====== Часть 3. Та же мучка, да не те ручки ========
Верь – не верь в приметы, а високосный год он и есть високосный, то есть – хорошего не жди, жди неприятностей. Сапагины в приметы не верили, но вот поди ж ты! – в доме, где жили Глинские, сразу после новогодних праздников взялись красить стены в подъездах. Это называлось «косметический ремонт». Краску накладывали толстым слоем, она долго не высыхала, и в подъезде стояла ужасная вонь, просачиваясь в квартиры…
Дабы продлить удовольствие жильцов, которые дождались-таки обещанного ремонта, подъезды красили в несколько приёмов, словно нарочно подбирая угнетающие психику цвета: сначала покрасили стены – серо-зелёным, потом плинтуса – густо-коричневым, потом стены и двери лифта – серым. Потом наступила очередь потолков. Ремонту не предвиделось конца… Так что Двадцать третье февраля отмечали опять у Сапагиных, хотя была очередь Глинских.
Нина ворчала и злилась: у всех праздник, а она весь день на кухне, одна готовит праздничный ужин на шестерых. Из Таньки – какая помощница?
Это она зря: строптивая Танька послушно сделала всё, что ей было поручено: наколола орехов, почистила и выпотрошила рыбу (мама запечёт её с кизиловой подливой), натёрла на тёрке горку твёрдого сыра, истолкла в ступке целую головку чеснока и тщательно обмазала вымытые и обсушенные бумажными полотенцами тушки цыплят – в количестве шести.
Ещё одну чесночную головку – очистила и истолкла вместе с орехами – для соуса. Потом прокрутила в мясорубке фарш (два раза). Вымыла под сильной струёй воды зелень и мелко искрошила керамическим ножом. Раскатав тесто деревянной скалкой в тонкий пласт, резала его стеклянным стаканом на идеально ровные окружности и вместе с матерью лепила пирожки.
При этом обе проклинали этот день и Глинских, ради которых и устроена эта возня и которые вряд ли это оценят: привыкли, понимаешь, в ресторанах… Вот туда и шли бы! (Проклинали, впрочем, от усталости и беззлобно, радуясь в душе гостям, без которых – какой праздник, никакого!)
Доверить дочери жарку пирожков (в кипящем оливковом масле, которое шипело и брызгалось, а пирожки приобретали коричневато-подгорелый оттенок, если их вовремя не перевернуть, или оставались анемично-бледными, если перевернуть слишком рано) – доверить Таньке пирожки Нина не могла ни под каким видом, да Танька и не просила. И была наконец отпущена на волю, чем и воспользовалась, исчезнув из дома с быстротой молнии.
Инна, как подруга, могла бы прийти пораньше и помочь, так нет – явилась под руку с мужем, при всём параде, ослепительная и красивая, а Нина, наспех переодевшись и распустив скрученные в тугой узел волосы, не успела умыться и совершенно забыла о туфлях. Так и открыла дверь – с испачканными мукой щеками и в стоптанных тапках. Инна посмотрела на её тапки и криво усмехнулась, и вот эту усмешку Нина ей не простила.
Инна вовсе не думала над ней смеяться, ей просто стало смешно – уж больно комично выглядела Нинка в серебряном вечернем платье, с серебряной заколкой в чёрных как ночь волосах и… в рыжих тапочках с собачьими вислоухими мордами. Бледная как смерть.
Инна собралась было поцеловать подругу в щёку, но испугалась – этой покойницкой бледности. Машинально коснулась рукой Нининой щеки – «бледность» осталась на Инкиной ладони, а щека обрела свой прежний вид.
Инна достала из сумочки платок, деловито на него поплевала и вытерла подруге щёки. Нина покраснела и сказала: «Я это… умыться хотела, а тут звонят, открываю – а это вы, явились не запылились». Инна подумала, что они-то не запылились, запылилась как раз Нинка, да так, что напугала своих гостей…
Достигнутая с помощью «Макфы» аристократическая бледность Нинке не шла: ни дать ни взять – Пьеро из итальянской комедии масок! Инна попыталась сдержать улыбку, но не смогла, и улыбка получилась кривой.
