Когда-то он был совсем новеньким.
Красив был необыкновенно!... Развитая надстройка, три трюма - два впереди, один за надстройкой перед вздернутым ютом. Высокий нос ледокольного типа. Корпус слегка дутый, ровненький словно яичко, поражал плавностью обводов. Основательные мачты со стрелами – тяжеловесами…
Сиял только что наложенной краской - белый верх, черный низ, ослепительно белая полоса ватерлинии с овалом грузовой марки, под которой покрытый бурой актикоррозийкой борт уходил под воду… Смотрелся, надо сказать!
Рвался поскорее отвязаться от стенки и… ринуться туда, для чего он был построен – в море. Скорей! Скорей! Ну что там возятся, налаживают, достраивают - перестраивают. Сколько можно!
С нетерпением, вперемежку с нешуточным волнением, он ждал свой первый экипаж.
- Экипаж – это, брат, самое главное! – учил его старый буксир-паровик, ночуя под бортом красавца. – От экипажа все зависит!… Вообще все! Судьба твоя…
- А те люди, которые сейчас у меня работают? Они… что - не экипаж?
- Нет. Это рабочие, которые тебя построили, установили механизмы, покрасили. Когда закончится твое строительство, они сдадут тебя экипажу, и вот тогда ты по настоящему пойдешь в море… Экипаж – это очень главный момент в твоей жизни! Запомни! Какой попадется – так ты и поплывешь… и таким свой горизонт увидишь! И будешь видеть этот самый горизонт, но это будет пото-о-о-м! И даже твой хлыщ иностранный тебя с места не сдвинет, если экипаж не бельмеса…
- Я не хлыщ! – Гордо отзывался главный двигатель, прислушиваясь к рассуждениям старого паровика и задетый «хлыщом». – Я Бурмейстер! Это гордо звучит! И не лицензия какая-нибудь, а фирмА! Фир-мА, понимаешь?! У меня три тысячи индикаторных! А у тебя? Триста паровых?! Да?... Меня в Дании построили… Не чета твоему… камбузному примусу… Тоже мне…
- Ну, хорошо, пусть Бурмейстер. Допустим… но посмотрим еще как ты выгребаешь… Уж больно много хвалишься, как я посмотрю, такие хвастуны больше на выхлоп горазды, а на деле – так себе…
Паровичок как будто специально подзадоривал породистого иностранца, но беззлобно, не такой уж он был и вредный, этот старенький буксир. Попыхивал себе трубой да поскрипывал кранцами из автомобильных покрышек о борт сухогруза.
- Я таких как ты в молодости перетаскал… знаешь сколько? Вот сюда, обратно в завод! Берешь за шкворку и тянешь, и видит он уже не горизонт, а мою корму… Главный двигатель только пузыри пускает. Всякие были – и Бурмейстеры тоже, кстати были. Иные только горизонт увидят, так сразу обратно к стенке просятся. Я в молодости, веришь, далеко ходил. И экипаж у меня лучшим был! И на горизонт насмотрелся, а не … вот это!
И паровичок обвел прожектором вокруг.
В заводской гавани только и разговоров было что о горизонте. Многие суда, которые трудились тут же по хозяйственным нуждам, как правило, преклонных лет, не выходили за ее пределы, а значит, сейчас не видели этого таинственного горизонта, но в молодости, судя по их рассказам, насмотрелись вдоволь. А рассказы были! Слушать – не переслушать…. И в каждом – горизонт.
Молоденький сухогруз все пытался узнать, чем же хорош и привлекателен этот загадочный горизонт. Но никто ничего толком объяснить не мог, только отмахивались – мол, выйдешь, сам все поймешь…
- А машина моя Путиловского завода, понял, – не унимался паровик, задорно подрывая главным предохранительным клапаном. – И хожу я на ней вот уж пятьдесят годков как…
- Во-во, патефоны всего мира по тебе слезы льют, играть они не могут, иголок не хватает.- Огрызался главный двигатель сухогруза, надо признать весьма злобно.
Это было ударом ниже ватерлинии. Про патефоны, особенно про иголки для них, в гавани было очень неприлично говорить, даже случайно упоминать в разговоре со старым судном, а уж тем более вот так откровенно с намеком.
