Ужас бродил по маленькому суденышку, бойко держащему курс через Средиземное море. Ужас истошно выл по коридорам, гоготал на камбузе, вопил в душевой. Двое суток уже моряки не могли сомкнуть глаз. Хоть были в его внезапном появлении и положительные стороны. Механики спешили на вахту, дабы укрыться в крохотном машинном отделении за железными водонепроницаемыми дверьми, куда ужас пока еще не добрался, а матросы с боцманом ладили промысловую палубу с четким контролем подручных топоров и ножовок, и хоть и с поминутной оглядкой через плечо, но теперь без чаевых перекуров - дабы лишний раз в коридоре надстройки на ужас не напороться. Ощутимо возросло и чувство локтя: меньше, чем втроем, нынче нигде предпочитали не оставаться.
А ведь, и было-то их в экипаже: двенадцать человек. Теперь, впрочем, считай – одиннадцать…
Ужас звали Николаичем. Навел-таки, старший помощник Сергей Николаевич должную трудовую дисциплину на судне! Ощутимо повысив, по ходу дела, и судовой коллективизм.
Два дня назад ужас и начался. В полдничный судовой час ( хоть здесь судовое питание было трехразовым), сидели на новехонькой, сколоченной из свежеструганных досок, коими ладили промысловую палубу, лавочке (хоть все сидения на судне надлежит именовать «банками») матрос Уздечкин с механиком Николаем – Колько’м. Механик умиротворенно покуривал ( у него был приличный запас сигарет, чего нельзя было сказать о некоторых членах экипажа) на свежем воздухе после вахты в «машине», некурящий Уздечкин просто составлял компанию досужего разговора. Жизнь была прекрасна! «Гнали» они сейчас это суденышко – бывший креветколов, - с берегов Балтики во Владивосток, погода была прекрасной, светило яркое солнце, и мириады его отражений весело переливались в лазоревой бескрайности моря.
Что поделать – стало вдруг не нужно судно это золотое, огромную прибыль приносившее, теперь здесь никому: дружественные берега Африки, где в добрые и славные креветку черпали, исчезли с карт новых хозяев.
Но, по сему поводу один старший механик – мальчишка еще, по большому счету, хоть и здоровенный – и тужил. С самого окончания мореходки был «привязан» он к креветколову этому. А прочие довольны были безмерно – хоть работа им здесь на два месяца перегона нашлась!
С работой-то в 2001 морской братии было туго…
А тут – круиз, можно сказать: чуть не кругосветный. Да еще и денег – в долларах! – за то заплатят! Ну, разве не сказка? Сигареты, правда, у бича-повара и матроса Юры закончились, так пусть курить бросают! У матросов (коих было двое) с боцманом была кой-какая работенка: палубу новыми досками, что загрузили стопой, положить. И гвоздей крученых дали… Но, такая работа даже в радость! Приладил погожим утречком, или деньком, под плеск рассекаемых волн и солнце средиземноморское, очередную досочку, карандашиком чиркнул, ножовочкой аккуратненько обрезал, приладил бережно, приколотил накрепко. Еще на одну доску работы меньше стало! В десять часов утра – как и в три дня – в каюту, на перекур: чаю душистого попить второй кружкой вслед за стаканом минералки, которой фирмач снабдил от души: пей – не хочу!
Вот, окончив труды дневные, праведные, эти двое сейчас и сидели. Когда вдруг откуда ни возьмись вырос перед ними старпом.
- Коля, - он испуганно глядел на пыхавшую в голубизну безоблачного неба бурую копоть фальш-трубу, - обороты, что ли, упали.
- Да нет, - удивленно подняв голову, пожал плечами механик, - как шли, так и идем.
Старпом отбежал на несколько шагов и тревожно всмотрелся в стекла ходовой рубки.
- А кто это там?
Вопрос был по существу! Шло время старпомовской ходовой вахты, а старпом был сейчас здесь, с ними, на палубе промысловой. Значит, в рубке не было никого. А учитывая, что на этих оживленных морских трассах расходиться с иностранными сухогрузами, паромами и даже газовозами приходилось порой каждые пятнадцать минут!..
Андрюха, - негромко скомандовал Колёк, - беги, давай – поднимай капитана! У старпома, похоже, белочка.
Через пару минут в стеклах рубки замаячил капитан – руки в брюки, - что смотрел больше не по курсу, а вертел голову сюда – на старпома.
Да, раньше надо было глядеть – теперь уж просмотрели! На ремонте, дома. Когда каждый рабочий день для матроса Уздечкина начинался, в девятом часу утра, одинаково: уже на трапе его поджидал старпом.
