ПУТЕШЕСТВИЕ ВО ВРЕМЕНИ И В ПРОСТРАНСТВЕ
«Плывут караваны по травам и небу волнистой грядой кучевых облаков,
несут на алтарь повременную требу шелками и стонами белых рабов.
Хранят облака отражённые лики и душ, и сердец многотрудье и трепет,
в веках умножая дерзанья и крики народов, рождённых Великою степью».
© Лариса Бесчастная
Лето 2016 года, последние дни июня. Близится полдень. Автобус Mercedes-Benz плавно снимается со стоянки, оставив позади шпиль железнодорожного вокзала, увенчанный звездой города-героя, и отдаётся под пригляд скрытых пока звёзд небесных – путеводных. А путь предстоит не близкий – ведь я еду в Каффу, то есть в Феодосию. Впереди двадцать часов утомительного заключения в салоне степного лайнера.
Меньше чем через час остаются позади улицы и переулки Волгограда и за окнами автобуса выстилается разморенная зноем степь. Электронные часы над лобовым стеклом беззвучно глотают время, дорога ведёт к Дону, откуда автобус по левобережью повезёт нас сначала к Азову, носившего некогда имя Тана, затем на переправу в Крым.
В сущности, я не первый раз еду по Великому шёлковому пути, вернее, по северной его ветви. Но это не единственная тропа от Волги к Чёрному морю. Более того, это сравнительно «молодая тропа»: ранее неё был освоен «Кавказский маршрут», пролёгший немного ниже, по Калмыцкой степи. Торговые караваны шли через «Чёрные земли» до Хумары – ныне город Карачаевск, а затем дорога разделялась на три тропы: одна шла до Питиунта, то есть до Пицунды, две другие до Фазиса и Диоскуриады – а именно, до Поти и Сухума. Там караваны ждали корабли и предприимчивые купцы-посредники. Конечной целью путешественников была Византия, а точнее – Константинополь…
Под шуршание колёс на ум приходит строка из песни: «А я еду, а я еду за туманом… – и к ней неожиданно цепляется вторая, собственного изготовления: – пыль глотая за китайским караваном… а вот вам и пыль! – усмехаюсь я в следующий момент, наблюдая за обгоняющей автобус фурой. – Пыль веков? Мистика!».
Впереди по курсу грозовая туча и я снова удивляюсь метаморфозам путешествий сквозь пространство: то дождь, то зной – будто пронзаем параллельные миры и время…
Оглядываю салон автобуса: немного же у меня попутчиков. Всего одиннадцать человек. Народ хаотично рассосредоточился в замкнутом пространстве, многие дремлют.
Я тоже закрываю глаза, но сон не идёт, а начинается некое персональное «кино»...
1.
…Заросшая буйными травами степь средневекового лета стелется под низовым ветром. По делящей её надвое широкой тропе тёмной длинной гусеницей горбится караван. Чинно вышагивают верблюды, конная стража обгоняет их и возвращается. Я вижу встревоженное лицо дозорного: что-то не так? Воображение моё подогрето, и вот я уже слышу гортанные крики, ржание лошадей, лязганье металла, стоны…
Война? Стоп! Какая ещё война? Там же торговый караван идёт! По Великому шёлковому пути!
Но ведь он не только шёлковый… он, в определённом смысле, и золотой. Сколь многих этот транзит толкал на борьбу за обладание им! Семь столетий владеть дорогой к богатству стремились и арабы, и византийцы, и хазары. Последние оказались предприимчивее всех…. но и у них не всегда и не всё было ладно.
Ну почему торговля и войны неразделимы и тропы у них одни и те же? Повсюду и во все века!
А путей историки поминают множество. Например, легендарный путь «из варяг в греки» – со Скандинавии в Византию через Русь, или «лазуритовый» маршрут из Памира в Египет и средиземноморская дорога царей Ахеменидов. Были ещё дороги побед Александра Македонского и тропа Трояна, оккупированная сначала хазарами, а затем татарами. Много, ой много торговых и военных троп влилось, словно малые реки, в Великий шёлковый путь, разветвлённый как пойма моей Волги, носящей в те далёкие времена имя Итиль. И Чингисхан использовал Великий шёлковый путь в своём походе за всемирным господством, хотя и не ведал этого – ведь своё название этот ветвистый маршрут получил лишь в 1877 году от немецкого путешественника Рихтгофена. И вроде даже подсчитали, что он тянется на двенадцать тысяч километров – но можно ли учесть все его тропы?
