Всё, что я помню, это момент падения из поезда в лес. Я закрепил в своей памяти этот момент лишь из-за деревьев. Они были огромными, и на каждом была рыжая белка.
Пожалуй, это стало единственным обстоятельством, помешавшим мне превратить в стулья все эти ели и вековые дубы. Время-это хитрая тётка , которая делает тебя бесстрашнее, а вместе с тем безжалостнее. Пару лет назад в совершенно ином городе я попробовал задушить себя проводом от телефона.
Это оказалось сухо и противно. Тогда я понял, что существуют вещи, к которым я не готов. И, как правило, эти самые вещи даже сложнее, чем выкручивание лампочек из плафонов в подъезде моей соседки. Хотя примерно в то время я начал придумывать причины и оправдания своих поступков.
Например: 1- В подъезде пахло хлоркой и крысами, меня слишком сводил с ума этот запах.
2- Лампочка оказалась слишком горячей.
3-Вышел сосед в потёртых синих трениках и мне пришлось убежать.
4- Я выкрутил эту чёртову лампочку, но она выскользнула из моих рук.
5- Мне стало страшно и стыдно. Я даже не приблизился к подъезду.
Последняя причина была настоящей, поэтому я её так никогда и не озвучил.
-2-
Всё началось с того, что я посмотрел вверх в троллейбусе. На гладкой округлой палке, называющейся "поручнем", висели маленькие коричневые ремешки. Это тоже были поручни. Они предназначались для тех, кто либо не дотягивается до главного, либо попросту не хочет этого делать. Сонные женщины, взяв в одну руку пакеты с продуктами, медленно протягивали другую в пространство висящего ремешка, сжимали его пальцами, далее перехватывали выше, и вздыхали, начиная качаться в такт за рукой, так беспомощно повисшей сверху. В этом раскачивании была дорога, усталость, и какое-то неясное мне смирение, переползавшее из ненавистной работы, душных магазинов и больших очередей прямо в сердце. Это чувство всегда старается закрепиться в душе человека, лишив его всяких радостей и мечтаний.
Так эти люди сначала выходят на улицу в красивых одеждах и кормят с детьми уток и голубей, потом начинают возвращаться позже и долго не гасить настольную лампу. От лампы в дальнейшем загораются бумаги и прочий хлам, лежащий на столе. Через месяц люди выбрасывают сожженную скатерть и решают уволиться с работы, снова достают заплесневелый хлеб и зовут уже повзрослевших ребят на улицу покидать крошек голубям. Выходят и видят, что птиц нет, ни в этом дворе ни даже в соседнем. Через три месяца люди покупают один серый пиджак и одно черное пальто и начинают реже выходить из дома. Так теряется смысл выходить.
Я снова перевел взгляд на ремешок в руке женщины, помогающий ей удерживаться на ногах, маленький собачий ошейник.
И тут я вспомнил. Этого пса звали ,кажется, Пит, я встречал его у своего дома. "Погиб хозяин вот у него..э-эх, пьяница был",- услышал я как-то от одного мужчины. Он специально сказал это именно так. Не оставляя даже надежды мне подумать о чём-то другом. Это необходимый оттенок грусти и горечи. " Жаль...очень жаль",-ответил тогда я. Ставлю несколько пенсов на то, что он хотела услышать такой ответ.
-3-
Мне страшно. Я снова смотрю вверх и вижу маленькие стальные бляшки и подвески с собачьими именами. Женщина смеется и покачивает кистью, имя вздрагивает вместе с троллейбусом.
У многих ошейников уже оторваны бирки. Они перекатываются по полу с места на место, издавая скользкий визгливый короткий звук при ударе об встречные сиденья. Всё, о чём я думал ту минуту, это сколько нужно собак для того, чтобы в каждом автобусе или троллейбусе мог спокойно ехать дальше кто-то, зажав в усталых пальцах тонкий истёртый ремешок.
-4-
-от четверга-
Я стоял и смотрел на мир. Можно было встать по ту сторону моста и спрыгнуть на крышу медленно идущего белоснежного парохода. Это бы ничего не изменило.
Старина-мир оставался бы таким же пожилым , но не утратившим своего величия. Я вытягивал руки, кричал, бросал в реку свои старые чемоданы, которые раскрывались в полете и опадали вниз ее платьями, моими брюками и общими шляпами. Те шли на дно самыми обыкновенными тряпками. Вещами, утратившими свою значимость, а стало быть суть.
Позади гремел трамвай и его местами треснувшие окна дребезжали не то от старости, не от моего крика. Я был уродом, который размазывал по лицу слёзы и поля шляп, что когда-то были общими. Теперь они были ничьими, я не хотел учиться привязываться еще к кому-то.
