Азохн вей

Юрий Сыров
          У заик есть огромное преимущество перед другими рассказчиками. Когда они начинают что-то к-кыкать или б-быкать, то все замолкают и ждут чего-то эдакого: интересного, необычного, таинственного. А так как заика старается сказать как можно короче и как можно полнее отобразить в одной фразе всю свою мысль, то результат получается – ну просто супер!
          «К-к-к-каждый из нас с-с-стукнутый п-п-по-своему!» – умная мысль, высказанная  алкоголиком  Колей в курилке наркологического отделения.  Он старательно, краснея и потея от напряжения, очень долго повторял звук «к» перед тем, как сказать остальное.  Больные терпеливо ждали, что же он изречёт? А потом, восхищенные, долго думали: как же он все-таки прав!
          Вадик – маленький, хиленький тельцем и слабенький здоровьицем фельдшер наркологического отделения, очень тяготился своей работой. Воспитанный, интеллигентный парень совсем не мог противостоять хамству, окружающему нас всегда и везде. Но главная беда – болезненно реагировал на страдания других людей. Если кто-то был в чём-то обделен природой, общение с ним становилось для Вадика просто невыносимым.  Он волновался, стеснительно прятал взгляд, в общем, чувствовал, будто это он, Вадим Маркович, виноват в их ущербности.
          С самого раннего детства Вадик подсознательно чувствовал свою вину: в том, что одноклассники в большинстве своем были двоечниками, а он учился на отлично; в том, что у соседских мальчишек отцы были пьяницами и дебоширами, пороли их нещадно, а его – тихий и скромный отец любил и баловал. И так всю жизнь: если Вадику хорошо, а в это время кому-то плохо, то это потому, что ему, Вадику, хорошо. Стало быть, в этом «кому-то плохо» он, Вадик, и виноват! Да и бабушка частенько говаривала, указывая кривым пальцем в потолок: «У НИХ, запомни, Ади, мой мальчик, всегда и во всем виноваты жиды!»
          Но если в повседневной жизни он мог общаться с разными людьми, то на работе – только с теми, с кем не мог… Здесь, в наркологии, в маленьком тесном мирке, находились образцы как раз тех разновидностей людей, с которыми тихому, интеллигентному человечку быть рядом просто смерти подобно, как кролику в волчьей стае.
          Часто, особенно в ночные дежурства, Вадик  мечтал, как в один прекрасный день уйдёт с этой, невыносимой для него, работы. Уйдёт… в кардиологическое отделение.  Больные там все больше интеллигентные, вежливые, не то, что здешние. А такие, как здешние – до инфаркта не доживают. А если и доживают, то дальше не живут, так как любую появившуюся болячку считают последствием похмелья и лечатся соответственно этому соответствующим же лекарством…
          «Азохн вей…», – частенько нашептывал Вадик, стоя в кабинете у окна, за которым проплывали угрюмые, озлобленные, понурые лица.
          Однажды  зимним, хмурым вечером, вглядываясь в сгущающиеся  за окном сумерки,  он почувствовал, что на душе особенно горько и тоскливо. Будто она,  душоночка его, чувствовала приближение, по меньшей мере, конца света. И конца только для Вадика, а все остальные обитатели земли останутся счастливо жить! Если все вместе, так и ладно бы, вроде, а если все, как ни в чем не бывало, а он… «Вот ужас то! Я умру, а все остались?!»  Да, так паршиво ему еще никогда не было.
          Мимо окна  уныло плелись с работы хмурые больные, среди них выделялся своей хромотой заика Коля, вызывавший этим у Вадика двойное чувство вины.
          В фельдшерской памяти всплыла недавняя история, после которой он думал, что сам станет заикой. Как-то перед отбоем  Коля зашел к нему в кабинет и горестно вздохнув, начал: «М-м-м-Маркыч, м-м-м-м...давошки за-за-завелись». Вытер пот со лба и облегченно вздохнул. Вадик терпеливо слушал его, испуганно моргал глазками, пытался сглотнуть пересохшим горлом отсутствующую слюну, но когда Коля, наконец, закончил свой монолог, вдруг резко преобразился, будто вспомнил, что имя Вадик означает – забияка! С неизвестно откуда появившейся храбростью, уверенностью в своем превосходстве над Колей, он набросился на него с криком: «Николай! Вы чего это мне тут ваньку валяете! У меня дел нет больше, как ваши бредни выслушивать!? Идите сейчас же спать! Видите ли – «вошки» у него!  Что еще за «вошки»!? Какие такие «вошки?!» Непременно! Немедленно! Сейчас же! Спать!
          Коля, как и положено заикам, лишний раз не напрягал себя многословием. Слазил рукой к себе в штаны, вынул оттуда и поднес к самому носу Вадика в сжатых пальцах предмет дискуссии. Затем медленно положил ЭТО  перед ним. Вадик, как во сне, подпрыгнул из-за стола, и с громким обезьяньим визгом метнулся в угол, присел там на корточки и… потерял сознание.
          Очнулся он на кушетке. Маленькая, кругленькая санитарка Селиверстовна, по кличке «Хлораминчик», про которую больные говорили, что ее легче перепрыгнуть, чем обойти, протирала ему лицо мокрым полотенцем. Вадик открыл глазки, и взгляд его замер на стоявшем в растерянности Коле. Фельдшерское лицо скривилось в предплачной гримаске. Селиверстовна, поняв в чем дело, замахнулась на Колю полотенцем с воплем: «Ну-ка брысь! Кишь отсель! Спать! В палату!»
          Несчастный заика шарахнулся от взлетевшего перед его носом полотенца и, горестно вздохнув, поплелся восвояси.
