Что ждёт меня на дороге, по которой я не пойду.
Джек Керуак.
День 1.
Я не знаю, кто я и как здесь оказался. Я стою на улице. На мне тёмный плащ, светлая рубашка, брюки и туфли. Позади подъезд типовой кирпичной пятиэтажки—хрущёвки. Всё, что я знаю и чувствую в этот момент – это то, как сильно ветер дует мне прямо в лицо. Солнца не видно.
Я не знаю, куда мне идти и что делать. Кто я? Мне бы хотелось найти ответ на этот вопрос где-либо извне, потому что я не нахожу его в своей голове. В совершенной растерянности я роюсь в карманах и не нахожу абсолютно ничего, кроме холодного стального овального предмета. Это раскладное маленькое зеркальце. Прямо на зеркальной поверхности нацарапаны три слова: «Зеркала. Беатрис. Звезда». Что значат эти слова? Возможно, они важны — ведь кто-то потрудился нацарапать их на единственном предмете, которым я обладаю. Я оглядываюсь вокруг и вижу справа от дома стальные прутья ограды. Внутри неё, словно лев в загоне, ходит полицейский. Он приветствует меня в ответ на моё приветствие и нехотя, словно опасаясь, подходит ближе.
— Помогите мне, пожалуйста, я не знаю, как я сюда попал, что я здесь делаю. Честно говоря, я не знаю, кто я такой. И что мне теперь делать.
Он осматривает меня с ног до головы, и я понимаю, что в его мироощущении что-то нарушается. С одной стороны, я прилично выгляжу, совсем трезв и вроде как адекватен. С другой — говорю просто нелепейшую чушь, на которую он не знает, как реагировать. Тогда я добавляю:
— Возможно, меня ограбили.
В его глазах появляется интерес, он ещё раз окидывает меня взглядом, видимо, чтобы разглядеть возможные повреждения на моей голове – это бы легко объяснило то, что я несу какую-то чушь, разворачивается и заходит в дверцу в глубине своего «вольера», на ходу крикнув мне «ждите». Через какое-то время он подходит к решетчатым дверям, открывает их и знаком приглашает меня внутрь таинственных помещений. Мы проходим комнаты с двухъярусными кроватями, затем подобие маленькой кухни и попадаем в «кабинет», в котором есть только письменный стол и два стула. Я сажусь на стул и испытующе смотрю на него. Он достаёт какие-то бумаги, ручку и так же важно спрашивает:
— Имя?
— Я же говорю, я не знаю.
— А документы у вас есть?
— Нет.
— Ключи от квартиры, кредитные карты, что-нибудь ещё?
— Нет, я уже искал, ничего нет.
Я с отчаянием смотрю на него. Он задумчиво сидит, глядя на меня, потом прячет бумагу в стол и встаёт.
— У меня есть зеркало! – цепляясь за последний аргумент говорю я.
— Что?
— Зеркало. Карманное зеркало. Там имя, слова. Я судорожно роюсь в кармане, достаю зеркальце, открыю и передаю ему.
— Понятно.
Он возвращает мне зеркало. Затем копается в столе, достаёт какой-то лист с напечатанными на нём телефонами и адресами, выписывает из него что-то на клочок бумаги, протягивает мне и говорит: «Вот адрес поликлиники района, попробуйте туда сходить, вдруг они найдут вашу карту, может вы к ним обращались».
— Как? Я даже имени своего не помню. Адрес не знаю. Может я вообще не отсюда?
— Да, действительно. Он молчит. – Могу предложить только два варианта. Но вам они не понравятся.
Через час мы поняли, что отпечатки пальцев я только что сдавал впервые – данных в базе полиции по ним не нашлось. Господин полицейский становился всё более задумчив, а меня всё больше охватывало отчаяние. Я чувствовал беспомощность. В данной ситуации оказаться преступником, находящимся в базе, мне было бы намного приятнее, чем быть «человеком из ниоткуда», каким я сейчас являлся. Оставался только один вариант, и он мне действительно не понравился – мы собрались и поехали в стационар больницы, чтобы обследовать меня на предмет скрытых травм и повреждений и попробовать узнать, куда делась моя память.
По пути в стационар я размышлял, словно перебирая библиотечные карточки в картотеке своей памяти. Я помню все названия предметов, названия вещей, чувств и эмоций, цвета. Пожалуй, я помню даже этот город, улицы, всё кажется невероятно знакомым. Но едва мои мысли касаются моей личности, наступает пустота. Есть ли у меня дом? Где он расположен? Что я ел на завтрак? Почему я оказался на улице? Чем я занимался все эти годы? Есть ли у меня жена, дети, близкие? Может быть они ищут меня?
Моё эго злилось и сопротивлялась реальности. Физически же я покорно следовал всем указаниям, которые мне давали – разделся и дал себя осмотреть, в который раз отвечал на вопросы о том, кто я и откуда, когда появились «симптомы», «что я помню из последних событий». Молодой врач хмурился и записывал что-то в медицинскую карту, новую и девственную, словно альпийские луга. С пометкой «не установлено» в месте, где у нормальных пациентов были написаны фамилия и инициалы.
Потом я сидел в коридоре напротив кабинета и рассматривал проходящих мимо людей. Их лица были озабочены — кто-то придерживал травмированную руку, у кого-то сочилась кровь. Все они имели несчастные и озабоченные лица, а я думал о том, какие они счастливые люди – ведь их раны залечат и на этом все неприятности для них закончатся. А потом они пойдут домой. И их жизнь снова станет понятной и определённой. Меня же затягивала неизвестность. И чем дольше она продолжалась, тем грустнее становилось, ведь существовала вероятность, что я вообще никогда не вспомню ничего, что мне сейчас так важно.
По коридору шёл среднего роста парень в очках с бородой и усами. Он оживлённо разговаривал с невидимым Коляном:
— Да, Колян, типичная зачуханная больница –травмпункт, нашёл случайно – просто проезжал мимо. Пфайзеру понравится, снимем отличный видос — каких у них ещё не было. Вот эти унылые стены, люди, а потом появляется их голубая таблетка и мир меняется. Да-да, я думаю с двух камер, только на общие планы, остальное доснимем на зелёнке. Мужика только надо типичного, ничем не примечательного.
Бородач встал напротив меня, безучастно глядя на моё лицо и продолжая разговор. Потом пошёл дальше, не обращая больше на меня внимания.
— Ничем не примечательного такого высокого мужика в каком–нибудь стандартном плаще, брюках и рубашке. Да, пусть Лёха поищет среди актёров. Да-да самого обычного, не надо известных лиц, это не та тема, чтобы селебрити снимать.
Я смотрел вслед удаляющемуся бородачу. Мне ведь не показалось – меня только что назвали обычным, ничем не примечательным мужиком? Списали образ. Ндааа…
Молодая медсестра привела и посадила рядом со мной пожилого мужчину. Он держал пакет с охлаждающей массой у правой брови. На его лице были кровоподтёки. Несколько раз он недоверчиво взглянул на меня, пытаясь понять – пациент я или ожидающий. Потом, видимо, решил, что я достаточно благонадёжный, скучаю и со мной вполне можно побеседовать, скоротать время:
— Вот, пожалуйста, какая нынче молодежь пошла, — начал он осторожно.
Я повернул к нему голову, скорее из вежливости. Он же, вероятно решив, что это знак к продолжению разговора, снова затянул:
— Ехал в метро к окулисту в госпиталь, никого не трогал, а мерзавец залепил мне в глаз. Как бы теперь не ослепнуть окончательно. А ведь я ветеран войны, председатель ветеранского комитета, у меня активная общественная деятельность! А он – раз! И в глаз.
— Что, прямо ни с того, ни с сего?
— Нуууу. Он сразу как-то осел и сгорбился. Пробормотал чуть слышно: «Не то чтобы…».
Я не стал дослушивать. Как-то внезапно понял, что уже несколько часов занимаюсь тем, что не приносит абсолютно никакого результата. Мне хотелось умыться и выпить кофе, выйти на воздух. Ещё я был в бешенстве – мне ни при каких обстоятельствах не хотелось быть «типичным» и «ничем не примечательным мужиком».
Пристально вглядываясь в своё отражение, я стоял в больничном туалете. Отражение меня раздражало, но я не мог оторвать взгляда от своего лица, пытаясь понять – кто этот незнакомец, так зло смотрящий на меня из зеркала. Потом я умылся и не спеша вернулся в унылый коридор. Старика уже не было, наверно его повели на процедуры или осмотр.
— Вот и чудесно, подумал я, светские беседы мне сейчас некстати.
Бородач снова показался в коридоре. Он шёл и задумчиво смотрел в свой телефон в ярко-синем чехле, похожем на деталь лего. Вдруг, поравнявшись со мной, он сказал:
— Вить, а ты тут как оказался?
Я в недоумении уставился на него, непроизвольно мотнув головой в стороны, чтобы убедиться, что он обращается ко мне.
— Ты на футбол сегодня приедешь? — продолжал он.
По моей коже побежали мурашки, в горле перехватило, я прокашлялся и дрогнувшим голосом спросил:
— Мы знакомы?
На его лице на мгновение промелькнула ухмылка, потом он, улыбаясь сквозь бороду, вкрадчивым голосом ответил:
— Ты сейчас решил пошутить так, да? Или это твои психи тебя доконали? Хорош шутить, мне надо ехать, я и так задержался тут дольше обычного – сегодняшний массаж был особенно хорош, два часа блаженства, у меня даже ноги онемели в какой-то момент. Тебя подбросить куда-нибудь?
Я вскочил со скамейки, кивнул и двинулся за ним по коридору, судорожно соображая, как мне себя вести с этим человеком и что это всё значит. А он уверенно шёл вперёд, направляясь к выходу. В дверях мы столкнулись с уже знакомым мне стариком. Он важно вышагивал у входа, уже без пакета у бровей и с совершенно здоровым видом, словно и не было никаких повреждений лица ещё минут 10 назад. Я удивлённо уставился на него, потом пробормотал «до свидания», а он, смотря сквозь меня, даже не кивнул на прощание, будто никогда меня до этого не видел. Мой знакомый тем временем подошёл на улице к новенькому форду и разблокировал двери. Мы молча сели в машину, он завёл её и повернул ко мне голову.