-5-
Я быстро закрываю и открываю глаза. Иногда я вижу плавное спокойное течение, похожее на струящийся шёлк. Свешиваюсь вниз, перила давят на ребра, но я не встаю. Кричу и позволяю ветру залезать ко мне в волосы и под пиджак.
Резко зажмуриваюсь. Она стоит передо мною. От неё пахнет ельником, мятой и лимоном. Вытягиваю руки.
-6-
И впереди вновь ничего кроме яркой вспышки утонувшего в мокром небе фонаря. Тру глаза руками, достаю портсигар,едва поджигаю сигарету. Спички влажные насквозь. До ближайшего метро несколько сотен метров. Я убираю волосы с лица и в последний раз смотрю вдаль, по минутно переваливаясь с носков на пятки.
Может пойдет последний трамвай. Неважно куда.
Везде ночь.
Черная как дно шляпы.
Нет внутри никаких кроликов.
-7-
День 1. Я попросил детей искать монстров за шторами. Мы весело играли и бегали весь вечер.
День 2. Когда принесли обед, мы с детьми наперебой кричали о своих догадках, где прячется монстр и прочие злобные существа.
День 3. Дети играют очень шумно, прыгают по подоконникам и разбрасывают игрушки. Я сказал им, чтобы за столом они молчали и не сходили со своих стульев, пока все не поедят
День 4. Мне пришлось накричать на детей, а после я попросил их не совать больше руки под кровать и не прятаться за шторами. Они задавали много вопросов, а я делал вид будто не слышу.
День 5. Я собрал всех ребят в круг и громко произнёс, что монстров не существует.
-8-
Декабрь. Между началом и окончанием.
Я встретил этого старика в поезде. Сначала он так долго прощался с какой-то женщиной, что кто-то из работников станции прикрикнул на него :" Побыстрее, пожалуйста, устроили тут, жестокий романс", и неодобрительно шмыгнул носом.
Старичок распрямился и сказал, что он не был в нашем городе не много не мало, а 40 лет, и это вполне почтенный срок, позволяющий долгие прощания и затяжные приветствия.
Водитель посчитал также.
А потом этот дед рассказал о том, что у него есть идея. Он разыскивает своих одноклассников.В купе некоторые стали перехихикиваться, некоторые отворачивались и смотрели в окно, но краем уха слушали этот загадочный рассказ. Через несколько минут старик стал говорить с паузами, серьезно, чётко...и грустно. За десяток лет он сумел отыскать 12 постаревших друзей своего советского детства. Конечно, сейчас они уже далеко не такие как раньше. Кто-то уехал из города и занимается собственным хозяйством,разводит кур и кроликов. Кто-то продолжает работать на заводе, кто-то жутко пьёт и ругается. А ещё он сумел установить, что 13 ребят уже давно нет в живых. Один умер во сне, перед этим обняв дочерей, вторая переборщила с таблетками от давления, забыв в старческом маразме, что она уже пила их на ночь, и потому совершила целых пять приемов лекарств за вечер, а один задиристый мальчуган превратился в серьезного одинокого старика, потому когда он умер, никто не смог точно назвать причины, ведь никого не было рядом...
-9-
Иногда мне кажется, что весь мир и в частности сама жизнь как-то малы мне по размеру.
Я представляю, будто мое сердце огромное,и я в нем соединяю множество разных людей, лиц, культур, книг, языков. А потом вдруг временами становится пусто. И я думаю, будто я такой громадный человек, ну просто Гулливер, а все вокруг крошечное.
А после опять размышляю допоздна и понимаю, что никаких Гулливеров нет, по крайней мере в моём теле, и оказывается будто я самый обыкновенный лиллипут. Это грустно.
-10-
Из всего маршрута я больше всего запомнил горбатые деревья по краям дороги. Ещё я помнил осень. Она много курила рябиновых и еловых веток, а после тушила папиросы об покосившиеся заборы, над которыми высился горизонт. Когда проезжали машины, они приносили с собою ветер. Тот разбрасывал листья и открывал холодными пальцами щеколды калиток. Мальчишкой я ставил правую ногу на металлические ручки таких калиток, левую же держал на весу неподвижной, протягивал руки и набирал жёлтых слив в соседских дворах. Иногда я наваливался на забор животом, чуть свешивался вниз, претерпевая болезненные щербатые деревяшки, и смотрел вдаль. Мне нравилось щуриться и вычислить, сколько сантиметров в строительном кране. Как правило, было не больше двух. В многоэтажках-четыре. А гаражи в этот момент совсем терялись из виду. Они становились незначительными и напоминали разноцветные квадраты, разбросанные по земле. Когда я хотел слезть, то всегда попадал рукой на изржавленный почтовый ящик, изголодавшийся по письмам, и тот не то от тоски, не то из вредности начинал громко хрипеть и визжать. Я прощал ему, потому что мне казалось, что ему очень грустно и одиноко. Но этот звук будил спящего в будке пса, тот скалился и принимался громко лаять. Дом приподнимал веки-занавески, сонно зевал и выталкивал большую Толстую хозяйку проверить, кто нарушает покой и безобразничает.
