Пароход «Казахстан» – водоизмещением 4256 тонн брутто, регистрационный тоннаж 2563 тонны, длина 106м., ширина 14,6м., осадка 6,8м., скорость 13,0 узлов, грузоподъемностью 3039 тонн, двигатель – одна паровая машина 1200 л.с., и на валу одна установлена турбина, работающая на отработанном паре от машины 650 л.с., т.е. общая мощность установки 1850 л.с. Постройки 1937 года в Сент-Назар (Франция).
В тяжелые для нашей Родины дни, с начала войны 1941 года пароход «Казахстан», как и многие другие суда торгового флота, был передан в распоряжение Военно-Морского командования и участвовал в выполнении заданий по переброске войск и снаряжения для действующей армии Прибалтийского фронта с присвоением названия «военный транспорт» и номера 523 (В/Т-523).
С начала войны на судне было установлено вооружение: на носу одно орудие 45 м/м и два ДШК. На корме – одно орудие 76 м/м, а при эвакуации войск и населения из Таллина в августе месяце было установлено между люками трюма 1 и 2 еще два армейских зенитных орудия 76 м/м. На ботдеке (шлюпочная палуба) – четыре учетверенных пулемета и два ДШК, т.е. по каждому борту было установлено к штатному – одно орудие, два учетверенных пулемета и один ДШК. На корме было установлено 12 дымовых шашек.
В августе месяце судно вышло с грузом и войсками в Таллин, где находилось до особого распоряжения командования. После 20-го августа было получено распоряжение подготовить его к принятию на борт эвакуированных войск непосредственно с фронта, в связи с оставлением города.
27 августа начали прибывать первые войска. Мы грузились в Таллине (Бекеровская гавань) последним судном, приняв на борт раненых армейцев, гражданское население и моряков прикрывающих отход наших частей с фронта. Вокруг причала бушевало пламя, вблизи падали снаряды, обстановка была очень сложная. Закончив прием войск в ночь на 28 августа, судно под бомбежкой и обстрелом дальнобойной артиллерии вышло на рейд, в район острова Найссар, где формировался конвой из других транспортов и военных кораблей, для следования на Ленинград. Имея на борту по заявлению командования 3000 здоровых людей из армии и 520 человек раненых из госпиталей. В этот же день в 12 часов конвой построился и вышел по назначению. Транспорта были распределены по четыре конвоя. В первый вошли: Вирония, Ленинградсовет, Колпакс, Ярвамаа, Алев, Элла, Аттис Кронвакунс, ледокол Кришьянс Вальдемаре; второй конвой: Казахстан, Найссар, И.Панин, Эргонаутс, Шауляй, Эверита, Москва; третий – Луга, Люцерна, Балхаш, Аусма, Кумари, Тобол, Вторая Пятилетка, Скрунда; четвертый – мотоботы, баржи и другие мелкие суда.
В настоящее время появилось много кривотолков и дошли до того, на разных уровнях – включая и старшего начальствующего состава, что я и мои шесть человек п/х «Казахстан», якобы делали все вплоть до неверных данных (наговоров) на капитана Калитаева Вячеслава Семеновича для передачи его в трибунал по приговору.
На самом деле, мы семь человек, делали все, чтобы капитан не был предан суду. Но трибунал имел все верные сведения помимо нас, которые были переданы судьям еще за несколько дней до нашего прихода в Кронштадт.
Часть членов экипажа прибыла раньше нас и они были опрошены, благодаря чего был собран материал по делу капитана Калитаева В.С., старшего помощника Александрова В., 1 пом. капитана Желтова и военного помощника. Все эти 4 человека, как говорило дело, по своей вине оказались в воде. Никто из всех лиц оказавшихся в воде, не был выброшен взрывной волной, бросались в воду по сложившимся обстоятельствам, так как проходил конвой и уже не было судов, которые могли бы подобрать оказавшихся в воде. Пример тому, из всего экипажа по судовой роли 40 человек, осталось нас 7 человек, были найдены среди трупов – 3 человека, т.е. всего 10 человек. Выбросились 30 человек, были подобраны и оказались раньше нас на берегу в Ленинграде, а небольшая группа была еще в Кронштадте. Вот эти люди, наверное, и наплели всякой всячины. Как например: когда подводная лодка подобрала капитана и он прибыл домой, в пароходстве встретился с нашим плотником из экипажа и на вопрос к нему капитана, «Что стало с «Казахстаном», он ответил «Я плавал рядом с судном и видел, он тонул носом, стал почти вертикально и с работающей машиной ушел на дно». Капитан эту версию принял за правду и написал рапорт в штаб флота и в Смольный, что п/х «Казахстан» после взрыва бомбы ушел носом в воду и опять с работающей машиной. Вот с таких источников и накапливалась легенда о п/х «Казахстан», их было много и все от «очевидцев». Росла легенда и о «мученике капитане», а судно продолжало плавать живым, хотя и поврежденным на просторах Финского залива. Но давайте правде посмотрим в глаза, как сложилась на самом деле судьба судна и оставшихся на нем семи человек? После попадания в него почти одновременно разорвавшихся двух бомб, на левом борту ботдека и не больше, как описывают этот факт многие писатели и разговор многих людей, которые якобы были знакомы с этим делом. Один перед другим прибавляли количество бомб на взрыве которой был «выброшен капитан в беспамятстве за борт».
Около 22 часов вошли в минное поле, вокруг судов стали появляться подрезанные тралами мины в большом количестве, темно, плохо видно их, выставили по бортам из числа пассажиров наблюдающих за минами по обеим бортам, усилив наблюдение с носа. Подорвался на мине большой минный тральщик, получил большое повреждение от взрыва на мине п/х «Луга» и затонул. Получен приказ «Всем судам встать на якорь!» и в 23.00 встали на якорь до рассвета всем отрядом судов в 15 милях к северо-западу от острова Вайндло. 29 августа только стал брезжить рассвет, снялись с якоря и самым малым ходом пошли занимать свой номер, указанный в конвое за у/с «Ленинградсовет». Капитан дал мне команду: «Стойте у машинного телеграфа, слушайте меня внимательно, а я поднимусь на верхний мостик и оттуда буду командовать. Буквально в это время появился самолет противника «Ю-88». Началась стрельба из орудий по самолетам. Это все разворачивалось с такой быстротой, самолет пошел в пике, сбросил три бомбы. Одна метров 15 не долетела до судна, разорвалась в воде, вторая – попала в центр ботдека и разорвалась в жилых помещениях командного состава, а третья – пробила переборку котельной и разорвалась над левым котлом. Произошел сильный взрыв от двух почти одновременно взорвавшихся бомб, сразу же возник колоссальный пожар во всех жилых помещениях и в машинном отделении.
