18+
Часть 2 Марш правополушарных
…Глава 4
После ужина в холл второго этажа натаскивают со всего пансионата кресла и стулья, следом 60 дамочек и 20 мужчин втискиваются в это пространство, являя собой общность под названием ТТС ТМ Махариши - первый в СССР! Мужская часть нашего курса предпочитает стоять, изображая из себя кавалеров, наши индуски - руководилки плавно вплывают в холл, они завёрнуты в сари, как карамель «бон-бон» (странное название) в разноцветные фантики, и расточают улыбки, слегка обнажая жемчужные зубки, а чего им не улыбаться – они и впрямь были счастливы: здесь, в этой непонятной стране, их чуть ли не за королев принимают и - кто?
Советские пока ещё граждане – инженеры, врачи, учителя, журналисты, студенты солидных вузов. В их родной Индии люди с таким образованием и по улицам-то редко ходят, медленно скользя в шикарных иномарках, или сидя в повозках рикш, с презрением глядя сверху на пеших шудр, копошащихся в толпе, а эти чудаки примчались, чтобы у них учиться, почитают, как самого Махариши, видя в их лице его продолжение, и знать не знают, что в Индии этим завучам-индусам почёта такого вовек не снискать, и денег таких не заработать, и ни в жисть не почивать так, как здесь они почивают в больших двухкомнатных номерах с обогревателями, пледами, ежедневными фруктами и цветами.
Индуски не знают, что Подмосковье - это наша Швейцария, и когда по вечерам в первые два дня мы гуляем по берегу узкой речушки, взирая на гроздья ракит и майский бело-розово-сиреневый вальс по высоким берегам, индуски удивлённо смотрят с обрыва на нежные закаты и туманы над синей извилиной маленькой речки; нет, похоже, они не умеют чувствовать красоту нашей природы, это вообще редкое умение, чаще русское, чем чьё-то ещё, они, кажется, побаиваются этих прохладных просторов.
Цветные бутоны по вечерам закутываются ещё в куртки и шарфики, для них наши плюс 18 - почти заморозки. Сейчас Зирпа и Мина усаживаются перед нами и начинают искать глазами переводчицу, но та всё не появляется. Вдруг Кирка, неожиданно легко вскочив, сообщает, что может переводить, она садится рядом, и мы узнаём, что каждое утро будет начинаться с двухчасовой (!) программы медитации, затем завтрак и почти сразу два часа занятий по теории – прослушивание видеолекций Махариши, обед, опять два часа теории, два часа вечерней программы медитации, ужин, опять теория и ближе к ночи - час свободного времени.
Н-да…вот вам и прогулки у реки… Но ведь нас предупреждали. Зирпа с милой улыбкой сообщает, что пропуски намеченной программы будут немедленно заканчиваться удалением с курса либо без возврата денег, либо с частичной выплатой. В этом месте становится особенно тихо. В стане мужчин шелестит недовольный говорок. Дальше Кирка переводит прямо с листа обращение Махариши к участникам первого в России уникального курса учителей ТМ, как всегда, словеса подобны одам Тредиаковского, только восхваляют они, конечно, не монархов, а великость ТМ, несокрушимость и вечность законов природы.
Самуиловна языком владела здорово - стала раскованной и уверенной в себе, несмотря на капитальную картавость. Мы с Зиночкой, негласно записавшие Кирку в чудачки-провинциалки, переглядываемся: наша столичная спесивость уязвлена, но снова меня царапают эти её собачьи взгляды влажных жёлтых глаз, неожиданно искательно устремляющиеся на тебя, не вяжутся они с её предполагаемой значимостью. Идём с Зиночкой подышать и переварить услышанное: график зело жёсткий, а мы-то думали, будем сидеть под тополями и берёзами и медитировать, погружаясь в безмолвный мир, бродить в рощах…
Вдруг эта маленькая провокаторша откуда ни возьми достаёт предмет, о котором я мечтаю забыть - сигарету и себе другую. Одновременно с выражением искреннего возмущения или даже до него, тяну руку за зельем, Зина оправдывается: всё, завтра уже точно конец – ведь начинаются групповые медитации и некогда будет… и вообще…
Самуиловна, даром что врач, со снисходительным пониманием относится к моей пока ещё не побеждённой страстишке, улавливая соответствующие запахи, хотя сама и не курит, но мне поддакивает и явно стремится стать задушевной подругой.
