Шиманский В.И.
Главы из автобиографического романа "Вехи и вёрсты" (Скопировано с сайта "Свободная газета +": http://www.svob-gazeta.ru/)
Глава 94. Голодная весна 1944-го года
Приближалась голодная весна сорок четвёртого года. Мама из простыней шила женские кофты, делала на них вышивки, брала кое-что из одежды, купленной до войны, и уходила в далёкие деревни, менять всё это на пшеницу, сою и муку. Домой она возвращалась уставшая и измотанная.
Весенняя распутица превращала дороги в непроходимое месиво, а речки без мостов были ледяными купелями, которые приходилось пересекать вброд. С полей запрещали собирать колоски прошлогоднего урожая. За их сбор людям давали по десять лет лишения свободы.
Это было настоящее вредительство, которое вело к озлоблению и вымиранию народа. Голод – не родная тётка, пирожками не накормит. Люди, невзирая на запреты, ходили за этими колосками. Весной, когда земля немного оттаивала, мама и другие соседи, ходили на поля собирать гнилую, высохшую, перемороженную, прошлогоднюю картошку.
Несколько раз, промыв водой чёрное месиво, пекли из него лепёшки, которые в народе называли «тошнотиками».
Чёрные, как уголь, с запахом гнили, эти «лепёшки» были приделом наших мечтаний. Они тогда казались настолько вкусными, что и представить себе сейчас этого невозможно.
Глава 95. Тюрьма за колоски
Папа как-то, придя с работы, говорил маме: «Мне сказал Александр, что Надежду, дочь, покойного брата Адама, за колоски посадили на десять лет в тюрьму. Смотри, когда пойдёшь за картошкой, десятой дорого обходи колхозные поля, а ни то накликаешь беду, ходить за которой далеко не надо, она сама, как собака, ходит за нами по пятам».
Мы очень переживали за Надежду, но помочь ей ничем не могли. Каждый из людей, как мог, боролся за свою жизнь. Родственные связи в счёт не шли. За войну многие из них стали рваться.
Папа с дядей Александром делились последним и никогда, не забывали про детей дяди Адама. У нас часто бывал старший сын дяди Адама Андрей и все его дочери.
Жена дяди Адама Ганна в деревне Черниговка отчий дом Шиманских продала и перебралась в город, выйдя замуж за Стафетенко. Девчонки тогда жили с ней. От второго мужа у неё родился сын Николай, который с детства был калекой.
Глава 97. Овсяный кисель
На папином производстве, для нужд предприятия, держали лошадей. Конный двор НЖЧ находился под горой, чуть выше того места, где сейчас находится автобусная остановка «Диспетчерская».
На подсобном хозяйстве, за деревней Веденовка для лошадей выращивали овёс, часть которого обдирали. Полученная крупа шла на стол управленческого начальства, а полова – отходы после обмолота овса, доставалась рабочим.
Папе на производстве изредка давали эту полову. Дома её вымачивали, процеживали через сито и отжимали. Из полученной жижи варили серую кисловатую массу, которую у нас называли киселём, мы им питались и расхвалили.
Однажды мама наварила немного такого киселя, накормила нас, и мы ушли в дом. Папа задерживался на обед, а его кисель остался стоять в летней кухне на столе. Никто не видел, как поросёнок забрался в кухню и своим свинячим рылом опрокинул стол вместе с папиным киселём.
Когда мама увидела папину миску на полу, у неё чуть не остановилось сердце. Мы, глядя на происходящее, заплакали. Мне было жалко, что папа останется голодным, и будет ругать нас за то, что мы не уберегли его кисель.
Когда папа пришел домой и узнал о произошедшем случае, и увидел наши зарёванные лица, ругаться не стал, а спокойно сказал: «Не плачьте, дети, я сыт. Тётя Нюра Слепухина приносила дяде Мише обед, мы с ним поели вдвоём. Домой я забежал за рубанком и ножовкой, а также сказать маме, о том, чтобы она не беспокоилась обо мне».
Мы успокоились, а папа ушел на работу голодный. Я помню его дрожащий голос и грустные, полные слез глаза. Мне больно вспоминать об этом, но я никогда не забуду папин кисель. Рот — не дырявый валенок, его нитками не заштопаешь.
Глава 98. Воровка на доверии
Летом мама пошла в поле полоть картошку, а папа был на работе. Дома остались я, Наташа и маленький Гена. Мама нам наказала: «Дети, никого не впускать во двор, а то вас могут убить и ограбить». Мы закрыли ворота на засов. После маминого отъезда в калитку постучалась женщина и просила позвать маму. Мы сказали, что мамы дома нет, она будет не скоро.
Женщина выразила сожаление и сказала, что она мамина двоюродная сестра и что у неё для нас есть гостинцы. Услышав про гостинцы, мы отодвинули засов и запустили её во двор. Женщина дала нам по конфетке. После этого села на крылечке и сказала: «Вася, ты можешь пока погулять, мы с Наташей управимся без тебя». Обрадованный таким предложением, я мигом выскочил на улицу так, что только пятки засверкали.
После моего исчезновения «тётенька» сказала Наташе: «Что мне сидеть без дела? Давай к маминому приходу я в доме помою полы. Когда мама вернётся, обрадуется чистоте и похвалит нас». Наташа согласилась на такое «тётино» предложение, принесла ведро с водой, и женщина стала мыть пол. Через некоторое время после того, как помыла, сказала: «Наташа, до прихода мамы я успею ещё сбегать в магазин. Куплю вам ещё гостинцев». Она ушла и больше не вернулась.
