Скорый снижал скорость медленно. Расписанная красными полосами, глазастая морда локомотива поравнялась с пешеходным мостом, когда шипение тормозов перешло в повизгивание, и поезд почти остановился. Конечно, это только казалось. Состав ещё долго подтягивался, извиваясь вдоль платформы угловатой змейкой, похожей сверху на детскую игрушку – забавного гибкого ужика.
С высокого пешеходного моста был прекрасно виден и весь длинный состав, и сплетающиеся в дымке сумерек серебристые ниточки рельсов на соседних путях, и фиолетовые искорки далёких семафоров в конце каждой платформы, и разноцветные струйки спешащих пассажиров, и стайка бродячих собак, и курящий милиционер, и обходчики, лениво хлопающие длинными молотками по уставшим буксам... Ничего не изменилось. Точнее, изменилось все. Опираясь на высокие, тронутые ржавчиной перила, он думал, что, пожалуй, лишь этот вид сверху на паутину рельс старого вокзала связывает его с далёким прошлым, когда телевизоры не играли красками, а с портретов на площадях хмурились величественные бородатые вожди.
Тогда он приходил на этот мост почти каждый вечер. Школа, шесть уроков, полчаса пешком по широкому бульвару – и он здесь. Он не мог толком объяснить себе, зачем приходит на вокзал. Потому ли, что его душа распахивается здесь навстречу смелым мечтам о дальних странах, солёных закатах над тропическими приливами, весёлых, наполненных встречами и открытиями днях и прочих крупицах того, что зовётся таинственным словом «счастье»? Или может быть потому, что никак не удаётся познакомиться с классной девчонкой? А, может, он просто уставал от вереницы нескончаемых серых будней, которые в итоге приведут всего лишь к высокому баллу аттестата и поступлению в освобождающий от армии институт? Он точно знал, что среди этих ответов нет ни одного правильного. Только потом, много лет спустя, он понял, что самые главные вещи нельзя объяснить словами, а то, что объяснению поддаётся, – это так, не главное, незаметный полустанок, который забываешь, когда он исчезает за окном вагона.
Он очень любил поезда. Сладкий запах разогретого масла в буферах или струйка терпкого дыма из трубы над вагоном – и слезы наворачивались на глаза, и невыносимо хотелось купить билет и уехать куда попало, как можно дальше – к новой жизни, к ярким событиям, главное из которых – праздник путешествия на поезде. Что ещё может сравниться с ароматом заварного чая в позвякивающих стаканах, неизменной копчёной курицей и треснувшей скорлупой на боках сваренных вкрутую яиц? А это ощущение превосходства над остающимися на перроне людьми, как будто бы жадно провожающих взглядами стремительный полёт темно-зелёных вагонов, непременно уносящих пассажиров к будущим радостям!
Он очень хорошо запомнил тот день ранней осенью, когда прогуливаясь вдоль состава, увидел плотную крашенную блондинку лет тридцати. Женщина выглянула из двери вагона и поманила его наманикюриным пальцем.
– Паренёк! Сока не купишь? Во-о-н в том ларьке.
Она протянула деньги.
Этот поезд стоял минут двадцать, так что время ещё было. Банка с соком оттягивала руку, стараясь выскользнуть и шлёпнуться на потрескавшийся асфальт.
– В гости зайдёшь? – блондинка кивнула головой внутрь душного вагона.
Он пожал плечами и вскарабкался по лесенке.
В купе, как оказалось, кроме них больше никого не было.
– Рита, – бросила она. – А тебя как?
Но едва он открыл рот, чтобы назвать своё имя, как она, усмехнувшись, перебила:
– Не... не говори. Останешься для меня незнакомым героем... Садись, герой, сейчас соку дёрнем. Лады?
Ключа-открывалки не было, но Рита несколькими ударами залихватски откупорила банку об угол видавшего виды вагонного столика. Затем она разлила сок в чайные стаканы без подстаканников и неожиданно выпалила:
– Слушай! А он сволочь все-таки! Сковырнулся на прошлой станции вместе со своим коньяком!.. Ты коньяк пьёшь?
