Лео с беспокойством принюхивался в пустоту закатного горизонта, в ту сторону, куда устало и торжественно оседал затухающий после дневного накала медный солнечный диск. В любой другой такой вечер Лео, конечно же, чувствовал бы в своем гибком и упругом теле очередной прилив энергии просыпающейся в венах и артериях горячей дикой крови. Безмолвные, но ощущаемые всем нутром позывные, исходившие из неких глубинных корпускул, распалявших в нём стремление к активным действиям, постепенно распространялись всё дальше и объёмнее, пока с наступлением темноты весь он не преображался в сплошной сгусток чувствительных и взаимосвязанных биологических тканей, которые в зависимости от внешних обстоятельств мгновенно реагировали сообразно инстинкту. Это происходит у большинства хищников: голод и жажда крови (что, в принципе, для плотоядных одно и то же) пробуждаются у них чаще всего в ночную пору. По справедливым законам природы, тогда же обостряются три самых необходимых при охоте чувства: зрение, обоняние и слух. Всё это служит тому, чтобы зверь мог выполнить свою главную, поставленную опять же природой ему задачу – выжить. Любой ценой и любыми усилиями. Выживать вплоть до момента, пока самого не разгрызут более сильные хищники. А смысл поставленной задачи двоякий: жить, чтобы охотиться и поглощать чужую плоть, попросту нажраться, что является главным условием существования, и, наконец, жить, чтобы оставить после себя потомство, стать одним их звеньев в цепи продолжения рода. Чтобы произвести себе подобных, для которых можно послужить в будущем вполне реальным тем же самым куском мяса с кровью. Пищей.
К счастью для зверья, природа не наградила их разумом – способностью абстрактного и логического мышления, иначе подобный замкнутый круг в трофической цепи и его бессмыслица (точнее – отсутствие смысла в самом смысле бытия) давно свели бы с ума даже самых оптимистичных представителей фауны – пернатых. Лео же принадлежал к млекопитающим семейства кошачьих, у коих высшее проявление разума заключено в стремлении к независимости. А натура независимая, как известно, чаще всего ведет образ жизни самостоятельный, никак не связанный со стадными принципами. Однако не стоит путать самостоятельность с одиночеством: последнее есть не что иное, как беспомощность, проявление слабости, оно ведет к затуханию и вырождению. Хищный зверь, который охотится в одиночку, никогда не будет ощущать себя одиноким в этом смысле, а если такое и произойдет – он уже не индивидуум, борющийся за жизнь, а движущийся кусок старого мяса. Его уже коснулся тлен. Его гибель – лишь вопрос времени.
За свои семь лет, прожитых в травах и редколесьях афросаванны, Лео подсознательно разделял всех живых существ на две категории. Он делал это, вначале подчиняясь инстинкту – генетическому наследию предков; затем, накапливая жизненный опыт, разграничивал их всё более отчетливо и умело. В его понимании всё живое дифференцировалось на добычу и врагов. На тех, кто может стать его охотничьей жертвой, и на тех, для кого этой жертвой может стать он сам. Тот же инстинкт, как правило, безошибочно подсказывал, как вести себя при встрече с до сих пор незнакомой особью, а такое время от времени происходило – фауна саванны весьма разнообразна. Так, повстречавшись со змеёй, Лео непонятно какими нервами ощущал опасность, исходившую от этой слизкой и извивающейся твари, и подчинялся инстинкту самосохранения, обходя рептилию стороной, хотя видел, что во много раз превосходит её и по силе, и по скорости передвижения. Соперником, а значит и врагом, змея ему быть не могла, однако и в качестве добычи интереса не представляла. Она не была теплокровной, а Лео питался в основном горячей, еще не остывшей кровью, самолично выпущенной из заточения в тканях плоти.
Само собой разумеется, Лео не пытался конкурировать с более крупным хищником саванны – львом, так же как и с более ловким – гепардом. Но здесь было проще: несмотря на великолепное зрение в темноте, как и у всех кошачьих, оба предпочитали всё же охотиться в дневное время, хотя бывали и исключения. Что же касалось Лео и его пятнистых сородичей, то их пора наступала только с приходом темноты. Но не только это, если не считать внешних различий, являлось основным критерием, выделяющим ночного дьявола саванн – леопарда среди всего остального плотоядного мира. Не только это...