— Ты домой? Я могу подбросить тебя до Таганки или, например, до Третьяковки, а дальше ты сам на метро, ок?
Я кивнул, не глядя на него.
— Что-то ты сегодня молчаливый, что-то случилось? Что ты вообще делал в этой больнице? У тебя всё в порядке?
— Вообще-то нет.
— В смысле?
Я набрал воздуха в лёгкие и медленно, растягивая слова, ответил:
— Дело в том, что я только что узнал, что меня зовут Виктор. От тебя.
Он усмехнулся и заулыбался. Потом вдруг повернулся ко мне, улыбка сошла с его лица. И он стал пристально всматриваться в мои глаза, пытаясь понять, не разыгрываю ли я его. Затем он спросил с тревогой:
— Ты ведь сейчас не шутишь, да?
— Да.
— Таак. Хорошо, давай так. Ты мне сейчас расскажешь, что произошло и почему ты сам не в себе. Как можно подробнее. И начни, пожалуй, вот с этого «я только что узнал».
— Да, конечно. Я вздохнул и закрыл глаза. — Началось всё с того, что я оказался на улице, вот в этом виде. И совершенно не понимая, кто я такой и что здесь делаю…
Через полчаса, внимательно меня выслушав, Василий (а именно так звали моего случайно нашедшегося знакомого) отменил все свои планы и вёз меня в мой, по его словам, дом. Опять же по его словам, жил я в Подмосковье. Каждую пятницу, при любой погоде, мы собирались на открытой площадке и играли в футбол с группой друзей и знакомых. Оттуда Василий и знал меня – я был завсегдатаем этих игр. Ещё он сказал, что я работаю психиатром в московской клинике. И я не женат. Это всё, что он знал обо мне — я был всего лишь знакомым его знакомого.
— Забавно, — сказал он, разглядывая зеркало – знаю я одну Беатрис, но она – плюшевая овца и вряд ли ты ищешь именно её. Он улыбнулся и взглянул на меня.
— Кто-то даёт имена плюшевым овцам? Ребёнок наверно?
— Нет, это мой друг, точнее подруга, моя душа, даже не знаю, как точнее. Её зовут Анна. И знаешь, может ты прав, она как ребёнок — в ней столько всего детского, открытого, наивного, искреннего. И в то же время, она взрослая, мудрая и вдумчивая. Всё в ней смешалось и перемешалось необычным образом. И это – лучшая смесь из всех, что я видел. Лучшая из всех, что бывает… ладно, неважно, что это я.
Я сразу узнал огромный, новый кирпичный дом, стоявший несколько на отшибе городка. Не то чтобы я его вспомнил, просто увидев этот дом, я точно знал – здесь я живу. В квартиру попасть оказалось сложнее – Василий совершил невероятное, найдя внезапно наступившим поздним вечером слесаря с необычным польским именем – Ежи Новак, который выпиливал замок в двери. Дверь в свою квартиру я тоже сразу узнал. К счастью, мои соседи не сильно волновались, услышав шум дрели в тамбуре. Они лишь выглядывали из квартир, видели меня, быстро здоровались и закрывали двери.
Вася изучил внимательным взглядом моё жилище, положил на журнальный стол пять тысяч рублей, написал свой телефон на листке бумаги и сказал, что заедет завтра днём, если я не позвоню и не сообщу ему, что у меня всё в порядке.
Едва за моим старым-новым знакомым закрылась дверь, я начал своё оживлённое и поспешное обследование квартиры. Я действительно жил один – это подтвердило полное отсутствие посторонних вещей в большом шкафу прихожей, одна зубная щётка на полке в ванной и очевидно холостяцкий, немного запущенный, вид жилища. На кухонном подоконнике я нашёл увядшие растения, кипу журналов по медицине и психологии на прикроватной тумбе.
В большом комоде гостиной-спальни в хаотичном порядке лежали документы, действительно подтверждающие, что я практикующий психиатр – мой диплом медицинского института, несколько сертификатов о прослушанных мной курсах по психиатрии в МГУ, очень ветхая амбарная книга с какими-то записями от руки, с диагнозами и анамнезами. Вероятно, из ординатуры или чего-то типа того. Я написал несколько слов на последних её страницах и сверил почерк – он совпал. Понятно, значит это я писал когда-то эти заметки. Пролистав их, я нашёл множество известных мне слов и терминов, это меня несколько успокоило – по крайней мере, у меня есть профессия. Кажется, в моей голове есть множество знаний по психологии и психиатрии, но пока мне сложно их достать оттуда.
В этом же ящике я нашёл читательский билет Государственной научно-технической библиотеки, пару пропусков в медицинские учреждения Москвы. На всех документах значилось одно и то же имя – Нилин Виктор Николаевич. Потом обнаружился паспорт. Он был в ужасном состоянии, я едва узнал себя на выцветшей фотографии. Судя по дате рождения, указанной в нём, мне 37 лет. Странно, выгляжу я несколько старше. На странице с пропиской меня ждал неприятный сюрприз – огромная кофейная клякса, из-за которой чернила из штампа потекли и разобрать адрес я так и не смог. Страницы с информацией о браке и детях были пусты. Почему-то я облегчённо вздохнул. Хотя, конечно, мне было бы проще вернуть себе мою жизнь, если бы нашлись люди, которые знают меня уже какое-то время.
Например, если бы у меня была жена. Я сунул паспорт в карман плаща и присел на край кровати. С противоположного от меня края лежал простенький мобильный телефон.
Я принялся листать адресную книгу и не нашёл никаких особенных контактов – ни что-нибудь типа «брат», «отец» или «любимая», ни должностей или каких-нибудь специальных обозначений, какие обычно даются знакомым людям, ни людей с моей фамилией. Засунув мобильник в плащ к паспорту и зеркалу, я задумчиво сидел на краю кровати. Усталость накатила на меня внезапно и тяжело, словно грозовая туча. Еле дойдя до ванной, я быстро почистил зубы, разделся и лёг в холодную постель, твёрдо решив с утра продолжить осмотр квартиры и наконец разобраться, что же со мной произошло…
Девушка вышла из дома, подняла воротник плаща – ветер нещадно бил в лицо, будто пытаясь сильнее задеть. А то и схватить и понести подальше из этого серого города. В воздухе кружила мелкая пыль, в лицо летели грязные листья. Он переступала жёсткими ногами, чётко отбивая пятками каждый шаг. И ей самой начало казаться, будто ниже пояса у неё кувалды, которые дробят асфальт с каждым движением. «Как будто бурят нефть», — ухмыльнулась она.
Тучи сгущались, она следил за ними, изредка поднимая голову вверх.
Наконец, дошла до места, ради которого вышла из дома – впереди показалось серое мрачное здание.
Она быстро прошла вглубь здания, не обращая внимания на толпящихся у стойки регистрации людей, пока не дошла до нужного ей кабинета. Дверь в кабинет была открыта. Сидя за столом, и положив голову на руки, лежащие на столе, спал мужчина. Она оглядела его спящую фигуру и заговорила: «Здравствуйте, Виктор. Я пришла, чтобы напомнить вам – у вас есть всего десять дней. Десять! А потом я уже буду не в силах вам помочь. Вы должны найти ту, что вы ищете. Или всё пропало». Потом она развернулась и резко зашагала к выходу. Остановившись в дверях, ещё раз обернулась и повторила сухим голосом: «Десять, Виктор. И время уже идёт, первый день закончился». Она сделала движение рукой в воздухе, будто что-то отрубала, повернулась к двери, вышла и зашагала прочь.
День 2.
Я проснулся от ужаса. Быстро и тяжело дыша открыл глаза. Всё моё тело покрывала испарина, волосы на голове намокли. Солнечный свет прорывался сквозь шторы на окнах, и когда я сел на кровати, неприятно ударил мне в глаза. Чёрт, приснится же такая хренотень, вроде ничего особенного, а жутко до сих пор. Это просто сон, но отчего мне было так жутко?
Невыносимо сильно захотелось умыться. Я плескал воду в лицо нескончаемо долго, словно, казалось, что ещё чуть—чуть и я смою кошмар своего непонятного сна. Отражение в зеркале всё так же оставалось незнакомым мне. Это начинало уже раздражать – кто этот длинный худощавый мужик с высокими скулами и уставшими глазами, смотревший на меня из глубины зеркальной поверхности? Словно повидавшая жизнь побитая собака, грустная и печальная. Сколько нужно времени, чтобы я вспомнил всё, что сейчас узнаю лишь смотря на это, приближаясь к предметам или людям? Я ещё раз взглянул в отражение и решил, что надо пытаться дальше порыться в вещах и собрать по крупицам мою личность, вернуть себе себя. И тут я услышал слабый звонок. Из плаща раздавался слабый писк допотопных динамиков моего телефона. «Наверно Василий» — промелькнуло в голове, но на экране высветилось «Жонка». Ей—богу, вчера в списке контактов не было такой записи.
— Алло, — мой голос предательски дрогнул, я кашлянул и попытался сказать более уверенно, — Я вас слушаю!
— Вить, ты что, с бодуна?
— Неет, — вкрадчиво проговорил я.
— Слушай, я соскучилась, оставила детей у мамы и решила приехать к тебе на выходные. Ты же там наверно совсем одичал, никуда не ходишь, ничего не видишь, отпуск почти закончился, а ты толком и не отдохнул, всё в своих думах и пациентах. В общем, встречай меня на Курском через час, пойдём в город, в люди. И никаких оправданий, я тебя жду. Да?
— Да.
В трубке раздались гудки.