Он отхлебнул тёплый сок, ощутив на языке вязкую мякоть, и неопределённо пожал плечами.
– А-а… не важно – все равно у меня денег больше нет... – невесело продолжила Рита. – И в каком ты классе? Небось, в десятом уже? В девятом… Ну, за знакомство, что ли?
Они чокнулись гранёными стаканами.
– Девчонка у тебя есть? Ясно, нету… И чего ты тут слоняешься по перрону? Я не первый раз этим поездом в командировку езжу, ещё раньше тебя заметила. Ты, вроде как, вообще все поезда встречаешь и провожаешь… Кстати, герой, знаешь какое забавное имечко я сейчас для тебя придумала? Про-во-жал-кин!.. Скучаешь, что ли, дома, Провожалкин?
Он по-прежнему молчал, не зная, что сказать.
– Ладно, давай по второй, не закусывая!
Они снова отхлебнули тёплого сока.
– А как учишься? Вижу, что не отличник, но и не двоечник, верно?
Она чуть наклонилась вперёд, и ему открылось декольте с расстёгнутой пуговкой наверху. Рита протянула руку, и быстрым движением, типа, из-за жары, расстегнула ещё одну пуговку – пониже…
– Есть для тебя, герой Провожалкин, новое задание – ты же тут все время лазишь. Если увидишь этого козла с залысинами, в безрукавке – ты его сразу узнаешь! – пошли его вместо меня… на все буквы. Договорились?.. Ну, а не узнаешь – и хрен с ним!
Она болтала что-то ещё про свою несчастную жизнь, про мужиков, которые всегда пристают и про «баб, вечно готовых отдаться в любом подходящем и не очень месте…». Всё это опять сопровождалось ухмылкой, игравшей между яркими губами. В купе, кажется, стало ещё жарче, и уши у него противно горели.
Тут состав дёрнулся и начал медленно набирать скорость.
Он вскочил, задев столик и опрокинув стакан с очередной порцией сока.
– Ты куда, Провожалкин! – заголосила Рита на весь вагон, пытаясь удержать его за футболку. – Все равно не успеешь уже! Сиди до следующей станции!
Но он рванулся, опрометью бросился по коридору, чуть не сбил проводницу у выхода и все-таки выскочил на убегающий перрон. Прыгать пришлось прямо из тамбура с уже захлопнутой верхней ступенькой лестницы. Приземлился он неудачно – связки на левой ноге предательски вывернулись, и всю ногу пронзила резкая боль.
Позже он так и не смог понять, почему его будто вынесло из вагона. Может, все дело было в двух расстёгнутых пуговках?..
Почти месяц он не мог ходить на вокзал. Потом растяжение постепенно прошло. Риту и её «лысоватого козла в безрукавке» он не встречал. Да и весь ритуал теперь изменился. Приходя на перрон, он покупал банку с соком и медленно распивал её прямо около киоска.
Потом были летние каникулы и десятый класс. Почти каждый вечер он продолжал приходить на тот же перрон с его яблочным соком, запахом перегретого масла в буферах вагонов и призрачным образом крашенной блондинки с расстёгнутыми пуговками на декольте, рассказывающей о «мужиках и бабах».
«Провожалкин…» – привычно и сочувственно шептали проводники, медленно отводя глаза.
А потом поезд, похожий на длинную извилистую жизнь, медленно трогался и, набирая ход, исчезал в неизменной дымке, расползающейся сразу за подслеповатым далёким семафором. И по-прежнему очень хотелось чего-то ещё – запретного, привлекательного, такого же недостижимого, как Рита с её наманикюриными пальцами и сочной улыбкой. Тем более что связки на левой ноге начинали сразу ныть, как только он оказывался на перроне, заполненном в меру спешащими пассажирами, почти не покупавшими заурядный яблочный сок в неказистом покосившемся киоске.