Глава 7. У рыцарей плаща и кинжала

 
       Курс молодого бойца завершился принятием Присяги.
       Облаченные в парадные курсантские мундиры с эмблемами войск связи  (они были наиболее близки к специфике  будущей профессии)  слушатели групп второго и третьего факультетов, за исключением десятка отслуживших в армии,  стояли в каре* на плацу, поедая глазами  начальство.
       Оно, в лице  генерала Никитченко, его заместителей, а также    куратора с Лубянки, монолитно высилось  на трибуне,  установленной по такому случаю   перед зданием главного корпуса.
       Между ним и застывшими в строю шеренгами, стояли пять накрытых кумачом столиком с текстами присяги и журналами для  учинения росписи.
       Для начала, откашлявшись в микрофон, генерал толкнул речь о мощи нашего социалистического государства и его победах, а также той славной  лепте, которую внесли  в них  последователи  Железного Феликса.
       Затем потребовал  от нас быть достойными чекистской славы, после чего приказал начать действо.
       Его место тут занял здоровенный дядя в черной  форме капитана 1 ранга, как мы узнали позже, то был  заместитель  по строевой части  Александров. Поворочав головой  в черной фуражке  с позолотой  на козырьке, он  оглушительно заорал «Смир-рно! К принятию Присяги!».
       На фланге  задробили  барабаны военного оркестра, к столикам прошагали несколько старших офицеров  (дробь смолкла),  обращаемых стали вызывать   по спискам.
       Рубя строевым, с автоматами  на груди,  каждый  вставал у столика и брал в руки текст Присяги.
       «Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников!..»
понеслись в небо ее первые строки. 
       «Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему Народу, своей Советской Родине и Советскому Правительству!..»
отдалось эхом от  краснокирпичных стен  корпуса,
       « Я всегда готов по приказу Советского Правительства выступить на защиту моей Родины - Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооруженных Сил,   клянусь защищать ее мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами!..»
вразнобой  частили на разные голоса  дающие клятву.
       «…Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся!» на высокой ноте завершали они,  после чего брали  в пальцы ручки,   расписывались в журналах за то, что приняли на себя, делали поворот кругом,  а потом  возвращались в строй. Из которого вызывались очередные.
       Непосвященному читателю покажется, что Присяга этот так, очередной красочный  спектакль, которыми так любят  военные обставлять  «тяготы и лишения». На самом деле она  хитрый  правовой  ход, после  совершения которого, на любого рекрута распространяются законы военной  юрисдикции.
       За нарушение Присяги его можно  измордовать, посадить и даже расстрелять. В зависимости от  желания воинских начальников. Что я отлично знал из своей прошлой практики.
       В очередной раз сей священный документ я исполнять не собирался. Хватит. За что боролись? 
       А потому, громко отбарабанив текст, про себя сказал  «Волобуев, вот вам ….», сделал героическое лицо и учинил  не свою подпись.
       -  Стать в строй! - покосился на нее стоящий рядом  полковник, вызывая очередного.
       После присяги, определив оружие в пирамиды, мы с песнями отправились на праздничный обед в столовую, где    употребили борщ из свежей капусты, макароны по флотски и компот, а оттуда на такой же концерт в клуб. Туда были приглашены московские артисты.
       На следующий день всех присягнувших сфотографировали в криминалистическом классе объекта, а спустя еще два, каждому выдали малинового цвета с гербом  СССР  удостоверение. В нем значилось. «Имярек такой-то (воинское звание), является слушателем Высшей школы КГБ СССР имени Ф.Э. Дзержинского, а ниже генеральская подпись и печать».  Что всех воодушевило.
       Мы почувствовали себя  настоящими чекистами, и каждому захотелось поймать шпиона, только  вот, как и где, было неизвестно.
       Такому нас активно стали учить с 1-го  сентября,  перевезя для начала в Москву, к месту постоянного проживания.