Со временем я открываю в ней начитанного и хорошо образованного человека, с изощрённым чувством юмора и самоиронией, интересную рассказчицу, но, с другой стороны, не получается у меня ни подружиться с ней, ни просто приятельствовать - что-то всё время отталкивает на уровне хребта, особенно, если мы молчим. Впрочем, психологи говорят, что когда смотришь человеку в глаза, трудно думать о нём плохо, поэтому, наверное, так быстро отдаляются люди друг от друга, если не разговаривают и не смотрят при этом друг на друга.
Мне это было хорошо известно, так как я, к сожалению, быстро переняла наследственную семейную женскую тактику - переставать разговаривать с мужем, лишь чуть расплюёмся, в результате довольно быстро между нами начало исчезать что-то очень важное, то, что мы из себя по капельке извлекали и собирали в трепетный кулёчек…
Стараясь всё же приноровиться друг к другу, мы с Киркой быстро научились снимать напряг в юморном стёбе, обсуждая прошедшие дни.
Начались будни ТТС. Только вряд ли кто-нибудь непосвящённый назвал бы обыденным занятием то, что мы делали. Проживавшие уже почти два года в левом крыле нашего пансионата пять семей армян-беженцев из Спитака с первого дня не переставали с преувеличенным вниманием обозревать нашу разношёрстную команду. Одни сидели на лавочках с семечками в кульках, другие смотрели из окон, третьи косились в столовой, но у всех на лицах была насторожённая опаска, как у селян из глухих деревень, когда они рассматривают залётных соседских гостей из далёких миров городского космоса, и даже общение с армянским этносом внутри нашего курса пока не растопило их недоверия к ТМ-овской публике.
С утра наше стадо тащилось в спортзал, находившийся у самого леса в одноэтажном жёлтом здании с плоской крышей, причём взорам подсматривавших в окна армянских мальчиков открывалась непонятная картина: в полной тишине, по периметру всего зала, прислонясь спинами к стенкам, в позе индусов, сидят тётки с закрытыми глазами, прикрывшись пледами и одеялами. Вот сидят они так, сидят, потом вдруг начинают, кто прыгать, кто вертеться, кто трястись, кто дёргаться, при этом некоторые сопят, некоторые взвизгивают, кто-то хохочет, кто-то плачет, одна катается, как колобок, по всему залу, но многие просто тихо сидят, то ли спят, то ли мечтают. Мальчишки таращат глаза и тычут друг друга в бока, но, как правило, появляется или кто-то из индусов, или дядька Окунёв, они уже знают его вездесущность, и чернявая стайка упархивает, чтобы не нарваться на неприятности.
Выждав в лесочке, они потихоньку подбираются ко второму залу, где также неизвестно зачем сидит в полной тишине у стен на матах мужская часть курса, а потом так же, как и тётки, начинает подпрыгивать и скакать, сопя и гогоча, через некоторое время в обеих частях зала, будто по чьей-то команде все резко бухаются на маты и минут десять-пятнадцать блаженно лежат, натянув на себя одеяла и пледы, и то ли спят, то ли слушают скрипучую чужую музыку, потом, опять, как по команде, встают, и плетутся в пансионат.
Мальчишки пытались и в зал, где шли видеолекции, пробраться, но не выдерживали и пяти минут подслушивания у дверей: уж слишком диковинно было то, о чём бубнили с экрана телевизора, они потом и двух слов-то не могли повторить расспрашивающим мамашам и сёстрам, сердито тыкавших их пальцами в животы: «Ну что там говорят-то? Что?! Ах, бестолковые!»