Лео доводилось наблюдать, как подстерегает добычу львица (львиные самцы почему-то охотились нечасто, иногда просто мешая своим подругам своим раскатистым и глупым рыком), и как стремительно, но бесхитростно и прямолинейно изматывается гепард, носясь за добычей до тех пор, пока ей это не надоест. Их способы охоты казались малоэффективными по сравнению с тем спектаклем, что разыгрывался еженощно в травах саванн с помощью гибких, маневренных и осторожных сородичей Лео вот уже на протяжении тысяч и тысяч лет. Разве что наблюдать происходящее до сей поры редко кому удавалось – ночные дьяволы орудуют без помощников и по возможности без свидетелей. Хотя и мешают кое-какие конкуренты, да и прихлебатели имеются, как и в любом другом месте.
Саванна никогда не смолкает, она в постоянном звуковом круговороте, и любой мало-мальски уважающий себя ее обитатель должен ориентироваться в звуках так же, как и в пространстве и запахах. С наступлением темноты звуковая гамма сильно меняется и приобретает зловещий монотонный оттенок, который изредка все же нарушается – вскриком, рёвом, ударом, свистом. Это выразительно доказывает, что Лео не единственный, кто активно промышляет по ночам. И всё же тут он – полноправный хозяин и остерегаться должен разве что случайного вмешательства в свою охоту, что грозит неминуемым ее срывом. Это может быть что угодно: глуповатый ара внезапно заскрипит на ближайшем дереве; норный суслик, выползший посвистеть на луну, с шумом стрельнет чуть ли не из-под самых усов Лео; тупица-носорог вздумает прогуляться неподалеку и всколыхнет всю мелочь вокруг; лопоухий слон, вскинув хобот, затрубит в него ни с того ни с сего... Всё это и вместе и по отдельности сводит практически на нет затяжную попытку Лео использовать свой охотничий маневр – подкрасться к добыче на минимальное расстояние незамеченным и не услышанным, дабы молниеносным броском довершить столь тщательную и кропотливую подготовку к нему. И сколько же мелочных пустяков могут всё это в один миг развалить, вклинившись в процесс охоты! Как иногда приходится от них зависеть!..
Однако главными своими недругами Лео привык считать не этих пташек и грызунов, что шебуршат под лапами и над головой. И даже не травоядных гигантов с пронзительными глотками. И уж конечно не львов и гепардов, пускай и не родных, но всё же отдаленных сородичей по кошачьей линии. Главный враг здесь, коварный, подлый, наглый и опасный – это гиена. Нет-нет, эта тварь совсем не мешает Лео охотиться за добычей, даже наоборот – старается никого к сектору его действий не подпускать, чтобы всё прошло как нельзя успешнее. Но как раз именно здесь и заключается вся подлость этого «благодеяния». Ибо ст;ит Охотнику свою жертву завалить, как тотчас целая стая карауливших эту охоту гиен срывается с мест и устремляется с хрипом, визгом и лязгом клыков к месту кровопролития, чтобы вырвать из пасти хищника еще теплое мясо, а по возможности, если таковая представится, и самого его разорвать в клочья и пустить на корм (что и произошло когда-то с матерью Лео – пожилой самкой, не успевшей напиться газельей крови и вовремя отскочить в сторонку перед стаей облезлых демонов с пламенем в глазницах). Сила гиен – в их единстве, они крайне редко бродят в одиночку, а уж если такое и случается, то зловоние, исходящее от них, отвращает любого, кто воспримет попытку употребить кого-нибудь из них в качестве трапезы (разве что кроме них самих).
Гиена – враг любого благородного хищника и не только его. Из-за собственной вони, отсутствия терпения, столь необходимого при охоте, а также издалека заметного угольного нетленного света в глазах, она почти не имеет возможности самостоятельно добывать себе пищу. И потому избирает тактику коллективного выслеживания одиночки, будь то любитель свежей крови или же хворое травоядное копытное. Не брезгует, конечно же, и падалью, активно конкурируя здесь с пернатыми стервятниками, а иногда и с гривастым львом, ленивым и никчемным ревуном в период кормления самкой детенышей.