       Это был очередной  секретный объект «Хавская», укрытый в хитросплетенье  улиц на  Якиманке*.  Как и прежний, он был обнесен высокой оградой, с неприметным КПП, но отличался всеми благами цивилизации. 
       Там имелось уютное, гостиничного типа общежитие со столовой и кафе, в котором продавалось пиво, классы для самоподготовки в вечернее время, спортивные площадки с клубом и даже бьющий в центре фонтан.  Все в зелени деревьев, подстриженной травы и  цветочных клумбах.
       А еще, в отдельном пятиэтажном  корпусе жили и учились «собратья по оружию» из соцстран. Кубинцы, вьетнамцы, поляки и другие. Правда, все в офицерских чинах, не то, что мы, сирые.
       Впрочем, обитать   на  объекте было совсем не обязательно. «Система» всегда отличалась демократизмом, если не было установки повально сажать граждан в лагеря  или отстреливать, в связи с чем, нам предоставлялась широчайшая самостоятельность.
       К тому имелась и вторая причина.  Вычислять морально неустойчивых изначально, освобождая от   них  ряды,  оставляя только «с  холодной головою, горячим сердцем и чистыми руками». Как  завещал Феликс Эдмундович.
       И поэтому тем из нас кто был из Москвы или ближайшего Подмосковья, разрешалось жить дома, а  иногордним  снимать комнаты или квартиры. Тем более, что стипендия   на первом курсе была 75 рублей.   С добавлением по червонцу на последующих.
       Родина всегда ценила  «вооруженный отряд Партии», мало в чем ему отказывая.  За что и поплатилась. Но это совсем другая тема.
Мы же пойдем дальше. В плане диалектического развития.
       Как я уже упоминал,   1 сентября начались занятия в Высшей школе. Эта кузница чекистских кадров, давшая Стране немало героев тайной войны,  а в новой России политиков,  олигархов и даже  Президента,  располагалась на Ленинградском проспекте. Рядом с Белорусским вокзалом.   
       Неприметное, в четыре этажа кубическое серое здание, затененное деревьями со стороны фасада и без вывески  на входе, прятало за собой целый комплекс. В нем, скрытые от посторонних глаз, таились учебные корпуса  с аудиториями и  спецклассами,  кафедры хитрых наук, клуб со спортзалом и подземным тиром, а также  объекты прочей инфраструктуры.
       Обучать профессии, с первых же дней нас стали  активно и целеустремленно.  Гражданские академии с университетами отдыхают.
       В числе общественных дисциплин были научный коммунизм,     марксистско-ленинская философия,  политэкономия, а также общая и социальная психология,  которые  дополнялись  всеми отраслями права.  В числе же профильных - десяток  номерных СД*, плюс  иностранные языки: китайский, английский и французский.
       Помимо этого - стрелковая подготовка из всех видов отечественного и зарубежного  оружия, а также неизвестное в то время    каратэ (на первом факультете самбо).  Заниматься  им  простым  гражданам в СССР запрещалось, на что имелась статья 219 УК РСФСР, по которой можно было загреметь «в места не столь отдаленные» на целых  два года.
       Столь высокую нагрузку выдержали не все, и  уже в первом семестре  ряды нашего факультета поредели.
       Трех слушателей отчислили за неуспеваемость, а один впал в депрессию и  загремел  в Кащенко*, откуда не вернулся.
       На этот счет в Школе существовало железное правило. Завалил    экзамен -  отчислят, взяв подписку о неразглашении.  И, как говорят, «гуляй Вася».           Авторитет высоких пап не помогал. Коррупции в «системе» тогда еще не было.
       А потому мы   грызли гранит наук  вдвойне.  Как завещал великий Ленин.
Поскольку в свое первое обучение я  жил в общежитии  на Хавской, а после лет двадцать обретался на съемных квартирах и плавбазах с гостиницами, в этот раз снял однокомнатную квартиру. Благо средства на то имелись. 