…
Глава 11
Через три месяца сидений у телевизора и на программах сказывается малоподвижность, прыжки не считаются – всего-то пять - семь минут, я начинаю толстеть, ведь и курение наконец брошено. Однажды после обеда, когда мы снова растекаемся в креслах, а на экране колышется Махариши, теребя в руках несчастную розу, я чувствую, что больше не могу сидеть, и тело пружиной выбрасывает меня из кресла.
Никому ничего не сказав, встаю и выхожу из зала, глядя прямо перед собой, спускаюсь по лестнице с видом человека, идущего как минимум по делам министерским, и которого никто не смеет останавливать, нахально и спокойно шествую мимо зафиксировавшей мой демарш Ларисы, почему-то гуляющей по улице, и выскакиваю за ворота пансионата. Самое интересное, что я сама представления не имею, куда же меня несёт-то. В кармане жакета есть какие-то мелкие деньги, я быстро иду по полю, дыша вольным воздухом.
На сельской автобусной остановке приоткрыл покосившуюся дверку старенький уазик, словно стесняясь приглашать в свой пыльный салон с промятыми сидениями. Шофёр стоит рядом и рубит воздух загорелой рукой, что-то рассказывая деду, беззубо смеющемуся ему в ответ. Я решительно сажусь в уазик - шофёр и ухом не ведёт и продолжает трепаться. Тема была обычная: как некий Колька принял лишнего, и только когда входят две бабули с корзинками, шофёр садится в кабину.
Драндулет скрипит и дрожит на выбоинах, но я испытываю неописуемое счастье от того, что я двигаюсь, стремлюсь куда-то, всё равно куда, автобусик кажется мерседесом, а проносящиеся поля и лесочки – захватывающим пейзажем. Покатавшись минут пятнадцать, я решаю, что выйду у монастыря, туда и отправляюсь. На гору я поднимаюсь резво, вхожу в ворота и не знаю, что же мне дальше делать. Мимо проходит группа женщин и девушек в длинных юбках, они только что приехали на автобусе с табличкой «паломники», за ними идти мне не хочется, что делать в храме, я толком не знаю и отправляюсь куда-то по наитию.
За колокольней прячется лестница, ведущая на мостки, проложенные вдоль крепостной стены; я поднимаюсь по ступенькам и бреду вдоль пустынной стены, заглядывая в окна бойниц и представляя себя средневековой княгиней в заточении и дивясь открывающемуся захватывающему виду: с высоты монастыря, стоящего на горе, виднеются полоски полей, голубая ленточка речки и перелески, издали словно покрытые одуванчиковой дымкой.
Вспомнилась картина Валентина, где поле с межами, как развёрнутая на всю ширину гармошка, «под ситцевым небом гармошкой раскинулось поле», приходит строка. Всё-таки в Валентине что-то было, и мне хочется ещё увидеть его лицо с таящейся в нём загадкой, да только все телефоны утрачены, не потащишься же к нему домой, конечно, он давно не один, и все тыквы уже съел… Захотелось что-то спеть такое протяжное…
Облокотившись о выступ бойницы, я потихоньку затягиваю «То не ветер ветку клонит…», а когда допеваю второй куплет, вдруг чувствую, что рядом кто-то есть. Поворачиваюсь – за спиной стоит весь в чёрном - то ли монах, то ли кто, на груди – крест на цепочке. Стоит и молча смотрит на меня.
- Ой, извините! – Я резко поворачиваюсь и иду к лестнице.
- Да вы что хотели-то, матушка?
- Нет, нет, ничего, спасибо. «Чёй-то я «матушка?».
Я почти убегаю. В воротах стоят паломницы и крестятся, глядя на купол храма. Дойдя до выхода, я подумала, чего испугалась, он смотрел на меня всего лишь с любопытством, без осуждения. Надо было что-нибудь спросить. А что? Ну, вот, какого года монастырь? Так вон - написано на табличке.
