История первая.
Познакомились мы с ним еще студентами. Он тогда как -то так выделялся из всех. Все прыгал, рожи корчил какие — то, много шутил. Этим и привлек мое внимание. Исходила от него какая — то незнакомая мне энергия, которой, полагаю, не доставало мне самой. Не могу сказать, что понравился сразу. Нет, просто был не такой, как все остальные. Легкий такой, бесшабашный. И ни по чем ему было, что окружающие подумают. Тогда это казалось в каком — то смысле даже показателем смелости. Мол, вот я такой, какой есть, смотрите на меня, любите меня. Когда первый раз увидела его картины, то поняла, что вот все то, что было до этого — это так, шелуха просто, наносное, маска, игра. Очень глубокими они мне тогда показались. Сразу появился интерес, захотелось общаться, появились вопросы, захотелось узнавать его, а еще захотелось, чтоб так все сложилось, чтоб его вот эту глубокую сторону знала только я, чтоб только передо мной он раскрывался весь. Мне нравилось быть первооткрывательницей, даже в какой — то степени льстило. Допустим, сидим мы в какой- нибудь компании, все, как обычно, и он такой, как всегда: шумный, резкий, громкий, спонтанный и только я знаю, что за этим скрывается. Казалось, что вот эта тоненькая ниточка связывает нас крепче, чем любые веревки.
Мы стали общаться, все чаще встречались просто вдвоем. Я думаю, что ему было комфортно со мной. Он мог быть таким, какой есть на самом деле. Раскусил, что мне стала видна его истинная природа. Это ведь так пленяет, когда, находясь рядом с человеком, тебя принимают всего, просто молча принимают твое внутреннее, без оценок, без попыток залезть глубже, без желания навести там свои порядки, подогнать, подправить под желаемый шаблон. Я была как раз такая. Тихая, спокойная, молчаливая, не глупая. У меня такая особенность — всегда долго присматриваюсь к человеку, наблюдаю за ним, изучаю его. Вы не подумайте только, я делаю это без доли превосходства, как если бы это был эксперимент и вот я для каких — то там своих исследований слежу за поведением человека. Вовсе нет. Каждый человек в моем представлении несет в себе целую вселенную, просто она у всех разная. С чьей — то вселенной рядом совсем не интересно. А вот с его миром было очень интересно, как магнитом он меня притягивал, засасывал, удивлял. Мне казалось, что в нем я нахожу то, чего нет у меня. Я не могу быть такой же яркой, такой же интересной, такой же удивительной. Не то, чтобы я была его молчаливой тенью, просто в принципе всегда была немногословна. Ему это нравилось. Никогда не перебивала его, не спорила, даже, если была не совсем согласна, к чему тратить на это энергию. У него свое мнение, у меня свое — вот и все. Я всегда много читала, всегда могла поддержать разговор, всегда деликатно. Такой характер. Но никогда не настаивала на своем. Мне проще молча согласиться и все, внутренне оставшись при своем. Думаю, вот такие мои черты его и привлекали. Он не только мог быть естественным рядом со мной, но в то же время, полагаю, он видел во мне глубокого собеседника, который одинаково уважает свою и его точки зрения. Нам было хорошо вместе, но не просто. Для меня все это было впервые. Все с ним было впервые. Я себя чувствовала в то время, как Алиса в стране чудес. Ничего не знала, себя в таком не знала, чувств таких не знала, что с ними делать, не знала, как показать их тоже не знала. Стеснялась. Боялась. Он иногда жаловался, что я какая — то далекая бываю, что ему со мной непонятно, как себя вести, что себе позволить, что я чувствую при этом, надо ли мне вообще что — то, как я отношусь к нему. А я просто вот такая, такова моя природа. Всегда такая была, даже потом. Не умею ластиться, петь о любви, заглядывать в глаза, приносить тапочки и ставить не пьедестал не могу. Я всегда была за равноправие партнеров. Должно быть интересно. Я была деликатна с его и своими чувствами. Пускай неумело, по — своему, но все же давала ему понять, что испытываю. Жаль, что этого было недостаточно. Ну, да ладно. Я такая. Он такой. Для меня всегда было важно, чтоб в отношениях прежде всего присутствовало уважение друг к другу. Это было. Безусловно было. Я всегда, с того самого момента, когда впервые увидела его картины, прониклась уважением к нему, а он, в свою очередь ко