- Бутылку «Балтики» - девятки, и пачку «Дуката» – красного, не перепутай! – и старпом, разворачивая подчиненного в сторону ближайшего ларька, совал Уздечкину мятые купюры.
А Уздечкин всегда путал – покупал «Дукат» синий, некрепкий. Потому что думал на ходу, как можно каждый день с крепкого пива начинать.
- А, я за выходной бутылку водки выпиваю – жена даже не замечает!
Немудрено – с такой-то закалкой! Да и здоровьем Бог Николаича не обидел! Недаром и кличка юности в провинциальном его городке была «Лось». Высокий, могучий, крепкий в кости – настоящий русский мужик-богатырь. И борода рыжая, клинышком, к имиджу такому здорово подходила.
Капитан же Сергея Николаевича очень ценил: ходил тот предстоящим маршрутом и через канал Суэцкий, и у берегов Сомали пиратских. За то его перед фирмачом и отстоял.
По габаритам на суденышке с ним мог сравниться разве что старший механик – тридцатилетний пацан, знающий лишь «дай!», с амбициями выше верхнего мостика. Но не по силе, ясно – прошелся бы по нему «Лось», как по сухостою - даже бы и не заметил. Как говорят в народе: «Дури хватало».
А теперь она еще и усилилась многократно: у безумцев ведь силы удесятеряются.
В запасе оставался еще второй штурман – светловолосый, кудрявый добряк Евгениий, тоже немаленького роста с накачанными бицепсами. Нехилым с виду был и матрос Юра, но нутро – это ни для кого не являлось секретом - было трухлявым.
Впрочем, в первый день Николаич вел себя достаточно мирно, а в моменте, когда выбросил, под испуганное молчание обомлевшего и еще только собирающегося убежать повара, все камбузные ножи в иллюминатор, проявил себя и вовсе пацифистом. Потом он начал срочно избавляться от одежды на теле, и уже голый упал на палубу душевой, включив сначала на полную холодную воду. Струи с силой разбивались о могучую грудь Николаича, а он ревел настоящим медведем: самая холодная вода бессильна была унять бушевавший в крови пожар. Клин его бороды сатанински заострился, глаза страшно отливали дьявольским блеском. Казалось, он не узнавал никого, и уже даже не отвечал связной речью на увещевания.
И зачем у него спиртное так резко закончилось? Бражка, что ханурик повар успел уже себе забодяжить, еще не поспела… У капитана, конечно, имелся кое-какой запас на приближающийся День Рыбака, да и пожертвовал бы он им без сомнения по доброте своей душевной, но старпом, за своей крестьянской совестью, помноженной на стыдливость не вполне еще законченного алкаша, не спросил, не намекнул даже.
Теперь пожинали!.. Дружно – всем скопом.
Оставалась надежда на надвигающую ночь: может устанет, да «срубится», наконец, спать?
«Блажен, кто верует!»
Блаженный не смолк ни на минуту, то завывая, то гогоча, то призывая, то страшно ругаясь последними словами… Глаз, в общем, никто толком не сомкнул…
В заутрене Николаич принялся творить молитвы. Молился сплошь на пожарные ящики (ярко-красного, как положено, цвета), что располагались на открытой верхней палубе. Раз сто в минуту сучил указующим перстом ото лба к животу, не теряя сотых доли секунды на отведение к плечам. Прерывался – трепыхал согнутыми в локтях руками, отчетливо в этот момент птеродактиля напоминая, словно пытаясь взлететь – воспарить… Нет – грехи земные еще держали: тогда он возобновлял «молитву».
Прости, Господи!..
В конце концов, отчаявшись, видимо, покинуть судно с грешниками сим путем, он выбрал другой. Распростерши руки, побежал Николаич к слипу на корме палубы (слип – это покатый «съезд » для промыслового трала: почти как въезд автомобильный на паромы, только шире и круче) – как к спасению, с явным намерением сойти по нему в толщу волн.
В полном составе наблюдавшие это моряки ринулись наперерез. Один лишь старший механик, и раньше горевший отчего-то лютой, беспочвенной ненавистью к Николаичу, остался: «Да не держите - пусть идет, нахрен!». Уздечкин с боцманом Славой стали прямо на пути ( как раз таки: поставить их вдвоем – один Николаич и получится), а сухопарый, в доску свой, радист ухватив за руку, все-таки нашел какие-то слова, до безумца дошедшие.
Вернули, затолкали бережно в дверь надстройки, и принялись держать совет.
