Сандаловый сучок

   
    Красно-турмалиновый закат густо растекался по лесному окоёму. Сумерки, традиционно безмолвные, лукаво озорничали, то сгущаясь, то рассеиваясь. Их невинные шалости нисколько не возмущали резвящихся лесных тварей.

    Испустив сытую прошедшим днём отрыжку, угомонившееся Солнце завалилось за горизонт. Блудливая фея с рваными кратерами проступила в чернилах ночи. Восцарствовала, состроив дневному светилу козью морду.

    Взъерошенные волки вытянули клыкастые пасти в знак приветствия ночному божеству. Сощурились, плотоядно облизнулись и заголосили. Многочисленные обитатели леса, заслышав волков, боязливо обмочились, удобрив подсохшую за день почву. Деревья-водохлёбы мысленно поблагодарили хищников.

    Зашуршали сонной зеленью кусты, нехотя расступаясь перед прожорливой стайкой бздошных шакалов. Скучивавшись, волки-недомерки подобострастно поприветствовали своих пращуров, алчно принюхиваясь к запаху перепуганного леса. Трясясь и подвывая, они нерешительно поковыляли за волчьей стаей, вожделея свежие объедки.

    Качнулась ветка, приютившая глазолупого филина. Пернатый старик, крутанув головой, сипло прокашлялся в когтистый кулачок, стыдясь обнародовать перед Луной свою немощь. Где-то, под ворохом сосновых игл и трухлявых ощепок сиротливо разлагалась его почившая супружница. Филин угрюмился, силясь представить, сколько ему отмерила жизнь, и как скоро он укроется мшистым одеялом из перегноя.

    Юркому зайцу с оборванным ухом несказанно повезло – нерасторопность подслеповатого филина спасла косому жизнь. Подёргивая сизым носом, он глуповато всматривался в чёрную гущу леса, страшась увидеть силуэт смерти. В чьём образе она явится ему?

    Пока заяц отслеживал свои скудные мысли вместо того, чтобы воспользоваться везением и унести поскорее шустрые ноги, из-под вековых корней дуба метнулась змея. Беспощадная плутовка обожгла ядовитым языком дрожащую заячью пятку. Косоглазый Ахилл взвизгнул, забился в агонии и вскоре смолк.

    Чаща затрещала: ломался упругий молодняк, прахом рассыпался сухостой, чвакали раздавленные поганки, разбегались перепуганные пупыристые жабы. Раздувая ноздри, топча всё живое и мёртвое, напролом к своей цели пёр буробокий вепрь. Глаза его горели дурным огнём, чёрный пятак увлажнился соплями, жирное чрево урчало от голода. Дневная охота не задалась, разъярённый кабан решил попытать счастья ночью. Споткнувшись копытом об убиенного зайца, изумлённый секач остановился, понюхал свежую тушку и, поддев клыком дохлого ушастого дуралея, приступил к мерзкой свинячьей трапезе.

     Но не все жители объятого полнолунием леса в этот час были озабочены поиском пропитания. Мистическая красота ночи, таинственный прищур Луны, волчья а капелла всполохнули трепетные сердца двух влюблённых барсуков, нежившихся на поверхности выкопанной намедни норы. Извалявшись во влажных земляных комьях, сластолюбивая парочка, пыхтя и отфыркиваясь, ритмично спаривалась на зависть овдовевшему филину, бесстыдно таращившемуся на них сверху. «Понарожают теперь оглоедов, греховодники!» - ворчал себе под нос старый ханжа.

    Пока новое барсучье потомство только зачиналось, в другой стороне заколдованного леса рождалось другое. В зловонной норе, посреди недоеденных дождевых червей и копошащихся личинок, тужилась престарелая ежиха. Она еле слышно сопела и кряхтела, выстреливая в новый, объятый сыростью и мраком, мир одного за другим лысых розовых ежат. Благополучно разродившись, старуха удовлетворённо зевнула и притянула к себе новорождённых. К утру они уже покроются первыми мягкими иголочками.

     В глубине леса, где могучие и величавые буки скрещиваются верхушками, будто бы обнимающиеся одинокие старики, на заросшей папоротником тропе встретились долговязый лось и шелудивый медведь. Оба скитались впотьмах как бирюки: лось втягивал потрескавшимися ноздрями сочный ночной воздух и размышлял о своём, лосином; медведю Луна корёжила сон, а блохи разъедали шкуру. Вот они и брели, ведомые каждый своей напастью. Один меланхолично созерцал просветы между деревьями, другой, пленённый бессонницей, как огромный лохматый лунатик продирался через чащу. Встретились взглядами, сочувственно кивнули друг другу и разошлись в разные стороны, охая, пыхча и посипывая.