Всем нутром Лео ненавидит и презирает этих клочкастых и трусливых уродцев, алчных и неистовых в своих стремлениях позариться на чужую добычу. Ему ничего не ст;ит одним быстрым движением сильной когтистой лапы или с помощью острых клыков вспороть ненасытную глотку любой из них. Однако вся беда в том и состоит, что, утолив отчасти таким образом гнев, можно в мгновение ока испустить дух тут же рядом. Сородичи трупа не останутся равнодушными к гибели одного из своих – налетят с яростью и скопом, как дикие осы из дупла баобаба. Ничто тогда уже не спасет. Поэтому приходится выискивать такие места, где хорошо знакомое зловоние проступает меньше всего – в колючих зарослях терновника и занимать позицию для предстоящей охоты загодя, в светлое время суток, внимательно следя, чтобы не оказалось неподалеку конкурентов, а уж тем более прихлебателей...
Леопард – животное, на редкость осторожное. Если в саванне происходит нечто, выходящее за обычные рамки общепринятого, он одним из первых реагирует на него. Не чуждо ему и такое состояние, как страх перед неизвестностью. Это когда что-то доселе не виданное, неслыханное и не ощущаемое вызывает из недр подсознания всё тот же голос крови – инстинкт самосохранения. Без звуков и каких-либо ассоциаций, одной интуицией этот инстинкт выплывал и окутывал Лео при сталкивании со смертоносной мамбой и флегматичной на вид, но не менее опасной габонской гадюкой . Чувство опасности, излучаемое гадами, держало его с ними на расстоянии. Он старался показывать вид, что не имеет к ним претензий, и те быстро успокаивались. Примерно так же происходило и с конкурирующими четвероногими особями: слоном, львом, носорогом. Каждый из них был вполне осязаем и внешне хорошо знаком, что не могло вызывать чего-то похожего на страх. И лишь одно существо, хоть и виденное неоднократно, способно было вызвать у Лео прилив холодка к крови. Потому что оно никак не могло уместиться в логическую цепь восприятий и примитивного животного анализа, которые вырабатывались в мозгу Лео автоматически, оттачиваясь с годами и накапливая таким образом то, что принято считать жизненным опытом. Здесь абсолютно ничего не укладывалось в мозгу, поскольку Существо (вернее, Существа, они, как и гиены, никогда не появлялись в одиночку, а обязательно в некотором количестве) никак не вписывалось в общую типологию саванны. Если всё остальное, что здесь двигалось, охотилось, жевало, пищало, рычало и шипело, выглядело естественно и подходило к некой условной классификации, т. е. казалось Лео вполне знакомым, то данные Существа выглядели явно инородными, не здешними уроженцами. Это проступало настолько явственно, что при их появлениях всё кругом как бы затихало и съеживалось, даже редколесья словно бы врастали в землю.
Лео наблюдал их уже не раз и не два. Видел издалека, однако всякий раз при этом ему чудилось, будто он начинает застывать и кровь в жилах принимается густеть. Делать какие-то движения становится невыносимо тяжело, да и вообще двигаться не то чтобы трудно, а как бы непривычно. Пригнуться, затаиться, спрятаться подальше и поглубже, - вот единственное, что посылает мозгу инстинкт. Ибо Существа, вызывающие беспредельное чувство парализующего страха, были как раз тем, чего следует остерегаться и избегать – Неизвестностью. Причем такой, что не поддается обычному восприятию и привычному (примитивному) анализу. И Лео подсознательно чувствовал, что они и есть та сила, против которой не устоит ничья другая: ни слоновья, ни львиная, ни его, Лео – призрака тропической ночи. Это сила более высших, избранных Природой существ.