На судне поднялась большая паника пассажиров. Все происходило, как в калейдоскопе. Было такое впечатление, что судно ломается и гибнет. Народ бросился к шлюпкам, которые под тяжестью переполнения людьми затонули у борта и будучи опрокинутыми, похоронили под собой людей. Шлюпки, которые еще висели на талях, а люди все лезли и лезли в них и от перегрузки тали не выдерживали, рвались, народ сыпался со шлюпок в воду. Шлюпки обрывались и падали на плавающих в воде людей, хороня их под собой. Видя эту панику, со взрывом бомб, не видя никого на мостике, я решил отыскать капитана, от которого смог бы получить какие-либо распоряжения. Поднявшись на верхний мостик, обнаружил там разорванные тела капитан-лейтенанта и краснофлотца. Весь мостик был залит кровью. Я считал капитана убитым.
В котельном отделении от взрыва была перебита магистраль свежего пара, который с шипением, под большим давление вырывался наружу, усиливая панику. Машина была остановлена. От сильной встряски судовой гудок заклинился (заклинило клапан). Судно со страшным ревом начало по инерции выходить вправо из кильватера, уступая, как бы дорогу для других и прощаясь с уходящим конвоем и гудел до тех пор, пока не стравился пар.
Прохождение мимо нас конвоя, наша остановка и гудение судового гудка, еще больше усилили панику. Зная, к чему может привести паника, я бросился с мостика на ботдек, чтобы предотвратить паническую посадку людей в оставшуюся шлюпку и навести порядок. Но мои труды были тщетны, т.к. один я ничего не мог сделать в данный момент, тем более невооруженному человеку, остановить разъяренную, поддавшуюся панике вооруженную толпу людей, которая не отдавала себе отчета за свои действия, было невозможно. Паника возрастала, от пламени начали рваться боезапасы находящиеся на ботдеке и ручные гранаты, отобранные у бойцов при посадке на судно. Здесь на ботдеке я увидел старшего помощника капитана Александрова, доложив ему, что капитана нет и, что по всей вероятности, ему следует принять командование судном, предложил ему вместе выяснить состояние судна и принять меры к спасению людей, на что он мне ответил: «Ты что, не видишь состояние судна, необходимо спасать себя, и бросился за борт».
Таким образом, по старшинству, согласно Устава, я принял на себя командование судном и немедленно приступил к организации спасения судна и людей, находя поддержку из числа пассажиров – военморов, которые по моей просьбе, сразу приступили к ликвидации паники, наведению порядка, уничтожению паникеров. Одновременно мне доложили, что к судну подходит буксир для оказания помощи, принятию на борт части людей. Но завершить данное дело помешал очередной налет авиации.
Из старшего командования перевозимых войск, на борту оказался генерал-майор Зашихин, который поддавшись общей панике, потребовал подхода буксира к борту и вместе с военным помощником капитана пересел на него на глазах всех пассажиров, я потребовал им пересесть обратно на судно, но они отказались подняться, буксир отошел от судна, чтобы вторично принять судно на буксир. Самолеты снова пошли в атаку и вновь начали бомбить. Буксир увернулся от бомб, оставил нас и ушел к конвою. Пассажиры, увидев, что старшее командование покинуло судно, усилили панику, считая себя обреченными на гибель, т.к. весь конвой прошел мимо и мы остались одни в открытом море.
Обходя палубы и осматривая судно по выяснению его плавучести и здесь на кормовой палубе я обнаружил группу людей, из числа экипажа, объединенную старшим механиков Фурса Владимиром Антоновичем, в которую входили: боцман Гайнутдинов Хаким Кулеевич, машинисты: Шишин Александр Григорьевич, Слепнер Леонид Александрович, кочегар 1 класса Шу-мило Андрей Петрович, повара Монахов Петр Николаевич. Я очень обрадовался этой встрече, рассказал им, что из членов экипажа мы одни на борту, и дал распоряжение держаться около меня и принимать действенные меры к спасению судна и пассажиров, а также сказал им, что вода во внутрь судна не попадает, оно находится на плаву. Одновременно возле меня появился человек из числа пассажиров (как стало потом известно – Абрамичев) он быстро собрал вокруг себя группу краснофлотцев, доложив, что поступает в мое распоряжение и ждет моих указаний. Фактически, с этого момента он стал одним из старших командиров воинской части на судне (пассажиров). Он быстро подчинил к беспрекословному повиновению всех пассажиров, ликвидировал, силой оружия, панику, приступил к тушению пожара. Самоотверженно борясь с огнем, оставшиеся в живых члены экипажа, личным примером вовлекли пассажиров на тушение пожара.
Загоревшемуся на ботдеке боеприпасу грозил взрыв и возможность гибели судна. Бросившись в боезапасу я с группой краснофлотцев и солдат приступил к выбрасыванию его за борт. В это время один из снарядов при взрыве сбил учетверенный пулемет, заряженный на все четыре ленты, который упал на палубу, придавив гашетку и открыл губительный огонь из всех четырех стволов в сторону горящего боезапаса из снарядов и гранат. На глазах гибли люди, попавшие под огонь этого пулемета. Но народ уже панике не поддавался, опрокинув пулемет, и прекратив огонь, стали продолжать выбрасывание снарядов и гранат за борт.
