Как Юля прожила самый длинный день своей жизни, день слёз, тревоги и ожидания… как-то прожила. Кормила дочь, ходила с ней гулять, укачивала, стирала пелёнки, гладила и ждала, ждала, гоня худые предчувствия прочь. Антон приехал вечером:
– Всё очень плохо. Ты будешь с ней ночью, а утром я сменю. Нужно отвезти подушку и одеяло. Дали больничное, но ты даже не представляешь, что это такое.
Собрали вещи в большую сумку, Антон проводил Юлю на остановку.
Мама умерла в полночь. В последнюю минуту она вышла из забытья и посмотрела на Юлю спокойными глазами:
- Не плачь, моя девочка. Всё хорошо, ты не одна. У тебя есть Ксюшенька, Антон, папа. Я спокойна. Боялась, когда ты была маленькой, оставить сироткой. Слава Богу, не допустил.
Её голова откинулась на подушку, ещё какое–то мгновение она пыталась схватить ртом воздух, но воздух был не нужен остановившемуся сердцу.
Юля держала мамину холодеющую руку и цепенела от крика, бившегося внутри неё, сотрясавшего стены и окна палаты: «Ма-а-а-ма». Медсестра, осторожно взяв Юлину руку, оглаживающую мамины щёки, положила её на лоб и, мягко проведя вниз, закрыла любимые глаза, ещё не отстранённые, но отстрадавшие. Уже проникнутые великой тайной. Всё, что происходило с этой минуты, становилось безвозвратным. Нет ничего более объединяющего всё живое, чем рождение и смерть, нет никого, кто миновал бы их. Кто, рано или поздно, не познал горечь утраты близких, и чьё сердце не разрывалось от обречённости на «никогда больше». И чья душа не лежала, распластавшись крестом, на свежем могильном холме.
Вскоре после похорон, Юлия проснулась среди ночи после недолгого и тревожного забытья – в дверном проёме стояла мама. В комнате было темно, совершенно темно, но маму она видела отчётливо и ясно. Ясно, до мельчайших деталей. Складок на платье, узелка, скорбно под подбородком завязанного, платочка. Платочка, который подчёркивал необратимость происшедшего, словно, не будь его, при жизни никогда мамой не носимого, можно было бы поправить, вернуть… всё, как в день похорон. Всё, кроме того, что вместо чёрного горя, заполнившего все дни и не отпускавшего ночами, Юлю охватило чувство покоя. Абсолютного покоя – то, что она видит сейчас, не может быть видением. Это – мама. Небытия… нет?! Они смотрели друг на друга, не отрываясь – мамин взгляд был такой, как…всегда: лучистый, спокойный… говорящий: «Ну, что ты, доченька, можно ли так распускаться?»
В кроватке захныкала Ксюша и – всё разом: Юля отвела взгляд от двери, проснулся Антон, включил ночник… когда снова посмотрела на дверь – мамы не было. Прошла по комнате, вышла в другую, в двери которой минуту назад стояла мама – никого.
Антон перепеленал дочку и подал её, кормить:
-Что с тобой? Никак не проснёшься?
-Я не спала. Только что видела маму. Приходила к нам и стояла,- показала место, где стояла мама – вот здесь.
-Тебе нужно принять, что она умерла, мы похоронили её и поэтому не может, ни прийти, ни уйти. Всё, о чём говоришь – сон. Ты уснула и увидела сон.
Говорил убедительно, но… тоже прошёлся по квартире, подёргал входную дверь – закрыто. Юля не стала разубеждать. С этой ночи ей стало легче. Правда, внезапно просыпаясь по ночам, смотрела в проём двери, напрягаясь до рези в глазах – никого, никогда больше.