Внешне эти существа не крупнее самого Лео, когда он становится на задние лапы и, слегка изогнувшись, принимается точить когти передних о кору баобаба или акации. Хотя это занятие, разумеется, полностью исключается при наличии поблизости Избранных. Лео всегда поражало, как они могут свободно и уверенно передвигаться на задних конечностях. Да-да! А значит, и на четырех, как и остальные, они могут это проделать куда лучше, хотя Лео этого еще ни разу не видел. Наверное, потому что передние лапы у них все время заняты – ими Существа оживляют неживые предметы. А уж это Лео приходилось наблюдать почти каждый раз, увидев их. Любой камень, засохший древесный сук или простой комок земли, побывав у них в передних лапах, начинал летать, катиться и даже издавать звуки. А сколько непонятных предметов таскают они при себе! Какие странные твари им при этом подчиняются: позволяют на себя или в себя залезать и с непрекращающимся монотонным рыком уносят их, куда те захотят. Еще страннее у этих тварей опять-таки лапы – круглые, черные и всегда неподвижные! И если у их повелителей, как и у всех, тоже имеется кровь и мясо и они издают свой запах, запах живой плоти, - то чернолапые и вовсе непонятно кто и откуда. А смердят, особенно перед тем как двинуться – хоть голову в землю зарывай, как страус! И долго еще после их отбытия Лео не может решиться подходить к местам, где они на некоторое время останавливались – не столько из-за страха, что вернутся, сколько из нежелания снова испытать на прочность свое чуткое обоняние. Однако любопытство в конце концов все-таки пересиливает.
Неизвестные существа вызывают страх не только умением подчинять себе неживое. Они еще могут делать и обратное – легко и мгновенно превращать живых обитателей саванны в неподвижный кусок мяса и костей, - с помощью оживляемых их лапами предметов, тоже издающих странные и неприятные, неживые запахи. Эти предметы могут трещать не хуже ночных цикад и при этом выплевывать крохотных и ярких светлячков, от которых также почему-то пробирает жутью до костей. Лео собственными глазами видел однажды, как сразу после таких светлячков и нескольких хлопков здоровенный носорог повалился замертво, и существа уволокли его потом с собой неизвестно куда. А один косматый молодой лев хоть и спасся от всего этого, но потом всё равно истек кровью и околел у ручья, позволив гиенам пировать несколько дней и оставить на берегу лишь громадный обглоданный череп...
Однако, несмотря на исходящую повсюду вокруг них опасность, неизвестные существа появляются в здешних местах не часто. Последний раз Лео видел их еще до начала сезона дождей, уже прошедшего. Он уже почти начал про них забывать, как вдруг – снова тот невыносимый запах, что всегда им сопутствует. Запах едкий, неживой, чуждый всему кругом...
...Лео прилег в траву и затаился. Его временная засада находилась на пологом холме, поросшем разнотравьем и кое-где кустарниками. Это позволяло хорошо обозревать окрестности и при том оставаться незамеченным для газелей и антилоп, которые паслись далеко внизу, на равнине. К тому же сегодня повезло и с ветром – ровно поддувал в нужную Лео сторону, на него. Значит, не придется в скором времени обегать урочище в поисках наветренной стороны и тем самым вспугивать и привлекать внимание посторонних, особенно гиен. Пока что как будто их поблизости не ощущается, хотя появления можно ждать в любой момент и в любой точке. Зато этот же самый ветерок нес в себе отдаленные запахи чуждого саванне Неизвестного, что так умеет распоряжаться чужой жизнью и смертью. Они чувствовались еще пока не совсем чётко, примерно как размытые дождем следы лани, но – Лео это хорошо знал – довольно скоро сделаются всё ощутимее, пока уже хорошо знакомый рёв круглолапых возвестит о прибытии избранников Природы и не заставит всё вокруг в очередной раз съёжиться, окопаться, затихнуть, а лучше всего – сгинуть поскорее и подальше.
Сейчас Лео недоумевал. Никогда еще они не появлялись в саванне с наступлением темноты, всегда предпочитая тихие солнечные утренние или предвечерние часы. Должно быть, как и газели, плохо видят ночью. Или же спят где-нибудь на деревьях, как чем-то похожие на них истеричные макаки (тоже нередкая для Лео добыча, особенно когда спрыгивают на землю). Правда, пока что вокруг тихо и ничто не предвещает появления Избранных. Даже птицы, эти неутомимые глашатаи внезапных изменений, издают обычный для себя, стройный и монотонно-усыпляющий гвалт. А ведь они-то первые и поднимают в саванне тревогу в случае приближения Неизвестных. Еще до появления в воздухе их странных запахов.