Стоящий в ремонте контейнеровоз заступился за старого паровичка:
- Слышь, ты… чудо забугорное… я вот сейчас навалюсь на тебя и не посмотрю, что ты новострой… Твое дело сейчас последнее – стоять – достраиваться - налаживаться, ты еще на горизонт не ходил, а уже понты гнешь, как будто три зимовки и семь полярок у тебя за кормой… Тебе до этого буксирчика поковырять на волне да мазута с солярой сожрать тысячи тонн, а ты… Закрой свой выхлоп, не зли меня больше, салага! Ты свою заготовку сначала на горизонт выведи, а уж потом можешь свое суждение иметь…
- Да я Бурмейстер!!! Бурмейстер! У меня три Зульцера в подсобных и один аварийный…
- Нет уж, нет уж! – Немедленно подал голос аварийный дизель-генератор.- Ничего общего с вами буржуйскими изделиями иметь не хочу! Я аварийный, и даже в параллель с остальными не встану. Я выше вас, хоть и слабее, но я – последняя надежда… это когда вы все гайками своими буржуйскими подавитесь… Поэтому я живу на самой верхней палубе… в отдельном персональном помещении… мне досмотр персональный положен и солярка из отдельного бачка… Не то что вам – мазут с водой… Б-р-р-р!!!! А строили меня в Барнауле. Там тоже хорошо делают, вот!
Но главный не унимался:
- Предатель! И не подавимся мы гайками, ты еще свои собирать по своему персональному кабинету будешь… если не заржавеешь вовсе! – презрительно бросил он «аварийному», поняв, что союзник из него никакой, и обратился к рулевой машине:
- А вы, милочка, что скажите? Будете ли вы входить в наше механическое содружество или как мистер аварийный чураться вздумаете?
Рулевая машина ответила:
- Право… лево… право… лево… ах, куда же, кто ответит? Я право же… лево же… нет, право же не знаю…мне тут надо еще сообщиться… нет сопрячься … нет, все-таки сообщиться с неким баллером. Кто это или что это я пока не знаю, но думается мне, что пока мы с ним тесно не…. М-м-м-м… соединимся… хи-хихи-хи… я ничего конкретного сказать не могу…
- Вот же вертихвостка… Сдается мне, что один раз соединившись, крутить этим баллером она будет всю оставшуюся жизнь как захочет. И не отцепится он от нее… А баллер – я знаю серьезный мужик, тяжелый, недавно из кузнечного цеха привезли, видел, когда еще снаружи стоял… Жаль, что им помыкать будет такая…
- Какая такая?! Ты уж тут сплетни –то не распускай, я тоже как и аварийный повыше тебя расположена, отдельная жилплощадь, над ватерлинией, кстати прошу заметить, вход посторонним воспрещен – а это не для всяких райончик… дверь под замком. Вот! Тебя самого на прошлой неделе в доке… сопрягли с валом… а проще – вал вставили в задницу. И очень жаль, что не винтом вперед! Как, самочувствие?
- А-а-а!!! – Взревел главный двигатель. – Я Бурмейстер!!! Я Бурмейстер и Вайн!...
- Ты уж определись кто ты, родимый, Бурмейстер ты или ты Вайн… может «Боря-Ваня», короче…
[Примечание: Брянский машиностроительный завод выпускал судовые дизели по лицензии «Бурмейстер и Вайн», в народе изделия БЗМ называли «Боря-Ваня» за топорную сборку. Здесь рулевая машина намекает на то, что главный двигатель все-таки лицензионный, а не фирменной постройки.]
- Да ладно вам ссориться друзья… Мы же единое целое… или нам еще предстоит быть таковым. Нам всем вместе жить и работать. Чего ж мы ругаемся? Ведь только-только познакомились. - Миролюбиво разводил сухогруз спорщиков, отмечая, однако, про себя с неудовольствием, что главный двигатель хоть и молод, но вступает в пререкания со старшими. Как бы не намучаться с ним в дальнейшем, гонору много, пытается лидером стать и собирает вокруг себя союзников. И чем это может закончится? А если он и брашпиль смущать начнет? А там и тяжеловесы с их лебедками! Они хоть и на палубе - однако, зачем склоки…
А как на самом – то деле окажется… весит он тонн триста… Оправдает ли свой вес? Вдруг и впрямь не выгребет? Хвастает своим происхождением. Зачем? Спросить у паровичка?