       Она  располагалась  в районе станции метро «Динамо»  в кирпичной  высотке   неподалеку от  военной академии  имени Жуковского  и обошлась мне  в пятьдесят  рублей в месяц, за которые сейчас  даже пачку приличных сигарет не купишь.
       Хозяйка квартиры  - старушка «божий одуванчик», жившая в Подмосковье с детьми, поставила единственное условие: не водить  туда женский пол. Что я лукаво обещал, зная обратное.
       Умственных и физических затрат организма  на изучение  спецдисциплин, общественных наук и юриспруденции у Волобуева было намного меньше, чем у обычных слушателей. Что позволило в полной мере отдаться изучению языков, приоритетным  из которых стал китайский.
       Ко времени описываемых событий то, что я ляпнул Творцу, у меня конкретизировалось предельно четко.
       После бегства в Китай, а точнее его провинцию Тибет, я планировал объявиться ламой, предрекая  будущее «сильным мира сего», а заодно странам и континентам.  По принципу «воровать так миллион,  е… так королеву». Тут  было  несоизмеримо больше.
       Но,  вновь изучая  наследие классиков марксизма, а в его числе работу Ильича  «Головокружение от успехов»,  Волобуев не  предавался эйфории.
Не ограничивая себя курсом, который нам читали бывшие военные и гражданские переводчики, долгое время  обретавшие в Поднебесной, в том числе по линии КГБ,  я использовал возможности  библиотеки ВКШ, бывшей, наверное, одной из  лучших в Союзе. 
       Помимо шедевров мировой классики и документалистики, там  имелись дореволюционные издания в первоисточниках,  немало художественных  раритетов, а также изъятой «конторой» запрещенной  эмигрантской  и диссидентской  литературы. Тех же   Набокова, Буковского и Солженицына,  последний из которых   едва не  стал пророком в родном отечестве.
       В целях более глубокого знания чуждой нам идеологии,  книги диссидентов разрешалось читать со второго курса, по спецдопуску.
       Но меня интересовали  не они. А все, что было связано с    загадочной Крышей Мира*.
       Получив  в библиотеке «Справочник по Китаю», «Тибетскую книгу мертвых» Юнга, «Семь лет в Тибете» Харрера,  а еще «Путешествие парижанки в Лхасу» Давид - я стал их штудировать по  вечерам   в своей квартире.
       О буддизме уже кое-что знал. О Тибете намного меньше.
       Как следовало из справочника и книг, написанных достаточно сведущими  людьми и малоизвестных в СССР, это была фактически древняя цивилизация. Возникшая в четырнадцатом веке в нагорье Центральной Азии  и  впоследствии подчиненная    Монголией.
       В семнадцатом веке глава буддийской (ламаистской) секты гелугпа - далай  лама, стал духовным и светским главой страны.  Еще через сотню    лет  Тибет  явился объектом  притязаний  не только со  стороны монголов, но и Китая.  Верх одержал  Китай. Императоры династии Цин включили  Тибет в свой титул , а в его столице - Лхасе стал располагаться небольшой китайский  гарнизон.
       Далай ламы полностью сохраняли свой суверенитет в отношении внутренних вопросов. После попытки вторжения непальцев в 1792 году, инспирированной англичанами, Тибет был закрыт для иностранцев. 
       В начале двадцатого века туда были введены британские войска, что мотивировалось необходимостью сдерживать российское влияние, а в 1907 году Великобритания и Россия подписали договор о невмешательство во внутренние дела Тибета.
       В 1910 году китайские войска готовились к вторжению в Тибет, но начавшаяся революция расстроила эти планы. В дальнейшем Китай не отказывался от притязаний на «Крышу Мира», но фактически правление далай ламы было независимым.
       Спустя сорок лет китайские войска вторглись в страну. Сопротивление возглавил Далай лама XIV, началась партизанская война, подавленная к 1959 году. Около 90 тысяч тибетцев было убито, Далай лама вынужден был бежать в Индию.