Однако пока что всё происходит наоборот: запах есть, и ощущается он уже давно, а птицы нужных сигналов не подают. Или уже привыкли? Да и круглолапых что-то по-прежнему не слыхать и не видать. Странно...
Запах Неизвестных не уменьшался и не усиливался. И Лео решил, что охоту он не пропустит, тем более что все выгодные условия для нее складывались как нельзя удачно – и место для засады, и обозреваемая местность, и обилие холмиков с кустами для маскировки, и нужное направление ветра, и близкое расстояние до цели – стайки газелей в лощине. Он будет держаться встречного направления ветра, и если учует какие-то изменения в запахах – тут же уберётся из этого места как можно быстрее.
Обоняние и слух никаких подозрительных резонаций по-прежнему не ощущали. Лео окончательно перевоплотился в того самого ночного призрака, что хозяйничает по ночам в саваннах и редколесьях африканского материка – грозного, опасного, терпеливого и чрезвычайно осторожного. Преодоление пути от засадной точки к месту наивыгоднейшей позиции для решающего молниеносного броска, и всё это в кромешной тьме тропической ночи – вот главный козырь в практике выживания леопарда. Красться бесшумно и незаметно, часами замирать на месте в случаях изменений в поведении намеченной жертвы, досконально исследовать малейшее ничтожное препятствие на этом пути, приблизиться как можно ближе и удобнее к возможной добыче, у которой слух и обоняние с наступлением темноты обострены еще лучше, - подобная практика делает этого хищника абсолютно уникальным среди остальных африканских плотоядных.
Как все кошачьи, Лео видел ночью так же, как и днем. Природа одарила их таким качеством за то долготерпение, с каким все кошки выслеживают и подстерегают добычу, - ведь без этого они легко могут стать ею сами. И теперь Лео вполне отчетливо созерцал за копошением в лощине – конечной цели его очередной ночной вылазки. Пока еще он не наметил, какая из газелей удостоится его особого внимания: обычно это делается на ходу, когда находишься уже неподалеку от цели. Где медленно переставляя размягченные лапы, готовые в любой миг резко вспружинить и сделаться тверже валуна, где перепрыгивая через ямки и канавки, где замирая подолгу у куста или камня, Лео постепенно приближался к месту схватки. По мере этого приближения его действия становились всё более осторожными и приобретали замедленный характер, что являлось результатом практического опыта, приобретенного годами в условиях жестокого естественного отбора – извечного двигателя дикого существования. Вот уже перед ним открылась вся панорама – закочкаренное и местами вытоптанное газельими и антилопьими копытами урочище, по рельефу и растительности близкое к сахели , только повлажнее.
По мере приближения к заветной цели у него постепенно возрастала подспудная уверенность в собственных силах и соответственно – так же постепенно растворялась в малопонятных глубинах сознания тревога, источник которой находился где-то неподалеку. Легкий запах чего-то неживого, но таившего в себе леденящую кровь опасность, слабо доносился как раз откуда-то из урочища. Его приносил теперешний союзник Лео – встречный ночной ветерок. Правда, точного расположения источника запаха он никак не мог пока дать; вероятно, это были не сами Двуногие, а что-то или кто-то ими в лощине оставленное. Только что и для чего – наверное, разве что им самим могло быть понятно. Запах по-прежнему не усиливался, но и не уменьшался. Лео стал потихоньку успокаиваться и смелеть: видя, что и добыча не обращает внимания на возможное присутствие Неизвестности (или же просто не замечает с той стороны ничего подозрительного), он преодолел ближайшее к травоядным препятствие – терновый кустарник у подножия склона – и бесшумно выполз на травянистую, слегка повлажневшую от ночной росы площадку, в середине которой паслась стайка молодых газелей. До ближайшей из них было не больше тридцати метров.
Африканская лань, будь то газель Томпсона, гну или зебра, защищена от хищных зубов не менее великолепным обонянием и слухом, чем зарившийся на ее плоть и кровь пожиратель мяса. Прекрасно это сознавая, Лео теперь не спускал внимательных глаз с ближайшей трепетной одногодки, по неопытности забредшей в поисках сочного стебелька на опасное для себя расстояние от стада. Не подозревая, что, возможно, вскорости сама станет пищей, молоденькая газель как ни в чем не бывало аппетитно хрустела травкой, изредка пошевеливая чуткими ушами и выпрямляясь в случае улавливания чего-то непонятного и, стало быть, несущего в себе угрозу. Тогда Лео замирал и старался не дышать.