Мысль возвращается к хазарам.
В начале восьмого века всеми тропами владел Арабский халифат, разбив китайскую рать в Таласской битве. С того времени и до конца функционирования Шёлкового пути караванную торговлю почти полностью монополизировали мусульманские и еврейские купцы. Причём, пока арабские ханы выясняли меж собой кому собирать мзду с караванов за право торговать на путях-дорогах «из китайцев в греки», еврейские «олигархи» Хазарии богатели, не вступая в распри, а распаляя конкурентов. Однако безопасность обеспечивалась всем купцам независимо от их веры и национальности. А Китай, зачинщик и первооткрыватель торговой трассы, утратил к тому времени своё влияние даже над восточным её участком, не совладав с тибетцами и с «дикими» киданями. Войны, войны, войны…
Быть купцом в те времена было рискованным занятием. Самым тихим и стабильным Шёлковый путь был во времена Чингисхана – но недолго. После него контроль над караванами приняли на себя его наследники – четыре государства чингизидов, в том числе и знаменитая Золотая Орда, которая, как ранее Хазария, прописалась на моей нынешней Малой Родине.
Брани так или иначе разрешались договорами, пока Тамерлан не захватил власть над территориями с северными тропами Великого шелкового пути. Впрочем, он оказался недальновидным вождём: воюя с Золотой Ордой, разрушил почти все торговые города вдоль южной ветви Шёлкового пути, отчего та была заброшена, а его империя лишилась дани. После поражения монгольских империй зачахла и северная ветвь сухопутного караванного пути – случилось это к XV веку. Но торговля не была заброшена, напротив, купцы стали передвигаться вдвое быстрее – по морю. И быстрее и результативнее, поскольку кораблём перевозилось товаров в десять раз больше, чем караваном из ста верблюдов.
Зато, благодаря Великому шелковому пути, города отстраивались с завидной скоростью – и по побережью и по сухопутным тропам. Одни разрастались, другие хирели – те, которые остались в стороне от караванов. Города, сараи, остановки…
Ну, вот… и мы остановились. Граница с Ростовской областью и проверка документов и грузов. Почти таможенный досмотр – время нынче неспокойное, примерно как в те времена, о которых я только что размышляла.
Топчемся у автобуса около 40 минут, усаживаемся и мчимся к цели. Дорога сносная, скорость высокая. Пассажиры коротают время: кто дрёмой, кто общением со своими телефонами и планшетами. Я тоже достаю из сумочки многофункциональный девайс и начинаю колдовать над ним лёгкими касаниями пальцев. И вдруг…
2.
…Изображение степи многажды зеркально отражается в самом себе и отражения его сходятся в яркой точке на экране дисплея – и завихряются, и растут, сея озноб…
Ни испугаться, ни удивиться я не успеваю, а только чую запах увядающей степи – и принимаю всё как есть. В следующий момент я её вижу – прямо перед собой, а, точнее перед своим носом, поскольку я лежу на траве, прижавшись щекой к земле. И кажется мне, что она живая: она вздымается и опускается, как грудь человека – моя степь дышит.
Думать ни о чём не хочется, я просто устремляю взор вперёд и вижу… цветок. И узнаю его: это колхикум, дитя Колхиды. У него много имён: безвременник, зимовик, моровой шафран, сын-без-отца, Прометеев цвет. Загадочный, легендарный цветок.
И всплыла из закоулков памяти античная легенда из «Аргонавтики» Аполлония Родосского: «…Из резного ларца Медея достала Зелье. – Оно, говорят, «Прометеевым цветом» зовётся. Если кто-либо тем зельем тело омоет – ни для ударов железа не может он быть уязвимым, ни пред пылающим он не отступит огнём ... Вырос впервые тот цвет, когда проливалась по капле там, на Кавказских горах, орлом-кровопийцей на землю кровь Прометея-страдальца, бессмертная красная влага…».