Когда я пришел домой, то застал Наташу в слезах. С плачем и причитанием она ко мне бросилась навстречу: «Братик, ты мой дорогой, где ты бегаешь? Нас тётенька обворовала, а тебя нет дома. Что мы теперь скажем маме? Эта тётенька украла у папы последнюю его шелковую рубашку, которую он надевал только по особым торжествам». Когда мы с Наташей стали проверять другие вещи, которые лежали в комоде, обнаружили вторую пропажу – не стало маминой, шелковой комбинации. Что ещё украла эта воровка, я не помню, но с тех пор хорошо запомнил, что такое «воровка на доверии».
Глава 99. Детский санаторий и синотрусы
На горе, рядом с больницей железнодорожников, как в парке, рос густой дубняк. В этой дубовой роще располагались шесть корпусов детского оздоровительного санатория. Зимой он не работал, и его корпуса были закрыты. Летом санаторий заполняли пионеры, которых наши посёлочные мальчишки дразнили «синотрусами». Иногда у нас с ними были перебранки, но дело до драк не доходило.
Многие ребята с нашего посёлка завидовали «синотрусам». Каждый из нас мечтал побывать на их месте, но у большинства родителей не было денег на путёвки. Мне тоже очень хотелось поехать в пионерский лагерь. Меня манили к себе звуки пионерского горна и дробь барабана.
На третий сезон папа взял мне путёвку в пионерский лагерь «Бардагон». Я прыгал от счастья — наконец моя мечта сбылась, и я буду «синотрусом». Этой новостью я поделился со всеми своими друзьями, и они откровенно завидовали мне. Вечером папа, специально для лагеря, смастерил фанерный чемодан, протравил его снаружи марганцовкой, покрыл быстро сохнувшим лаком и повесил на него маленький замочек.
Мечта сбылась, но романтика быстро растаяла. Хорошо помню утренние зарядки и холодную воду в умывальниках. При умывании такой водой глаза смотрели на мыло, а вся грязь от рук оставалась на полотенце. Быстро надоели мне звуки пионерского горна, который не давал мне вдоволь отоспаться, бесконечные линейки, построения и маршировка строем.
Пионервожатый постоянно держал нас около себя кучкой и просил, чтобы мы никуда не разбегались. Иногда он говорил нам: «Много коров без пастуха, это ещё не стадо! Кучка ребят без вожатого, это ещё не отряд». Наша группа была младшей, поэтому все нас обижали. За территорию лагеря выходить запрещали. Мальчишки с деревни Бардагон ловили «лагерных» пионеров и избивали.
Запомнился мне председатель пионерской дружины пионерлагеря – детдомовец Коля Баев. Мне очень хотелось быть таким командиром, как он — носить на левом рукаве три красных нашивки. Я не был пионером, поэтому меня никто никуда не выбирал.
Мне становилось скучно, я был маленьким человеком с большими запросами. Орла в небе заметить легче, чем цыплёнка на земле. Закрыв глаза, я думал о том, что сейчас делают дома родители. От этих мыслей хотелось плакать и бежать, куда глаза глядят. Мечта и реальность – две разные вещи.
Глава 101. Побег из лагеря
Ко мне в лагерь приехала старшая моя сестра Наташа и сообщила ошеломляющую новость – мама родила маленькую девочку, которую назвали Светланой. После отъезда Наташи, мной овладела тоска по дому и желание посмотреть на маленькую сестрёнку.
После такой ошеломляющей новости в мою душу закралась мысль о побеге. От пионерлагеря до конечной станции Малой Амурской железной дороги было всего три километра, но незамеченным пройти эти километры, было очень сложно. Дорога из пионерлагеря до этой станции с наблюдательной вышки, которая находилась на территории лагеря, хорошо просматривалась.
Много ребят пыталось бежать, но их ловили и возвращали обратно. В одной группе со мной был мой одноклассник Генка Мокрецов, которому тоже надоело рано просыпаться и лагерная дисциплина. Так мы вдвоем стали готовиться к побегу.
Генка – отчаянная голова, ему я доверял больше, чем себе. Мы разработали план побега, дождавшись тихого часа, миновав контрольно-пропускной пост, лесом вышли из лагеря. К станции Малой Амурской железной дороги пробирались по обочине дороги. Рядом с этой станцией был совхоз и огороды управленцев.
Далеко впереди мы заметили подводу, идущую по направлению к лагерю. На телеге сидел мужчина. Мы бросились в кювет, залегли и притихли. Мужчина сидел к нам спиной и насвистывал себе под нос какую-то мелодию, нас он не заметил. Когда телега скрылась из виду, мы выбрались из кювета, посмотрели по сторонам, убедившись, что погони нет, продолжили путь к станции.
Поезда ещё не было. Забравшись на пригорок, выбрали себе наблюдательный пункт, из которого хорошо было видно дорогу, идущую из пионерлагеря и конечную железнодорожную станцию.
Из своего укрытия мы стали наблюдать за дорогой и станцией. Всё было спокойно, пришел поезд, постоял немного, локомотив перегнали с головы в хвост, который теперь стал головой, а голова хвостом. Боясь опоздать, рванулись к вагонам, но на бегу, мой чемодан за что-то зацепился, замочек отлетел в сторону, крышка распахнулась, и все мои вещи высыпались в траву.
Я боялся, что не успею сесть на поезд. На скорую руку собрал кремешки, собранные мной на берегу реки Зея, куда мы ходили отрядом с пионервожатым, и заскочил в вагон, где радостный и счастливый уже сидел Генка Мокрецов. Он подал мне свою трёхпалую руку и сказал: «Всё удалось, а ты боялся. Держись меня! Со мной не пропадёшь!» Два средних пальца на правой руке ему оторвало запалом от гранаты, который он стащил у отца. Отец у Генки был военным, и они жили в военном городке. Говорили, что Генке повезло, ему могло оторвать не пальцы, а руку, или убить совсем.
(Продолжение следует)