Ну, может, про очищение от бесов-стрессов, как на сидхи было. О, Господи, как же об этом можно спросить? Разве можно вот ему, такому, какому-то ровному и наверняка ничего не знающему про единое поле и абсолют, объяснить про прыжки, тряски и прочее? Я тихонько смеюсь, представляя, как он слушал мои подвывания, и спешу на автобус – пропустила ведь что-то важнючее о едином поле. Когда же всё-таки в этой теории появится хоть что-то о добре и зле? О душе?
Глава 12
Поварихи и раздатчицы из пансионатской столовки почти потеряли интерес к команде чокнутых, которую они кормят по три раза на дню вот уже три с половиной месяца. Поначалу девицы и толстые тётки в белых колпаках на голове с любопытством поглядывали на нас, таких разных, но объединённых азартным загадочным энтузиазмом, впрочем, с особым интересом они исподтишка рассматривали мужчин, пока тех не отправили в другие, не очень отдалённые места.
В тот августовский день мы, как только входим с Анной в столовку, сразу чувствуем что-то необычное: в последние дни словно нечто тревожное разливается невидимым, но тяжёлым облаком в пространстве, и я вдруг ловлю себя на странных мыслях – а как же люди приспосабливаются выживать в тюрьмах, ни с того ни с сего перед глазами встают нары и серые грубые одеяла, маленькие оконца камер и даже кандалы на чьих-то щиколотках, словно кадры из кинофильмов, внезапно накатывают гнетущие, как перед грозой, неосознаваемые до конца ощущения, Вот и сейчас, войдя в нашу столовку, я, подобно персонажу по фамилии Фокс, внезапно ощущаю нечто особенное, пока непонятно что. Вся правая половина заведения, где обычно два-три стола занимали беженцы-армяне, вдруг оказалась полностью занятой плотно сидевшей толпой человек в тридцать, размеренно подносившей ко рту ложки и также размеренно их опускавшей. Мы останавливаемся на привычном вираже к своим столикам, чтобы с удивлением вглядеться в сидевшую толпу и обнаружить, что всё это были сплошь мужчины примерно от тридцати до сорока, их крепкие спины под толстыми накачанными шеями обтянуты спортивными костюмами, причём почему-то только двух цветов, синими и чёрными.
- Хм, наверное, целевой заезд каких-то спортсменов, только это не иначе – футбольная команда - решила Аня, и мы отправляемся жевать ненавистную консервированную кукурузу, хорошо ещё, если с пюре, а не с пшёнкой, кормят нас с каждым днём всё хуже и хуже, понятно, конечно, что дома, «на свободе» вообще - карточки, однако, ведь ТМ - мувмент международный, и денежки снял с нас в том числе и за обещанные всякие фрукты и овощи заморские, дабы мы, как можно раньше становились правильными вегетарианцами, чтобы легко прыгать и летать...
Наш дамский рой, заполняя пространство, втекает в столовку и обалдело фиксирует большую мужскую компанию в правой стороне, обычно пустующей. Компания активно и сосредоточенно утоляет голод, при этом почему-то некоторые наши сокурсницы сразу же неуловимо изменились, поправляя волосы и косясь вправо.
- Гляди, как Лариска подтянулась и пошла «от бедра» да зачем-то отправилась на правую раздачу брать стакан для чая, когда и у нас есть, - с усмешкой замечает Анна, секущая ситуацию, почти не поднимая глаз.
Ох, и далеко нам до бессстрастия… Однако эта группа в спортивных костюмах совершенно не реагирует на вибрацию нашего цветника, доедая свои ужины, ритмично двигая желваками под выбритыми щеками.
Дяденьки и парни с аккуратными стрижками отодвигают стулья и по одному, не разговаривая, пружинно идут к выходу.