Я одевался и думал о происходящем. Чертовщина. Затмение. Апокалипсис. Я не знаю, как назвать то, что сейчас произошло. Я сел на край дивана в гостиной и несколько минут пребывал в мыслительном трансе. Если «жонка» — это жена, то…То что? «Оставила детей у мамы». Её детей? Наших? Это моих что ли детей? У меня есть дети? У меня? А как же вчера? А…
Всё ясно, сомнений быть не может, я — псих. Налицо душевное расстройство: провалы в памяти, неадекватное поведение, галлюцинации. Особенно галлюцинации. Прямо как у Эдгара Алана По. Инстинктивно я потянулся к сигаретам в кармане. Я курю? Похоже на то, память потеряна, а рефлексы работают. Но сигарет не было, зато был паспорт. Я снова открыл его и долистал до четырнадцатой страницы. На ней красовался не очень свежий, но достаточно четкий штамп. «Зарегистрирован брак с Елизаветой Владимировной Разумовской 11 ноября 2009 года». В графе страницы «дети» я увидел два имени – Максим Викторович Нилин 2010 года рождения и Михаил Викторович Нилин – 2012го.
Трубка снова зазвонила в кармане.
— Вить, я тебя знаю, ты там копаешься и не выходишь. А я тебя жду! Ты готов?
— Дада, Елизавета, я уже выхожу.
— Нет, ну ей—Богу, ты там совсем странный стал, тебе определённо нужно развеяться. А то ты меня скоро и по имени—отчеству начнёшь называть. Жду тебя у палатки с газетами на вокзале. Поспеши! На полке рядом с дверью лежали новые ключи, я закрыл дверь и вышел из дома.
В электричке было полно народу – только что закончился часовой перерыв, и все, кто желали попасть из Подмосковья в Москву ринулись в недра вагона, заполненного до отказа. Начал накрапывать дождь. Несколько минут я просто смотрел в окно, забившись в угол сиденья, потом вспомнил про Василий и достал мобильный. В списке контактов его не оказалось. Тогда я откопал в своём кармане листок, который он сунул мне вчера, набрал номер и стал вслушиваться в длинные гудки.
— Да, аллё. Ответил мне нехотя Васин голос.
— Привет, Вася, это Виктор.
— Даа? –вопросительно протянул Василий.
— Это я, вчера ты подвёз меня до дома. Я был немного не в себе. Я хотел сказать тебе, что..
— Виктор? Вчера? Сомневаюсь. Я сейчас не очень понимаю, кто вы, не могу припомнить ни одного знакомого мне Виктора, наверно мы вам снимали какой-нибудь ролик или передачу. Впрочем, неважно, я со вчерашнего вечера нахожусь за городом, в Мышкине, у меня что-то вроде мини—отпуска с лю… Одним словом, если вы хотите встретиться и обсудить производство видеороликов, то я вернусь в воскресение вечером, мы можем созвониться и договориться о встрече в понедельник, я буду доступен в любое время. Хорошо?
В моих ушах застучало, а в глазах потемнело. Мысли судорожно забились о черепную коробку.
— Василий, ответьте мне на один вопрос. Вы знаете, кто такая Беатрис?
— Беатрис? Хмм, это что-то французское? Название компании, для которой мы делали видео?
— Нет.
— Это всё очень интересно, но я действительно сейчас очень занят, давайте в понедельник, Виктор, вы не против?
— Да, в понедельник. Хорошо. До свидания, Василий.
— Отлично, хорошего вам дня, Виктор.
Я смотрел на проносящиеся мимо деревья, рельсы на соседнем пути. В голове застучало сильнее.
Не надо впадать в панику, всё нормально, может быть я переутомлён. Навязчивые мысли и провалы в памяти сейчас не редкость – дикий ритм жизни и информационное поле поглощают нас. К тому же, возможно, я – алкоголик, и это всё – последствия моей пагубной привычки. Я посмотрел на тыльную сторону своей ладони, подняв руку перед собой. Длинные пальцы руки немного дрожали. Да, всё верно, я просто немного не в себе. Это проходит. По—крайней мере, два дня я не пью, а это значит, что скоро наступит ремиссия, меня отпустит, и я вернусь к нормальной жизни. Но Василий, не могло же мне это привидеться, как-то же я попал домой. Я вписал номер Васи в телефонную записную книжку и продолжил наблюдать за проносящимися мимо пейзажами. Сейчас я встречусь с Лизой, она прольёт свет на моё состояние. Всё прояснится, память вернётся. Подумать только, у меня есть жена, она где-то близко, ждёт меня. Жаль, что вместе со штампом в паспорте не вклеивают фотографию супруга, мне помогло бы это – не представляю сейчас, кого я увижу и узнаю ли я её.
Газетный киоск оказался в десяти метрах от выхода со станции. У него кружилось множество людей, но я сразу увидел и узнал миловидную невысокую блондинку, которая в задумчивости вертела в руках телефон и ожидающе смотрела на выходящих с перрона людей. Ещё издалека, увидев меня, она заулыбалась и помахала мне рукой. «Отличный выбор, Виктор», — подумал я и улыбнулся в мыслях сам себе – «Кажется, жизнь налаживается». Я подошёл к ней, собираясь с мыслями, и радостно заулыбался, когда она обняла меня.
— Ты голоден? Я ужасно проголодалась, пока тебя ждала. Но мне хочется поскорее уйти с вокзальной площади. И у меня появилась идея – поехали в Парк Горького. Сегодня не очень тепло и солнечно, но мне там нравится в любую погоду. Давай погуляем и съедим там что-нибудь вкусное? Как тебе идея?
— Да, пожалуй, поехали, метро же там?
Я узнавал эту местность, не вспоминал, а именно узнавал, будто я бывал тут тысячу раз, всё было так знакомо. Просто я не помнил, когда тут был в последний раз и откуда я знал, что за тем или иным поворотом будет то, что мне нужно. «Инстинктивное поведение», — так это, кажется, называется у животных. Я молча шёл к метро, слушая, как Лиза рассказывает про мальчиков, об их проделках и открытиях, которых так много в детском возрасте в загородной жизни.
— Миша вчера впервые увидел живую козу. Долго рассматривал её. И спросил у бабушки, которая доила животное, больно ли козе, когда её так сильно дёргают за живот… Представляешь, он спросил у мамы: «Бабушка, а животные – это роботы? Почему они не говорят и не плачут, если им больно?». Я сначала смеялась, а потом и сама призадумалась – а вдруг он прав и все наши домыслы о том, что звери что-то чувствуют, думают и переживают – это только наши фантазии? Где уверенность, что они не механизмы, пусть и «природно—сделанные», наделённые лишь сложно—изучаемой нами программой? Откуда мы знаем, что они разумны и способны принимать решения, пусть и касающиеся всего лишь их «бытовой» жизни – где пожевать траву, куда пойти на поле, с кем размножиться? Что ты думаешь на этот счёт?
— Не знаю, это было бы слишком …просто. И потом, есть масса научных исследований, которые подтверждают, что животные обладают и логикой, и сочувствием, сопереживанием, другими «человеческими качествами». Я не рассказывал тебе про книгу Маркова «Эволюция человека»? Там ведь даже описываются эксперименты, которые чётко доказывают, что даже речные раки обладают логикой.
— Но ведь точной уверенности нет, так? Люди только предполагают, что то, что они видят – это логика?
— Ну, эти предположения подтверждаются информацией, которая считывается приборами, улавливающими импульсы из мозга рака. А так, как ты рассуждаешь, то и про людей нельзя сказать, что мы – всего лишь не запрограммированные субстанции. Я, например, не знаю, как в твоей голове образовываются мысли. Не программа ли это, изначально заложенная в тебе. И испытываешь ли ты какие-либо чувства, делая те или иные вещи.
— Отлично, мы так с тобой договоримся до того, что я – терминатор и лишь имитирую человеческое поведение, — она рассмеялась.
Она продолжала болтать о детях, пока мы ехали до нужной станции. Я не решался заговорить с ней о недавних происшествиях. В какой то момент я решил, что пусть всё идёт так, как идёт, я не буду пугать её своими «затмениями». По—крайней мере, сейчас, пока мы так мило общаемся. Возможно, всё произойдёт естественным путём – она будет постепенно, сама того не осознавая, «вводить меня в курс дел», рассказывая какие-то мелочи из нашей совместной жизни. Или моя память вернётся сама, в какой то прекрасный момент. Это было бы просто великолепно – от такой возможности я заулыбался и расслабился ещё больше. В любом случае, мне нравится, что всё происходит именно так. Вот только разговор с Василием немного огорчил. Надо будет позвонить ему завтра и договориться о встрече – хотя бы деньги отдать, которые он мне так легко и бескорыстно оставил вчера.
В Парке Горького была масса народа – всё—таки выходной, хоть и не в очень погожий денёк. Семейки с детьми и парочки ходили и сидели повсюду – в маленьких уютных чайных, на скамейках у набережной, в шезлонгах, заботливо выставленных работниками парка на газонах под слабыми солнечными лучами. Мы шли по широкой дорожке вдоль реки и глазели на те действа, которые проходили в здесь. Три «арены» — зала под открытым небом с занимающимися йогой и другими физическими упражнениями девушками в одинаковых майках, площадка для танцев, с весёлыми бодрыми стариками и молодыми парами, витринами с мороженым в одинаковых обёртках. Дожёвывая сэндвич, Лиза не переставая тараторила о детях и своих впечатлениях о загородной жизни – мы в первый раз сняли дачу за городом, чтобы малышам было где погулять и отдохнуть летом. И эта дачная жизнь так затянула моё семейство, что летние каникулы продлились уже до самой середины осени – благо до школы старшего было ещё очень далеко, а Лизина работа могла протекать из любой точки страны – достаточно только ноутбука, подключенного к сети.
Постепенно, болтая о разных вещах, мы дошли до Нескучного сада. С мороженым в руках уселись на одну из скамеек парка и продолжили разговаривать. Я подумал, что всё ещё ни на шаг не продвинулся в понимании, кто я такой и что составляет мою жизнь вне семьи. Тем более – свет не пролился и на моё вчерашнее приключение. «Не хотелось бы завтра снова оказаться в незнакомом районе города, без вещей, документов и понимания, кто я такой, — подумал я, — пожалуй, надо узнать что-нибудь ещё у Лизы, не хотелось бы потерять свою «вновь обретённую» семью – мне определённо нравится то, что оказывается моей жизнью. Попробуем «танцевать от печки», — решил я.