мне, думаю, как раз за все то, что ему было непонятно в моей натуре. Надо сказать, что этим всем я тоже отличалась от девушек, с которыми он привык общаться. Легких, смешливых, опытных, с неизменно широко распахнутыми глазами, полными неподдельного восхищения и яркими губами. Я же не красилась, всегда была за естественную красоту, за естественность во всем. Еще была прямолинейна. Тихо, спокойно говорила то, что думаю. Не могла по другому, должна была быть честной прежде всего с самой собой. У меня всегда были принципы. Наверное, поэтому ему со мной было нелегко. Думаю, ему иногда не доставало щенячих преданных глаз, чтобы все было просто, чтобы внимали каждому его слову, говоря при этом, какой он умный, замечательный, самый лучший. Со мной, подвергающей все собственному анализу, в этом смысле было сложно. «Ну, почему ты не можешь, как все бабы, просто варить борщ, слушаться меня и говорить спасибо за очередную шмотку?! Почему ты не можешь через постель попросить у меня побрякушки ?! Почему все и всегда надо возводить в квадрат и не жить, как все? Просто жить, собирая деньги, стоя в очереди за дефицитными товарами. Ты понимаешь, что рядом с тобой я не могу расслабиться, мне все время кажется, что я что — то делаю не так. Мне кажется, что я никак не могу сделать тебя счастливой. Как — будто бьюсь в закрытую дверь»,- говорил он мне, будучи уже в браке. А я замыкалась в такие моменты. Не считала нужным, что — либо ему объяснять. Думала, что близкие люди должны сами все понимать. Видимо, так во мне гордыня говорила. И не было тогда рядом со мной никого, кто бы направил, кто подсказал, как правильно, как надо. Но это я уже вперед забежала.
Поженились мы, спусти полтора года после знакомства. Он уже к тому времени много писал, к нему много обращались за эскизами декораций к спектаклям — денег хватало. Решили создавать семью. Дали ему комнату в коммуналке. Я пошла в школу учителем литературы и русского. И началось наше совместное хозяйство. Притирались. Хорошо, никто со стороны не вмешивался. Я ведь сирота, а его мама в деревне жила. Продукты нам присылала, баночки с соленьями, вареньями, мясо, кур. Подкармливала нас всячески, как могла. Хорошая, добрая, простая такая была женщина. Очень сыном своим гордилась. Что выучился, в люди выбился, что ее не забывает, «не то, что у других», поддерживает всячески, в хате с ремонтом помог. Внуков очень хотела, очень ждала. Мечтала, как будем привозить ей их на все лето, как она их откармливать будет на свежем воздухе. В каждом письме спрашивала, не надумали ли, чего тянем? А мы не тянули. Не получалось. Не по — лу — ча — лось! А она все спрашивала и спрашивал. И вокруг тоже все спрашивали и спрашивали. Такое впечатление, что людям только это и было интересно. С того момента, как поженились, потом, когда переехали в коммуналку, затем в свою большую отдельную квартиру, когда купили машину, дачу, все только этим и интересовались. Чем дальше, тем хуже. О нас складывалось такое мнение, что мы все никак не можем пресытиться, сначала удовлетворяем свои мещанские потребности, чтоб потом было куда ребеночка принести. А ребеночка не получалось. Работа, квартира, машина, дача — все было, а ребеночка не было. Для кого все это, было непонятно. Со временем я перестала ходить в гости, звать к себе подруг, боялась встретить кого — нибудь знакомого на улице и услышать опять один и тот же вопрос. Мне стало казаться, что завидев меня, человек сразу начинает меня жалеть, что на лбу у меня красными буквами горит БЕСПЛОДНА! Такая вроде женщина, а вроде и нет, за спиной у которой все шепчутся. Потом, конечно, спрашивать перестали, но унизительная жалость осталась. А еще злорадство. Мол, ну не все ж коту масленица, слишком много у них всего есть, пусть тоже помучаются, как простые люди.
Он ни в чем меня не упрекал. Видел, понимал, что и так страдаю. Сколько врачей, сколько анализов и каждый раз надежда, которая разбивается вдребезги. Поначалу он во всем меня поддерживал, а потом устал. Затем и я устала, смирилась, приняла себя такой. Пустой. Я пустая. Сухоцвет. Я не способна подарить своему любимому мужу ребенка, наследника, продолжателя его фамилии. Психиатрическое отделение, таблетки, которые и по сей день помогают справляться с чувством вины.