Другая партия вела борьбу с огнем. Машину запустить не было возможности, так как она вся была объята пламенем. А поэтому, единственным средством тушения пожара явились взятые с камбуза и кладовых кастрюли, ведра и т.п., короче говоря было взято все, что было способно держать в себе воду, вплоть до касок, валявшихся на палубе. Около девяти часов велась борьба с огнем. Порой казалось, что его никогда не затушить. Но все же огонь начал уступать упорству людей. Весь период тушения пожара производился под непрерывной бомбежкой. Враг производил это с немецкой пунктуальностью, через равные промежутки времени появлялись самолеты и сбрасывали смертоносный груз на судно, но к нашему счастью, бомбы не попадали в цель. Иногда появлялись легкие гидросамолеты врага, которые садились на воду и подбивали наших плавающих товарищей, оттуда слышалась частая пулеметная стрельба по плавающим людям и после расправы улетали, увозя пленных. Когда огонь был потушен, передо мной встал вопрос, что делать дальше, так как ждать помощи было неоткуда. Собрав оставшихся членов экипажа, обсудив с ними положение, решили со старшим механиком Фурса В.А. осмотреть машинно-котельную установку для подготовки ее к следованию самостоятельно на Ленинград.
После осмотра выяснилось: левый котел вышел из строя полностью (весь паропровод был разрушен взрывом), а правый котел в порядке и можно было ввести его в действие после некоторой проверки фланцевых соединений. С самой машиной положение оказалось гораздо труднее, т.к. машинное отделение находилось под огнем, попало много песку и грязи в «движение» машины, нужна была тщательная очистка и осмотр. В период осмотра мне доложили, что идут самолеты противника. Быстро выскочив с командой на палубу, увидели, что самолеты легли на боевой курс. Одновременно я заметил отсутствие кормового флага, неизвестный мне, да и наверно и никому, человек спустил его, выбросил за борт, а вместо него пытался поднять белую простыню, чудом уцелевшую на судне. Так на корме раздался выстрел и он был убит. Подбежав к кормовому флагу, люди с презрением выбросили труп за борт, а вместе с ним и простыню, чтобы ничего не напоминало об этом эпизоде.
Самолеты начали бомбежку, но все летело мимо и только одна бомба попала в бункерный люк сзади трубы (как его называли на паровиках «штаны») Но, или самолет до того низко снизился, или бомба некачественная, она не разорвалась, упала плашмя в бункер, разлетелась на три части (головка, цилиндр и стабилизатор) весом в 500 кг и своим падением причинила серьезные повреждения судну и отодвинула ремонт машины на более продолжительный срок. Вторичным осмотром пришли в выводу, что привести судно к жизни можно. С окончанием тушения пожара мною было дано указание людям заносить в бывшие помещения: каюту капитана, кают-компанию всякое тряпье, находящееся на палубе, дымовые шашки для имитации пожара, что-бы отвлечь противника и создать впечатление о безвыходном положении судна. Дрейфом нас продолжало нести к эстонскому берегу, местечку Купда, занятому врагом. Чтобы прекратить дрейф, был отдан якорь.
Приступили к ремонту машин, найдя охотников среди пассажиров оказать нам помощь из числа краснофлотцев, солдат и гражданских лиц. Открыли верхнюю горловину котла и приступили к наполнению его водой, которую таскали из-за борта касками, кастрюлями, ведрами. Это была поистине муравьиная работа. Но люди шли на все, чтобы вернуть судно к жизни. Одновременно кочегар Шумило приступил к разведению огня в топках. В машине продолжался тщательный осмотр, ремонт и очистка от грязи. В этот день была последняя бомбежка, т.к. время подходило к сумеркам. Таким образом люди смогли, хотя бы на некоторое время полностью уделить внимание ремонту, но на верху наблюдали бдительно за водой и воздухом. Появились огни в котле, наполнили котел водой, закрыли горловину, проверяли все тщательно, как будто бы все идет нормально. Начал появляться пар, заработала стрелка манометра, люди начали оживать, у людей появилась надежда, надежда на спасение своих жизней и судна. Ремонт машины шел напряженно, с учетом окончания его ночью, чтобы под покровом темноты подойти к берегу острова Вайндло и может быть выброситься на песчаный пляж, чтобы его не сдрейфовало опять на глубину т.к. не знали мы, что еще будет с машиной. Остров этот еще находился в наших руках, на нем находился небольшой отряд из краснофлотцев, которые удерживали его и он был вооружен, а поэтому встать под прикрытие огня острова, где люди смогли бы получить укрытие от последующих бомбежек. В три часа ночи начал подниматься в котле пар.
Люди внимательно следили за манометром и еще внимательнее за машиной, когда ее начали опробовать при первых оборотах. Наконец около пяти часов машина дала первый оборот. Я поднялся из машины на палубу, что-бы подняться на мостик, вернее бывший, сейчас обгоревший, и дальше командовать для следования к острову. В машине остался старший механик Фурса со своей командой и помогавшими пассажирами, боцман Гайнутдинов и повар Манахов были посланы на кормовое ручное рулевое управление. Когда я вышел на палубу меня встретил народ, находящийся и ждавший там, по выражению лиц, и по задаваемым вопросам было видно, что ждут чего то хорошего, чувствуя под ногами работающую машину. Ответив на вопрос, что машина в порядке и, что будем двигаться к нашему берегу. Я, увидел на лицах людей появившиеся улыбки. Некоторые кричали «ура», другие плакали, третьи стояли с окаменелыми лицами. Вообще, эту картину трудно описать на бумаге, особенно те чувства людей, которыми они были охвачены в этот момент.
Поднявшись на мостик, проверил связь с машиной и кормой. Боцману, чтобы он четко выполнял распоряжения относительно управления рулем, в машину о начале движения, на бак дал команду об отдаче якоря, который к данной операции был подготовлен, т.е. отдан со жвака-чаха, дал ход. Маши-на заработала, прибавили обороты, все хорошо, пошли к острову. Судно находилось на минном поле, поэтому приходилось соблюдать всякую осторожность.