       В 1965 году правительство Китая  объявило Тибет автономным районом в составе КНР, с запретом  посещения его иностранцами. ООН неоднократно принимала резолюции о нарушении в Тибете прав человека, но безрезультатно.
       Говоря о тибетских храмах, подразумевают буддийские. Так как буддизм на Тибете называют ламаизм, то тибетские храмы тоже именуют ламасериями.
       Тибетские монастыри отличаются особым стилем и этническим колоритом.
       Различные направления в буддизме проявляются в особенностях архитектуры.   Они позволяют проследить развитие и изменения буддизма в Тибете.
       К седьмому веку сюда из Индии попал Посвященный буддизм, от ханьцев перешел буддизм Махаяна.  На Тибете они смешались с местной религией Бон - так  и был сформирован ламаизм.
       В тибетском буддизме особое значение придается Посвященному Буддизму: вера в безжалостный рок вселенной, непостоянство, кару за грехи, реинкарнацию и освобождение от мирских забот.
       Ламаисты практикуют монотонное песнопение, жертвоприношение богу и тому подобное. Выдающихся монахов называют «лама». Это очень почетное обращение.
       Как сообщалось в моих «учебниках», в седьмом веке жил верующий в буддизм князь Тубо Сунцан Гампо. Он создал тибетский язык, занимался строительством храмов  и переводил санскрипты. Все это  активно способствовало формированию тибетского буддизма, который постепенно  вытеснял религию Бон.
       Однако в середине девятого века князь Ландэма начал поощрять верования Бон, борясь с буддизмом.  Тем не менее, спустя сто лет, он возродился на Тибете.
       Чтобы упрочить свои основы и привлечь больше верующих, буддизм стал впитывать местные особенности.
       Из - за различий в обрядах и системе наследования, в одиннадцатом веке тибетский буддизм разбился на четыре основных направления: Красную секту, Цветную, Белую и Желтую секты. Каждая из них обладала своей храмовой организацией и системой изучения сутр.
       В конце тринадцатого века, ламы на высшем уровне начали расширять свое влияние над местными политическими силами, стремясь к сращению политики и религии.
       Как итог, с началом пятнадцатого века, под управлением  Цун Кха - па, Желтая секта провела реформу. Постепенно она усиливалась и позже, при поддержке  императорской династии Цин, стала контролировать политическую и религиозную жизнь Тибета.
       Желтая секта практиковала последующее воплощение двух живых Будд. Один из них  - Далай лама, а второй - Паньчень. Нынешний Паньчень уже 11-й по счету.
Тибетский буддизм распространился среди жителей Сычуани, Цинхая, Ганьсу и Внутренней Монголии, а также  в Бутане и Непале. Он оказал огромное влияние на историю, культуру и экономическое развитие Тибета.
       Тибетские храмы важны не только для проведения обрядов, но и для глубокого изучения и понимания культуры, истории тибетцев.
       В сорока километрах от  столицы Тибета - Лхасы расположен монастырь Гандэн, основанный в 1409 году. Он является одним из самых святых мест тибетского буддизма, сохранившим многовековые обряды и убранство. Его название  в переводе означает «радостный», а также является синонимом «западного рая», известного как Тушита, обитель Майтрейи, Будды Грядущего.
       Гандэн был первым монастырем ордена гелугпа и с момента его основания оставался главным его центром. После смерти Цзонхавы  настоятелями монастыря стали два его первых ученика   Гьяцаб Дже и Кедруб Дже.
Изображение Цзонхавы и его двух первых учеников встречаются в  Гандене повсеместно.
       Политическое влияние  этого монастыря  было очень значительным, и он более других  пострадал во время антикитайского восстания в 1966 году, но после был восстановлен.
       В справочнике и книгах было еще много чего, но я привожу только краткий конспект, сделанный для улучшения восприятия.