- Да ты не обращай внимания, - шептал паровичок. – Сейчас все кто в лес, кто по дрова. А выйдете в море, в рейс – работать когда начнете – на том и закончится все разногласия и выяснения… Попомни мое слово. Там не до амбиций будет. И самое главное – каждый поймет, что кто б тебя не строил, какого бы ты ни был происхождения и каким бы главным или вспомогательным ни был, все одно – один он ничего не значит… Только вместе! А вместе – сила! И хранитель этой силы – это ты. Ты даешь им приют, ты оберегаешь их от непогоды, воды, холода, но самое главное – это ты держишь горизонт, а не они!
…Как-то вот так неожиданно на борту появился экипаж… Сноровисто и быстро обжился, освоил технику, разобрался в механизмах. Очень быстро и грамотно обуздал главный двигатель. Тот и фыркнуть ни разу против не фыркнул, а глянь – уже работает, сам не понял ничего, только выхлопом попыхивает, причем, вполне удовлетворенно… И против ни слова не говорит.
Рулевую совместили с баллером и согласовали с ходовым мостиком. Она только согласно репетовала команды, поступающие извне и уже не задавалась вопросом – «вправо или влево», а туда, куда ей прикажут.
Вспомогательные встали под нагрузку и начали свой бесконечный бег, меняя друг друга через каждые трое суток. Им трудиться предстояло много, иногда даже в паре, если не хватало мощности – электроэнергия необходима на судне постоянно…
Паровой котел поднял давление и так и стоял, раздавая по мере надобности свой продукт тому, кто в нем нуждался – нагрев воды, отопление, пропарка сепараторов и … мало ли куда пар на судне требуется.
Деловито закрутилась антенна РЛС, в радиорубке запищала морзянка, в штурманской появились карты… много карт, около трех тысяч – на весь мировой океан. Мало ли где ходить придется… положено карту иметь на каждый район плавания.
По палубе раскатывали швартовые концы, палубная команда умело делала на них оганы, а потом скручивала их на вьюшки или переправляли в шкиперскую для хранения.
Все при деле, все заняты. Всех тормошат, проворачивают, испытывают, пробуют в разных режимах. Каждый занят и поговорить некогда. А уж тем более поспорить, кто главнее…
Танки заполнили топливом, водой, маслом.
В провизионные камеры приняли продовольствие, в кладовые неисчислимое количество судового снабжения – запасные части, тросы, бочки с краской, баллоны с фреоном, кислородом, ацетиленом.
На корму погрузили и закрепили запасной винт, а под полубаком – запасной якорь. Корпус сухогруза сразу погрузился на несколько делений грузовой марки в воду….
- А ведь еще и груз будут грузить, – опасливо подумал сухогруз. – И куда же мне еще погружаться-то?...
А еще спустя некоторое время сухогруз вышел в море. Не на очередные ходовые испытания, а уже навсегда. У него началась взрослая жизнь. Стоящие в гавани пароходы гуднули на прощание – семь футов под килем и главное – держи горизонт! Держи горизонт всегда и изо всех сил!!!
- Да что же это такое – горизонт?...
Понял сухогруз что такое горизонт сразу… Это та линия, которая всегда впереди, слева на право, или наоборот, не важно. Главное, чтобы она всегда была перед тобой.
Загруженный в ближайшем порту по самую ватерлинию, он старался оказаться на ровном киле, сверяясь постоянно с линией далеко впереди так, чтобы она была всегда перпендикулярна его вертикальной плоскости. На волне покачивало, сухогруз тяжело клонился то на один борт и старательно гасил амплитуду, то переваливался на другой. Он держал горизонт.
…Тяжелым выдался первый рейс. Груженый по самую марку сухогруз Северным морским путем в летнюю навигацию следовал во Владивосток.