Вечером эта слаженная команда умудряется не появиться ни в пансионатских помещениях, ни на территории, они словно исчезают, да мы и забыли про них – у каждой хватает своих дел.
Рано утром, когда Женька плескалась в душе, в нашу дверь кто-то отчаянно забарабанил. Подлетаю к двери - не успеваю отодвинуться – на меня наваливается Наташа из Волгограда, представлявшаяся всем гинекологом, она пихает мне в руки тарелку с яблоками.
- Наташ, ты что в такую рань… с яблоками?
- Яблочный спас, яблочный спас сегодня, Горбачёва скинули, Ельцина скинули! – тарабанит она на одном дыхании и выскакивает за дверь. О другом вселенском событии, приходившемся на эту же дату, большинство нашего курса, считавшее себя незаурядным, ведать не ведало, хотя и толкло целыми днями слово «веда» без ступы …..
Я оторопело замираю с тарелкой в руках. Медленно доходит смысл второй части фразы.
- Наташ, ты куда?! Объясни, что случилось? – выбегаю за ней, но она уже стоит у двери соседней комнаты, доставая из кармана халата новые яблоки:
- Девчонки, яблочный спас, Горбачёва скинули, Ельцина скинули!
- Наташ, говори толком! – Я вцепляюсь в рукав её халата.
- Сама точно не знаю, сказали наши, слушали радио, вроде переворот в Москве, в стране, то есть.
Меня окатывает холодом. Что там сейчас? А я здесь…Наука созидательного разума…Чекинг…мантры-сутры-брахмапутры, бегу к телефону - автомату на первый этаж, там уже Надюшка.
- Вить, что это, что случилось? Сам не знаешь? Ладно, позвоню позже. – Надя кладёт трубку и бежит в холл.
Набираю номер. Занято. Так рано и занято! Наконец ответил!
- Па, скажи, что случилось-то?
- Что-что! – голос отца на редкость злой. – Коммуняки вонючие вылезли! Путч, видишь ли, они устроили. Всё равно им всем надо выдать по метле, повесить таблички на грудь с надписью «Я был сраным коммунистом», и пусть метут улицы!
- Па, ты это всё уже три года назад говорил, сейчас-то что?
- Смотри телевизор! Передали, что Горбач болен, и власть у переходного правительства, какого-то «гк» или «пч», пытаюсь послушать радио закордонное, пока не поймал, не вздумай ехать сюда на митинги, неизвестно, что будет, за Дашей и матерью присматриваю, не волнуйся. Всё, пока…
Короткие гудки. Сзади уже топчутся ещё три наши дамы, отхожу в сторону, в холле гыргыркают наши и пансионатские армяне, размахивая руками, и только Сулико горестно смотрит в одну точку, обхватив подбородок. Иду к Ане в комнату.
- Слышала? Что будет теперь?
- Индуски заходили, сказали, будем делать удлинённую программу, гармонизировать, то есть обстановку, когерентность вносить, пойдём быстрей на программу, - Аня деловито оповещает меня, одновременно завязывая шнурки кроссовок.
- Ну, ты веришь, что ли, что наши медитации помогут там кровь не пролить?
- А ты, если не веришь, то, что здесь вообще делаешь? – Она закрывает дверь на ключ.
- А фиг знает, что я здесь делаю! Я просто сразу же почувствовала себя скотиной, как только представила, что снова обратно: к этой тухлой КПСС с маразматиками, в эти дикие очереди и всю-всю эту бессмыслицу, опять госполитика: без штанов и с ракетами, унижение на каждом шагу! Ой, надо ехать на оборону!
- Не надо ехать никуда, надо медитировать! Пойдём, будем в медитации представлять, что…что будем представлять? – Анютка прыгает через ступеньку.
- Да-да, вместо мантры будем повторять «Долой КПСС! Долой КПСС!» - классно намедитируем, я давно установила связь между мантрами и лозунгами, между прочим. – Едва успеваю я за ней.