Инна искренне завидовала подруге: безукоризненная фигура позволяла ей носить любую одежду, лицо с матово смуглой кожей не нуждалось в румянах и пудре, Нинка даже кремом не пользовалась, и над каталогом «Avon», который притащила ей Инна, смеялась до слёз. – «Я что, так плохо выгляжу?» - только и сказала Нина, возвращая журнал. О том, что является тайным предметом Инкиного обожания, она не подозревала, и Инкина невольная усмешка врезалась в крепкий, надёжный фундамент их давней дружбы, как инструмент стоматолога в больной зуб – подцепила и дёрнула, и ворочалась тяжело и больно, выламывая куски и превращая в крошащиеся острые осколки то, что раньше было монолитом. То, что раньше было дружбой. С тем лишь отличием, что у стоматолога вам дадут наркоз.
Нине – не дали, их дружбу удаляли без наркоза, и ей было тяжело и больно от этой кривоватой улыбки, смысл которой она поняла по-своему: Инна гостья, то есть – по отношению к хозяевам дома вип-персона, и всегда будет ею. Инка по жизни такая.
А она, Нина, была и останется кухаркой. И не надо говорить, что приготовленное своими руками вкуснее, чем еда из ресторана, которой их обычно угощали Глинские. – Да, красиво. Да, вкусно. Но ни в одном ресторане вам не подадут таких душистых хинкалов из молодой говядины(заварное тесто приготовлено особым способом), такой наваристо-ароматной бараньей бугламы (в процессе варки крышку не снимать, содержимое не перемешивать!) и ореховых пирогов с черносливом и лимонной цедрой.
А крошечные пирожки с сыром и листиками свежей мяты, которые таяли во рту! А знаменитый армянский суп-хаши из говяжьих ножек (набраться терпения и варить на слабом огне пять-шесть часов) , который Инка с её армянской кровью не умела готовить, а Нина умела! Да что говорить…
«Та же мучка, да не те ручки, Инка за что ни возьмётся, всё испортит», – говорила Нина мужу, и тот согласно кивал, поглощая пирожки с расторопностью пылесоса «Karcher» и облизывая пальцы. Он всегда соглашался с женой в вопросах, которые считал непринципиальными. Со своей стороны, Нина считала непринципиальным то, что для Олега было святым, и с лёгким сердцем уступала мужу. Гармонию семейных отношений, выстроенную на противоположностях (вспомните, как притягиваются положительно и отрицательно заряженные стороны магнитов), не нарушала даже Танька с её безалаберностью и переходным возрастом. Но, как говорится, против лома нет приёма – окромя другого лома.
Олег с Ниной подарили младшему Глинскому радиоуправляемый гоночный автомобиль – копия настоящего! – а его родителям кофейный сервиз, в дополнение к кофеварке и чтобы им стало стыдно – за попугая. Глинские, как оказалось, думали о том же и преподнесли Олегу в подарок баснословно дорогую сборную клетку-вольер. К клетке прилагались «аксессуары», о которых ара, как и его владельцы, не мог даже мечтать – поскольку не знал, что такие бывают…
- Скажи спасибо, что у тебя такие спонсоры, - выговорил попугаю Олег. – Я бы тебе за твоё упрямство ни за что такую не купил. Ара в ответ зашёлся в негодующем кашле. Инна крикнула с кухни – Тань, как ты кашляешь-то страшно… как по железу железом! Тебе бы над картофельным паром посидеть, куда только мать смотрит…. – И очень удивилась, когда Сапагины дружно рассмеялись, а Танька, красная от злости, погрозила попугаю кулаком, поскольку больше ничего не могла сделать: ругаться при гостях ей запрещали строго-настрого: и с Вовкой, и с ара. Ничего, завтра она отведет душу, ара получит своё…
====== Часть 4. Куда ни кинь – везде клин ======
Через неделю Глинские явились к ним снова – с внеплановой проверкой своего питомца. Им, видите ли, показалось, что с попугаем плохо обращаются. На кухне ему душно, да и плита у Сапагиных газовая, а птице нужен свежий воздух. Нина, которая больше всего на свете боялась, что ара простудится, доказывала Глинским, что в комнатах зимой прохладно, и в форточки дует, а в кухне горелки зажжёшь – и тепло.
Но Глинские упёрлись: птице на кухне не айс, и кормят они его не тем кормом, для ара специальный корм продаётся. И вода в поилке тёплая (Инна проверяла, окунув в воду палец), а должна быть холодная. И Танька ему грубит, а у птицы тонко организованная нервная система, и если так и дальше будет продолжаться, то попугай свои триста лет не проживёт, раньше сдохнет.