Летняя навигация… Это только название – летняя. Караван шел по ледовым полям, ведомый ледоколами. Тут и там попадали в ледовые ловушки и тяжелые льды иной раз часами сжимали корпуса судов каравана своими чудовищными тисками, пока трудяга ледокол не вырывал их из плена по одному и не выводил на чистую воду. То один пароход, то другой.
И сами суда каравана, не дожидаясь подхода ледокола, давали нередко полный ход, чтобы пробиться через лед к полынье, разгребая льды своим форштевнем, получая нешуточные удары по корпусу.
После Певека стало легче – часть груза выгрузили, а после Эгвекинота – так совсем порожнем пошли… прямым ходом на Владивосток.
Вот уж где, стоя у стенки и отдыхая, в наступившей тишине могли наговориться. И как всегда главный двигатель хвастался больше всех:
- Я на полном ходу работал! Вот! А однажды я в течении сорока трех с половиной минут сто десять процентов мощности выдавал! Во! Мог бы и больше! Мне по крейцкопфу! Я сделан так, что и сто двадцать могу выдать, но ограничитель стоит…. А так бы выдал. Я Бурмейстер!!!
- А я, - начала рулевая машина, - могла бы вообще… Только иногда меня с баллером разобщали, когда в ледовые поля попадали… Это чтобы баллер мой стальной меня не поломал…
- А механики! – Не унимался главный двигатель. – Это ж вообще народ классный. Меня чуть не облизывали…. Масла хочешь - на тебе, и протрут, и подтянут, и водички подольют, а уж по топливу и говорить нечего – фильтры меняли через каждые сто часов!... Сто часов! Да я для таких работать буду как…
Главный двигатель не знал, как он будет работать ради такого доброго отношения к себе, поэтому не нашел нужных слов.
- А один механик, он самый старый из них, каждое утро ко мне спускался и ходил вокруг, чистой ветошью протирал, маслице в лубрикаторы самое чистое подливал. Лично! Смотрел подолгу в окна турбины – как там смазка… Все прислушивался, иногда линейку приставлял ко мне и ухом прикладывался… Он самый внимательный был. Все гладил меня и слова какие –то ласковые говорил. Такой приятный старикан!!! Жаль я ничего сказать ему не мог.
Главный двигатель вздохнул…
- Однажды решил поприветствовать его – цвыкнул клапаном, мол, «здравствуй, уважаемый, рад видеть тебя, как здоровье», так он и не понял. Встревожился, собрал всех механиков вокруг меня и давай меня все вместе обслушивать. Просто облепили… Я – то потом понял, что не надо было мне приветствовать механика, они наш язык не понимают, подумали, что заболел я, ломаться начал вот и встревожились.
- Ты осторожней с приветствованиями, - подал голос один из Зульцеров, - вон у нас третий номер поприветствовал однажды третьего механика – так он взялся разбирать его. Хорошо этот самый старый механик вмешался, он у них главный оказывается, запретил. Говорит, мол, если техника работает, так не… х… не… х… что-то там слово сказал, не знаю такого и что оно означает - но часто слышал в разговорах механиков, технику эту трогать! Во как!
- Механики – вообще народ самый главный на пароходе! – Начал рассуждать главный двигатель, и как всегда безапелляционно. – Как что ломается или что-то сделать надо – так к механикам бегут…
Тяжеловесы немедленно возразили:
- Самый главный – это боцман. Он никогда не говорит, а только ругается, всегда матом и его все слушаются!
- Тю-ю-ю-ю!... – Сразу возразил главный, - ругаться – не значит быть главным… И ругается он только на палубную команду. А ты видел хоть разок, чтобы он на механиков ругался? То-то! А механики твою лебедку тогда в Певеке на разгрузке вылечили… что, забыл? А боцман не смог бы… Нет, главные на пароходе механики…
- Капитан на пароходе главный, - вмешалась рулевая машина, - я – то точно знаю. Это он на ходовом мостике командует и мной, и тобой… кстати. И всем остальным – он командир, его слушаются… Причем ругается и кричит редко, практически – никогда, наоборот, говорит тихо, а слушаются все до одного, и даже механики! И отвечает за все – тоже он, спроси у радиорубки, она подтвердит… А механики – не спорю, хороши! И со мной обращаются как надо!