Капли крови в дикой степи, степной лотос, цветет он только 3-4 дня в году, и потому я легко определяюсь во времени года: начало сентября… а год-то какой? Какой ещё там год! Мне становится смешно: тут счёт не на годы и месяцы идёт, а на века – я же в десятом веке! Поднимаюсь с земли, оглядываюсь…
…Я стою чуть в стороне от узкой вытоптанной кем-то тропы, а вокруг, весь окоём устилает трава – разгульная и уложенная ветрами в косы, бороды и гребни, волнующаяся, высокая. Мне по пояс будет! Красота, воля, пьянящие запахи! Птицы распахивают шатровую синь…
Степь дышит в ритмах, заданных солнцем, и живёт своей жизнью. За порядком в ней следят степные орлы и беркуты, завидев которых начинают волноваться мелкие обитатели степи: желтобрюхие полозы, золотистые суслики, быстроногие тушканчики, суетливые хомячки. И стрепеты вспархивают с гнёзд, дабы на бреющем траву полёте вести дозор своей доли пространства…
Упругие струи ветра обнимают меня и скользят по волосам, приводя их в ведомый только им порядок. Пахнет полынью и волей. «Кажется, я тебе приглянулась, дружок», – усмехаюсь я и вспоминаю, что, как писал в своём «Хазарском словаре» Милорад Павич, кочевники одушевляли ветры и считали их разнополыми, разноцветными и разными на вкус.
Ветры-самцы не приносят дождей, и из них растёт седая трава, которую они тащат по небесам как бороды. Они сильны и суровы.
Ветры-самки, напротив, дарят дожди – как долгожданные, так и обидчивые, печальные и затяжные. А ещё они бывают тёплыми и ласковыми.
И те, и другие ветры разнятся в зависимости от того, где их обитель. Ветры с Чёрного моря – зелёные и солёные, с Эгейского – голубые и прозрачные, а с Каспийского – жёлтые, сухие и горькие. Но все они невидимы и только ощущения, даруемые ими, и следы их кары или шалости рассказывают о них всему живому на земле…
Тут я осознаю, что тоже невидима, как и жмущийся ко мне ветер, и мне становится весело. Я вскидываю руки, хватаю собрата за загривок – и лечу!
Некоторое время степь кружится подо мной, затем начинает убегать и на горизонте проявляется неширокая река с пологими берегами, одетыми в густые заросли камыша, свободу которого сдерживает узкая, но плотная полоса леса. Поймав на лету догадку, что река эта, должно быть, Ахтуба, я переношусь через преграду, плавно опускаюсь на замурованную в заросли лужайку с выкошенной травой… и вижу людей.
Мужчины неразгаданного мной роду-племени в пёстрых шёлковых стеганых халатах и в платках, повязанных на арабский манер, собираются разжечь костёр из сухих лепёшек верблюжьего и буйволиного навоза. Движения их неспешны, разговор мне не понятен. Я с напряжением вслушиваюсь в речь кочевников и вылавливаю из неё знакомые слова: караван, Итиль, караван-сарай, Саркел…
Значит, эти люди ждут караван, идущий из Казахстана в Саркел, и собираются к нему присоединиться? О, кто только не пристраивается к торговым караванам, дабы путешествовать под охраной дозоров хозяев дороги и сборщиков торговых пошлин!
…Упоминание Итиля повторяется неоднократно, и я соображаю, что забралась не глубже VIII века и не позже X веков, когда этот город благоденствовал в качестве столицы Хазарского каганата. Легендарный, как Атлантида, город, который до сих пор, по сути, не найден: археологи никак не определятся в достоверности своих раскопок. Одни считают, что город затонул в связи с повышением уровня Каспийского моря, другие, что столица была выше, чем принято считать, и не всё потеряно.
Кстати, ведь и самоназвание города было другим! То ли Хамлидж, то ли Хамлых, то ли Хазаран, то ли Казар. А имя Итиль носила Волга лишь в своих низовьях. Город этот поминается в записках многих путешественников, и в описаниях своих, кроме имени, они во всём были единогласны: величественным он был, богатым, защищённым и удобным для житья. Многоликое население жило дружно и не противилось господству иудейской общины при формальном правлении каганом-хазарином… до того, как не был взят и разрушен князем Святославом…
…Пока я предавалась размышлениям, огниво и кремень кочевников звучно родили огонь – и вот уже предо мной горит костёр и в нём запекаются грибы и рыба. Мужчины усаживаются вокруг огня, перед ними кровяная колбаса, бутыль с красным вином и свежеиспечённые деликатесы. А ещё плошки с семью сортами священной соли, ибо, обмакивая пищу в соль, кочевники молятся никому не ведомым доселе богам. «Молитвенная» еда проходит в сосредоточенной тишине и начинается неторопливая беседа, сдобренная сытыми и оттого ленивыми жестами и перебиваемая взглядами в сторону тропы. Караван явно задерживается…
Не собираясь ждать «паровоз» на этой станции, я пытаюсь нащупать рукой холку прирученного мной ветра: тут он, уже тычется носом в ладонь! Ну, давай, друг ты мой кудрявый, помчим навстречу каравану!..