- Я с ненормальным в море быть не собираюсь! – завел Юра.
- Закрыть его, на фиг, в сетевом трюме – пусть там себе долбится, орет, сколько влезет! – готовно подхватил стармех.
Это предложение отмели сходу: в темноте и раскаленной духоте невентилируемого сетевого трюма, что находился почти на корме, и нормальный человек через пару часов с ума сойдет.
- В грузовую сетку его, и над палубой поднять – чтоб ничего себе сломать – повредить не смог, и чтоб за борт не ушел, - внес свое предложение сердобольный электромеханик. Он был тоже - ох, какой не дурак выпить, а посему, ясно, принимал несчастье товарища гораздо острее других.
Эту исполненную гуманизма «рацуху» даже вслух не обсудили: за её глупостью, еще и иностранцы, с которыми расходились на встречных курсах, не на шутку впечатлились бы видом голого человека, трепыхающегося в путах грузовой сетки, поднятой над палубой - ну точно, как добыча каких-нибудь каннибалов-дикарей из фильмов ужасов.
Самый тихий ужас заключался в том, что действительно – руки опускались от бессилия. Что теперь делать с безумным?.. Это даже не обычный больной, которого, случись что, передали в ближайшем порту в руки медиков, или даже вертолетом сняли… Был бы на судне хотя бы врач!.. Но на таких маленьких судах врачей не полагалось по штату. Старший помощник, с коробкой лекарственных препаратов, да кое-какими знаниями по вершкам, являлся здесь лекарем. Ну, а тут – самого хворь скосила... А и что это за болезнь – белая горячка?!. Как лечится, и лечится ли?.. Выкарабкается старпом?..
По-честному: никто в душе уже не верил.
Вот так круиз обернулся!.. И билеты теперь уже назад не сдашь!
Решение приняли лишь к ночи: заманить старпома в его каюту, закрыть на ключ, и хоть на несколько часов забыться вожделенным сном!
Так и поступили. Убрав, предварительно, со стола и полок каюты все колюще – режущие, а также судовую пиротехнику, что складировалась под койкой. И, по обороту ключа в замочной скважине, моментально разошлись по каютам: скорее, скорее провалиться в сон!
Размечтались, наивные!..
Какой бы сладкий сон после двух ужасных, бессонных суток не снился каждому, конец был одинаков: громкие, монотонные удары разбили, наконец, его в осколки.
Два часа с небольшим дал демон сонной передышки…
Когда моряки вновь собрались у старпомовской каюты, аварийный люк внизу двери был уже разнесен в жалкие кусочки. Но Николаич почему-то в него не лез – не ограничиваясь малым, колотил теперь саму дверь. И, по могучим ударам и телодвижениям ног, видимых в разбитый проем, стало понятно: долго той не выдержать.
Делать было нечего – пришлось насмелиться открыть…
Старпом выскочил с железной ножкой, отломанной от стула с каркасом стального четырехгранника.
- Держите, ну, держите же! - возопил он, выглядывая поверх плеч и голов скучковавшихся в коридоре моряков. – Куда?.. Куда они побежали?!.
Чертей гонял…
В полном, тягостном безмолвии стихийно разбились на две группы, и ими перекочевали в каюту боцмана, и каюту стармеха. Только Юра в одиночку отважился закрыться в своей.
Разбитый и измотанный – измочаленный рассвет третьего дня ( в «Пятница – 13 » и то – одну только ночь ужас терпели!), ознаменовался охотой Николаича на чертей.
- Поймите! – гремел внятной речью старпом. – Это же угроза человечеству!
Тут с ним было не поспорить!.. Вот только, заодно с хвостатыми тварями, «под замес» Николаича бы не попасть!
Все закончилось пополудни опять же в его каюте. Он упал, ударившись лбом о комингс – порожек двери металлический. Лежал с открытыми глазами, и алая кровь большими каплями набухала на ссадине и падала на палубу.
- Все, - негромким голосом принял, наконец, нелегкое решение капитан, - давайте его вязать.
Штурман Женя (их, штурманов, медицине учат по расширенной программе) обработал рану, и, перевязав запястье предварительно бинтом, сам сердцем кровью обливаясь – у настоящих судоводителей всегда есть чувство локтя – связал старпому руки впереди пеньковой веревкой.
Николаича, сдавшегося под арест безропотно, уложили в койку.
- Так, оставляем всю работу на палубе, - скомандовал боцману и матросам капитан, - заступайте в надзор сюда на вахту – по четыре часа.