- А что это мы все о себе, давайте спросим как там у нашего…. Он что-то молчит совсем…
Сухогруз понял, что речь идет о нем… А он молчал, с трудом пересиливая боль в палубе, немного просевшей под грузом, и теперь вновь пытавшейся распрямиться. Боль в натруженных штаногутах, не единожды сжатых чудовищным давлением льдов, металась всполохами от киля до самой мелкой кницы под палубой.
Ныла правая скула в районе ахтерпика – получил удал глыбой льда из-под винтов ледокола, когда тот брал его на цигундер, выводя из ловушки, спасая от сжатия там, еще в Карском море.
Болели бока, оцарапанные острыми гранями льда, а ватерлинии и вовсе не существовало – была стерта, только наварыш грузовой марки сохранился. Да и днище все отполировано – ни следа от краски.
Но ни капли, ни единой капли воды не пустил сухогруз за свою обшивку! Даже крохотной фильтрации! Даже через дейдвуд – самое слабое место любого парохода! Чего это стоило ему, сухогрузу, там, когда трещали борта под напорами льда, знал только он сам, но говорить почему-то об этом не хотелось. Хотелось просто молчать и слушать о чем говорят его механизмы. Слушая их он немного забывал о боли. Во всяком случае она казалась не такой резкой…
Он был рад, что его подопечные выдержали первый серьезный переход, все исправны и как будто бы даже довольны. А он сам … да ладно уж, как-нибудь обойдется… Ведь будет док, будут работы. Уберут гофры, вырежут гнутые листы обшивки и шпангоутов, вставят новые, покрасят днище, отобьют новую ватерлинию и он опять пойдет в море… Опять будет держать горизонт, во чтобы это ему не стало, даже если загрузят его не совсем правильно и метацентрическая высота опасно взметнется к святая святых – к метацентру, он будет на этом самом горизонте стоять ровно и хранить всех тех, кто находится в его еще сильном и прочном теле…
… Прошло много лет с того момента, как он покинул свою первую гавань. Работа, работа, работа, ремонт, док раз в четыре года, опять работа, ремонт раз в два года, потом опять док…
Вот так и крутился сухогруз по той части земного шара, которая не является сушей…
Разные воды – теплые южных морей, холодные арктические, мутные тропических рек – Вьетнама, Камбоджи, Бразилии, голубые, зеленые, черные, бурые.
Циклоны, тайфуны, свирепые штормы, дожди, ливни… Иногда ливни из свинца – там во Вьетнаме. Бухты укрытия – и с постановкой на якорь и без права постановки, только в дрейфе…
Гонки на сигналы SOS, разливы топлива, течи дейдвуда и кошмарные аварии своих механизмов…
Туманы Камчатки, Приморья, фьордов Норвегии. Духота юга и холод севера. Красоты богатого Сингапура и убожество прибрежных поселков Чукотки…
Малые глубины, острые подводные камни, береговой накат, посадки на мель в стремительно меняющихся фарватерах Амазонки, Сайгона и других рек… Не любил сухогруз рек – мутные воды, изменчивое дно, а главное – нет горизонта. Шлюзы и каналы – тоже не любил, но что поделаешь – раз надо, будем заходить и туда…
Порты заходов - Азии, обеих Америк, Европы, Африки, даже в Антарктиду – самолеты, вездеходы, ученых, рабочих, дизель-генераторы, топливо, продукты, одежду, ездовых собак…
Грузы – лес, товары в ящиках, мешках, насыпью, навалом, генеральные, военные на Кубу, Вьетнам, бананы, тракторы, автомобили, турбины, уголь, руда – железная, медная, марганцевая – какой только не было…
Спокойные, напряженные, размеренные «линии», иногда даже «голубые» и «золотые»… Глубокие и непредсказуемые «трампы», когда месяцами, даже годами не приходилось заходить в родной порт Владивосток… Тайм-чартеры - вообще черт знает что такое…
Рейсы - тяжелые и легкие. Особенно тяжелые – это полярки, несколько раз проходил Северным морским путем. Однажды даже зимовал зиму в Певеке, когда не успел выскочить до конца навигации и пришлось вмерзнуть в лед до лета…
Да и на «юга» рейсы легкими не назовешь, там свои прелести. Пусть нет лютой стужи и снега, зато в наличии не менее лютая жара. Влажный раскаленный воздух с минимальным количеством молей кислорода – главный двигатель, да и впомогательные, жаловались, что дышать тяжело. Теплая вода за бортом, что для механизмов скверно, да и для корпуса тоже - усиленная коррозия, правда, точка выпадения росы гораздо дальше, чем на «северах», но по вечерам конденсат тек потоком от клотика до киля...