Однажды в нашем доме появилась Миланья — помощница по хозяйству. Знаете, здоровая такая, розовощекая, грудастая деревенская баба. Кровь с молоком. При одном только взгляде на нее у меня возникала мысль, что это тело создано для того, чтобы рожать здоровых, крепких детей в неограниченном количестве. Веселая она была, говорливая, громкая. А какие борщи готовила с пампушками, кулебяки, капусту как квасила, огурчики малосолила. И полы мыла как. Согнется с тряпкой, зад свой отставит и давай полировать.
Я не виню его ни в чем. Это я не смогла. Я не додала. Простой бабской любви, которая окутывает мужчину со всех сторон, такой манкой для них, такой уютной, согревающей. Я не докормила борщами с пампушками, пирогами, домашними булочками с домашним вареньем. А самое главное — это я не оплодотворила его семя, не зачала его ребенка, не дала ему жизнь, не выкормила его грудью. А она смогла. У нее получилось.
История вторая.
Да, что говорить — то, что тут скажешь. И не сильна я в этом. Зовут меня Миланья. Это ж надо было так назвать девку. Вот уж спасибо родителям, удружили. В честь бабки по отцовской линии. Я ее ,правда, совсем не помню, отдала Богу душу, когда мне и трех лет не было. Царствие ей небесное, как говорится. Крутого нрава была баба. И коня на скаку, и в горящую избу. Так вот меня так назвали, в надежде, что и я по ее стопам пойду. А я своей дорожкой потопала. Я ж сама деревенская. Сызмальства к хозяйству приучена была. Нас в семье четверо детей было, так вот у каждого свои обязанности, не смотря на возраст. Ну, а как же. В деревне ж по другому никак. Отец с матерью чуть свет, уже на работе. Мамка дояркой на молочной ферме была, а папка на тракторе пахал. Мы с самого утра сами на хозяйстве. Старшие за младшими. Каждый свое дело хорошо знал. Кто за водой, кто завтрак справляет, кто скотину кормит, кто младших умывает, одевает. Дружно жили, ну, не без всякого, конечно. Что с нас взять — детвора. Обед тоже сами готовили и к приходу родителей на стол собирали. Они уставшие приходили, ну, мы, как могли, старались, не шумели. Отец строгий был мужик, но не пил. Правда, бывало, поколачивал нас в воспитательных целях, не без этого, конечно. Ну, а как же. Надо ж было с нами управляться как — то. Если ребенку место его не указывать, то как же ему, несмышленому, узнать, что можно, что нельзя, где оно такое «хорошо», а где «плохо»? Мать была женщина тихая, неграмотная, но по хозяйству хорошо управлялась. И нас любила. Скучаю я за ней. А отца как уважала. Да, что ты. Не пьет, не бьет, ну, разве только изредка. Что еще бабе надо. И рукастый был. Вон, у других во дворах черти что творилось, а у нас дощечка к дощечке, камешек к камешку и скамеечка резная у калитки. Любо дорого смотреть. Так и жили. Добра особо не скопили, зато душевно.
Потом, когда я девка видная стала, решила в город податься. А что ж мне в деревне чахнуть, среди огородов да навоза. Не видела я своей жизни там. Ну, посватается ко мне очередной Ванька или Петька, или Сенька, а дальше то что? Я ж говорю, девка видная была. Все при мне, как надо. В женихах, как в сору рылась. Только успевай лопатой отгонять. Вы ничего такого не подумайте. Я себя берегла для того самого — единственного и неповторимого, одного и на всю жизнь. Ну, поцеловалась один раз только, после танцев. Есть на мне такой грех. Интересно стало, что это такое — поцелуи эти ваши. А тут как раз Пашка и подвернулся. Ой, аж вспоминать зазорно. Пошел он меня провожать, а сам смотрю, так и норовит поближе ко мне притиснуться. Ну, я что. Девка здоровая, живая все ж таки, кровь кипит. Сама ему навстречу и пошла. Так сказать, облегчила задачу. Не поняла я толком ничего. Не распробовала. Не впечатлил меня Пашка своими лобзаниями. Решила я тогда пока с этим делом завязать, до поры до времени. Не растрачивать, так сказать, свои девичью честь и достоинство на абы кого. А то вот так расплескаю всю себя, а что милому моему, дорогому, разлюбезному достанется?