Теперь он с особым тщанием принюхивался к каждой подозрительной травинке, выступавшей из покрова и даже шевелением ветерка могущей привлечь внимание газелей. Перед тем как в очередной раз ступить лапой, уже занесенной в воздухе, Лео старательно замедлял это действо, опасаясь слишком резкого движения или хруста случайно попавшей снизу сухой травинки, - тогда многочасовой труд по поимке добычи мог полететь насмарку. Каждый раз, начиная в таких случаях всё сначала, он с чувством, близким к бессильной ярости на всю саванну ронял в землю голодную слюну и щелкал клыками, готовый вцепиться ими хоть в древесный ствол, если бы знал, что это хоть как-то снимет досаду и прояснит налитые, но не насытившиеся кровью глаза. Наибольшее безумие вызывали промахи не по своей вине; нетронутая добыча, спугнутая посторонней тварью, чудилась особенно вкусной и заставляла Лео взрыкивать не столько от злобы на виновника сорванной охоты, сколько от жалости к самому себе. К счастью, чувство раздражения у зверей проходит так же быстро, как и вспыхивает, иначе естественный отбор вкупе с эволюцией сделали бы всех травоядными, и кислородный баланс на планете обязательно нарушился.
Внезапно Лео, далекий от возможных глобальных экологических проблем, почувствовал, как изменилась атмосфера в урочище. Это выразилось не только в поведении газельей стайки (все резко прекратили жевать и застыли в напряжении, готовые моментально стрекануть в любую сторону, подальше от Неизвестности и Опасности); Лео и сам понял, что за непрошенные силы приблизились к месту его ночной охоты. Это совсем недалеко, пока в недосягаемости, но уже готовые в любой миг рвануть в сторону вероятного кровавого пиршества Лео, сгрудились гиены.
О, эта ненавистная и омерзительная вонь! Лео с огромным трудом подавил уже готовый вырваться из глотки хриплый досадливый вой. Теперь, даже если ночная охота и завершится для него удачно, все равно до конца насладиться теплой газельей кровью уже не дадут. Отступать тоже нельзя: кто знает, когда в следующий раз представится возможность для такой вот засады, - вот она, добыча, в нескольких прыжках! Молоденькая газель, несколько отбившаяся от стада, неподвижно вслушивалась и внюхивалась в темноту, стараясь определить, где и в какой степени ей может угрожать опасность; уши и ноздри ее слегка подрагивали.
Гиенный смрад не улетучивался; твари, скорее всего, как и обычно, поджидают где-нибудь поодаль и в стороне, когда он, Лео, завалит жертву. И уж тогда всем скопом бросятся взимать с него дань, а по возможности и самого загрызть, если не проявит нужной расторопности и сметливости. Ах, если бы у него был хотя бы один помощник или, что приятнее, помощница! Уж вдвоем-то они поохотились бы на славу!..
Что-то давно уже Лео не встречал соседки по урочищу, молодой и крепкой самочки с бархатистой шерсткой и яркими зелеными огоньками в глазах. Совсем недалеко отсюда проходит меченая ею граница...
... Беспечная газель скоро привыкла к новому запаху, приносимому ночным ветерком откуда-то сбоку и, по-видимому, опасности не представляющему. Она снова опустила голову и, сладко пофыркивая, принялась ощипывать сочную травку, уже подернутую ночной влагой. Ей было невдомек, что где-то рядом затаилась ее смерть в обличии крупной пятнистой кошки с сочащейся из пасти голодной слюной. В эти последние метры, разделяющие Лео от глупой и вкусной лани, для самого охотника не существовало больше ничего, кроме перебирающего тонкими ногами живого куска мяса, к которому он подкрадывался полночи.