- Балда! Надо достичь состояния наименьшего возбуждения сознания, самадхи, то есть, нам уже это сто раз объяснили, в нём познающий, познаваемое и процесс познания – это одно, и тогда каждая твоя мысль станет мощной…- она приостанавливается, подбирая слова.
Я обгоняю её:
- Ладно, ладно, пойдём уравновешивать сознание в соответствии с космическими ритмами, это именно то, что сейчас надо нашей стране, в особенности в тех городах, где зарплату ещё платят сервизами и алкоголем, чулочно-носочными изделиями и постельным бельём.
На завтраке мы обращаем внимание на правую сторону столовой: там вновь восседает та же крепкая мужская компания, кажется, что они бросают в нашу сторону недружелюбные и даже угрожающие взгляды. Когда весь этот «Чук и Гек», как в народе прозвали ГКЧП, закончился, и эта мужская команда в спортивных костюмах исчезла также внезапно и тихо, как и появилась, стало ясно, что это были, конечно же, гэбисты, может курсанты, может, с ними и отставники, и не исключено, что весь наш экзотический курятник был в неких чёрных списках. Ещё бы! Развели тут, понимаешь, секты с заграничными агентами, развивают сверхспособности!
Мы с вами ра-азберёмся! Недаром, как стало известно потом, одним из первых указов «президента» Янаева был указ о контроле за деятельностью СМИ, объявлена война рокерам и культу секса, то есть идеологическим врагам, а мы-то как раз для них были ягодками с этого поля … Впрочем, в пансионате они, может, были не из-за нас, а как некая рота запаса, но кто его знает.
Индуски побежали звонить Махариши, впервые на их невозмутимых лицах читается смятение, оказывается, их смуглота может превращаться в серые тона, а мы усаживаемся в холле на свои места, внешне все спокойны, хотя у меня на душе скребут не кошки, а прямо крокодилы. Входит Зирпа, за ней – переводчица.
- Значит так, - звонко начинает Зара. - Махариши сказал, что мы должны ещё больше медитировать, я хмыкаю – что ещё он мог сказать,– и ещё сказал, что всё это очень скоро закончится.
- А как закончится-то?!
- Хорошо, хорошо закончится…
Лёгкий вздох проносится по рядам, я встаю и против всех правил выхожу прямо на глазах Зирпы из аудитории, но она молчит, - день такой… Иду звонить Инге.
- Гдляна арестовали и увезли в военную часть, больше неизвестно ничего,- взволнованно сообщает она.
- А Ельцин-то где же?
- Да в здании Верховного Совета. Около него идут митинги, народ всё прибывает. Эх, без тебя-то как? Муж сказал, по шее даст, если пойду, но я всё равно собираюсь, говорят, уже войска в Москву вводят.
- А нам велели медитировать всё время, когерентность создавать. Я попробую завтра всё же уехать, позвоню тебе.
В холл входит всегда улыбающаяся Надиза:
- Я сегодня как раз потихоньку убегала к мужу, он приехал на два дня, ездила в город. А тут такое…
- Надиза, что будет-то? Слышала про переворот? – спрашиваю, памятуя о её особых способностях.
Она оглядывается, потом переводит на меня спокойный взор:
- Уже несколько дней я не могу отделаться от ощущения навалившейся тяжёлой волны, как сказали бы спецы, психоэнергетического поля, накаченного агрессивной энергией. Вот теперь и прояснилось, откуда это, но сейчас словно лопнула натянутая струна, стало легче. Не могу сказать, что будет в точности, но будет лучше, всё обойдётся. - Она старается говорить тихо, ведь в мувменте не жаловали ни ясновидящих, ни целителей, и тогда нам казалось, что такой подход – гарантия чистоты наших рядов.