Ой, понесло меня что — то не в ту степь. Говорю ж вам, не сильна я сказки сказывать. Короче говоря, явилась я в город. Называется «Здрасте вам! Вот она я вся какая есть, вы не ждали, а я приехала» . Ясное дело, что никто меня там не ждал. До сих пор не пойму, как я на такое решилась, как смелости мне хватило учудить такое. Сейчас скажи мне, да ни в жизнь бы. А тогда бедовая была девчонка, ни черта, ни Бога не боялась.
Может потому и повезло мне сразу, что отчаянная была. Уж и не знаю. Но не пришлось мне мыкаться по хаткам, да по притонам всяким. Я ж любой работы не боялась, а что такого. У нас любой труд в почете. Даже, если тяжелый. Я баба здоровая была, ниче сдюжу как — нибудь. Стала туда — сюда пырхаться, искать, где кто требуется. А тут дворничиха, которая мне угол у себя сдала на время, возьми да и скажи, что в этом доме одним людям помощница по хозяйству нужна. Это она от вахтерши узнала. Я ж тут, как тут. Ты только свистни, тебя не заставлю я ждать, как говориться. В тот же вечер пошла по указанному адресу, а чего мне ждать?
Ой, ну я такого не видала никогда до этого. Форменные царские хоромы. Мебеля такие, что и дотронуться страшно. Кухня, хоть табун там гоняй, ванна с туалетом, вода горячая, холодная. А главное — картины везде развешаны, как в музее. Это ж я потом узнала, что в квартиру к художнику известному и его жены попала. Короче говоря, прям живи и радуйся. Работа не пыльная, я у себя в деревне и потяжелее видывала. А тут что, все под боком. Краны открыл — вот тебе вода течет, штук, всяких полезных в хозяйстве, пруд пруди. Уж, как я расстаралась, чтоб хозяевам угодить. Прям таки ужом на сковородке вертелась. Разносолы всякие готовила, квартиру мела, за продуктами ходила. В общем, все, что ни попросят, я всегда готова была. Рада стараться. Они ко мне по человечески, с душой, ну и я к ним. И наше вам почтение.
А хозяева люди хорошие были. Она — главное, такая женщина, ну, как это сказать даже не знаю, вроде тихая, незаметная, но цену себе знала. Все больше грустная ходила, задумчивая какая — то. Подарочки мне, аккурат, ко всем праздникам дарила. Не ругалась никогда, работой не гробила. Жалко мне ее. Виновата я сильно перед ней. Совесть мучит так, что спать иногда ночами не могу, за то, что с хозяином спуталась. Напаскудила. Ребеночка понесла от него. А от того, что не прибила она меня после этого, еще хуже делается.
У них по вопросу детей что — то совсем не заладилось. Я однажды, на лестничной клетке разговор двух соседок подслушала, мол, никак не получается — то у нее бедненькой забеременеть. Вот ты смотри, квартира от барахла ломится, а деток то и нет. Ну, тут мне все ясно и стало. Картина разом в моей голове прояснилась. Почему ребеночка нет, отчего она такая ходит, хозяин почему дома мало бывает. Все понятно стало.
Я с себя вины не снимаю, но его тоже понять можно. Мужику ведь не много надо. Люби, хвали, корми, да в койке, чтоб мастерица была. А он у нее, ну, как беспризорник ходил. Она в себе, он в себе. Вроде как вместе живут, а вроде как и по отдельности. Ей бы поближе к нему быть, так и обогрели бы друг друга. Ну, а то, что ребеночка не было, так это судьба такая. С этим тоже уметь справиться надо. Вот она, бедненькая, не сумела. И ляльки нет, и мужика проворонила.
А он ко мне, как к солнцу потянулся. Видать, не хватало ему сильно бабского умения отогреть, приласкать, успокоить, в ушко сказочку напеть, да и спать уложить. Вот и стал он тем самым милым, дорогим, разлюбезным и единственным, которому отдала всю себя. Одним им дышала и надышаться не могла, на него одного смотрела и наглядеться не могла. А когда поняла, что в положении, испугалась сначала, а потом обрадовалась, что именно я, Милка деревенская, подарю такому человеку ребеночка.