...Молодая газель даже не успела по-своему осознать, что произошло: налетело, сшибло, впилось в горло и придавило к земле. Предсмертный миг был заполнен яркой вспышкой и даже не болью – какой-то хлынувшей отовсюду тяжестью, огромной и неумолимой, после чего всё погасло и улетучилось... Лео, прокусив лани артерию, с наслаждением заглатывал фонтанчики горячей крови, забрызгавшие ему всю морду; он жмурил глаза, не давая крови их залить, одновременно стараясь вгрызаться всё глубже. Лань перестала конвульсировать и замерла; она была тяжеловата, чтобы успеть оттащить ее в подходящее для одиночной трапезы место, а еще лучше – затянуть ее на какое-нибудь деревце, чтобы сделать недоступной для пятнистых. К тому же Лео был настолько голоден и раздражен соседством гиен, что принялся рвать куски мяса тут же, не давая отдыху челюстям, глотке и пищеводу, запихивая и проглатывая умерщвленную плоть со скоростью, на какую только был способен.
Густой запах свежевыпущенной газельей крови быстро распространился по всей долине. Где-то в кустарнике торжествующе завякал идиот-какаду, еще дальше послышался чей-то утробный вой, и почудилось Лео, что даже ветерок притих и обнюхивает испарения горячей плоти, впервые и единственный раз открывшейся миру. Между тем гиены, нервно повизгивая и хрипя, уже подступили совсем близко, а самые нетерпеливые и наглые отделились от стаи и, щелкая челюстями, пытались угрожающе зарычать. Правда, это им пока не удавалось – Лео, обернувшись, зычно продемонстрировал, как это делается, отчего твари шарахнулись в стороны и поумерили свой голодный пыл. Вид забрызганного кровью молодого леопарда, яростно скалившегося над добычей при свете луны, может привести в замешательство самого бесстрашного и неукротимого охотника. Несколько мгновений гиены в нерешительности затоптались поодаль, не спуская с жуткого зрелища жадных рубиновых глазищ. Лео знал, что это ненадолго и воспользовался временным затишьем, чтобы затолкать себе в брюхо еще несколько теплых кусков выпотрошенной газели.
Смотреть, лязгая зубами, как кто-то другой поглощает только что задранную добычу, было для вечно голодных и ободранных выродков саванны не по силам. Довольно крупный самец, - не то вожак, не то просто уверенный в себе нахал, первый коротко взвыл и бесцеремонно приблизился к месту кровавой трапезы. За ним, как по команде, дружно подтянулись и остальные – злые, трусливые, беспощадные отродья, неудачный природный эксперимент в процессе животворного созидания.
Еще миг – и повторить бы Лео судьбу матери, но он своевременно взял ситуацию под контроль – отскочил назад. В нос ударило, перешибая запах свежей крови, смрадом гиенных выделений, столь вязких и отвратительных, что Лео слегка зашатало и чуть не вырвало обратно на газелью тушу. Твари, мгновенно почувствовав в нем слабинку, хрипло взвыли и стали окружать соперника со зловещей надеждой в рубиновых глазницах. Шансы выбраться из переделки целым и невредимым начали стремительно падать.
Но тут произошло непредвиденное. Одна из гиен внезапно подскочила и завизжала от боли и отчаяния. Задняя лапа твари оказалась схваченной тем самым предметом, который в течение всей ночи не давал Лео покоя своим странным неживым запахом, - предметом, оставленным Неизвестными. Разохотившись и в пылу упоения аппетитной кровью, он на какое-то время позабыл о нём, к тому же сами гиены дали повод переключить внимание на себя, потому сейчас и произошло то, что является следствием потери бдительности – любой из участников кровавого эпизода мог попасть в зубы непонятного хищника, держащего теперь мертвой хваткой скулящего неудачника. Лео успел краем глаза подметить, какие у зверя цепкие челюсти и странное продолговатое тело, но не как у змеи, а словно переплетенное двумя длинными стеблями неизвестного растения – они звонко гремели, когда схваченная гиена дергала задней лапой и подпрыгивала.