— Лиза, а тебе что-нибудь говорит имя «Беатрис»?
— Беатрис? Хммм. Кто это такая? Актриса? – Лиза нахмурила брови , — это что, причина твоего молчания в последние дни и странного поведения сейчас?
— Странного? Ты заметила странность?
— Конечно, мы уже тысячу лет не разговаривали с тобой так весело и интересно как сегодня. Раньше ты только и говорил, что о своих пациентах и их «тяжёлых случаях», целыми днями рассказывал истории из практики.
— Прямо Оливер Сакс какой-то!
— Кто?
— Это такой практикующий нейропсихолог, пишущий книги о своих пациентах. Очень интересно. Например, одна из самых известных историй – про то, как мужчина принял жену за шляпу. И это не шутка и не аллегория. Впрочем, неважно, прости, я был не в себе всё это время..
— Конечно не в себе, я просто с ума сходила от твоих просиживаний за книгами по медицине и психологии. В какой то момент мне показалось, что дети перестанут узнавать тебя в лицо и смогут «опознать» папу только по затылку, который они видят торчащим все вечера и ночи за кухонным столом даже в выходные. Так, ну ка расскажи мне про эту Беатрис! Мне что, пора подавать на развод? Это интрижка или ты влюблён?
— Да нет. Ну то есть я не знаю, просто я нашёл в кармане вот это. Может это твоё?
Я достал зеркальце из кармана и протянул его Лизе, случайно капнув растаявшим эскимо на овальную поверхность.
— Так, посмотрим ка. Нет, это не моё зеркало, я вообще не любитель зеркал. Ты ведь знаешь, что вопреки поверьям, что женщина не может жить без зеркал, мужчины смотрятся в них гораздо чаще, чем мы?
— Правда? Вот не знал. Наверно потому, что для женщины зеркалом может служить любая отражающая поверхность – витрины магазинов, глянцевые поверхности автомобиля и даже очки собеседника. А что ты думаешь про эти слова, нацарапанные на нём?
— Зеркала, Беатрис, о боже, вот имя разлучницы! Звезда. Ничего не приходит в голову, разве что тебе надо искать компанию по производству зеркал. Или отражение Беатрис в зеркале. И эта Беатрис – какая—нибудь звезда. Ну я же говорю – актриса. Похоже, ты словно подросток увлёкся и зафанател от какой-нибудь французской актрисульки.
— Нет, всё не так, я тебе клянусь, — я задумчиво вертел в руках зеркало, — может быть ты знаешь Василия? Это такой бородатый и усатый молодой человек?
— Василия. Хммм. Знала я одного Василия. Точнее, Василия Васильевича, усатого. Но он вовсе не молодой. Преподавал в моём институте, когда я училась в аспирантуре. Кажется, что-то связанное с математикой и программированием. Слава о нём была на весь ВУЗ и даже за его пределами – такой честный, принципиальный и очень суровый преподаватель. Лодыри выли от его пар, а самые отпетые отличники трепетали перед сессией, едва слыша его имя. Но ему, кажется, уже тогда было лет 50. А было это лет восемь назад, мы тогда с тобой только начали встречаться. Слушай, мне надо в туалет. Кажется он в той стороне, недалеко отсюда. Ты посидишь здесь, я быстро?
— Да, конечно, сходить с тобой?
— Будешь меня сторожить перед входом? Да нет, не надо, я скоро вернусь, заодно выкину обёртки от мороженого.
Она быстро пошла от скамейки, где я остался, всё больше и больше погружаясь в свои мысли. Я снова открыл зеркало и уставился на нацарапанную надпись. Что значат эти слова? И вообще, значат ли они что-то? В любом случае, это – единственная вещь, которая оказалась у меня вчера. Единственная и последняя, которая могла пролить свет на то, что произошло накануне. Я чувствовал это, всё ещё пристально всматриваясь в непонятные мне слова.
Прошло уже достаточно времени, а Лиза всё не возвращалась. Я забеспокоился, но решил ещё немного подождать – в конце концов, женщины не отличаются быстротой, когда дело касается наведения порядка на их прелестных головах и лице.
Через пятнадцать минут ожидания без особых мыслей и событий я встал со скамейки и зашагал по дорожке, которой уже почти полчаса назад ушла моя жена. У домика с кабинками было безлюдно, внутри женского отделения горел свет, но было тихо. Я подошёл к самоё двери и тихо позвал: «Лиза, ты тут?». Никто не откликнулся. «Лиза, у тебя всё в порядке? Я жду тебя уже полчаса. Ты здесь?». Я вспомнил, что вообще то у меня есть мобильный телефон и я могу позвонить ей. Нашёл в списке контактов её номер, набрал и услышал длинные гудки. Оторвал трубку от уха и прислушался – не доносится ли звук звонка из туалета. Но было тихо. Трубку никто не брал, а длинные гудки сменились на стандартную запись автоответчика голосовых сообщений. Я сбросил вызов и нажал на набор номера ещё раз. И снова длинные гудки. Потом трубку сняли.
— Лиза, господи, как ты меня напугала, я же полчаса уже тебя жду, куда ты пропала?
В трубке послышался сдавленный злой голос жены:
— Ты совсем допился, мерзкий алкаш? Какого чёрта ты звонишь мне сейчас? Тебе в прошлый раз было мало? Я три дня потом пила валерьянку.
— О чём ты говоришь, Лиза? Я жду тебя тут, в парке, у туалетов.
— Каком нахрен парке? Ты что, и правда допился до невменяемости? Я на даче, с детьми, и не желаю тебя ни видеть, ни слышать. Отправляйся к своей толстожопой медсестре, она согреет тебя, а наше с тобой общение закончилось. И я буду настаивать в суде при разводе, чтобы ты нас с детьми за километр! Иначе я приеду на твою работу и устрою такой скандал, после которого тебя оттуда выпрут в момент. Впрочем, может ты именно этого и добиваешься – тогда ничто не будет тебе больше мешать пить, общаться с этой похотливой девкой и обсуждать твоих психов, с которыми тебе явно было приятнее, чем со мной и детьми. Как иначе объяснить то, что ты сошёл с ума и притащил эту девку прямо в наш дом, на нашу кровать. Боже, мама, уйди в дом, я сама с ним поговорю. Он опять не в себе и названивает с каким—то бредом.
— Лиза, происходит что-то ужасное, это длится уже второй день, я хочу рассказать тебе всё подробно, мне кажется, что я действительно сошёл с ума.
— И слышать не желаю. Запомни, чем чаще ты будешь донимать меня и нести этот бред, тем больше я буду рассказывать о тебе судье и коллегам. Оставь, наконец, меня уже в покое! Ты слышишь?
Последние слова она уже буквально кричала в трубку. Впрочем, сразу после них я услышал короткие гудки. А позвонив ещё раз, услышал, что аппарат абонента выключен.
Всё. Всё пошло прахом. Я действительно невменяем. Как такое вообще может быть? Но я же действительно в парке, вот даже, как то же я сюда попал? И попал вместе с ней, вот валяются в переполненной урне обёртки от нашего мороженого. Хотя, конечно, это могут быть чьи угодно бумажки, в этом парке всё мороженое продаётся завёрнутым только в такие бумажки. Мне захотелось взвыть. Всё шло кувырком. Всё путалось и запутывалось ещё больше, с каждой минутой. И я не мог отследить логику событий и происшествий. Однозначно, я сошёл с ума. Начало темнеть, и я побрёл по дороге к выходу из парка. Увидев крутой склон с обрывом, я остановился на его краю. Интересно, сломаю ли я шею, кинувшись вниз? Возможно, меня парализует. Не будет ли это лучшим решением в сложившейся ситуации? Сумасшедший парализованный инвалид – может физический ступор остановит безумные пляски моего мозга? Может только так я смогу обрести какое-то равновесие и стабильность в происходящей цепочке событий? Но я всё—таки мужчина. Меня с детства учили быть сильным, не паниковать и скрывать свои эмоции. Хватит ли мне сил справиться с тем, во что я погрузился? Я побрёл к выходу и зашагал по Ленинскому проспекту в направлении метро. «Хотя бы город остаётся прежним, — думал я. С силой я ущипнул себя за предплечье, потом ещё раз, ещё сильнее. Я усмехнулся, — все известные способы возвращения к реальности я осуществил – кажется я не сплю. Мдаа. Пожалуй, это – худшая новость за сегодняшний день.
В электричке снова было множество людей. Субботний вечер – оживлённое время, люди возвращались с прогулок по городу, из магазинов и гостей. В вагоне было много уставших, переполненных испытанными за день эмоциями, но по-своему счастливых людей. Кто—то из них был чуть пьян, кто—то чуть влюблён и чуть взволнован. И только я ехал в своём личном трауре – недоумении, усталости и моральном истощении. Кроме того, только сейчас я понял, что за двое суток я почти не ел. Небольшой сэндвич и мороженое не в счёт. Все магазины по пути к дому были уже закрыты. Не живёшь как другие, не стоило и начинать. Я поплёлся в квартиру. Ключ к замку не подошёл. Уже ничему не удивляясь, я спустился вниз ко входу в подъезд, чтобы найти вчерашнего слесаря, судорожно обдумывая, как объяснить ему, что за сутки я второй раз прошу взломать и сменить замок в двери в собственную же квартиру. Чуть поодаль от входа, приглядевшись, я увидел теннисный стол, импровизированный стол и стулья. Там, громко разговаривая, заседали три человека. Один из них напомнил мне вчерашнего «специалиста», орудовавшего над моей дверью. Я подошёл ближе.
— О, Виктор, ты откуда это такой нарядный? К отцу в город что ли ездил? – сказал слесарь, радостно мне улыбаясь, — будешь маленькую за встречу? Он протянул мне тут же откуда то взявшуюся рюмку с прозрачной жидкостью.