       Учеба шла полным ходом,  мы стали изучать западные разведки, а также формы и методы их деятельности.  Помимо штатных преподавателей их освещали    профессионалы, ставшие за границей «персонами  нон грата». В том числе Рудольф Абель,  Конон  Молодый и Ким Филби.   
       Теория перемежалась практикой.
       В явочных номерах гостиницы «Россия» мы занимались учебными вербовками, на улицах столицы  под пристальным оком  ветеранов «семерки»*  отрабатывали приемы  наружного наблюдения и  осваивали шпионскую технику. А еще обучались на полигонах ОМСДОНа*  способам захвата  диверсантов противника,  ориентированию на местности,  а также многому другому.
       Учили слушателей и основам артистического искусства. Поскольку каждый контрразведчик, как и его антипод*, должен уметь перевоплощаться.  В умного, глупого, доброго и злого. Короче, в зависимости от обстановки. Лицедейству обучал заслуженный артист  РСФСР Валерий Носик.  Впоследствии  ставший народным.
       Как и в первый свой заход,  теперешний Волобуев входил в число лучших слушателей факультета. Зачеты сдавал  с первого раза, курсовые работы и экзамены на «отлично». Никита уверенно шел на золотую медаль, что давало право выбора места службы, но этого было мало. Следовало подстраховаться.
       Тогда  я впервые  решил воспользоваться знанием будущего. Покопался в голове   и вспомнил, что  зимой  текущего года (на дворе стояла осень  1973-го)  нас  привлекут к поимке  злодея, расклеивавшего  по ночам  в столице   антисоветские листовки.
       А чтобы у читателя не возник вопрос «с какого перепугу?», разъясню. Слушатели Высшей школы относились к оперативному резерву КГБ СССР и регулярно привлекались к  подобного рода мероприятиям.
       В дни посещения  государства  лидерами других  стран, наши орлы стояли по пути следования кортежей в числе  радостно встречающих их москвичей, размахивая флажками  и крича «хинди руси бхай-бхай!» или  что другое, в зависимости от момента;  на 1 мая и 7 ноября - в первой линии перед мавзолеем Ильича на Красной площади  вместе  «деяточниками»*, следя, чтобы  никто из ликующих граждан  не метнул бомбу  в Леонида Ильича; а  если возникала напряженность в отношениях с той или иной капстраной,  пуляли булыжники в их посольства  под личиной  советских студентов, возмущенных происками империализма. 
       Искомый злодей   несколько месяцев  вершил  свое гнусное деяние, причем в центре. УКГБ по Москве и области  сбивалось с ног, пытаясь его отловить, но не получалось.  Это  стало известно в Кремле, где  естественно возмутились. Такие происки и в самом сердце!
       Тогда от Председателя, каковым тогда являлся товарищ Андропов, последовала команда  задействовать резерв. Накрыть, так сказать, широкой сетью.
       И через неделю, перед рассветом, супостата повязал   сидевший  в засаде одного из подъездов дома  в месте его вероятного появления, слушатель ВКШ.  Герою (фамилию я забыл)  вручили  медаль «За боевые заслуги» собрав всех в актовом зале. А операцию,  так всегда  водилось, потом тщательно разобрали. Для внедрения в практику.
       Сосредоточившись, как учили, я поскрипел извилинами и вспомнил   ее детали. В том числе места обнаружения листовок, а заодно маршруты движения  преступника.
       Дело оставалось за малым.  Дождаться зимы  и  в оперативном наряде  опередить  своего коллегу.
       Когда на Москву лег первый снег, все так и случилось.
       Одним днем (после самоподготовки) нас собрали в актовом зале,  и приехавший  с Лубянки  куратор сообщил об ожидаемом  мною   государственном преступлении
       -  Вот гад, - прошелестело по рядам. - Что делает.