Мы потихоньку входим в аудиторию, с экрана льются речи нашего телегуру: «ТМ – это полив корней, а не листьев. Это захват крепости, а не того, что принадлежит этой крепости как элемент, например, рудников, алмазных копей и т.п….Трансцендентное – это вездесущее бытие. В действительности бытия и есть трансцендентное».
Мне совсем не хочется заниматься призрачным поливом корней и вообще думать о трансцендентном. После лекции индуска задерживает нас на минуту и совершенно обыденным голосом извещает: «Махариши звонил по телефону в московский центр и сказал, что всё очень скоро и хорошо закончится, но все сидхи в России должны особенно тщательно медитировать, чтобы приблизить это». И хотя всякий индус даст сто очков вперёд любому энергетику, озабоченную напряжённость, проступающую на лице, и она не смогла скрыть.
Окунь ходит по коридорам, заложив руки за спину и явно избегая общения с нами, хотя с Киркой о чём-то шептался у входа в кинотеатр, я прохожу мимо и вижу её растерянное лицо, она говорит, нервно задирая карманы своей красной юбки, в которую она засунула кулаки и пытается там ими размахивать таким оригинальным способом; ни с того ни с сего мне становится жалко её за абсолютное отсутствие вкуса: можно понять даже быков, если всё время наблюдать эти её красно-оранжевые тряпки.
На следующий день Инга и отец оповещают меня по телефону о происходящем, мы бегаем к армянам в номера и крутим ручку программ старых пневмоничных теликов, ловя новости, потихоньку уходит давящий страх того, что мы снова свалимся в бессмысленную совковую жестянку. На маршрутке примчались четверо мужчин с курса из соседнего пансионата - глянуть, может, дамочки здесь в нервных обмороках, ну, и вообще, не помешает всё-таки в такой неопределённости и подмогнуть, если что, однако, Лёвка с Западной Украины заявляет:
- Фигня всё! Чё предначертано, то и случится, чё суетиться-то!
- Неправда, все предсказания носят только вероятностный характер,- нервно отвечает стоящая рядом Вера Васильевна и быстрым шагом идёт в зал на программу.
- Чё наворочаем, то и получим! Вот и вся судьба! – заявляет Зиночка.
Бутафорский цирковой переворот с перевешиванием портретов президентов в казённых местах очень скоро закончился, и мы с Аней, Женькой и Зиночкой даже пытаемся достать бутылку сухого вина, чтобы поднять «бокалы» - чайные кружки за свободу, тут приходят Армен и Юрик с Генкой и сообщают, что руководство решило временно воссоединить нас со всей мужской частью курса, а что, пусть лучше русские мужики подставляют женщинам свои плечи в этой непредсказуемой ситуации, а то индусам, может, придётся драпать. Мы напрашиваемся в комнаты армян-беженцев и с восторгом смотрим в их казённых теликах на Ельцина, карабкающегося на танк, видим счастливые лица москвичей и слушаем не скрывающих своей радости дикторов. Главное – дело брежневых-черненок и андроповых и др. не встало из их торжественных могил! Пока ЭТО было самым главным!
Звоню отцу, маме и Даше, Инге, Трошину. Инга возмущается:
- Представляешь, эти гекечеписты драные двадцатого числа так сумели подсуетиться, что в столе заказов и в некоторых магазинах без талонов были сахар и гречка!
- Значит, готовились заранее… Как всегда, грубо и пошло…
Много позже я прочитала в газетах, что такая попытка «подсластить» переворот и задобрить массы была не только в Москве: где-то выдали задержанную зарплату, где-то печень говяжью «выбросили» без талонов; в одной деревне в Калужской области в сельпо сначала завезли сахар без талонов, а как только стало ясно, что путч провалился, дефицит погрузили в машины, и он исчез в неизвестном направлении.
Вспоминая эти три дня, сгустивших время и чуть было не спихнувших уже как-то устраивавшееся наше житьё-бытьё в воронку непоправимости, я вновь припомнила, как ни с того ни с сего дня за два до событий наплывали на меня смутные нелирические образы – коллажи из тюремного и пересыльного быта, которые я безуспешно отгоняла от себя.