          – Да. Азохн вей, – вздохнула от тяжких воспоминаний фельдшерская душа.
          – Да-а, – согласился фельдшер, вдруг поняв, что же его так угнетало целый день: в отделение положили… глухонемого!
          Глухонемой, как назло, был человеком общительным – очень любил «разговаривать» своим, правда, способом. Но одно слово он все же выговаривал, хотя сам его и не слышал: пиво. Получалось так: «пы-ы-о». Очень не любил, когда его не понимали и особенно злился, когда непонимающий делал виноватое лицо и сотворял на лице снисходительно-жалостливую улыбку.
          Нахождение в наркологическом отделении очень его тяготило, хоть он и напросился сюда сам. Участковый нарколог, который, кстати, хорошо умел «разговаривать» с немыми, предлагал ему на выбор: наркологическое отделение или психиатрическое. Немой, не раздумывая долго, выбрал первое: не захотелось ему с психами общаться, забоялся маленько. Хотя потом горько сожалел о своем выборе. Во-первых, лечиться нужно целых четыре месяца против месяца в психиатрии, а во-вторых – трудотерапия: его посылали работать на производство вместе с другими больными. И если больные привыкли к немому и понимали его маленько, то заводским рабочим было абсолютно наплевать, о чем он там машет  руками.
          Так это всё «говоруна» огорчало, что он, махая-разговаривая, частенько крепко задевал чей-нибудь нос своим огромным кулачищем. Просил немой лечащего врача перевести его в «психушку», но тому нужно было выполнять койко-дни…
          Печальные фельдшерские воспоминания прервал робкий стук в дверь. Вадик повернулся от окна на скрип открывающейся двери и замер. От самых пяток и до корней волос на голове пронеслась горячая волна ужаса, приподняв накрахмаленный белый колпачок! В дверях, мило улыбаясь и старательно приглаживая грязные сальные волосы огромной своей рыжеволосой лапой, стоял немой!
          Несмело подойдя к Вадику, он дружелюбно замычал и стал скачущими движениями манипулировать пальцами рук по столу.
          В фельдшерской голове послышался то ли звон, то ли стон, нарастающий, как гудок приближающегося поезда. Перед глазами все закружилось. Полумертвая душа спросила: Вадик, куда все кружится? По часовой стрелке, или против?  – Снизу вверх, – ответил душе Вадик и немного пришел в себя. Мертвенно бледное от страха лицо его покраснело, он заморгал глазками и лихорадочно стал крутить головой, ища  переводчика.
          Мимо открытой двери по коридору шёл заика Коля, который был немому приятель-собутыльник и очень хорошо понимал его. Вадик вдруг почувствовал безмерное счастье и любовь к своему переводчику-спасителю, которого до этого усиленно избегал. Радостно схватив Колю за локоть, он подтащил его к немому. А тот, плюнув на свое дружелюбие, уже начинал злиться и все громче и громче стучал пальцами по столу.
          Коля, видя все это, заторопился сказать свой вариант перевода, но, как известно, от этого заики и заикаются. Он твердил быстро-быстро, но только  один звук:
          – Ш-ш-ш-ш…
          У Вадика перехватило дыхание и похолодело в паху….
          Глаза немого налились кровью. Он уже не стучал по столу пальцами, а тяжело сопя, скрипя зубами, глядел на фельдшера как бык на тореадора.
          А фельдшер снова побледнел. На лбу выступила холодная испарина. Втянув голову в плечи и зажмурив прикрытые сползшим колпаком глаза, он покорно ждал конца, решив, что если выживет теперь, то уж точно уйдёт в кардиологию.
          Но тут Колю прорвало, и тяжело брызнув слюной, он выдохнул:
          – Ш-ш-шашки иде?
          «Иде» было легче ему сказать, чем «где». Но фельдшер понял! Он сразу же порозовел от счастья, стал резво и радостно махать руками, мотать головой, пытаясь донести до немого примерно такой смысл: «Не знаю, мой хороший, у меня нет, иди, пожалуйста, посмотри там – в холле!» И Вадик помахал рукой в направлении холла.
          Ну а взбешённый немой не видел, как заикался Коля, и понял активные  федшерские жесты, его жалостливую улыбку и сияющие радостью глаза по-своему: «Я тебя ни фига не понимаю, жалко мне тебя, но… пошёл бы ты на … туда!»
          – Хгу-у-у-у, – свирепо завыл немой и опустил свой огромный кулак на белый колпак…
          Хэппи-энд: немого перевели в психиатрическое отделение, фельдшер перевелся в кардиологию – оба были безмерно счастливы!  Фельдшер – оттого, что, наконец-то, решился и избавился от этой ненавистной ему работы: «это не бегство, это эвакуация», – думал Вадик, приветственно кивая головой улыбающимся, интеллигентным, вежливым больным, пахнущим чистотой и лекарствами, а не смешением пота, табака и перегара. Немой – тому, что в «психушке» его долго не продержат.  А самое главное – его там ПОНИМАЛИ!
          Часто и подолгу разговаривал он с психами, которые  задумчиво глядя ему в глаза, согласно кивали. Никто и не собирался говорить «не понимаю», мотать  отрицательно головой, а главное – жалеть и сочувственно улыбаться. Потому, что только немые и психи понимают все без слов!
          Да, каждый из нас «стукнутый» по-своему. Порой мы не можем понять: там ли и с теми ли находимся! Но как же просто и быстро решает Случай то, что мы сами не в силах решить. Вдруг наступает просветление и понимаешь, что быть нужно там, где тебе тихо и светло, там, где тебя понимают!
          Азохн вей… Осим Хаим!