       Далее он поставил задачу, слушателей расписали по группам,  и в ночное время  по Москве были организованы засады.
       Я попал в одну из таких, которая  находилась неподалеку от известного мне места, и на третью ночь все свершилось.
       В полночь мой сокурсник Витя Милютин,  отошел отлить к мусорным бакам, а Никита, притопывая ботинками на морозе в арке дома  и проклиная  все не появляющегося  Каина, хотел закурить сигарету.
      - Чу? -  раздались за углом шаги, а потом смолкли.
      Я  осторожно высунул голову наружу.
      Впереди, метрах в десяти,  серела тень, лапая руками стену.
«Он» -  прошептал внутри чекист,    «лови!»  - заорал прокурор, и я выметнулся из-под арки.
      Тень  шарахнулась вперед,  уронив какую-то жестянку, но было поздно.
      Я с набегу подсек ей ногу, убегавший загремел  на тротуар, усыпав его листками.
      - Попался сука!  - засопел рядом Витя.
      Мы быстро скрутили  пойманного,   дотащили до ближайшей  телефонной будки и, набрав известный номер, вызвали опергруппу. Он оказался тем, кого искали.
Ну а дальше, как и следовало быть. Волобуеву медаль, Милютину грамоту от Андропова.
      - Так, - довольно потирал я  руки. - Одна есть, теперь надо  вторую, за успешное окончание школы,  а потом проситься отправить «за бугор». Типа, за боевые  заслуги.
      Впереди было еще два года  и следовало  не снижать темпов.
      На четвертом курсе Волобуев, как и другие слушатели, вступил в ряды Руководящей и Направляющей, что являлось дополнительным  свидетельством преданности  делу,  а еще записался  по месту жительства в ДНД*, принимая, таким образом, участие в общественной жизни. 
      Языками к тому времени мы  владели  довольно прилично, поскольку  для совершенствования  в них, разрешалось общаться с  иностранцами. А точнее туристами, посещавшими  исторические места столицы.
      Делалось это довольно просто.  Слушателей  внедряли в ту или иную группу под видом студентов инъяза  МГУ*, и  мы там    «чирикали» с  нерусскими   о том, о сем. Отрабатывая чистоту речи. 
      Таким образом, все шло хорошо. Но отношениях с Ольгой случился облом.  Самым досадным образом.
      При одной из встреч в ее квартире, когда мы занимались тем, чего «не было в СССР»,  в неурочный час вернулся муж,  ставший  трезвонить в двери. Пришлось срочно  ретироваться  в одних  штанах на балкон, оттуда на стоящее рядом дерево, а потом вниз и делать ноги.
      Намечался  рассвет, Москва  еще спала, на   Садовом  бесполезно  мигали светофоры,  а я шлепал босяком в сторону  Маяковки. 
      Потом меня догнала милицейская «канарейка», оттуда высунулся  сержант  и подмигнул  -  что, догулялся?
      -  Вроде того, - вздохнул я. - Подбросьте   ребята  до Динамо.
      -  Садись, - послышалось в ответ, и патруль  мне помог. Тогда милиция была добрая.
      Ольга же  на звонки больше не отвечала. Явка была провалена.
      Половину пятого курса мы стажировались на местах - в областных территориальных управлениях. Я попал в УКГБ по Приморскому краю. Там, помимо  оперативной практики, регулярно общался с местными китайцами, шлифуя язык, а также изучая их обычаи.
      А еще принял участие в интереснейшей оперативной разработке. Она заключалась в выводе нашего агента-нелегала, заброшенного по линии военной разведки ГРУ в Китай. С которым у СССР к тому времени были весьма напряженные отношения.   
      Пару лет назад нелегала высадили с подводной лодки  на побережье Гонконга для ведения подрывной работы. В целях же ее обеспечения, в указанном городе наши дипломаты  заложили два тайника  с  долларами на изрядную сумму.