Связисты, из числа пассажиров, провели телефон в машину и на корму к рулевому, чем в значительной мере облегчили командование судной. Около шести часов утра 30 августа мы подошли к острову и выбросились на его песчаный пляж. Здесь я опять увидел человека, помогавшего мне в начале по ликвидации паники. Он спросил меня о дальнейших действиях и мы договорились, что те лица, которые боятся остаться на судне, могут покинуть его и сойти на берег, там окопаться и т.к. начинался рассвет и возможность появления самолетов противника, который не заставил себя долго ждать, но люди были уже на берегу и чувствовали себя более спокойно. Целый день продолжалась бомбежка острова и судна, но и на сей раз ни одна бомба не попала в судно, возможно и потому, что остров вел довольно густой огонь. К ночи судно приготовили к обороне со стороны моря, т.к. можно было ожидать нападения противника. Ночь прошла спокойно. В эту ночь на судно прибыл какой-то человек в форме капитана 2-го ранга и начал приказывать: «немедленно снова поднимать пар, сниматься с мели и следовать на Гогланд». Я конечно отказался от этого распоряжения, заявил, что я здесь командир и я здесь командую. Вы мои пассажиры и командовать не имеете права. Он собрал команду судна, но и они ответили: «Вот наш капитан, что он скажет, то и выполним». Он больше ничего не сказал и уехал на берег. Когда прошел командный разговор, я ему сказал: «Куда идти ночью, нет компасов, кругом мины – это же на верную смерть», он мне ничего не ответил, но как я написал выше, отбыл на берег. В ночь с 30 на 31 августа к острову несколько раз подходили военные катера, говорили, что они увозили раненых, которые оказались на берегу и часть наших пассажиров преимущественно из начальства войск и части гражданского населения из Таллина, которые были на судне в качестве пассажиров.
На другой день утром, т.е. 31 августа с берега прокричали на судно, чтобы я и старший механик Фурса прибыли на берег для разговора, каких неизвестно, но посчитали мы необходимым и прибыли на остров. Зашли в землянку, куда нам указали и, как только вошли, нам сразу сказали (за столом сидел капитан 1-го ранга) за не выполнение распоряжения, Вы будете расстреляны. Лейтенант возьмите наряд и на берегу расстреляйте. Нас повели на берег. Идя, думал, что это может быть мои последние минуты жизни, но говорю ему: «Ну расстреляете нас, кто из вас поведет судно дальше, штурмана и стармеха у Вас нет. Наши мучения этого плавания скоро кончатся расстрелом, а Вы?» Тогда он остановился, сказал солдатам: «Стойте здесь, я сейчас приду». Через некоторое время он возвратился и сказал: «Пойдемте обратно». Нас снова привели в землянку и тот же капитан сказал: «Ладно, идите на судно», и больше ничего не сказал. Мы ушли удивленные этой бестактности и долго молчали, не могли говорить от потрясения.
В этот день, примерно после полудня к острову подошли: тральщик, три охотника и б/п «Метеор» на случай оказания помощи в буксировке п/х «Казахстан». День был спокойный, бомбежки не было. На одном из охотников состоялось совещание о действиях по оказанию всякой помощи и по спасению людей. Приняли решение, воспользовавшись сумерками и темнотой провести нас по протраленному фарватеру, через опасный от мин район. Приняли обратно на борт с острова пассажиров. Подняли пар, снялись сами с береговой отмели и с сумерками последовали к острову Гогланд, куда подошли к рассвету. Тральщики, оставив нас одних, ушли в Северную часть острова Гогланд, через некоторое время и мы пошли к ней. Не доходя до бухты, мы получили распоряжение следовать на Кронштадт. Отойдя миль десять от острова Гогланд (тральщики ушли от нас далеко вперед), появились самолеты и начали вновь бомбить судно (облачность была плотная и низкая).
Пассажиры, видя, что мы отходим от острова и тральщики ушли далеко вперед, снова подняли панику. Удачно сманеврировав, право на борт, самолет сбросил четыре бомбы, которые разорвались по две с каждого борта судна, после чего пассажиры просто взбунтовались и силой оружия заставили меня развернуть судно и следовать на остров Гогланд и выброситься на мель. Какой-то капитан-лейтенант (на нем был один китель от формы), выскочил на верх радиорубки и буквально заорал: «Товарищи, кому мы доверились – «торгашу», он же нас ведет к немцам». Не имея никакой возможности прекратить панику (все оружие находилось в руках пассажиров) пошли обратно самым малым ходом в расчете на то, что тральщики заметят наше действие и подойдут к борту и окажут нам помощь. Так это и произошло. Тральщики развернулись, подошли к борту и выяснив причину маневра, оказали помощь в ликвидации паники силой своего оружия, дав мне возможность следовать в Кронштадт. На меридиане острова Ловансаари опять появились самолеты, но опять правильным маневром, бомбы разорвались в воде, не причинив повреждений.
При подходе к острову Сескар мною было дано распоряжение о приведении судна в порядок. Необходимо было похоронить находящихся на всех палубах убитых людей по всем морским правилам, как героев боев на переходе, да они уже начали разлагаться и могли вызвать какую либо эпидемию среди пассажиров. При выполнении этой операции опять появился самолет противника, который идя в пике, сбросил бомбы, но опять удачно сманеврировав, судно уклонилось от попадания. На судне опять поднялась паника. Паникеры, овладев пулеметом, открыли губительный огонь по мостику и надстройкам, вследствие чего много пассажиров было убито. Мне чудом удалось остаться в живых, как раз в этот момент я отошел к телефонисту, для дачи очередной команды на руль и присел на корточки, чтобы прикурить папиросу и пули прошли надо мной. Большая часть пассажиров, возмущенная поступком паникеров, быстро ликвидировала панику и паникеров. На судне снова воцарился порядок. Что спасло меня от гибели, до сих пор не понятно, т.к. мостик представлял из себя решето. После паники вновь, к сожалению, пришлось хоронить уже новые трупы.
2-го сентября, рано утром, п/х «Казахстан» прибыл в Кронштадт, где по требованию должно было быть очищено от оружия и мусора, после выгрузки пассажиров и техники. С окончанием швартовки, на борт прибыли зам. командующего КБФ Пантелеев Ю.А. и нач. политотдела (фамилию не помню) и попросили меня и оставшуюся часть команды подтвердить имеющиеся у них документы о переходе транспорта. Я извинился за свой неопрятный вид: грязное, рваное и в саже обмундирование. Они улыбнулись и сказали: «о какой виде можно говорить после такой передряги».