— Нет, спасибо, у меня там дверь не открывается, — начал я.
— А что, Лизка что ли опять тебя вышвырнула?
— Она на даче с детьми.
— Умотала на дачу без своего пана в придачу, да? – он громко и отрывисто захохотал.
— Я ключи потерял снова.
— А, ну это не страшно, сейчас мы решим это небольшое недоразумение, подожди только, — сказал он, торопливо вливая в себя жидкость из рюмки, которую он только что протягивал мне, — это мы умеем, это мы быстро, ломать не строить, да?
— Да.
— Ты не весёлый какой то сегодня, после вчерашнего болеешь?
— Да, кажется болею.
— А, ну дело бывалое, я же тебе говорю – на, полечись.
— Спасибо, но лучше не надо, в меня не влезет.
— Пока не выпьешь, дверь не открою. Только одну, ишь, сахарная голова.
«Действительно, а что это я? Хуже, чем есть уже точно не будет», — я взял рюмку из его руки и выпил её залпом.
— Вот, молодец, только угощения к напитку у нас нет. Но водочка хорошая, чистенькая, должна хорошо войти. Возьми—ка ещё одну.
В квартиру с паном Новаком мы попали только под раннее утро. Еле стоя на ногах, я ввалился за порог, уже почти не различая ничего вокруг. Но даже в таком состоянии, я обратил внимание, что вся мебель из квартиры пропала. Не было никаких диванов, комодов, шкафов, не было коврика в прихожей и кухонного гарнитура на кухне. Не было ничего, кроме старого рваного матраса на полу комнаты, табуретки на кухне, да пары початых банок из-под тушёнки на кухне, внутри красовалась целая армия сигаретных бычков. Петрович помог мне усесться на табуретку, налил по «прощальной» и прикрыв только что взломанную дверь, ушёл восвояси. Меня мучила жажда. Я размашисто встал со своего трона и подошёл к крану на кухне, вода из него не текла, кран был скручен и, видимо, перекрыт. Тогда я дошёл до ванной, пару раз с обеих сторон ударившись о напротив стоящие стены коридора. Открыл кран в ванной на полную и прильнул ртом к струе.
«А я ведь и правда заядлый алкоголик, — пронеслось в моём мозге, когда я поднял взгляд, чтобы увидеть своё нетрезвое лицо в зеркале — не зря меня Лиза бросила. А, впрочем, какая разница. С ней было бы только хуже. С такой запущенной деструкцией мозга лучше быть совсем одному – тогда может быть никто другой не пострадает».
Я приплёлся в комнату и не раздеваясь завалился на матрас.
Человек шёл привычной дорогой к дому, прислушиваясь к разговорам прохожих и думая о чём—то своём. Наконец показалась знакомая улица, за следующим поворотом стоит его дом. Внезапно он ощутил жуткую усталость. Это произошло мгновенно – раз, и ноги его стали ватные, руки слабые, а глаза слипались, несмотря на то, что он со всей силы тёр их безвольными пальцами. Сделав нужный поворот, он увидел, что его дома нет. «Нда, начинается», — проговорил он со злобой, подходя к пустырю, с правой стороны которого должен был быть вход в подъезд. Вдруг его охватила паника, внутри была чёткая уверенность – ему срочно надо попасть к себе домой. Но дома не было и стоять тут бессмысленно. Он повернулся в обратном направлении и медленно поплёлся к началу улицы. Ноги становились всё слабее, в какой то момент они подкосились и он упал на землю. В голове застучала мысль: «Мне надо домой, срочно, скорее, где же он?». Он пополз ко входу в магазин, в который обычно заходил по пути домой. Прохожие показывали на него пальцем и смеялись, никто из них не подошёл к нему, пока он полз. Он тоже не звал их, просто смотрел на их раскрытые рты, видел, как они заливаются громким звонким смехом или украдкой хмуро глядят на него, показывая пальцем. И продолжал ползти. Потом с трудом вскарабкался на ступеньки, открыл дверь магазина, навалившись на неё всем телом. И оказался в подъезде своего дома. Лестница до лифта была разрушена. Внизу, метрах в десяти под ним медленно крутились огромные шестерёнки. Он схватился руками за перила и поставил ногу между железных прутьев, на которых они держались. Слабость не отпускала его, но он карабкался вперёд, делая шаг за шагом и переставляя то руки, то ноги. Наконец он дошагал до бетонной плиты, на которой стоял лифт. Нажав на кнопку пятого этажа он выдохнул – наконец—то он попадёт домой и сможет перевести дух. Но лифт медленно закрыл двери, дёрнулся и поехал горизонтально, а не вертикально. Человек почувствовал, как по телу побежали мурашки. Вырвавшись из стен дома, лифт, словно кабинка на горнолыжных курортах не спеша полз над домами, зеленью и тёмным пыльным воздухом.
Человек сел на пол кабины и закрыл голову руками. Усталость ещё больше сковала его тело, глаза стали слипаться.
Вдруг он услышал чьё—то дыхание, поднял лицо и увидел прямо над собой незнакомца, который сидел на корточках рядом и внимательно смотрел на него. Незнакомец молча встал, увидев, что человек его заметил, протянул руку и подтянул за неё вверх. Потом, так же молча, развернул к стене, к зеркалу в кабине, и с силой нажав, толкнул к зеркалу. Человек почувствовал, как его лицо вдавливается в стеклянную поверхность, словно он упёрся лбом в тяжёлую дверь. Незнакомец нажал на плечи человека ещё сильнее, а затем надавил тому на затылок. И тут произошло что-то странное – лицо человека стало проникать сквозь зеркало, с каждым моментом вдавливаясь в него всё сильнее и сильнее. Наконец, он как будто скользнул внутрь.
День 3.
Проснулся я с жуткой болью в желудке, тошнотой и испариной по всему телу. Голова была словно чугунная. Доплёлся до туалета и несколько раз с адской болью изверг содержимое пищевода. По стенкам унитаза размазалась розовая масса с кусками рыбы. «Похоже, что на входе это был салат «Селёдка под шубой». Но откуда? Удивляться чему—то уже не было ни смысла, ни желания.
Я решил провести очередную инспекцию окружающего меня пространства и вышел на кухню. Наверно это нормально, что сегодня я нашёл обеденный стол и старенький, но аккуратный кухонный гарнитур. Впрочем, я не могу со стопроцентной уверенностью утверждать, что вчерашний вид моего жилища отложился в моей памяти верно – может в том виде, в котором я пребывал, вообще невозможно что-либо запомнить, может мы заходили в квартиру пана Новака и я запомнил табурет на его кухне. В любом случае, в квартире была кое-какая мебель. Чего—либо ценного, важного и интересного, дающего мне новую информацию к размышлению, в ней было. Хорошо, тогда посмотрим, что ещё изменилось. Я достал мобильный телефон из кармана и с радостью нашёл в телефонной книжке имя Лизы. Нажал кнопку вызова и с трепетом прислушался. Звонок сбросили, а сразу после этого пришло сообщение: «Иди в жопу, скотина». Да уж, какие-то вещи стабильны, это не может не радовать. Затем я набрал Василию – единственному оставшемуся в этом мире знакомому мне человеку, с которым я мог поговорить.
— Да, аллё — сказал уставшим голосом Вася.
— Вася, здравствуй, ты просил позвонить вечером, но я решил набрать тебе сейчас, потому что…
— А, Витя, привет. Ты где? Дома? На даче? Приезжай ко мне, я на даче.
— Вы уже вернулись из Мышкина?
— Я был там на прошлой неделе. И не один, с Анной. Но я об этом никому не говорил, откуда ты знаешь?
— Ну, вчера…
— Ладно, не важно, — перебил он, — ты приедешь? Я сейчас не хотел бы оставаться один. Ты занят?
— Нет, я приеду, напомни адрес.
— Ты шутишь? Мы же соседи, адрес своей дачи забыл?
— Так получилось, я тебе при встрече расскажу.
— Ну хорошо. Записывай.
Этот разговор меня обрадовал. Оставались деньги, и я решил ехать на такси –всё равно неизвестно, что будет завтра и как всё сложится, поэтому, могу позволить себе жить как бабочка –однодневка и шиковать «на последние». Я дошёл до станции и стал крутиться вокруг таксистов, придирчиво выбирая машину и водителя, которые скрасят мой досуг по пути через всю Москву и в Подмосковье, с другого края столицы. Чуть вдали от стайки современных извозчиков я увидел молодого парня, бережно трущего тряпкой необычную машину цвета морской волны. Чудо техники оказалось Фиатом мультипла. Он приветливо взглянул на меня и махнул рукой, а я кивнул в ответ и направился к машине. Уже подойдя ближе, я увидел белорусские номера.
— Мне надо сюда, — сказал я и протянул бумажку с адресом. Вы знаете, где это?
— Нет, не знаю, я не местный, но у меня есть навигатор, и я могу вас подвезти.
— Отлично, сколько? Это всё, что у меня есть – сказал я, торопливо доставая из кармана плаща смятые купюры. Мне почему—то очень хотелось поехать именно с ним.
— Вполне хватит.
Мы уселись.
— Вообще—то я не таксист, — сказал он, заводя автомобиль, просто приехал в гости к знакомой, а она сейчас в больнице, после операции, и в воскресенье – неприёмный день, делать особо нечего, хочу хоть как-то скоротать время.
— А что с ней случилось?
— Сначала была закупорка сосудов в сердце, я точно не знаю. Потом что-то ещё. Анну оперировали.
— Её зовут Анна? – и подумал, — ещё одна Анна, но, наверняка какая—то другая. Имя достаточно популярное.
— Да. Она говорила, что это может случиться в любой момент. Но никто не придал значения этим словам. Нам всегда кажется, что мы все будем жить вечно. И мы не ценим то, что у нас есть, пока не потеряем. Это – банальная фраза, но только те, кто теряют что-то или кого-то, могут оценить и почувствовать её смысл со всей глубиной.