…Вот это зрелище! Пиршество для глаз! Рыжая гряда горбов, увешанных пухлыми разноцветными тюками, пёстрые халаты, платки и чалмы и голенастые верблюжьи ноги, перебирающие ветер и дорогу копытами, как клапанами органа, рождающего симфонию вечного движения. А с боков и вослед кони, мулы, всадники и пешие. Гортанные окрики погонщиков, дуэты и многоголосье разноязычных разговоров, топот копыт и песня тоскующего поэта, вторящего на струнах горла ветру и гомону разлетающихся в тревоге птиц. Маленькая планета в степной вселенной, движущаяся по строго отведённой ей орбите, и заселённая народами, подчиняющимися её ритмам…
Взор выхватывает из толпы путешественников двоих мужчин с ничем не примечательной внешностью, в тёмных бесформенных одеждах, уверенно и отрешённо восседающих на мулах. Интуиция безошибочно подсказывает мне: рахдониты! Те, которые знают Пути…
Так вот они каковы, эти творцы истории, проходчики путей к власти и богатству своей когорты, резчики судеб племён и народов! У них нет ни лица, ни национальности, ни возраста, их бог злато, их цель порабощение властителей, дабы руками тех творить козни и заговоры – и всё ради наживы! О, как велико оказалось их влияние на судьбу Руси!
Внезапно я чувствую на себе острый, как лезвие, и мрачный, как безлунная ночь, взгляд одного из рахдонитов и, позабыв, что невидима, я робею и переключаюсь на обозрение остальной публики.
Ведь не только купцы и рахдониты вытоптали Великий путь, названный позже Шёлковым. С торговыми караванами прокладывали дороги в чужые страны дипломатические посольства, миссионеры, несущие свою веру и идеологию, легенды и традиции. Присоединялись к купцам и шпионы с искателями приключений, и наособицу – разведчики «золотых» троп и подстрекатели межусобных распрей, сулящих наживу...
…Частый смех, вылетающий из недр каравана, наталкивает на мысль, что люди не устали ещё после последней передышки в Итиле, куда пришли из Тюркского каганата, на землях которого расположился ныне Казахстан. Скорее всего, от горы Большое Богдо идут. Воображение рисует знакомый пейзаж…
О, это не гора – это сказочное животное, разлёгшееся на берегу солёного озера Баскунчак! Это священная соль, столь почитаемая кочевниками, ей 250 миллионов лет. А само имя Богдо на ойратском языке означает «священная гора». Она пленяет воображение, завораживает изменением цвета от красного до зеленого в лучах движущегося солнца и речами, которые ведёт с ветрами. Ах, как хочется знать, о чём бормочет Богдо! Но это навсегда останется тайной, это непереводимо…
А может, гора рассказывает о том, как когда-то стояла она на берегах реки Урал? Как двое богатырей понесли её к Великой реке через зной степи, не переставая читать молитвы, а лишь замолк один из них – так и свалился замертво. Упала гора с плеч кочевников, подмяв их под себя, да так и осталась лежать, не увидев Волгу.
Так говорит легенда – а на самом деле гора эта осталась от великого древнего океана Тетис, высохшего под палящим степным солнцем и оставившего нам своё сердце – Каспийское море…
…Я предаюсь мечтам, а караван идёт. Очень скоро он подберёт ждущих его у дороги «знакомцев» моих и ступит в «Чёрные земли» – царство непуганых животных, ящериц-вертихвосток, рассыпанных древним Тетисом ракушек и оброненных путешественниками предметов быта. И поныне археологи находят там осколки артефактов, напоминающих о многовековом движении по Великому Шелковому пути товаров, религий, новостей, мифов и секретов…
Народы обменивались опытом добровольно или исхитряясь, как это было с производством бумаги, пороха и шёлка, о чём говорят или умалчивают легенды и история. Разве что дошла до нас байка о том, как один из монахов принёс в полом посохе в Византию яйца тутового шелкопряда, позаимствованные в Китае…
3.