Вечером, когда в беседке мы обсуждаем происшедшее, рядом со мной оказывается Вера Васильевна, она сообщает:
- Этот год, 1991, вообще очень страшный – в нём шесть затмений, представляете? Семь было только в 1917 –ом!
Ольга Ивановна окатывает нас холодным душем:
- У нас есть свобода мысли. Это же грандиозно. А мы всё тщимся найти свободу выражения. В дурацких политических играх.
- У кого, у нас?
- У всех людей.
Армен шевельнул гусеницами-бровями:
- Так мы же лопнем, если наши великие мысли не смогут найти своего выражения.
Все молчат и ждут, но переход к увлекательной дуэли двух учёных отчего-то не состоялся.
Долговязый Юрка, легко расщёлкал мою загадку про назойливые картинки и предчувствия:
- Да это очень просто всё: слыхали о мыслеформах?
И поскольку я не отвечаю, ибо если и слышала этот звон, то в точности всё равно не знала, о чём он, то Юрик продолжает:
- Наша мысль материальна, так? Это вам известно, - говорит он, обращаясь уже ко всем сидевшим и стоявшим курсистам, вдруг примолкнувшим и повернувшимся к нему, кроме хохотавшей над чем-то Зиночки. Когда и она замолкает, Юрка разводит ладони, как дирижёр, призывающий оркестр к вниманию:
- В тонких мирах, в ноосфере, по-нашему говоря, мысли приобретают некий энергетический потенциал и воздействуют на наше восприятие. Короче, если мысли сконцентрированы, то они быстренько так вернутся к людям и воплотятся, причём важно, чтобы сразу много людей об этом думали. Вот и всё. ГКЧП и кто там за ними стоял, мечтали всё по-сталински разрешить: всех в воронки покидать, никаких перестроек и прочих вредных идеологий, не говоря уже о заморских учениях с индуями и американцами.
- Обратите внимание, при этом никакого Бога и поминать не надо: концентрируется себе толпа людей – и вот вам дождь или жара, - добавляет Армен, - это просто механический закон. Ты прав, с мыслей начинаются действия и поступки.
Аня машет ладошкой над головой:
- А как насчёт того, чтобы послать туда добро или любовь? Агрессию и злость нетрудно отправить, а потом получить обратно, а вот другое…
Но ей никто не отвечает. А что же мы-то посылаем в ноосферу, или, по Махариши, в единое поле всех законов, если мантры наши бессмысленны? Может, так кто-то и думал из нас тогда. И если мы умело отправляем нечто ТУДА, очевидно, и ОТТУДА можно нам вкладывать в головы нечто. Круговые двери, вращающиеся по солнцу и против него…
Через день мужиков опять «угоняют» - мало того, что всегда сохраняется вероятность образования парочек, так ещё и болтают всякое разное, ненужное. Да, «управляющая компания» нам попалась организованная, непонятно только, насколько организованная…
Так мы резвились в изолированном мирке, а в стране в это время гремели канонады разговоров о свободе, шли баталии во всех слоях общества, и происходило явно и исподтишка всеохватное разворовывание страны, впрочем, жанр не тот, чтобы уточнять, кто именно и как, поскольку и почему воровал, но факт исторический и беспрецедентный по масштабам, причём те, кто был у власти, первыми и кинулись с азартом всё растаскивать, видно, давно готовились.
А «мы молчали, как цуцики, когда шла торговля всем…» Идея помещать граждан в изолированные мирки, кому-то показалась не лишённой смысла, и параллельно с разворовыванием на нашей почве начали возникать и множиться недетские садики, подобные нашему ТТС, где взрослые дяди и тёти учились профессионально выпадать из действительности: а что – местами приятно и в чём-то даже выгодно. Только кому больше?
Фото из интернета, спасибо автору.