Сведения у них были настолько точны, что исправлять ничего не было необходимым. Оказалось, что на судне, на одной из автомашин, погруженных в Таллине, была радиостанция, которая сообщала обо всем, что делалось на судне, включая оставление судна капитаном, опроса прибывших членов команды и самого капитана.
После прочтения документов и частичной их правки, они поблагодарили нас за спасение судна и пассажиров и спросили о наших проблемах. Мы ответили, что ничего не ели со дня аварийного состояния транспорта, т.к. все продукты пропали. Они вызвали интенданта, приказали немедленно доставить продукты. Сообщили также, что завтра утром мы должны перейти в Ленинград. Еще раз поблагодарив нас они отбыли с судна.
Не успели мы привести себя в порядок, как на судно прибыл посыльный краснофлотец, который сообщил, что меня вызывает немедленно на доклад начальник ОВРа. Вид у меня был наверное неприглядный, но пришлось идти через весь город, любой диверсант выглядел лучше чем я, да и идти пришлось вместе с вооруженным краснофлотцем. Прохожие оглядывались на нас, но приказ есть приказ. Когда прибыли на место сопровождающий доложил обо мне. Войдя в кабинет начальник сразу же меня спросил (ни здравствуй): «Кто ты есть?», я ответил: «2-ой помощник капитана военного транспорта 523 «Казахстан». «Ну так это ты его привел?», «Да» – ответил я. «Кто ты по званию?», «2-ой помощник капитана». «Кто ты по званию в военном билете?» – спросил он. «Матрос» – был мой ответ (тогда в морских училищах кафедры военной не было), он сказал: «Тогда докладывай», (он был в звании капитана 2-го ранга). Я как стоял у дверей, так и остался там, сесть он мне не предложил (опять, наверное, мой внешний вид) и стал докладывать обо всем, что было на переходе (кабинет был хорошо обставлен мебелью). Я так и продолжал стоять, наверное, он посчитал, что предлагать место матросу ниже его достоинства, а наверное не соображал, что все таки перед ним по диплому 2-ой помощник капитана, судоводитель, который четыре дня не имел отдыха, был в такой сложной обстановке.
Так и простоял я у дверей в период всего доклада. Хорошо, что еще не поставил по стойке «смирно», что давало возможность переминаться с ноги на ногу. Сам он сидел в кресле за письменным столом.
После того, как я ему все рассказал, он вырвал из ученической тетради два листа и сказал: «выйдите в коридор, там на подоконнике есть карандаш. Опишите все, что мне рассказали». Я вышел в коридор и был буквально по-давлен таким хамством. Бросил бумагу на подоконник и ушел на судно. При выходе из кабинета, он окриком остановил меня, сказав: «Да, капитан судна Калитаев жив и находится в Кронштадте, кажется, сегодня он должен уехать в Ленинград».
По возвращению на судно, я встретил своих товарищей, которые были сильно возбуждены моим вызовом в штаб, в то время как высокое начальство флота было на судне, а что вдруг вызвали в штаб одного меня было не понятно. И они стали думать, где и что мы упустили.
Я рассказал все, что было, этот пренебрежительный разговор, кто-то сказал: «Они с большим званием, им все можно». Пока мы обсуждали это, сверху прокричал вахтенный, что прибыло начальство из Ленинграда с пароходства. Выскочив на палубу, мы увидели Начальника отдела эксплуатации пароходства Ливенштейна Бориса Иосифовича, представителя политотдела, инспектора отдела кадров со сменой товарищей для нас. Они уже были в штабе, где им дали согласие на наше возвращение в Ленинград. Утром к 9.00 мы должны быть на буксирах, которые выйдут в Кронштадт для перестановки п/х «Казахстан» в Ленинград. В перестановке будут участвовать б/п «Айсберг» и «Ост». Оставив и проинструктировав подсмену, мы отбыли домой в Ленинград. Не верилось, что мы едем домой в наш родной – Ленинград. Буксир отшвартовался в Гутуевском ковше. Когда мы вышли за ворота порта к нам подошел какой-то товарищ и сообщил: «Вам сейчас надо зайти в полит-отдел». Пошли на 3-й этаж и когда зашли в помещение нас встретили начальник тов. Расинмский и его заместитель тов. Павленко. Завязался разговор, спросили нас о переходе, о нашем самочувствии, сообщили нам о больших потерях флота. Дали нам запомнить наградные листы, мне и Фурса – «Герой Советского Союза», а пятерым нашим товарищам – ордена Ленина и отпустили домой. Предупредив нас, чтобы мы зашли в отдел кадров и получили удостоверения, подтверждающие нашу личность – моряка у которого погибли все документы в море, для свободного передвижения по городу.
Выйдя из политотдела мы встретились с 1 пом. капитана Желтовым. Он очень смутился нашей встрече и вероятно был очень удивлен нашему виду и тем, что мы оказались живыми. Первым заговорил он: «Что с судном, как мы оказались здесь в таком виде». Мы ответили, что «Казахстан» находится в Кронштадте, сегодня отшвартовался, сильно поврежден. Сейчас происходит его разгрузка и очистка от валяющегося на палубе оружия, завтра возвращаемся в Кронштадт для возвращения судна в Ленинград. Рассказали о тяжелом плавании и о том, что пережили. Мы задавали ему вопрос: «Как он оставил судно?», он нам ответил: «Когда самолет пошел в пике и бомбы были сброшены, капитан спустился по правому трапу на ботдек, где я стоял согласно его приказа, наблюдая за порядком на ботдеке и у шлюпок. В это время по левому борту почти одновременно разорвались две бомбы. Судно получило сильную встряску, что-то скрежетало и, как бы разрывалось железо, что-то ломалось. Я спросил у капитана, который стоял рядом со мной под мостиком, что мне делать? Он посмотрел на меня и сказал: «Вы, что не видите, надо бросаться за борт и спасаться, и скорее. Видите, что делается у шлюпок, сейчас может быть большой взрыв судна. Отплывайте как можно дальше. Оба мы были в нагрудниках и бросились за борт. Для меня, не моряка, как Вы знаете, он был большим авторитетом. Его я знаю спасла подводная лодка, а меня вскоре подобрал катер. Сейчас я знаю он уехал в Кронштадт, говорил, ему необходимо получить справку в госпитале, что он был контужен. На этом и закончился наш разговор. Больше мы его не видели до трибунала.