Танька пришла в ярость – она не грубит, это ара над ней постоянно издевается и нарочно кашляет. Нина с трудом сдерживала гнев: пришли учить… сами подарили, а теперь упрекают! Олег пытался обратить всё в шутку, но шутить никому не хотелось, и Глинские, посидев для приличия полчаса, откланялись.
Вечером Нина имела с мужем неприятный разговор, суть которого заключалась в том, что Глинские теперь от них не отстанут, повадились ходить, как к себе домой.
- Сама виновата, прикормила, - попенял жене Олег, намекая на её кулинарные экзерсисы.. – Теперь так и будут ходить, понравилось. Заказала бы в ресторане, как они. Инка в последний раз нагетсами накормила непонятно из кого…
- Из мамонта. Замороженного. Доисторического. Лежал себе в вечной мерзлоте, но – нашли, раскопали, ощипали, гузки отдельно, копыта отдельно, и назвали «Золотой гребешок» - выдала Нина, и Олег согласно закивал: нагетсы были жёсткими как копыта и на вкус напоминали куриные перья.
Перья Олегу есть не доводилось, но он был уверен, что вкус у них именно такой. Как у Инкиных нагетсов. В панировке из сыра с истёкшим сроком годности. Кто же их в свежем сыре панирует? Только Нина…
Давно наступила ночь, а они всё сидели на кухне – вдвоём, если не считать молчаливого ара. Нина жаловалась мужу на загубленные визитами Глинских выходные.
- Банку икры принесут, а сожрут немеряно. И ведь не скажешь им! И не выгонишь. В выходной стирка, готовка, уборка, света белого не вижу, а вечером гости заявятся… Через неделю Восьмое марта, наша очередь, опять придут…
Нина вздохнула так, что с попугайной клетки упал платок. Попугай не спал - беспокойно переступал по жёрдочке, таращил чёрные глаза, молчал и слушал.
- Ни фига не говорит. Сколько Танька с ним возилась, сколько времени убухала, и ни фига! Поднасрали Глинские… - сменил тему Олег. – Не придут. Теперь наша очередь гостевать. Ты лучше подумай, что мы Инке подарим на восьмое марта.
- А я подумала уже! Собаку. Ротвейлера или бразильскую филу, - предложила вредная Нина.
- Ааа-ха-ха! – захлебнулся смехом Олег. – А было бы забавно! Нет, филу нельзя. Тогда они нам в следующий раз крокодила подарят. Нильского. Вместе с ванной…
Нина замолчала, переваривая информацию. Вопрос о подарке больше не поднимался…
Перед праздниками у Глинских заболела бабушка, Инкина свекровь, и приглашать гостей было неудобно. К тому же, врач настоятельно рекомендовал больной постельный режим, покой и тишину. Так что выбора не было – отмечать Восьмое марта решили у Сапагиных.
- И за что мне наказание такое, вместо праздника – опять вокруг них прыгать! Новый год у нас, Двадцать третье февраля у нас, Восьмое марта – у нас, сколько же можно! – набирала обороты Нина.
- Нин, ну что ж делать-то, у них ведь негде, у них бабушка болеет, ей покой нужен…
- Заступник! То у них ремонт, то у них бабушка. Ладно, звони. Всё равно уже.
===== Часть 5. Гостенёчки дорогие… =========
Глинские приехали к обеду. Нина заставила себя улыбнуться, расцеловала в обе щеки Инну и обняла Сергея, который, выудив из левого кармана баночку икры, а из правого – баночку крабов «Хатка», хитро улыбнулся.
- Наша с Инкой доля. Не с пустыми руками…
- Да что ж… Какие счёты! Проходите, соскучились, наверное, по своему ара?
- Он не заговорил у вас? Нам в магазине сказали, обязательно заговорит. Ара легко учатся, всё на лету схватывают, могут на нескольких языках говорить. Нам в магазине сказали.
- Ну, в магазине всё знают, в том числе и языки,-– не удержалась Нина. – Русский устный и русский письменный.
- И факультативно-ненормативный! – прыснула Инна.
Тем временем Танька с Вовкой принесли с кухни клетку с ара и торжественно водрузили на подоконник.
- Молчит, словно воды в рот набрал! В клюв, то есть, - пожаловалась Танька, и Глинские принуждённо засмеялись.
Наконец, поздравления были произнесены, букеты поставлены в вазу, подарки вручены «прекрасной половине человечества». Нине достались её любимые духи «paco rabana», Таньке новые джинсы, в которые она немедленно влезла и которые пришлись впору, и кулон из прозрачно-голубого топаза на серебряной цепочке. Кулон красовался у Таньки на шее – к зависти ара, поглядывавшего на топаз чёрным глазом.