Лео воспользовался замешательством в стане врага и метнулся на безопасное расстояние. Уже знакомый уверенный в себе красноглазый оборванец воспринял это как еще одно проявление слабости и, по-видимому, решил преследовать соперника если не до конца, то хотя бы на виду у сородичей. Это и оказалось его роковой ошибкой. Молниеносно сманеврировав в сторону, Лео сделал встречный выпад и сильной передней лапой полоснул наглеца по шее; тот покатился в траву, хрипло забившись в конвульсиях и брызгая фонтанчиками крови с вонючей слюной. Лео торжествующе взрыкнул: упоение кровавой местью доставило ничуть не меньше наслаждения, чем вкус долгожданного мяса.
Твари продолжали бесноваться в жуткой для постороннего глаза ночной оргии стервятников. Остатки газельей туши быстро раздирались, и даже за кости и ребра не прекращалась грызня. Лео видел, что участь их попавшего в лапы Неизвестности сородича тоже была решена: несколько крупных особей уже обходили его полукругом, чтобы наброситься одновременно и, невзирая на зловещий звон плетеной неживой змеи рядом, как ни в чем не бывало продолжить ночное пиршество. Лео недоуменно шевельнул усами: надо же, ничего ублюдки не боятся, Двуногие и те не остановят... Что и говорить, леопард – воистину находка для этих кровопийц: если и не оставит чего-то после себя, так хоть в их собственные ряды некоторый баланс внесет. Как сейчас, например...
Созерцать эту поганую и трусливую вакханалию было муторно, противно и, несмотря на собственную доблесть хищника-одиночки, жутковато. Лео встряхнул головой, словно бы отгоняя невидимых паразитов, которые могли передаться от тварей, еще раз для острастки пустил в урочище свой раскатистый и угрожающий рык и, стараясь не утерять гордой осанки, неторопливо двинулся к ближайшему ручью – хорошенько напиться и ополоснуть не только окровавленную морду, но и приживить несколько мелких царапин и ссадин, оставленных жертвами его ночной вылазки. Ведь несмотря на удачную охоту и не менее удачную схватку с наглым и сильным оборванцем, побежденные все-таки успели в нескольких местах слегка его поранить. Уж таков суровый закон природы: ничто в этом мире не дается просто так, любой зверь за всё расплачивается своей кровью...
Лишь вдоволь напившись из ручья, Лео почувствовал вместе с усталостью приятную сытую истому, обволакивающую всё тело. Кровь гнала по жилам свежие притоки жизненных сил, отданных ему другим теплокровным существом, живым звеном в пищевой цепи, жестокой и бессмысленной с одной стороны, необходимой и жизненно важной – с другой. Газель Томпсона растворялась в желудках и подпитывала собой уже других, - и в первую очередь ночного пятнистого дьявола, старательно приводящего себя в порядок с помощью проточной воды и собственного языка. Продолжительность этой процедуры напрямую зависела от результата охоты и количества перевариваемого мяса. Кто видел, чтобы голодная кошка тщательно умывалась?
...Медный солнечный диск осторожно показался из-за горизонта. Для Лео этот момент почему-то всегда представлял завораживающее зрелище и изумлял своим упорством и в то же время какой-то непонятной и странной застенчивостью. Казалось, будто робко подымает голову из разнотравного ложа гигантский теплокровный зверь, чтобы получше разглядеть место намеченной охоты. И хотя Лео понимал, что это чепуха, благоговейное чувство почтения перед более сильным не оставляло его, пока нижний край восходящего светила не отделялся от саванны и медленно устремлялся ввысь.
Мокрую шерсть приятно согревало и высушивало; Лео размашисто зевнул и откинулся на бок. Опять вспомнилась молодая соседка с отливающей бархатом шерсткой и плавной упругостью в движениях. Он не был новичком в таких делах и знал, что рано или поздно огоньки в ее чудесных глазках игриво заискрятся и поманят за собой – в глубину редколесий, где предстоит нечто более увлекательное, чем ночная охота. Им будет руководить чувство голода, не утоляемое никаким мясом на свете. Это голод, толкающий всё живое к бесконечной дороге созидания и продления рода, в противовес уничтожению и поглощению.
Лео зажмурил глаза и стал медленно погружаться в дремоту, готовую в любой миг прерваться от малейшего подозрительного звука, - тоже одна из главных особенностей звериного бытия. И никакое солнце не в состоянии было полностью усыпить его бдительность. Оно могло лишь ненадолго приласкать своими лучами.