Полтора тысячелетия писали ветры-самцы историю Евразийской степи: дорогами, тропами и перекрёстками Великого шёлкового пути. Ветры-самки нагоняли тучи, омывающие дождями судьбы племён и поселений, стоящих вдоль торговых дорог, зависящих от хитросплетений интриг властителей, архонтов и рахдонитов.
Сильные мира того, как, впрочем, и нынешнего, всегда манипулировали страстями и пороками людскими. Подвластный им люд протаптывал и орошал потом и кровью своей Великий торговый путь – и только верблюды и прочие вьючные животные просто отмеряли копытами вехи и эпохи.
А следом, по проторенным дорогам, шли народы, бегущие от стихии и завоевателей, или ищущие новые обетованные земли, пастбища, полные рыбы водоёмы и богатые живностью леса…
…Снова пауза в пути – техническая остановка, можно размяться и подышать воздухом. Недолго. День на исходе, впереди остаток пути и короткая ночь: в 4 утра нас ожидает переправа на полуостров. Утомлённые длинной дорогой мы торопимся занять свои места в автобусе. Водитель пересчитывает пассажиров и запускает лайнер в полёт сквозь сумерки…
Ехать комфортно, «командир» включил телевизор, и все затихли. Идёт какой-то серийный, развлекательный и совершенно не интересный мне фильм. Вместо экрана я предпочитаю глядеть на звёзды, хорошо видные в лобовое стекло автобуса – благо, место у меня для этого удобное. И степь, и небо хорошо просматриваются.
Течёт рекой, вливается под колёса автобуса шоссе, а звёзды неподвижны. Наверное, для того, чтобы мы не сбились с пути. Вглядываюсь в них и думаю, что нечто важное навечно впечатано в их ореолы – то, что видели они тысячу лет назад. О чём они могут нам поведать и как? Или мы это знаем и знали всегда? «Весь трепет жизни, всех веков и рас живёт в тебе…», – сказал в прошлом веке Максимилиан Волошин.
Включаю память и воображение и смотрю на степь с высоты птичьего полёта. Нет, надо спуститься ниже… ещё ниже… вижу!
…Караван готовится ко сну. Степь холмится отдыхающими на траве верблюдами и полнится звуками обычной бытовой суеты. Догорает, торопится на покой вечерняя заря, в привычном кочевникам порядке вспыхивают костры, отзванивают конец дня медные котлы. Сумерки – время усталости и рассеянности мыслей. Средние века – время рассеивания народов по Великой степи, вытаптывающих тропы в грядущее…
«Народы – мысли Бога» – проскальзывает попутный моим размышлениям запомнившийся афоризм Гердера, и следом стучится вопрос: «И замыслы?». Вопрос хороший, но думать об этом не хочется. Лучше поразмышлять о средневековых насельниках степи, оставивших нам в наследство города и легенды.
Кочевники… Их принято считать дикими за необузданность нравов и непредсказуемость поступков, но у них было стройное, органичное с природой мироздание. Они были уверены, что всё, что есть в мире – истина и что время умирает во зле и в смерти, как всё живое, проглоченное более сильным, а само оно питается разодранными на куски ветрами…
Они считали, что всё приятное, надо приправить маленькой неприятностью, чтобы запомнить добро, которое скоро забывается, тогда как зло запоминается лучше.