И там лихой разведчик - по национальности  китаец, назову его Сунь-Хунь-Чай  (разглашать имя не имею права)    почувствовав свободу, ударился в загул по кабакам и притонам, с «оттопыренным» карманом.
      Вскоре он был схвачен английской контрразведкой МИ-5. Ее ребята подержали Суня, как зайца за шиворот на весу и поняли, что для британской короны он опасности не представляет, после чего вытряхнули вон. Одновременно взяв «под колпак». На всякий случай.
      Обретя свободу, Сунь вновь ударился во все тяжкое, благо  честные британцы изъятый у него остаток валюты   вернули.   А когда карман с ней усох, наш незадачливый разведчик отправился ко второму тайнику. А там... о, боги! Не оказалось ни тайника, ни моста, под которым он был заложен.
      Оказалось, что в период  бурного строительства после  культурной революции, трудолюбивыми китайцами был снесен целый квартал.
      И косоглазый «штирлиц» сел на мель, превратившись в бродягу. Однако помня науку старших братьев о помощи в беде, повадился бегать в порт, где завидев судно с красным флагом,  подходил к трапу и жалобно скулил:
      - Товалиса! Я есть советская стирлиса, лазветчик. Я холосый, Москва - шибко шанго, Пекин - пухао. Шибко хотю к своей куня.
      А вахта у трапов: - Пошел вон, косоглазая харя!
      Капитаны судов, однако, прибывая во Владивосток, неизменно докладывали куда следует.
      - Там болтается какой-то. Говорит, что ваш. Примите к сведению.
      Короче  того горе-нелегала  комитетчики, у которых я стажировался, разработав и реализовав сложный план, все-таки выдернули.
Потом против Суня  возбудили    уголовное дело за измену Родине и передали в краевой суд.
      Что с ним стало, я не знаю. Ибо  практика закончилась, и я убыл в столицу. 
Далее были экзамены.
      В перерывах меж ними  я нашел время и тайно понаблюдал за своим первым «Я». Оно училось   на 1-м курсе факультета военной контрразведки и не подозревало о втором.  Воскресшим из пепла.
      - Эх, Валерка - Валерка,- вздохнуло второе,  уходя.   - Если бы ты знал. И даже прослезилось.
      Как и ожидалось, экзамены Волобуев сдал блестяще, получив золотую медаль. Когда учился в первый раз, тоже шел на нее. До выпускного  курса. Но потом загулял, поскольку было много ветра в голове  и окончил курс с синим дипломом.
       Теперь ветра не было. Был грандиозный план и его жесткое исполнение.
       После вручения погон с академическими «поплавками», состоялось распределение.  Его проводила госкомиссия  во главе с начальником Школы, руководителем управления кадров КГБ, а также   секретарем Парткома.
       Вновь испеченных бойцов тайного фронта направляли во все концы необъятного Союза, а также  группы войск  стран Варшавского Договора*.
       Когда дошла очередь до меня, я,  четко печатая шаг,  вошел  в небольшой зал, где заседала комиссия, и, бросив руки по швам,  отрапортовал «лейтенант Волобуев!
       - Наш медалист, - наклонился  генерал к кадровику с Лубянки.
       - Похвально-похвально, - кивнул тот плешивой головою. - Итак, где желаете служить, лейтенант?  - блеснул роговыми очками.
       - Если можно, в загранрезидентуре! -  выдал я. В   Азии или Европе!
       - Г-м, - переглянулись высокие начальники, после чего стали шептаться.
       - Мы подумаем над вашей просьбой, - сказал  через минуту  кадровик.
       - А пока свободен, - добавил начальник. 
       Из прошлого опыта я знал, что некоторых наших выпускников - отпрысков  партийной элиты,  по-тихому  отправляли «на теплые места» за рубеж. Такое практиковалось.
       Перетянет ли  это  льгота медалиста?
       Оказалось, нет. Меня  оставили служить  в  Москве. До особого распоряжения.