Уздечкин начал первым. Оставив дверь открытой, он сидел на краешке дивана посреди полной разрухи каюты, поминутно подскакивая, чтобы утрамбовать начинавшего бузить Николаича обратно в койку.
- Андрей!.. Развяжи меня!.. Развяжи, тебе говорю, ну! – строжась, приказывал старший помощник. – Как не понимаешь – их надо уничтожить: это же угроза человечеству!
Заладил свое!
Уздечкин, игнорируя приказ начальника общесудовой службы, здорово боялся этого безумного исполина, неукротимо из койки подымающегося, и со страха скоро перешел на чувствительные тумаки в мощную грудь.
- Ложись, давай, обратно!.. Давай, давай!
- Да, Андрюха, - посмеивался покуривающий в коридоре механик Николай, – загубил ты в морях карьеру санитара психбольницы!
Весело было ему наблюдать – из коридора-то! Он-то по недлинному убежать, если что, успеет!
Николаич же, после очередной бесплодной попытки встать, воротил от нерадивого матроса голову презрительно (не от тумаков – от черствого, тупого непонимания угрозы человечеству) и культурно плевал – смачно! - в переборку под боком – не Уздечкину в лицо.
Однако, когда Уздечкин через восемь часов на ночное дежурство, переборка была чиста до блеска. Чист был и стол, подметена и даже помыта палуба, а диван был застелен свежим покрывалом с умиротворяющей даже, в свете настольного светильника, расцветкой. Прямо, как в палате больничной!
Боцман Слава постарался – кто еще? Чистоплюй и лодырь Юра, тоже всегда недолюбливавший старпома – озадачивал тот работой! - на такое сподвигнуться никогда б не смог.
И сразу сам воздухе в каюты стал разряженным, атмосфера спокойствия вдруг повисла в ней. Николаич уже не буянил, хоть и косился на Уздечкина и подозрительно. Встать не порывался, но ничего и не говорил. В общем, «на стреме» быть еще приходилось. Но – поймал себя Уздечкин на мысли, - в таком комфорте и относительном затишье вахтить можно. Лучше, даже, чем палубу колотить!
До Владивостока вполне можно пересидеть.
Не получилось!
Когда он спешил сменить Юрика уже днем, путь ему преградил все тот же Колёк.
- Слушай, скажи боцману: если он еще раз старпома развяжет, я его самого свяжу!
- Слава, ты чего – Николаича развязывал? – в испуге спрашивал Уздечкин у боцмана.
- Да, - запросто ответил тот, - мы в душ сходили, он помылся, спокойно вернулся – опять завязать себя дал.
Не ошиблись с именем боцману. Славный был человек! И именно у него приходящий в здравый ум Николаевич спросил ночью: «Слава, а что со мной было?»
Утром путы сняли, вахту убрали – пошли парни доски колотить. Уже без боязливой оглядки через плечо, и ножовки с топором уже не подтягивали каждую минуту поближе.
Болезнь прошла – хоть уж и не чаяли!.. Капитан на второй день все же сообщил на берег о происшедшем. И фирмач тотчас дал добро на заход в ближайший порт, чтоб оттуда буйнопомешанного транспортировать домой.
Интересно, в какую бы копеечку это встало?
К счастью, не понадобилось…
Зато через несколько дней понадобились знания и опыт старшего помощника при прохождении Суэцкого канала – знание форватера и умение отшить бесконечно меняющихся лоцманов, дружно клянчивших презенты.
День рыбака Николаич встречал на «сухую» - на вахте, когда абсолютно все (даже затравленный старшим механиком за ужасную стряпню до тихого, уже, помешательства повар-кашевар), кроме него, заседали за сколоченным столом на промысловой палубе. Впрочем, в этот праздничный вечер белая горячка вряд ли кому грозила: Колёк, на которого возложена была обязанность выгнать в машинном отделении, плюс к капитанскому минимуму джентльменскому, еще самогона, по ходу дела продукт дегустировал чересчур активно, каких-то две «поллитры» к столу только и добавив – и на том спасибо!
Штрафанули на девяносто долларов Николаича с фирмы, и по-братски штурмански, переходы-добавления всех часовых поясов «повесили» на его вахту. Здесь-то честно: пять суток капитан со вторым штурманом вдвоем на мостике друг друга меняли.