Он, как узнал, отселил меня сразу подальше, квартиру, значит, снял. Я прям летала. У меня своя квартира, пусть даже и съемная. Правда, счастье то мое не долго длилось. На чужом несчастье, свое , как ни крути, а не построишь. Ребеночек мой ему не очень то нужен был. Ему я нужна была вся, без остатка и не хотел он меня делить ни с кем. Вот так вот. Вот она жизнь какая оказалась. Понесла я заслуженное наказание. Как только родила, распорядился он ляльку к матери своей отправить. Уж, как я его просила, умоляла, на коленях стояла, белугой выла, чтоб кровиночку мою оставил при мне. Какой там. Ну, я и сдалась. А что делать мне было. Куда податься теперь. Кому я нужна такая, порченная. Сама я жизнь свою сгубила и винить мне в этом некого.
История третья.
Теперь меня, значит, слушать будете. Только история у меня скучная, нечем мне вас, господа хорошие, порадовать. Я Александра. По домашнему — Шура. Дочь обычной деревенской бабы и знаменитого художника. Вот только — это все равно, потому что воспитывала меня бабуля. Сразу после моего рождения распорядился мой папаша отправить меня к маме своей. Ну, не ко двору я ему пришлась. Не нашлось мне места в жизни его кучерявой. Деньгами то он, конечно, исправно снабжал. Откупался, так сказать. А мамаше моей, сил, видимо не хватило за дитя свое родное землю грызть и выбрала она мужика, а не ребеночка своего. Вот так и росла я. Что называется » сирота при живых родителях». Бог им судья. Но обида у меня имеется. Знали бы они, как это, когда тебя в школе и на улице все время дразнят подкидышем, брошенкой, вещью бесполезной . Как это, когда все на первое сентября в школу идут с мамами и папами, а ты с бабулей, которую я , конечно же, очень любила. Как это, когда учителя все время кидают на тебя жалостливые и в то же время любопытные взгляды. Как же, это ж та самая внебрачная, нагулянная дочь того самого художника. Как это , когда бабуля тебе и за маму, и за папу. Всегда выслушает, поможет, ободрит, защитит, но только не заменит настоящих родителей. И не под силу ей избавить тебя от чувств неуместности, нежеланности, помехи, которые родились вместе со мной. Ну, как вам такая история? Не очень? Это я еще без подробностей, чтоб не подумали, что хочу на жалость надавить, слезу выбить из почтенной публики.
Есть в моей жизни, правда, еще одно светлое пятно, кроме бабули. Тетя Рита. Только не падайте. Это жена законная папаши моего. Ей Бог своего ребеночка не дал, так она ко мне прибилась. А я, стало быть, к ней, что уж там. Она ко мне часто — часто приезжала. С подарками, конечно. По началу игрушки привозила, потом к книгам хорошим стала приучать, пластинки привозила, чтоб я музыку слушала разную. Наряды мне сама выбирала, в город на спектакли, концерты, выставки вывозила. Занималась моим духовным развитием, как могла.
А тему родителей моих никогда не затрагивала. Я ей за это благодарна. Вот в ком нереализованный материнский инстинкт пересилил собственную обиду. Это ж какой душой обладать надо, чтоб полюбить нагулянного мужем ребенка. А она меня любила. Я это чувствовала. Потому и тянулась к ней. И никогда ни слова упрека не слышала от нее.
Бабуля моя жалела ее очень. Да и за сына своего тоже конфузилась.
Даже и не знаю, что еще сказать. Не люблю я много говорить. Разве что спасибо! Да, спасибо бабуле моей и тете Рите. За то, что на ноги меня поставили, не дали пропасть в жизни, свернуть не на ту дорожку, научили меня всему, что умею и знаю. Только одно у меня пока никак не получается. Обиду свою отпустить. Бабуля всегда говорила, что людей надо прощать, отпускать обиды, потому что от них пользы никакой, а только вред один. Тяжело по жизни груз такой за плечами таскать. Я стараюсь, правда. Выходит пока не очень, но времени у меня впереди еще много. А еще есть хорошее подспорье — пример тети Риты перед глазами. Я не могу ее подвести.
Осетинская Карина
10.08.2016г.