Мы пошли в кадры. Получив удостоверения мы разошлись по домам, а утром к назначенному сроку мы все чистые, выбритые и подстриженные были на буксире и следовали в Кронштадт. Прибыв на судно, мы увидели, что оно готово к переходу на Ленинград. Начальник службы эксплуатации БГМЦ Ливенштейн Борис Иосифович и лоцман уехали в штаб на одном из буксиров за разрешением, нам были поданы буксиры с носа и кормы и п/х «Казахстан» отдал швартовые.
Часа где-то в 2.50-3.00 по полудню мы благополучно ошвартовались у 7-го причала Железной стенки. Что можно сказать, и это заметили все члены экипажа, судно прибыло с такого тяжелого рейса, погибло столько людей, а на встречу его никто из Управления не пришел. Пришли мол из нормального коммерческого рейса, как стали потом говорить: «все способствовало нормальному плаванию», да и «капитан» его привел как обычно. Прибыли люди из резерва, заняли свои места по назначению, нас отпустили «на отдых». Пока мы еще находились на судне, на борт прибыл капитан Калитаев Вячеслав Семенович, поздоровался со мной и Фурса, попросил, чтобы где-то можно поговорить. Место было выбрано в судовом госпитале. Разговор как-то сразу пошел не на хороших нотах. Ни поздравления с приходом, ничего, а сразу: «Зачем Вы спасли эту разбитую, ржавую коробку? Кому она нужна? Вот видите, Вас, конечно наградят, а меня?» … Потом чего-то начал ругаться, остановился, посмотрел на нас: «Что я говорю?, у вас же были нагрудники, бросались бы и спасались, катеров было много подобрали всех». Потом начал меня упрекать: «Почему я так сделал?». Я ему ответил: «Вячеслав Семенович, я не понимаю этого разговора, Вы же всегда нас учили, никогда не оставляйте судно, боритесь до конца за его жизнь, а здесь говорите обратное». «Понимаешь ли ситуация нехорошая» – ответил он. «Вячеслав Семенович, мы с Вами были много раз в тяжелых ситуациях и переход из Мурманска с л/к «Ермак», и в финские события – бомбежка нас на острове Соммерс, и походы на Таллин и обратно в Ленинград и уклонение от семи торпед, когда нас атаковали у мыса Мохин». Он резко оборвал нас и ответил: «Ни черта Вы не понимаете», поднялся и не прощаясь, и не останавливаясь ушел с судна. Мы у него не спрашивали, как он оказался за бортом, что с ним случилось, но чувствовали груз он несет на своих плечах очень тяжелый, но по своему «тяжелому» характеру, он не мог поделиться с нами, может быть и легче стало бы на душе. Мы с Фурса В.А. были шокированы его с нами разговором в таких разных тонах по отношению к нам. Каким-то нам он показался новым, непонятным человеком. Таким мы его никогда не видели. Больше он к нам на судно не приходил. Хотели попасть к нему на квартиру, но он отказывался встретиться. Мы не могли понять его, почему он такой злой и, что мы ему сделали плохое. Спасли и привели судно – так, это наш долг. К этому и он сам нас приучал, своим разговором, когда мы с ним попали на зимовку у острова Соммерс. Как он тогда ратовал и увлекал нас всех по спасению судна. Уже потом, как-то раз встретился с его сверстниками по капитанству в Морской инспекции и мне сказали: «Ты, что, столько лет проплавал с Калитаевым и не знаешь, какой он есть? Он ужасно самолюбив и этого он не мог вынести, сам себя перебороть».
Мы продолжаем работать на судне. Нас никто никуда не вызывает. 5-го сентября получили приказ перешвартоваться в Неву, стать на бочку у моста лейтенанта Шмидта против училища им. Фрунзе. Там мы простояли двое суток. В эти дни были большие налеты на Балтийский завод, но мы простояли благополучно.
8 сентября пришли буксиры и нас перевели на Канонерский завод, ошвартовались в морском канале, против Управления завода. Здесь мы уже стали на долго, постепенно очищая от всякой грязи палубы и выгоревшие жилые помещения.
На всем переходе от якорной стоянки 29 августа до прихода в Ленинград, члены машинной команды, руководимые старшим механиков Фурса В.А., машинисты: Шишин, Слепнер, кочегар Шумило четко выполняли свою непосильную работу, что дало возможность судну прийти в Ленинград своим ходом. Боцман Гайнутдинов и повар Монахов, находившиеся у руля, также четко выполняли команды, что дало возможность уклоняться от сброшенных бомб, спасая судно, тем более что судно следовало без карт и приборов и мостика вообще. По информации КБФ на судно было сброшено около 190 бомб, из которых попало сначала две бомбы почти одновременно и третья весом около 500 кг в бункер, но не разорвалась, развалилась на части и сгорела сама собой.
Тяжело было нашей горстке экипажа в 7 человек бороться с паникой более 3600 человек вооруженных пассажиров. Мы были, как бы растворены среди них, но свое дело и долг перед Родиной мы выполнили – спасая пассажиров и судно, несмотря на такую создавшуюся обстановку. Большое спасибо и тем пассажирам, которые принимали самое деятельное участие в помощи по спасению судна и наведению порядка, уничтожению паники.
10 сентября 1941 года было получено письмо (копия) на судно за подписью Председателя комитета обороны СССР Сталина И.В., в котором он выражал нам семерым благодарность и приказал строго наказать виновников из числа команды оставивших судно. Письмо после прочтения экипажу было уничтожено, согласно приказанию. В нем говорилось: «Благодаря самоотверженности и беззаветной преданности Родине оставшихся на судне 2-го помощника Загорулько Л.Н., ст.механика Фурса В.А., боцмана Гайнутдинова Х.К., машинистов Шишина А.Г. и Слепнера Л.А., кочегара Шумило А.П. и кока Монахова П.Н. не взирая на то, что самолеты противника сбросили более 100 бомб, ликвидировали пожар и привели судно своим ходом к месту постоянной стоянки».