И это бы все еще ничего, кабы…
Пьяница - пьяницей, а про сигареты-то старпом на берегу не забыл – запасся основательно, на все два месяца перехода красным своим «Дукатом». Не то, что повар - бич, начавший «стрелять» чуть не с первого дня рейса ( все курящие, впрочем, быстро это дело прекратили: «И это последняя, договорились?»). Не то, что Юра, тоже уже истощивший свой запас и пасшийся на этот счет на посиделках в каюте стармеха, и за сигарету ту готовый подписаться под любым словом старшего механика. Но, когда Николаич окончательно пришел в себя, в каюте своей он не обнаружил ни пачки…
Клянчить, однако, ни у кого ни стал – так и дотянул до Владивостока, хоть, как говорится «уши пухли». Ни Слава, ни Уздечкин ему здесь помочь не могли – сами не курили оба. Да, Уздечкин и узнал-то о том перед самым Владивостоком – боцман и поведал: Николаич общался больше теперь со Славой, да пожалуй, по большому счету, с ним только и одним.
С Уздечкиным же говорил так же запросто, как раньше, но далеко не также словоохотливо, и в сдержанности той матрос улавливал потаенную обиду.
- Старпом-то помнит, как ты ему скворца в грудь выписывал, – подзуживал еще под руку Колёк. – Сейчас, во Владивосток придём, он опять белочку поймает – смотри!..
Сам-то, из коридора предупредительно глядючи, остался с чистыми руками!
Старпом, однако, вспомнил и о Уздечкине – когда во Владивосток пришли.
- Андрюха, - сходил бы за бутылочкой, а? – в глухой час темной ночи предложил он вахтенному, в сей момент, матросу.
Тот немало озадачился. Сходить-то можно, тем более, что немало совесть его мучила за то вынужденное рукоприкладство. Но только…
- Николаич, а вам можно? Ничего не будет? – опасливо осведомился он.
Улыбнувшись, тот просто махнул рукой.
- Прошло уже все давно!.. Не переживай – снаряд в одну воронку два раза не попадает!.. Ну, и «Дуката» - сам знаешь, - красного…
Уздечкин отважно отправился в темноту незнакомого города, справляясь о ближайшем «круглосуточнике» у охранников автостоянок, с автоматами «Кедр» на боку (впечатляло!). Вернулся достаточно скоро с бутылкой с амурским тигром на этикетке, и пантерой пятнистого лосин раскраса, в одиночку вышедшей на ночную охоту: не бросить же было её, голодную, на том совершенно безлюдном, в ночи, перекрестке…
А когда мягкой поступью покинула она, вполне пресытившаяся, борт судна, Уздечкин заглянул под свет занимающегося уже утра, к старпому – тот приглашал: « Как управишься – заходи».
Бутылка была еще лишь почата. Был самый момент повиниться перед старпомом в рукоприкладстве том – необходимая была то ж мера! Николаич, наливая понемножку, лишь добродушно махнул рукой. После выпитой, осмелевший Уздечкин насмелился спросить: что же виделось Николаичу все эти дни.
- Видел Бога, - улыбаясь в усы, поведал тот. – Мчался на колеснице, и матом, самое главное, ругался страшно.
Уздечкин кивнул вполне понимающе: по таким то паскудным делам с «Дукатом» других слов вряд ли было и найти…
Во Владивостоке пробыли три недели. «Во-первых, спасибо, что пригнали судно благополучно!» - с этого новые хозяева разговор начали. Оценили они вполне и новый настил палубы. А моряки оценили неповторимое очарование этого приморского города. «Оставайтесь! Так душой прикипите – уезжать не захочется». Предлагали остаться всем, кроме штурманов: «Извините, но здесь у нас свой район плавания, так что, свои опытные судоводители нужны». И Юру – «шланга», отфутболили: «Извините, в ваших услугах мы не нуждаемся». «А этот матросик, что заикается чуть – остаться не хочет? – спрашивали они у боцмана. – Жаль!». Какой там Уздечкину «остаться!». Хватило ему экзотики местной за глаза, и за уши: «тележить» даже с местными бандюками пришлось – Колёк по пьяни за топливо «прообещался» - «за базар попал». Приходилось его прятать, а вахтившему у трапа Уздечкину кореша «отмазывать».«Вот, - радел Уздечкину боцман, - а на старпома все тянули! А сами!..» Все успокоиться до дома Коля не мог – в московском, уже, аэропорту, где коротали ночь до вылета домой, милиция их с электромехаником забирала трижды, в последний уже раз устало осведомившись у капитана: «А скоро, говорите, у вас вылет?» Да, и свои стражи порядка под козырек приняли: покурить же парню в полете срочно занадобилось!
А старший помощник Сергей Николаевич все это время был тих и неприметен, делая исправно старпомовское свое дело, да покуривая (не на борту, ясно, авиалайнера белокрылого) сигаретки красного своего «Дуката».