… Минули годы… Многие годы…
Нерушимая империя оказалась вполне рушимой. Ремонты стали редкими и отвратительными. Экипажи все более молодыми и малоопытными, а иной раз – вообще вопиюще безграмотными. Главный двигатель все чаще отказывался работать в таких условиях и требовал себе более качественное топливо, масло, квалифицированное обслуживание. Понятное дело его никто не слушал сколько бы он не цвыкал клапанами и не гремел крейцкопфами. Да и другие механизмы возмущались и устраивали забастовки, выходя из строя.
Однако, люди с каким-то маниакальным упорством заставляли технику работать не обращая ни малейшего внимания на ее протесты, не думая ни о своей безопасности, ни о безопасности груза, не о безопасности судна.
Сам сухогруз давно забыл о том, что такое краска, док, полноценный ремонт и мерная миля. Ничего хорошего это не предвещало и наконец настал конец – он оказался в какой-то бухте, вдали от порта, даже не пришвартованным, а просто посаженным на мель. А чтобы не смог дрейфовать – еще и затащили нос насколько это возможно на берег. Так и оставили.
Иногда наведовались лишь затем, чтобы снять, открутить, сгрузить на плашкоут что-то, что может представлять ценность или может быть продано. Началось разграбление. И сухогруз не мог никак этому помешать. Даже утонуть от стыда не мог – берег цепко его держал, погрузиться дальше он уже не мог – и так сидел прочно на прибрежной мели.
Главный двигатель говорил теперь тихо, словно был дремучим стариком, что собственно и соответствовало действительности:
- Ничего от меня Бурмейстера не осталось, всего выпотрошили, один остов да коленвал остался. А Зульцеров вообще уж нет – целиком поснимали. И меня бы вытащили, но сил таких у шантрапы нет, только в заводских условиях… Да кто ж им денег даст на завод. И рулевой машины уж нет.
Покряхтел и продолжил:
- Аварийный целиком забрали – он практически новый, мало поработал, причин не было – мы практически и не ломались, чтоб его гонять. Выкрутился, видишь ли. Теперь на новом месте при почете и при деле. А мы с тобой… Ты слышишь меня?
- Слышу. – Эхом отзывался сухогруз. – И стрелы свезли, и цепи с якорями, все двери поснимали. В трюмах вода, в помещениях разруха… Как будто и жизни другой никогда на нас не было… Все подмели… И куда теперь? Получается так век доживать. Ты ж меня с места не сдвинешь…
- Выходит так… Не смогу я тебя с места сдвинуть… А зачем? И винта к тому же давно нет… Сняли без всякого дока… Дифферентовали на нос порожнем, помнишь, еще до этой бухты? Винт заголили и сдернули…
- Помнишь, - проворчал сухогруз. - А как тебе лучше – на патефонные иголки пойти или тут на берегу сгнить?...
- Ну ты, брат, загнул! Я же Бурмейстер!!! Кому в голову придет Бурмейстера на иголки пустить?! Я ж фирмА!!!
- Да кто тебя спрашивать будет!!! Бурмейстер ты или Вайн… или Боря-Ваня… Металлолом есть металлолом. Мы сейчас с тобой металлолом…
Главный вдруг встрепенулся, словно осененный внезапной мыслью:
- Как ты думаешь, сейчас в стране с патефонными иголками дефицит или как?