12 сентября был опубликован Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении нас семерых орденами «Красного Знамени».
Данное событие описано в нашей печати писателями, но описание это не соответствует действительности: никакой человек или другие люди не командовали судном, а выполняли мои распоряжения по наведению порядка по ликвидации паники. Никто из пассажиров себя за генерала не выдавали.
14 сентября на судно получил назначение капитан Беклемишев В.М. ст.помощник Гусаров П.Ф., я был переведен снова 2-ым помощником.
18 сентября я, Загорулько Леонид Наумович, и ст.механик Фурса Владимир Антонович получили на дом повестки, что 21 сентября назначается трибунал по делу капитана Калитаева В.С., ст.помощника Александрова В., зам.полита Желтова и военного помощника. Явка обязательна. Прибыли по назначению в объявленный срок.
Трибунал заседал в подвале Фондовой биржи. Начался трибунал речью прокурора обвинения. Очень длинная речь. Он обрисовал картину работы на судне в данное время. Закончил, как всегда, требуя сурового наказания, т.к. работа на судне в данных условиях была нормальная, плавание было, как обычное в коммерческих рейсах, все способствовало нормальному плаванию. Следующий должен выступать капитан Калитаев В.С. От выступления он отказался, заявив, что он болен и плохо себя чувствует, затем: ст.помощник Александров В., и военный помощник – которые признали свою вину, что они не оценили всю обстановку спасли себя, Замполит (1 пом.капитана) Желтов – повторил тоже, что и нам, когда мы встретились с ним в пароходстве: «Капитан спустился на ботдек по трапу, разорвались бомбы и мы вы-бросились за борт», т.е. повторил то, что говорил с нами, просил смягчить его участь, что он не моряк. Потом слово дали мне – Загорулько Леониду Наумовичу. Я говорил это не правда, что было нормальное плавание, плавание было с самого начала выхода не нормальное, тяжелое и вообще даже не говоря об этом рейсе, с самого начала войны оно было напряженное. В этом рейсе оно особенно требовало больших сил и нервов, люди не выдерживали этих постоянных бомбежек, сходили с ума, появились самострелы, бросались за борт, устраивали паники, которые приходилось усмирять иногда и силой оружия. Тяжесть плавания ложилась большей частью на экипаж, а особенно на людей, которые первый раз участвовали в таких тяжелых условиях. Эта дорога усеяна большим количеством судов и людей, а посему колоссальным количеством жертв. Плавание было очень тяжелым.
В таком же духе выступал ст. механик Фурса Владимир Антонович.
После опроса всех, выступил Председатель трибунала. Он выступил так же с пространной речью, больше указывая на долг моряков, они должны всегда подавать во всем пример своих действий, пример мужества, и закончил тоже за суровое наказание, так как плавание было нормальное и т.д. Трибунал ушел на совещание и после объявил: всех четырех – расстрелять.
Мы были отпущены домой, но началась тревога и нас не выпускали из подвалов биржи. Через некоторое время меня нашел Прокурор и сказал, что-бы я задержался, не уходил и ждал его. Спустя какое-то время он вышел с пакетом и сказал: «Возьмите этот пакет, воздушная тревога, кажется, закончилась, и его немедленно надо доставить к начальникам в пароходство, мне кажется, их можно спасти, эту четверку, только скажите, что это надо делать немедленно, чтобы завтра просьба была в Смольном. Здесь в письме все сказано». Я взял пакет и как можно скорее повез его в пароходство.
Приехал, пошел прямо в кабинет начальника, у секретаря спросил: «Мне надо к начальнику, имею срочный пакет из трибунала», она спросила разрешения и я зашел в кабинет. Там сидел начальник пароходства Хабалов Н.А., начальник политотдела Рассинский З.А. и заместитель начальника пароходства Панфилов М.П. Я рассказал, что просил Прокурор. Сказал, что необходимо спасать всех четверых, вот пакет, здесь все написано и завтра просьба должна быть в Смольном.
Они ответили мне: «хорошо, можешь идти», и на прощание сказали: «что заслужили, то пусть и получают, это наука и урок для последующих».
Примерно через четыре-пять дней, я шел по пр. Газа к Фонтанке от пр. Огородникова, смотрю передо мной стоит прокурор, когда поздоровались, сказал мне: «Ну, что, снес письмо?», я ответил: «Да», и объяснил, на что он сказал: «Да, значит не написали. Я не мог проконтролировать, не был здесь», потом, как бы сам с собой сказал: «Вчера закончился срок, и утром были все расстреляны, да, плохо», и на прощание сказал: «Значит, не написали, так необходимую просьбу?». Меня никто не вызывает и никому не нужны мои объяснения.
Я начал часто бывать в РВК Дзержинского района, по месту моего жительства, однако меня просто выставляли за дверь. Мне очень хотелось быть в армии, а не ходить как бы свободным в такое тяжелое для Родины время, но меня всегда выпроваживали. И когда я просто потребовал о призыве меня на флот, я штурман и пригожусь на военном корабле, то мне просто сказали: «Вы хотите, чтобы мы выставили Вас с винтовкой, мы это сделаем».
В 1942 году, я получил назначение ехать в Архангельск в расположение Северного морского пароходства. По прибытию в Архангельск был назначен 2-м помощником капитана на п/х «Революционер» (это однотипное с п/х «Казахстан»), где мне пришлось плавать в иностранных конвоях под кодовым названием «PQ», местных конвоях вдоль Мурманского побережья, в конвоях под кодовым названием «ВА» в арктических водах, участвовать в обороне острова Диксон.
27 сентября 1942 г. после часа ночи раздались разрывы снарядов в бухте рядом с нами. По сигналу звонка громкого боя, команда заняла свои места у орудий и открыли огонь по крейсеру противника «Адмирал Шеер», который воспользовался густым туманом подошел к острову. После попадания зажигательных снарядов в надстройку нашего судна, оно загорелось. Аварийная группа приступила к тушению пожара. Кругом стояли водяные столбы взрывов.