-11-
Мир казался покосившейся рухлядью. Я вытер ноги об посуду и почистил уши полотенцем. На столе танцевали бокалы и зубочистки. Мне бы остановиться. Шагнуть вниз с платформы в лес, где вечно зеленые пихты и мадам курит ветви. Курит ветви можжевельника и смеется.
-12-
Я смотрел тогда на нее и не мог до конца понять, как она оказалась здесь. Из её волос торчали водоросли и ламинарии, которые свисали почти до самых её плеч.
-13-
И вот я обнимаю ее и чувствую запах моря. Мне кажется , что она вполне могла бы жить у меня в шкафу, единственное неудобство здесь состояло бы в том, что мне приходилось бы вставать чуть раньше, чтобы накормить ее завтраком и ложиться чуть позже, чтобы поужинать с ней. Это правило позволяет остаться незамеченным. Дверцу шкафа охраняли бы фламинго. Я бы переворачивал их с ног на голову, и длинной шеей соединял ручки на створках шкафа. Издалека казалось, что просто какой-то растяпа совершенно не умеет вешать свой зонт, и только я мог знать тайну.
-14-
Я встал во втором часу. Солнце было едким и запросто растворяло прямоугольный стол, несколько цветочных гооршков с гортензиями, оставленными Ею, и скульптуру в конце комнаты.
Это было глиняное тело, изгибающееся не то в талии, не то в районе груди, так непропорционально и безыскусно оно было сделано. Каждый смотрящий на эту фигуру или отворачивался или скорее старался отыскать хозяина и поговорить на какую-то рядовую тему. Скульптура в этот момент опускала руки и отворачивалась к книжному шкафу. Я смеялся и рассказывал гостям о том, в скольких странах он уже успел побывать, а некоторым счастливчикам даже показывал отдельный список мест, в которые ему только предстоит отправиться. Те кивали головами и слушали, не слыша не единого слова.
-15-
Она обожала разноцветные гольфы. Это было чем-то совершенно ребяческим и детским, но мне это нравилось. Иногда я видел ее в синем платье. Она бежала вдоль линии моря и кричала чьи-то стихи. Это был старый комерадо Уитмэн.
Гольфы , конечно, промокали и я сушил их, натянув на щупальца осьминога, которого я тоже скрывал. Только не в шкафу, а на террасе. Осьминог забирался на подоконник и сразу же засыпал от яркого света солнца, пока он спал гольфы успевали высохнуть сотню тысяч раз.
Я гладил их нагретой камбалой, а затем надевал своей любимой, после чего целовал её в макушку и снова прятал в шкаф.
Фламинго никогда не болтали зря, за это они и заслужили мою привязанность.
-16-
Я прятал для неё птиц.
Как-то мы шли по темному бульвару вдоль Сены, обычно мы ходили под руку, если же было холодно, то правой кистью руки, которой она держалась за меня, она влезала в карман моего пальто. Пальто было старым, и потому многие маленькие вещи, положенные мною в карман, исчезали в дырке на подкладке и скатывались вниз. Достать их было невозможно, потому что мои пальцы никак не пролезали внутрь.
Так, я умудрялся носить с собою пару скорлупок грецкого ореха, жёлудь, обрывок билета на концерт Боуи, пару карт на метро, бесчисленное количество чеков и пыль, скопившаяся за две весны и осени. Но главное сокровище моего бесконечного кармана-это её руки.
Её руки.
-17-
Тем вечером, когда она достала руку из моего плаща, в ней было что-то зажато. Какая-то крошечная пестрая птица быстро выпорхнула из её ладоней.
-18-
От солнечных лучей, протянутых ко мне откуда-то сверху, я совсем не заметил её рук. Помню только, что по ним ползли линии, белые и длинные, похожие на те самые ленты, которые моя сестра вплетала в свои волосы на школьные праздники. Я воровал ленты из её шкатулок и обвязываю ими по ночам деревья.
Чтобы всегда казалось, будто они цветут.