— Да, — я вздохнул и добавил уже про себя: «Уж я—то это точно знаю».
— Дмитрий, — парень протянул мне свою руку.
— Виктор, приятно познакомиться.
Формальности были соблюдены. Мы выехали на небольшое двухполосное шоссе, ведущее в Москву. Мой попутчик молчал, а я предавался своим унылым мыслям. Меня занимали безумные сны, которые снились вторую ночь подряд. Наверно я так долго думал о словах на зеркале, что мой мозг теперь сочиняет вариации на тему этого предмета. Я вспомнил свои ощущения во сне во время «проталкивания» сквозь зеркальную поверхность и по телу побежали мурашки. Может, я что-то упускаю? Надо рассказать Василию о своих мыслях и о событиях, которые произошли со времени нашей последней встречи. Наверняка он ничего не помнит про предыдущие дни, как это было со всеми, кого я встречал, но, по-крайней мере, я был в этом почему—то уверен, он сможет предложить что-то дельное. Или хотя бы выслушать меня без раздражения и криков, как это делала Лиза. Когда мы выехали на МКАД, все мысли отпустили меня, я расслабился и просто наблюдал за сменяющимися за окном пейзажами. В машине заиграла музыка.
— Кто это поёт? – спросил я Дмитрия.
— City and colour, — ответил он. Последний альбом, он называется «маленький ад». Это песня «Hope for Now». Нравится? Я сам ещё не всё у них послушал.
— Прекрасная музыка, как раз для этой дороги. Этого настроения. И всего, что происходит.
Я вслушивался в слова, молчал и смотрел за окно. Словно по неведомой магической силе на стёкла машины стали падать крупные тяжёлые капли. «Наши мысли материальны. И сегодня – как никогда», — думал я. Аккорды песни вызывали во мне непонятный трепет, волнение, даже ужас. Что мешает нам жить, словно этот день последний? Не знаю как другим, но мне уже ничего не мешает так жить. Мне даже не понадобилось для этого быть неизлечимо больным, умирающим. Надежду можно потерять и будучи абсолютно здоровым, живым. И одиноким. Да, это именно то, что я сейчас чувствовал – безграничное одиночество. Жизнь без прошлого, без будущего, с неясными перспективами – такой вот маленький персональный ад.
Наконец мы подъехали к небольшому коттеджному посёлку. Дмитрий сверился с навигатором, сказал, что мы приехали и высадил меня у шлагбаума, поблагодарив за деньги. А я пошёл вглубь, высматривая нужный дом.
Василий сидел на крыльце. Борода и волосы были коротко подстрижены. Пожалуй, я бы не узнал его, если бы встретил на улице – он был совсем другим человеком без этой массы растительности, с которой я видел его в прошлый раз. Кажется, я нашёл его в том же состоянии, в котором сам пребывал последнее время – взгляд его уставился в одну точку и ничего не выражал. Когда я приблизился, он поднял на меня глаза и спросил:
— Хочешь чай, кофе или что-нибудь ещё? У меня есть бутылка отличного вискаря, правда, тебе придётся пить его в одиночестве, я хочу только сладкий чай, от другого меня воротит сейчас.
— Нет, думаю, что мне тоже лучше не пить алкоголь. Но я бы не отказался от чая, ещё не завтракал сегодня.
Он встал с крыльца и зашёл внутрь, уже из дома крикнув: «Проходи, что ты там стоишь».
Я шагнул в дом, на ходу прикидывая, с чего начать.
— Знаешь, я хотел тебя поблагодарить за деньги, которые ты мне одолжил. Ума не приложу, на что мне сейчас жить – я даже не знаю, где я теперь работаю?
— Деньги? Не помню такого, или ты про те, что я тебе давал в том году, когда ты мебель в квартиру покупал? Но это был мой подарок на новоселье, так что забудь. Я вообще спокойно отношусь к деньгам и не запоминаю, кому и что одалживал.
— Нет, я про те деньги, что ты дал мне в пятницу, когда привёз домой.
— В пятницу я весь день провёл в больнице, мы не могли видеться, даже если бы очень захотел.
— Ты болен?
— Нет, не я. Моя. Самый мой…её зовут Анна, — он помолчал, — Давай не будем сейчас об этом. Я правда не могу об этом думать. Завтра я снова поеду к ней. А сейчас надо просто ждать. Ждать и верить. Ты сказал, что расскажешь мне что-то при встрече.
— Я даже не знаю, с чего начать.
— Ну, ты начни. У тебя много времени. По—крайней мере, точно до завтрашнего утра. Мне кажется, что ты успеешь. Я внимательно тебя слушаю и не буду перебивать до конца рассказа.
— Хорошо. Ты наверно не очень поверишь, но мы правда виделись в пятницу. Это был точно ты. Ну подожди, не возражай, я расскажу тебе с самого начала. Это был ты. Хотя, сейчас я уже не уверен ни в чём. Ладно, давай я сначала расскажу. Я очнулся на улице, в пятницу утром, во дворе какого-то дома…Василий спокойно и серьёзно слушал, изредка записывая что-то в заметки на своём телефоне.
— Он довёз меня до этого посёлка. И вот я здесь, — закончил я.
— У меня есть вопросы, давай я их по порядку.
— Конечно.
— Какой адрес был у дома, рядом с которым ты оказался в первый день?
— Понятия не имею, обычная кирпичная хрущёвка, ничего примечательного – во дворе хоккейная коробка, справа магазин продуктов.
— Думаю, что полицейские участки не в каждом доме. Да ещё такой, как ты описал. Ладно, это мы уточним. Давай дальше. Ты звонил мне каждый раз, как начинало происходить что-то странное?
— Странное происходило всё время, — я задумался, — пожалуй, да, я разговаривал с тобой лично или по телефону между изменениями или сразу после них.
— Так, понятно. Дай сюда зеркало.
— Да толку, обычное карманное зеркало, на стекле три слова «зеркала, Беатрис, звезда» — я выучил их наизусть, пытаясь понять их смысл.
— Зеркало необычное, ты ведь говоришь, что смотрел в него перед изменениями. А в другие зеркала ты смотрел, кстати?
— Да, постоянно. Вась, ты реально думаешь, что это возможно? Ну то есть, я понимаю, к чему ты ведёшь, но ты реально в это веришь?
— Я верю, что ты либо псих, либо этот финт с зеркалами работает. Тебе какой вариант больше нравится?
— То есть, ты думаешь, что всё вокруг сходит с ума, когда я смотрю в зеркало?
— Вообще—то я думаю, что ты перемещаешься между реальностями. Но твоё определение тоже подходит.
— Какими реальностями? В будущее или прошлое?
— Да какое будущее, ты разве не подряд жил все эти дни? Эх, гуманитарии. Про квантовую физику слышал?
— Только название.
Вася достал из кармана смартфон и начал что-то быстро вбивать в поисковую систему.
— Вооот. Теория множественности миров. Известный физик Дж. Уилер предложил модель, в соответствии с которой Вселенная постоянно расщепляется на бесконечное количество копий. Каждая параллельная Вселенная имеет своих наблюдателей, которые видят данный конкретный набор квантовых альтернатив, и все эти Вселенные реальны. Идея в том, что каждое мгновение появляется 10 в 100—ой степени слегка отличающихся друг от друга двойников, и каждый из них продолжает беспрестанно делиться, пока не изменится до неузнаваемости.
— Вот уж поистине картина бесконечно прогрессирующей шизофрении.
— А ты – наблюдатель. Только ты видишь Вселенные не параллельно, а последовательно, сначала одну, потом ты смотришь в зеркало – и вот ты уже в новой Вселенной, сам того не ведая.
Мы оба замолчали, каждый размышляя о чём—то своём.
— Давай думать вслух? – сказал Вася.
— Давай. Моя голова сейчас взорвётся от вопросов. Когда это началось? Почему я потерял память? Почему это зеркало стало «волшебным»? Опять же – что значат эти слова? Точнее, теперь два – Беатрис и звезда. Как это остановить? К учёным обратиться? Самое главное – как мне теперь жить – я же даже побриться не смогу, не перевернув Вселенную с ног на голову?
— Ну, последний вопрос самый простой – ходи с бородой, сейчас это модно, сойдёшь за хипстера, — усмехнулся Вася.
— Ну да, Вась, это очень смешно.
— Не, ну а почему бы и нет. А что касается других вопросов – вряд ли вариант «пойти к учёным» сработает. Они попросят тебя показать, что твои слова – не сумасшествие, доказательства попросят. И вот ты такой со своим чудо—зеркальцем садишься с ними в комнату, смотришь в зеркало, перемещаешься в новую Вселенную, оборачиваешься вокруг… А никаких учёных вокруг тебя нет. Потому что в этой, новой Вселенной ты к ним не ходил, ничего не рассказывал про перемещения, они тебя никуда не сажали, ничего доказать не просили, а сидели себе спокойно дома перед телевизором с семьёй и смотрели, допустим, шоу «Давай поженимся». Хотя, возможно, именно эта Вселенная с этими учёными размножится, и ты окажешься с ними в одном помещении, но как ты докажешь им, что куда-то перемещался. Ведь перемещается только твоё сознание. Вот если бы ты был в первой Вселенной великим художником, а в соседней, в которую переместился – великим физиком. Тогда их наверно бы удивило, что после лицезрения своей собственной рожи в зеркале физик начал бы рисовать, как Ван Гог. Или внезапно заговорил на языках, которые до этого нигде не учил и знать не мог.
— Вася. Ты сейчас себя слышал? Это же реально бывает – когда люди вдруг начинают на разных языках, до этого неизвестных им говорить!
— Да, действительно, бывает.
Мы снова помолчали.
— Но ведь ты больше не терял память и помнишь всё, что с тобой происходило в эти дни?
— Да, совсем выпал из реальности я только утром пятницы.
— Давай тогда считать этот день точкой отсчёта. Пятница утро, первое перемещение. Ну мы предположим, что оно было первым, раз других ты не помнишь. Кстати, это может быть действительно правильным.