Следующие два снаряда попали в каюту капитана, он чудом остался живым. С ногами, поврежденными осколками он вылез через переднее большое окно, спустился на руках по вантам колонок и шел по спардеку к корме. Я его подхватил, занес в столовую команды, где уже разворачивался госпиталь. Передал капитана, а сам бросился на палубу, чтобы руководить аварийной группой по тушению пожара. Капитан передал мне: «Горит моя каюта, спасайте сейф и документы в нем», но туда уже не было возможности пробраться, все было охвачено пламенем, несмотря на интенсивную работу группы. Это был волевой человек и паники в его глазах не было заметно, да и ее вообще ни у одного из членов экипажа не было. Все работы велись по боевому расписанию. Из числа экипажа получили ранения: машинист Гольм в голову, со смертельным исходом; капитан Панфилов Ф.Д. и раненый в ноги матрос Карельский В.
Вся схватка с врагом продолжалась 1 час 45 минут.
Когда крейсер стал отходить от острова Диксон, то открыл огонь по бухте из орудий главного калибра. Он стрелял, на мой взгляд, по всей площади, т.к. по всей бухте взлетали в воздух колоссальные столбы от взрывов. Огонь врага по бухте прекратился совсем, и мы приступили к более тщательному осмотру своих повреждений.
Выяснилось следующее: большая пробоина на палубе; перебита магистраль свежего и отработанного пара на брашпиль, поэтому мы не могли выбрать якоря и перейти на другое место стоянки или маневрировать. Штурманская и рулевая рубки сгорели полностью со всеми приборами, картами и пособиями. В рулевой рубке тумба гидравлического управления рулем перебита пополам и валялась на палубе; каюты капитана, военного помощника и доктора сгорели полностью. Металл рубок деформировался и получил отечность от огня, каюты старшего помощника и первого помощника были сильно повреждены. П/х «Революционер» после тушения пожара, который тушили около трех часов, имел такой же вид, как и п/х «Казахстан». Таким образом, я на двух почти однотипных судах был крещен огнем врага.
После частичного ремонта своими силами на острове Диксон, перешли на ремонт к портовым плавучим мастерским в Игарку и после ремонта опять вышли в Карское море, и последовали по заданию на этом полуразрушенном, полусгоревшем судне в Арктику, в бухту Кожевникова (река Хатанга), прибыли по назначению, выгрузились, приняли груз соли на Дудинку. В Дудинке разгрузились и погрузили груз угля на Архангельск. По дороге уголь передали обезуглевшим ледоколам и в конце ноября 1942 года прибыли в Архангельск.
Таким образом, несмотря на тяжесть плавания, свое рейсовое задание экипажем было выполнено. В декабре месяце 1942 года, несмотря на зимние сильные шторма в Баренцевом море и Северной Атлантике, когда стрелка барометра падала до 710 мм, в назначенное время мы из Мурманска вышли в рейс на Англию в составе Союзнического конвоя, под кодовым названием «PQ».
Судном продолжал командовать заслуженный, я бы сказал легендарный капитан Северного морского пароходства Федор Дмитриевич Панфилов. За наше совместное плавание мы не помним таких случаев, чтобы он растерялся перед какой либо трудностью. Нам казалось, что он уже не раз встречался с ней, знал как ее преодолеть, и в любой обстановке сохранял хладнокровие и спокойствие, отдавал четкие распоряжения.
В этот рейс вышли и почти ничего не отремонтировали. Много трудностей пришлось испытать экипажу на переходе, часто выходили из строя разные поврежденные агрегаты, но ремонт производился быстро. Несмотря на всю тяжесть перехода в условиях войны и отсутствие нормальных жилищных условий, экипаж преодолел все трудности, и мы благополучно прибыли в Англию, а оттуда конвоем вышли в США – порт Нью-Йорк, а замет Бостон, где после окончания выгрузки стали в ремонт. Трудно было плавать, но надо, а многие до сего времени не понимают, что значит надо команде, но не боялись никаких трудностей.
Разве можно рассказать о великой доблести моряков Советского торгового Флота! Подвиги многих из них не вознаграждены до сих пор: они безотказно перевозили раненых, оружие, продовольствие и войска; возили из портов, оставляемых нашими войсками, население, зерно, станки; доставляли из портов Англии и Америки.
Тяжело и жутко было ходить среди мин под бомбами. Оружие установленное на судах было просто «моральным фактором». Очень долго они были «безликими извозчиками армий», возили раненых, доставляли технику и боезапасы. Сколько смелых моряков погибло на своих постах, идя на своих тихоходах, а сколько транспортов лежит на дне, следуя в одиночку и в конвоях.
С п/х «Казахстан» при стоянке у завода, из числа членов экипажа уходили люди на фронт. В это время был мобилизован Шишин А.Г., вскоре погибший на Ленинградском фронте в политотряде. Слепнер Л.А. погиб в 55-й морской стрелковой бригаде Ленинградского фронта. Шумило А.П. – умер 10 января 1942 года от голода в Ленинграде.
П/х «Казахстан» в 1944 году, после ремонта на КСЗ, был введен в строй действующего флота БГМП. В дальнейшем участвовал в военных операциях по освобождению Прибалтики, подорвался на мине и вновь пришел на завод. В 1946 году был восстановлен и передан в Мурманское арктическое пароходство. В 1947 году возвращаясь из Арктики на запад с грузом руды в море Лаптевых, недалеко от порта Тикси ударился о льдину, получил пробоину и затонул.
Бывший второй помощник п/х «Казахстан»,
Капитан дальнего плавания БМП, Загорулько Л.Н.
P.S.
Загорулько Леонид Наумович похоронен на Южном кладбище в Санкт-Петербурге в 1997 году, где покоится вся его семья: жена – Загорулько Евгения Борисовна, дочь – Цапенко Элеонора Леонидовна, зять – Цапенко Виктор Викторович, и его внук – Цапенко Владимир Викторович.