- Сейчас в стране патефон днем с огнем не найдешь. Следовательно иголки не нужны…и дефицита нет. Но ты особо не обольщайся – на гвозди переплавят… Ты почему спросил…
- Я когда-то старому паровичку намекнул насчет патефонных иголок… Помнишь? Так вот и нам сейчас пора бы уж на иголки… то бишь на гвозди. Интересно, а как он там, паровичок-то?
- Эх! – Вздохнул сухогруз. – Скорее нет уже паровичка… Ему и тогда уже было лет полста, теперь уж под девяносто… Порезали уже … Пароходы так долго не живут… Вот мы с тобой – сорок лет и все. На свалке.
- А люди, когда ненужными становятся – куда потом? Также в бухту?
- Сначала на пенсию, потом на кладбище. – Коротко ответил сухогруз.
- Да ты-то откуда знаешь, знаток?
- Я брат ты мой, много знаю. Я фильмы вместе с экипажем смотрел, радио слушал. Тебе из ямы не видно было, а я мог наблюдать…. Сначала кинопередвижка была, называлась «Украина»… В нее вставлялись такие бобины с кинопленкой, они крутились – и фильм получался… Телевизоры потом пошли… Но они только в портах могли показывать… Это потом, много позднее, когда оборудование установили, их можно было и в море смотреть… А еще позднее – у каждого свой телевизор был – там и фильмы смотрели, и музыку слушали и вообще… много чего можно было делать. Компьютером называется… планшетом…
Сухогруз помолчал, потом продолжил:
- Так вот, когда кинопередвижка была – экипаж собирался весь на просмотр фильма, все вместе смотрели… И фильмы были замечательные, а когда эти… планшеты пошли… каждый отдельно, по каютам… и такую гадость смотрели!... Тьфу!...
- Раньше, чтобы фильмами обменяться – даже курс меняли, чтобы со встречным судном ошвартоваться для обмена фильмами. Для всех радость была! А потом!? Все по каютам шхерятся, у каждого свое кино, вместе не собираются и … и наплевать друг-на-друга… Что-то вот как-то повернулось, что наплевать стало.
- Ну и… что?
Сухогруз вздохнул и сказал:
- Если людям друг на друга наплевать, то, как ты думаешь, есть у них дел до старого парохода? Ты пьяных механиков забыл? Как один из них спалил вспомогач? Или штурмана что на камни нас посадил… тоже как стекло был остекленевший. Раньше бы такого никогда! А сейчас – грабь и увози!... Вернее, уже грабить нечего.
- Ну и что?
- Что ты заладил… «ну и что». Вроде Бурмейстер, а соображаешь как ДКРН [Двигатель Крейпцкофный Реверсивный с Наддувом] какой-нибудь… Сгнием мы тут с тобой, ржа все слопает. Даже на гвозди никак не сгодимся, потому что из ржавчины получается только ржавчина.
- Так что нам с тобой делать?
Сухогруз долго молчал. Спешить некуда. Его никто не ждет в порту с необходимым грузом, ему не надо спешить, уходя от непогоды, не надо соблюдать график линии. И главное – ему теперь совсем не нужно было держать горизонт, т.к. горизонта перед собой он уже много лет не видел. А видит только берег с уходящими вертикально в небо скалами – дикий берег, на котором никогда не появятся люди.
- А ничего не надо делать… Просто гнить дальше, пока от нас не останется даже ржавщины…
Так и стоит бывший красавец, завалившись на борт и выставив забор шпангоутов, сквозь которые гуляет ветер. Кусок ржавчины. Ненужный никому. Не сумевший вовремя утонуть, потому что был верен долгу. Долгу хранить свой экипаж. Пытающийся понять почему он брошен умирать позорной смертью на суше, потеряв свое имя, свой экипаж, свой горизонт.
Каждый вдруг оказывается перед своей мелью и медленно заползает на нее… или это мель его затягивает на себя. Не суть. Главное это то, что каждый честно выполнивший свой долг оказывается на ней. На той мели, с которой никто уже не сможет тебя сдвинуть. Последней мели, после которой ты не нужен будешь даже на гвозди…
P.S. Навеяно видом брошенных кораблей. Ведь когда-то у каждого из них была своя жизнь. Очень похожая на человеческую.