— О чём ты?
— Смотри, до того, как ты начал перемещать сознание между Вселенными, они и ты в каждой из них, находились в равновесии. Но когда ты переместился, Вселенной стало неясно, куда девать твоё сознание, которое было в той реальности, в которую ты вторгся, начав перемещения. Понимаешь?
— Не очень, но продолжай, я вроде улавливаю.
— Так вот. Было бесконечное множество Вселенных, в каждой ты со своим сознанием. Ты переместился из своей и вытолкнул сознание из своего тела, которое было у тебя в ней. От такого нового события, мне почему—то хочется назвать его «удар волны о гребень», произошло «обнуление» твоей личности. Ну а дальше «удары волн» только параллельно переносили смещение сознаний.
— А в практическом смысле это что-то значит?
— Ну, первое что мне приходит в голову – это что будет, если ты переместишься туда, где тебя нет.
— Где я умер?
— Да, умер, или просто не родился. Хотя, наверно в такую Вселенную твоё сознание не переместится. Хорошо. Тогда второй вариант – исправится ли смещение сознаний, если ты снова попадёшь в «свою» Вселенную. Или своим перемещением и «обнулением» ты навсегда стёр какую—то свою личность, и она не восстановится.
— Так как же будет? И как это всё прекратить?
— Нобелевские лауреаты и лучшие умы нашей планеты бьются над вопросами квантовой физики, а ты хочешь, чтобы я тебе на них ответил, сидя за чашечкой чая в воскресный вечер на даче.
— А что, интересно, случилось со мной в прошлых Вселенных. Я имею ввиду, вот я там побыл, перенёсся дальше, а с ними что?
— Ничего, они просто продолжили жить дальше, как будто никуда не переносились. Точнее, перенеслись до этого, ни черта не поняли, ты понёсся дальше, а они жили и живут там в своей Вселенной, не переносясь никуда.
— Да, досадно. В прошлой реальности, например, я был совсем гиблым человеком, алкашом. Может я мог бы его спасти!
— Ну, знаешь, тебе должно быть всё равно – ты то здесь. А они там были и раньше. И будут и дальше. И вообще, всех не спасёшь. Я вообще считаю, что каждый человек думает и делает всё только для себя. А если и делает кому—то хорошо, то лишь, опять же, только исходя из своих интересов – когда вот этому человеку хорошо, мне тоже хорошо. Поэтому сделаю ему лучше, чтобы мне было лучше. То же самое касается и смерти. Думаешь, почему люди плачут на похоронах, потому что им тебя мёртвого жалко? Нет, им жалко себя, потому что они остались без тебя, а с тобой им было лучше. Все думают только о себе, я в другие варианты мало верю.
— Это жестоко.
— Да, а никто и не говорил, что наш мир – сладкая конфета. Если бы не этот эгоизм, мы бы не выжили.
— Вася, ты не прав, а как же матери, которые заботятся о своих детях. Ещё о грудных, например. Младенцы ещё не смогли сделать ничего «полезного» для них, чтобы им было хорошо.
— Конечно сделали, они помогли удовлетворить естественные инстинкты – потребность в материнстве, в материнской или отеческой заботе, инстинкт потребности в продолжении рода. Как раз такие вещи только подтверждают мою теорию – если бы этих инстинктов не было, то человечество бы вымерло – зачем кого-то рожать, если тебе лично и так хорошо.
— Действительно, сейчас много таких мыслей в воздухе крутится.
— Конечно. Посмотри на современный мир – разве ослабление инстинктов не повлияло на современное общество? Откуда все эти толпы чайлдфри, этих феминисток, лесбиянок и геев, этих «свободных и независимых женщин и мужчин», которые и после тридцати лет не чешутся по-поводу того, что живут без семьи и детей. А трудоголики, которые меняют семейные жизни на карьерные лестницы. Эгоизм правит миром! Это давно уже не новость.
— Тебя послушать и остаётся только зарыться в землю – ничего хорошего дальше не будет. Хотя, если вспомнить про «Вселенную 25», то, пожалуй, ты во многом очень прав. Тебе, кстати, что-нибудь говорит словосочетание «Вселенная 25»?
— Да, мне Анна как-то рассказывала об этом взахлёб, но я был в своих мыслях и не вник. Расскажи.
— Да, конечно, сейчас. Кстати, кем я тут работаю?
— Учителем истории. Что? Почему такие большие глаза и рот распахнулся?
— Ну, я прошлые Вселенные психиатром был.
— Ха, поздравляю, только не в этой.
— Да, это не радостная новость. А ты кем трудишься тут?
— Переводчиком с арабского.
— А в прошлых ты снимал какие то видеоролики. Ага, теперь ты удивлён? Ладно, давай про 25—ую расскажу. Итак, американский ученый Джон Кэлхун провел 1960—1970 годах ряд экспериментов. В качестве подопытных Д. Кэлхун использовал грызунов. Но конечной целью исследований всегда было предсказание будущего для человеческого общества.
— Мы что так похожи на грызунов по своим повадкам?
— Вообще то, в ДНК человека 50% ДНК банана. Но вообще, кроме шуток, грызуны очень приближены к нам по мышлению и социальным схемам.
— А, да, кстати, я читал «Цветы для Элджернона», там человека постигла та же участь, что и мышь, после некоторых экспериментов.
— Ага. Так вот, про двадцать пятую. Этот эксперимент был проделан в 1972 году. Там ещё Национальный институт психического здоровья следил за ходом опытов, я именно из их публикации об этом впервые узнал. Целью эксперимента был анализ влияния плотности популяции на поведенческие паттерны грызунов.
— Я хочу напомнить, что я не врач –психиатр, так что давай обычным языком, хорошо?
— Да, прости. Целью эксперимента было узнать – как количество грызунов влияет на их поведение.
— А разве количественные показатели влияют на качественные? Клубника не становится вкуснее, если съесть корзину, а не одну ягоду.
— Здесь другое. Мы всё—таки живые организмы, на нас всё влияет. Особенно – присутствие других особей. Так вот, Кэлхун построил настоящий рай для — большой бак, откуда подопытные не могли выбраться. Внутри бака поддерживалась постоянная комфортная для мышей температура, присутствовала в изобилии еда и вода, созданы многочисленные гнезда для самок. Каждую неделю бак очищался и поддерживался в постоянной чистоте, охранялся от хищников, защищался от инфекций.
— О да, я тоже хотел бы пожить в таком раю.
— Уверен? Ты дослушай, думаю, твоё мнение поменяется. Подопытные мыши были под постоянным контролем ветеринаров, состояние их здоровья постоянно отслеживалось. Их вдоволь кормили, для каждого мыша было достаточно места. Эксперимент стартовал с момента помещения внутрь бака четырех пар здоровых мышей, которым потребовалось совсем немного времени, чтобы освоиться, осознать, в какую мышиную сказку они попали, и начать ускоренно размножаться. В начале, каждые 55 дней число мышей удваивалось. Потом темп роста популяции значительно замедлился, теперь численность удваивалась каждые 145 дней. В этот момент в баке проживало около 600 мышей, сформировалась определенная иерархия и некая социальная жизнь. Стало физически меньше места, чем было ранее.
— Такой мышиный Китай, да?
— Примерно. Не знаю, есть ли такое в Китае, но в мышином раю «отверженных», которых изгоняли в центр бака. И они часто становились жертвами агрессии. Отличить группу «отверженных» можно было по искусанным хвостам, выдранной шерсти и следам крови на теле. Отверженные состояли, прежде всего, из молодых особей, не нашедших для себя социальной роли в мышиной иерархии.
— Конечно есть, это не только в Китае. Посмотри на все гетто и «гарлемы», все эти фильмы про воришек—паркурщиков.
— Да, это проблема всех обществ, где рождаемость ниже смертности. Возникает проблема отсутствия подходящих социальных ролей, так как в идеальных условиях стареющие особи не освобождают места для молодых. Поэтому, во «Вселенной 25» начались вспышки агрессии, направленной на новые поколения особей, рождавшихся в баке. После изгнания самцы ломались психологически, меньше проявляли агрессию, не желали защищать своих беременных самок и исполнять любые социальные роли. Хотя периодически они нападали либо на других особей из общества «отверженных», либо на любых других мышей.
— Вот что бывает, если обидеть мышку.
— Это бывает, если в любом обществе так поступить. Особенно, у людей. Но давай лучше расскажу дальше про мышей. Самки, готовящиеся к рождению, становились все более нервными, так как в результате роста пассивности среди самцов они становились менее защищенными от случайных атак. В итоге самки стали проявлять агрессию, часто драться, защищая потомство. Однако, что парадоксально, агрессия была направлена не только на окружающих, но и по отношению к своим детям.
— Вижу я таких самок часто в магазине. Ребёнок плачет, а она злобно кричит на него в придачу.
— Да, «раненые» люди чаще всего срываются именно на детях. Так проще. А у мышей всё ещё серьёзнее – самки в баке стали убивать своих детенышей и перебираться в верхние гнезда, становились агрессивными отшельниками и отказывались от размножения. В результате рождаемость значительно упала, а смертность молодняка достигла значительных уровней.
— Рай выглядит уже не таким райским.
— Да. Но это ещё не конец. Вскоре началась последняя стадия существования мышиного рая. Появилась новая категория мышей, получившая название «красивые». К ним относили самцов, демонстрирующих нехарактерное для вида поведение. Эти мыши вообще отказывались драться и бороться за самок и территорию, не проявляли никакого желания спариваться, вели пассивный образ жизни.
— О, ты сейчас точно только про мышей? У меня есть, пожалуй, десяток знакомых, которые ведут себя подобным образом, постоянно ноя, что не могут решить, чего им нужно от жизни.
