тогда доченька ее любимая еще спасибо скажет своей маме, гордо восседающей в первом ряду, за то, что наставила на путь истинный.
А Любочка, худенькая, почти прозрачная, вечно голодная, но на свою беду очень одаренная девочка, тихо плакала под одеялом в своей комнате. Казалось ей, что вся жизнь проходит мимо. Мимо окон ее балетного класса, а она кандалами маминой мечты навечно прикована к станку. За что ей все это?! Горькие слезы так и льются ручьем из глаз. А как же ее, Любочкина мечта о маленькой кондитерской, наполненной такими манящими, вкусными ароматами ванили и корицы . Запах пирожных и тортов чудился Любочке везде, они приходили к ней во сне практически каждую ночь. Хоть там она могла объедаться вдоволь всем тем, что было под строжайшим запретом в ее реальной жизни.
Это что ж за несправедливость такая? Почему дочь должна осуществлять мамины мечты, почему она должна отвечать за природу, не наградившую маму талантами, которые по какой — то нелепой случайности в таком избытке получила она сама.
Как больно! Все тело страдает в унисон с душой. Искореженные пуантами стопы — это со стороны все так красиво, но видели бы вы изнанку. И педагог — состарившаяся безжалостная балерина, в системе координат которой нет точки «стоп». При ней нельзя говорить о нечеловеческой усталости, голоде, желании отдохнуть.» Кровью и потом, кровью и потом и титаническим трудом вы должны каждый день доказывать, что достойны носить почетное звание балерины! Так было есть и будет всегда! Нечего сопли на кулак наматывать, вы здесь никого не разжалобите. Я сама прошла через все это и живая! И вы не сахарные, не растаете. Ну ка быстро втянули животы, подобрали ягодицы и марш к станку» — вечно через крик внушала она.
Вот так и маршировала Любочка от станка к станку. Сначала детская школа искусств, потом балетное училище и по окончании его приглашение в самый крупный и престижный театр страны. Солирующие партии. И наконец прима балерина Любовь Горшкова на афишах Гранд Опера, Метрополитен — Опера, театра Ла Скала и лондонского «Альберт — холла» . Весь рукоплещущий в неистовом восторге мир у ее натруженных ног. Слава, почет и преклонение перед ее талантом. И мама, гордо восседающая на почетном месте в первом ряду. Всегда и везде, где бы не выступала Любовь Горшкова, обязательно заранее бронируется место в центре первого ряда для ее мамы. С каким же наслаждением эта грузная дама каждый раз слушает громогласные аплодисменты, предназначенные ее дочери, принимая их и на свой счет тоже. Хлопайте еще, еще, еще, громче! Это она вывела свою дочь на большую сцену, сдержав клятву. Это ей вы все должны быть благодарны. Вот она стоит на сцене ее воплощенная руками дочери мечта. Только где же Любочкино спасибо за все это, произнесенное со слезами и чувством глубокой благодарности, в ее материнских объятьях?! Так и не случилось. Что же не так? Неужели она не счастлива? Неужели ?
А знаменитой приме, перетанцевашей все главные партии мировых балетов, хотелось одного — тишины и покоя. Залезть бы, как в детстве, под одеяло и вдоволь наплакаться о своей собственной несбывшейся мечте. Ведь полжизни уже проскакала по сценам, осуществляя мамину. И еще, наконец — то, наесться.
Ну ничего, вот сейчас отпашу последние гастроли и займусь СВОЕЙ жизнью, отвоюю таки право на нее. Заслужила! Выслужила!
На последние гастроли мама так и не попала. Сердечный приступ, спровоцированный в том числе и избыточной массой тела. Уже в больнице, торопясь не успеть и чувствуя скорый конец, надиктовывала она медсестре записку для дочери:
«Милая моя, любимая моя Любочка, прости меня за то, что так и не дала тебе прожить твою собственную жизнь, не позволила осуществить твою собственную мечту. Прости! И спасибо! Твоя мама.»
Любочка тяжело переживала внезапный мамин уход. Съедая поедом себя за то, что не было ее рядом с мамой в тот момент, за то, что так ни разу и не сказала ей спасибо. Чувство вины настолько глубоко срослось с ней, что ни о каком уходе со сцены не было уже и речи. Она доводила себя до полного изнеможения, пытаясь убежать от него, с бешеным остервенением репетируя давно уже отточенные движения. Как Фурия носилась она потом по сцене, доводя зрителей до экстаза. Вся жизнь ее катилась в тартарары под их бурные аплодисменты и несмолкающие крики «Бравооооо!».