Улучив момент, Танька показала попугаю язык. Ара на её выходку не реагировал и вертел хохлатой головой, оглядывая окрестности. Наконец, ему это надоело: всё было осмотрено – и вид из окна, и уставленный яствами стол, и нарядно одетые гости, которые хрустели аппетитно зажаренными цыплятами, обмакивая их в ореховый соус, заедая лавашем и втихомолку облизывая пальцы, хвалили хозяйку и напрочь забыли о попугае.
===== Часть 6. Какие счёты… ========
Вот сейчас и вспомнят.
Ара традиционно откашлялся Танькиным голосом (гости засмеялись, Танька зло сверкнула глазами, а Вовка захлопал в ладоши от восторга) и неожиданно выдал: «Какие счёты. Счёты. Гостенёчки дорогие. Дорогие. Сожрут немерено».
Олег подавился лавашем и мучительно закашлялся. Инна похлопала его по спине. Танька сидела с остекленевшими глазами. Танькина мать с тихим отчаянием смотрела на вытянувшиеся лица «гостенёчков» и медленно наливалась краснотой.
- Сама виновата, прикормила. Заказала бы в ресторане. В ресторане. В ресторане. Инка нагетсами накормила чёрт-те из кого, – доложил присутствующим нахальный ара.
Наступила очередь Олега прятать глаза и теребить бахрому на скатерти. Селёдка, наколотая на вилку, так и осталась нетронутой. Олег сидел словно Посейдон с трезубцем – в нелепой позе, которая никому не казалась нелепой. Гости остолбенело уставились на клетку с попугаем.
Танька набросила на клетку платок.
- В выходной света белого не вижу, света белого не вижу, – пожаловался ара Нининым голосом. – Света белого не вижу! – орал попугай из-под платка. Инна с Сергеем не выдержали и захохотали.
- Ну вот, а вы говорите – воды в рот набрал, - сдавленным от смеха голосом пошутил Сергей. Шутка успеха не имела.
- Это он соседей наслушался, клетку-то в кухне держали, там через вытяжку верхних соседей слышно, вот и нахватался. Вообще-то он молчит у нас, не говорит, - опомнилась Нина, на скорую руку придумывая подходящую версию.
- Ни фига не говорит, – подтвердил попугай. – Поднасрали Глинские.
Глинские потрясённо молчали. Олег дотянулся до подоконника и энергично тряхнул клетку, взявшись рукой за прутья. Ара больно клюнул обидчика в ладонь и разразился отборной матерщиной. Олег взвыл от боли и, отдёрнув руку, выразил своё душевное состояние теми же словами, запоздало подумав, что сейчас Нинка его убьёт.
Нина вздохнула и с облегчением констатировала: «Ну, видите! Я же говорила, верхние соседи. Они другого языка не знают. Мы до вечера на работе, Танюшка в школе, а он на кухне, а соседи весь день дома…»
- Они нам в следующий раз крокодила подарят. Нильского, – перебил её ара.
- А может, вы его у нас заберёте? – проблеяла Нина. – Сами видите, что он творит…
======= Эпилог ====================
Уже выйдя на улицу и подставив огнём пылающие щёки февральскому ветру, Глинские переглянулись.
- Ин! У тебя щёки как у попугая – малиновые! – брякнул Сергей, не подумав.
- На себя посмотри, - огрызнулась Инна. – Сам весь пятнами пошёл от таких откровений… А знаешь, если бы мы им его не подарили, то и не узнали бы ничего. Не узнали бы… что о нас думают.
- Ин! Не узнали бы – и не надо!
- Нет, всё-таки хорошо, что мы узнали. Подумать только! Если бы не попугай…
- Сапагин этот… - Сергей поморщился, словно ел клюкву без сахара и горстями. – Думает, он человек, а он сапог сапогом! И Нинка его такая же. Ничего… Наш подарочек откроет им друг на друга глаза. Думаю, это только начало…
Сергей не выдержал и захохотал. Уткнувшись ему в плечо кудрявой головой, Инна звонко вторила мужу. Они стояли во дворе и хохотали – безудержно, взахлёб. как в детстве. А сверху на них смотрели Сапагины и улыбались.
Глинские как по команде задрали головы и помахали «сапогам». «Сапоги» заулыбались ещё шире и помахали в ответ.
Какие счёты…