— Да, всё так. Это – бич современного общества. Я продолжу. «Красивые» мыши только ели, пили, спали и очищали свою шкурку, избегая конфликтов и выполнения любых социальных функций. Подобное имя они получили потому, что в отличие от большинства прочих обитателей бака на их теле не было следов жестоких битв, шрамов и выдранной шерсти, их нарциссизм и самолюбование стали легендарными. Также исследователя поразило отсутствие желания у «красивых» спариваться и размножаться, среди последней волны рождений в баке «красивые» и самки—одиночки, отказывающиеся размножаться и убегающие в верхние гнезда бака, стали большинством.
В итоге количество беременностей было незначительным, а вскоре составило 0. Вымирающие мыши практиковали гомосексуализм. Процветал каннибализм при одновременном изобилии пищи, самки отказывались воспитывать детенышей и убивали их. Мыши стремительно вымирали, на 1780 день после начала эксперимента умер последний обитатель «мышиного рая».
— И настал мышкам …конец. А этого всего можно было избежать?
— Ну, предвидя подобную катастрофу, доктор Кэлхун провел ряд дополнительных экспериментов. Из бака на грани вымирания были изъяты несколько маленьких групп мышей и переселены в столь же идеальные условия, но еще и в условиях минимальной населенности и неограниченного свободного пространства. Никакой скученности и внутривидовой агрессии. По сути, «красивым» и самкам—одиночкам были воссозданы условия, при которых первые 4 пары мышей в баке экспоненциально размножались и создавали социальную структуру. Но к удивлению ученых, «красивые» и самки—одиночки свое поведение не поменяли и снова отказались спариваться и размножаться. В итоге не было новых беременностей и мыши умерли от старости. Подобные одинаковые результаты были отмечены во всех переселенных группах. В итоге все подопытные мыши умерли, находясь в идеальных условиях.
— То есть, у «испорченных» мышей вообще нет шансов? Даже если они переселятся и снова попадут в рай без агрессии?
— Получается, что так. Мышь — простое животное, как и для человека, для мышей самые сложные поведенческие модели — это процесс ухаживания за самкой, размножение и забота о потомстве, защита территории и детенышей, участие в иерархических социальных группах. От всего вышеперечисленного сломленные психологически мыши отказались. Кэлхун называет подобный отказ от сложных поведенческих паттернов «первой смертью» или «смертью духа». В результате «первой смерти» значительной части популяции вся колония обречена на вымирание даже в условиях «рая». После наступления первой смерти физическая смерть («вторая смерть» по терминологии Кэлхуна) неминуема и является вопросом недолгого времени.
— Но может быть стоило пойти другим путём и просто не дать мышам возможности стать «красивыми»? Откуда они вообще появились, почему?
— Да, Кэлхуну тоже задавали такие вопросы. Но появление «красивых» было неизбежно. Учёный провел прямую аналогию с человеком, пояснив, что ключевая черта человека, его естественная судьба — это жить в условиях давления, напряжения и стресса. Мыши, отказавшиеся от борьбы, выбравшие невыносимую легкость бытия, неизбежно превращались в «красивых», способных лишь на самые примитивные функции, поглощения еды и сна. Многие современные мужчины тоже способны только к самым рутинным, повседневным действиям для поддержания физиологической жизни, но с уже умершим духом. Они теряют способность преодолевать гнёт и, самое главное, находиться под давлением. Отказ от принятия многочисленных вызовов, бегство от напряжения, от жизни полной борьбы и преодоления — это «первая смерть», смерть духа, за которой неизбежно приходит вторая смерть, в этот раз тела.
— А почему эксперимент называется «Вселенная—25»?
— Это была двадцать пятая попытка ученого создать рай для мышей, и в этой попытке, как и во всех предыдущих, всё закончилось смертью всех подопытных грызунов…
— Вдохновляет.
— Да, мне тоже нравится.
Мы оба замолчали, размышляя. Потом я сказал:
— Пока рассказывал, созрел вопрос – а что стало с моим сознанием из самой первой, «родной» вселенной для меня? Ну то есть, я из той Вселенной отчалил в следующую, где «обнулился», а кто остался там?
— Как в песне – «если это осталось, то что же ушло?» — Василий заулыбался – да я не знаю, кто там остался. Может ты там до сих пор стоишь, как статуя. В той позе, из которой «уплыл» дальше. И никто не может понять, почему вчера ещё здоровый Виктор впал в психологическую кому. Или как там у вас это называется.
— По—разному называется. Деперсонализация личности, например.
— Твой разум пуст, но это не пустота Небытия, а разум как таковой, свободный, трепещущий, блаженный; это само Сознание... Тибетская книга мертвых. У нас с тобой разговоры о высших материях, как будто мы не чай пьём, а мескалином балуемся. Кстати, там есть ещё что-то типа этого: «...в тот момент, когда твое сознание отделилось от тела, ты видишь сияние Чистой Истины, неуловимой, сверкающей, яркой, ослепительной, чудесной, величественной, лучезарной, похожей на мираж». Нравится? Может именно это сияние тебя обнулило?
— Тогда обнуление должно было быть с тем, что осталось, а не с тем, что ушло.
— Да, логично. Одним словом, я не знаю, что там осталось…Но мы можем проверить.
— Как? Я больше не обнуляюсь, перемещаясь.
— Ну да, не обнуляешься. И зеркало тебе твоё маленькое больше не нужно, ты же теперь и без него научился прыгать по квантовым просторам. Давай укладываться спать? Я так понимаю, что на свою дачу ты не пойдёшь?
— Думаю, что нет. Если ты помнишь, то я уже дважды взламывал двери. Отличный подарок от меня мне, когда я прыгал в новую реальность – приходишь домой, а замок сменили, ключей нет. Интересная вещь, кстати, сознание скакало, прихватывая с собой вещи – вот мобильник, ключи, бумажки с записями, зеркало это опять же.
— Да, неправильно это. Может быть они тоже размножались, как и вселенные. Но сил об этом думать уже нет. Спать! Возьми вон в том шкафу подушку и одеяло и ложись вот тут на диване, я пошёл на второй этаж. В восемь подъём, мне надо в больницу к Анне.
— Хорошо, спасибо тебе, ты вселил в меня надежду на нормальную жизнь. Я до последнего не хотел считать себя психом.
— Да, завтра подумаем, что тебе дальше делать. В зеркала не смотрись.
— Угу. Спокойной ночи. Я завалился на диван. Уже проваливаясь в сон и ещё слыша шаги Василия, я проговорил, — мы так и не подумали, что значат остальные два слова – Беатрис и звезда.
— Узнаем рано или поздно, сейчас это не важно.
— Ну да. Ещё меня мучают мои сны. Такое ощущение, что они что-то значат.. — это были последние слова перед тем, как сон полностью меня поглотил.
Ничего нет, только огромная белая и тихая поверхность. Я смотрю на неё сверху вниз, как будто двигаюсь параллельно поверхности, летя над ней. Мои глаза примерно в 20 сантиметрах от неё. Постепенно скорость растёт, микроскопические неровности на белом бесконечном плато начинают проноситься подо мной всё чаще.
Моё напряжение нарастает, скорость увеличивается. Вот я уже не понимаю, что происходит, я начинаю сильно и неконтролируемо волноваться. Потом я впадаю в панику. В этот момент я замечаю что-то страшное – в поверхности, которая всё так же проносится подо мной, я вижу трещину. Вид этой маленькой неаккуратной трещины настолько волнует и пугает меня, что я начинаю дёргаться в ужасе сначала во сне, а потом ещё несколько секунд, проснувшись.
Я сел на диване и увидел какое-то движение прямо перед собой. Потянулся за телефоном, который положил рядом с собой перед сном и включил фонарик. Вася замер, глядя на меня. В руках у него я увидел маленькое женское зеркало и гвоздь.
— Что ты там делаешь?
— Тебя это сейчас не касается. Давай сделаем вид, что ты спишь и ничего не видишь, — сказал он, откинув гвоздь и уставившись в зеркало.
— Вась, ну зачем? Тебе разве хочется пережить всё то, что я пережил.
— Я лучше подготовился, — сказал он, ухмыляясь и продолжая смотреть в зеркало.
— Как?
— Он повернул ко мне зеркальную поверхность, я посветил на неё и увидел, что под словом «зеркала» он нацарапал «перемещают».
— Хорошо, ты молодец. Но ты так и не ответил мне на вопрос – зачем?
— Тебе не понять. Ты не знаешь, что она для меня значит! И я все последние пять часов думал лишь о том, что отдал бы всё, чтобы оказаться в другой Вселенной, где Анна здорова. И чтобы у меня был бы ещё хотя бы один шанс, я так всё нелепо запорол в этой Вселенной. Я не проводил с ней достаточно времени, заботился только о себе и «своей шкурке», одним словом, я был «красивым», напрочь забыв о ней — он продолжал смотреть в зеркало, немного двигая его в руке, словно настраивая.
— А ты не думал о том, что ты нужен ей здесь? И если тут от тебя останется только тело, то ты не сможешь помочь ей, она будет одна. К тому же, ты не знаешь, что ждёт тебя в других Вселенных, может её там нет, а может там вы вообще не вместе.
Он поднял на меня глаза полные ужаса.
— А ты прав, — протянул он, закрыл зеркало и засунул его назад в карман моего плаща, — спокойной ночи. На этот раз действительно до утра.
Он встал и твёрдой походкой стал подниматься по лестнице. А я снова откинулся на подушку, закрыл глаза и стал засыпать.
Вася сидел на кресле в тёмной комнате. Он с ужасом думал о том, кто он и как тут оказался. Вокруг была кромешная тьма. В правой руке у него было что-то металлическое. Он нащупал левой рукой в кармане джинсов мобильный телефон, достал его и включил подсветку экрана. Поднеся смартфон в синем, похожем на деталь Лего, чехле к зеркальной поверхности, он прочитал нацарапанные слова: «Зеркала перемещают, Беатрис, звезда». «Что это значит? Ладно, разберёмся», — пробормотал он.
ПРОДОЛЖЕНИЕ КНИГИ ИЩИТЕ НА ЛИТРЕС, РИДЕРО.РУ И АМАЗОНЕ: https://ridero.ru/books/11_dnei_oseni/