У них не было чёткого деления суток на день и ночь, поскольку во сне они продолжали жить, встречались с духами и сражались со злом. Их сны были столь явственны, что к утру выжатые из них в собственные постели они чувствовали себя усталыми, словно прожили невообразимо длинный день. Дни их были широкими, а ночи – тонкими, и дни просачивались через них один в другой, лишая иных желанных сновидений или путая те, сливая в одно. Да и страха смерти у них не было – они просто оставались во сне. Потому и своих умерших многие кочевые племена отправляли в лодках по ручьям и рекам в счастливые сны, а не в царство мёртвых…
А может, не такими уж и дикими они были и не столь нелепы их нравы и верования? Ведь в главном, в человеческом, кочевники были единодушны и молились об одном и том же, независимо от рода-племени – о благополучии жизни. Кого только не носили на себе дороги Великой степи! Кто только не спит вечным сном в её курганах! Аланы, скифы, сарматы, гунны, авары, болгары, мадьяры, печенеги и другие племена, которым нет числа, а порою и имени…
Многослойна земля артефактами, города свидетельствами сожительства разных культур – всё хочу осмотреть, впитать в себя Дух места. И начну осмотр с XIV века – с Генуэзской крепости. В Балаклаве, которую звали тогда Чембало, я уже была, в Гурзуфе, Ялте и в Херсонесе Таврическом тоже. Да, собственно, почти во всех черноморских городах России, где останавливались купеческие караваны с экзотическими товарами и куда съезжались купцы-перекупщики со всего Средиземноморья и более далёких земель я побывала. Это и Пицунда, и Мапа, ныне Анапа, и Бата, ставшая Новороссийском, и Тана с Танаисом, которые в этот раз на пути к переправе в Крым мы обогнули. Что уж говорить о родной мне Одессе, построенной на месте средневековой Джинестры? Именно там, в одесской Лузановке, я принимала морские ванны всего лишь три года назад…
Мысли мои дробятся, и я впадаю в чуткий сон. И снится мне, что я уже в Каффе. Налюбовавшись мысом Карантин и сфотографировав башни Святого Климента и Криско, захожу внутрь крепости и останавливаюсь у памятника купцу Афанасию Никитину, оставившему нам историю своего «Хождения за три моря». Здесь, в Каффе, подобрали его, усталого и уже больного, смоленские купцы, которым он, умирая, доверил свою рукопись.
С каменных уст шагающего в вечность Никитина стайкой слетают едва узнаваемые древнеславянские буквы – и я впадаю в забытьё…
4.
Мой полусонный бред прерывает голос водителя:
– Паромная переправа! Все выходим на досмотр и погрузку!
И незачем так кричать! Достаточно включённых разом всех светильников, чтобы пассажиры проснулись. Некоторые не только проснулись, но уже и выскочили на просторную мощёную площадь. Дружно разбираем вещи и безропотно пристраиваемся в хвосты «караванов» у двух дверей в «санпропускник».
Ветер доносит волнующий запах моря…
Стандартная процедура досмотра, погрузки в автобус и въезда на паром занимает около часа, после чего путникам предоставляется полчаса отдыха на воле, и я пристраиваюсь у борта второго этажа парома.
Жадно вдыхаю свежий морской воздух и вглядываюсь в узкую полоску крымского берега, где ждёт меня легендарная Керчь, носившая некогда имена Пантикапей, Воспоро, Керич, Кърчевъ…
Поздоровавшись с ней, я познакомлюсь с Феодосией, а чуть позже и со старым Крымом, бывшим Солхатом, куда тоже съезжались купцы многих стран. А ещё я побываю в Коктебеле – обязательно. Ибо Крым не только перекрёсток торговых и военных путей, но и место встреч самых разных племён и народов с их чаяниями и культурой, их легендами и песнями. Пересеклось и сплелось там и немало личных троп и судеб художников и поэтов. Сакральным перекрёстком, местом встреч, где рождались их пророчества и шедевры стал Коктебель. Это воистину «место силы» в Крыму…
Рассвет, горизонт прозрачен, море спокойно, пахнет обещанием открытий и приобретения чего-то нового и нужного – нет, не экзотических товаров, а откровений Духа и созидательной силы.
По небу кучной грядой клубятся облака: словно караван идёт – такой же как в путевых грёзах и в моих давнишних стихах:
Степь вольная, сухая, пряная,
В ночной испарине трава
И неоглядная курганная
По окоёму синева.
Сквозь миражи седых веков
Горбов верблюжьих череда
Уходит в вату облаков,
Где спит звезда.
Шелка шуршат, и песня странная,
Таясь в дыхании ветров,
Волною падает незваною
На сон дворов...
Продолжение:
http://www.proza.ru/2016/11/03/24
Иллюстрация: коллаж автора новеллы из 7 картинок Интернета. Спасибо их авторам!