Если от дождя ленты пачкались или вовсе развязывались, я находил новые и снова приходил к тому дереву, и снова привязывал их на его ветви.
Теперь я хватаю её руки.
В замок щёлк.
Не расцеплять.
Будто я дерево.
-19-
Я кое-что понял. Это не трамваи. Это быстрые кролики. Они прыгают по берегам рек. А река-это город, в ней много ракушек-торшеров и подъездных лампочек.
Ровно в три часа ночи мой кот забрался на стол и опрокинул чашку, разлив растворимый кофе. Я вижу в грязных разводах трубы заводов. И вот весь стол в дыму.
-20-
Всегда ненавидел шторы в квартире женщины, живущей на втором этаже. Они похожи на чепчик младенца. Иногда её муж убивает мух, садящихся на эти шторы и они остаются там навсегда, потому что ни у кого нет желания выпутывать их из кружев.
-21-
Моя гордость сегодня кит или жираф?
-22-
Страшно это осознавать, но мне никуда не скрыться. Меня найдут, и заставят сознаться в том, что это я тот самый художник, изрисовавший неказистую стену подъезда. Я подумал, что нас нет.
-23-
Чтобы нас пустили на крышу, мы позвонили в домофон и соврали, что несём апельсины девочке по имени Лена.
Так звали мою маму.
Она крепко спит.
-24-
Прости нас, несуществующая девочка Лена, за то, что тебя никогда не было.
С моста сложно прыгнуть так, чтобы угодить прямо в вагон, груженный углём, и отправиться незамеченным в дальние страны. Мы не путешественники, и за это нас некому прощать.
-25-
На днях со мною в электричке ехала женщина, мечтавшая стать балериной и ставшая продавщицей алкомаркета. Она сказала, что братья Чеховы отказали ей несмотря на то, что она без записки могла несколько часов цитировать Грибоедова и подтягивалась 10 раз.
-26-
Вам одну бутылку Цимлянского?
-27-
Иногда мне кажется, что в мире нет никого, кто был бы огромнее меня. Вот я иду по улице, и чёрно-белые полосы с моего свитера растягиваются до невообразимых размеров и опутывают собою весь город. На одной из них располагаются электрические провода с сидящими галками и воронами. Я поднимаю руки выше и хватаюсь за провода.
В следующую секунду отталкиваюсь ботинком от асфальта и поджимаю ноги. Я взлетаю.
Подо мною город.
Вторая полоска свитера-море. В нём плещутся рыбы и сидят на выступающих камнях русалки. Когда я пристально смотрю в их лица, они начинают мне казаться постаревшими и уставшими. В каждой чешуе с их длинного хвоста-зеркало. В каждом моё лицо. Серое и не менее уставшее.
Тянется синий занавес над болотом. Водяной вычёсывает из бороды лягушат и мелкие камни. Я смеюсь. Лягушки квакают в бороде и осыпаются вниз, превращаясь в тину.
За болотом воют на все голоса и бросают галоши.
Я всё чаще сомневаюсь в том, что лучше. Быть громадным или быть совсем крошечным.
Перёжёвываю металлический грузный пласт крыш и падаю вниз, успевая последним взглядом схватить суетящихся людей, вмиг сошедших с ума.
Ведь над ними теперь только небо.
Сплошное бесцветное небо.
-28-
У меня есть дурная привычка. Я часто мечтаю о том, что заведомо невозможно. Уехать в другой город, но обязательно с тобою.
Взять только тебя.
Я стою на самом высоком здании нашего города. Это местная ратуша. До неё не добираются даже бродячие коты, но зато здесь много птиц, названий некоторых я даже не знаю. Под моими ногами бесконечное количество этажей вниз, а значит множество кроватей, торшеров, шкафов, лиц, рук, ног.
У меня открыты глаза. Я рассыпаю белый порошок. Хорошо, что он не превращается в снег.
-29-
Ничего не было. Белые стены, грязно-серый пол и пальцы ног путаются в пододеяльнике. Вместо окон здесь огромные круги, в них нет стёкол, потому, когда идёт дождь, он попадает в комнату. По утрам я подхожу к этим кругам и трогаю их внутри по контуру, с них осыпается песок и на ощупь это как ресницы. Только длинные и сухие.
Это мой дом, на его лице пустые глаза. Через них пролетают птицы и проносятся снежные вихри. Я взял два ватмана, нарисовал на каждом огромный глаз и раскрасил их в цвет травы после дождя, после чего вставил эти картины в круги. Дом хлопал ресницами с непривычки и от крошившегося песка на зрачках появлялись пятна.