     Ехидный луноликий кукольник окутывал сиянием растревоженный лес, обволакивал гипнотическим серебром, подчиняя себе заурядные умишки его обитателей. Одних околдовывал, других дурманил, третьим покровительствовал. В центре леса, в самой его сердцевине, высилось осанистое и душистое сандаловое дерево. Ростом оно не догоняло сосны, габаритами не соперничало с дубами, шелестом не перепевало клёны. Откуда оно тут взялось? Как произросло? Каким ветром или штормом занесло сюда его экзотическое семя?
    Деревце, подобно Мекке, притягивало под свою скромную крону всех обитателей этого чудаковатого леса. А в полнолуние тропа к сандалу искрилась сиянием серебра, так что даже крот был способен отыскать к нему путь. Зверьё, ведомое лунными чарами и материнской аурой сандала, подтягивалось к дереву, чинно рассаживалось и внимало его молчаливым рассказам о далёких краях. Все, кого пощадила эта ночь, собрались в радиусе сандалового дерева.

     Первыми свои почётные места заняли волки, окольцевав дерево. За ними, поджав облезлые хвосты, присеменили шакалы. Сытый и громоздкий вепрь с обагрёнными заячьей кровью клыками, перекатываясь с боку на бок, примостился поодаль. За ним неторопливо показалась парочка разомлевших от соития барсуков. Они нежно прижимались своими бочками друг к другу, милуясь и похихикивая. Прибежала даже старая ежиха, разрешившаяся от бремени, прикопав новорожденных опилками и мхом, чтобы не замёрзли. Приползла змея, хладнокровно погубившая растяпу-зайца, и обвилась вокруг ствола, как библейский змий. Приплёлся унылый лось с оттопыренной нижней губой. Вяло обведя полузакрытыми глазами собравшуюся публику, он тряхнул полусгнившими рогами и прилёг на землю. С противоположной стороны, рефлекторно ревя и высовывая синий язык, кувырком вывалился взбодрившийся медведь.  Высмотрев в толпе зевак своего нового кореша-сохатого, он притулил своё тело рядом с доходягой.

     Скрипя крыльями, прилетел дряхлый филин и примостился на ветке.  Из-под кустистых насупленных бровей он неодобрительно посматривал на резвящихся барсуков, от которых так и разило молодой задорной похотью. Даже полупрозрачный, белёсый фантом усопшего зайца робко подрагивал, выглядывая из-за ствола. Он уже без опаски взирал на свою убивицу, лишь блаженно покачивал ушастой головой. Все звери, перечисленные и не перечисленные, образовали в центре леса импровизированный зрительный зал.

    А на стволе сандалового дерева, на расстоянии метров трёх от земли торчал небольшой сучок. В лоне сучка прижился маленький проворный светляк. К этому полнолунию он окреп и осмелился вылезти из своего закутка. Передвигая тоненькими лапками, светлячок забрался на верхушку сучка и обомлел: на него восторженно смотрели несколько десятков самых разных глаз! Светляк зарделся, застеснялся, но через секунду вспыхнул, как светоч озарив всё вокруг. Луна подмигнула маленькому искуснику, ободряя его, притушила гипнотическую рампу. Пусть же отважный маленький светляк упивается своим дебютом! Сегодня его звёздный час!

    Зрители безмолвно восторгались мастерством отважного светлячка. А светляк старался, мерцал, струился золотистыми искорками, пританцовывая и заливаясь смехом. Старый филин, склонив голову набок, ошалело глазел на неведомое файер-шоу. Его подёрнутые катарактой глаза слезились, артритную шею ломило, голова кружилась, тошнота сводила глотку. Не в силах больше сопротивляться раздражению, хворый старик стремглав махнул с ветки, настиг священный светоч и загасил его, с хрустом захлопнув клюв. Проглотив светляка, филин улетел в лес. Сандаловое дерево осиротело. Лунный диск подёрнулся пеленой горечи и повернулся задом к осквернённой поляне. Неприкаянный заячий фантом задрожал прозрачным телом, оплакивая трагическую гибель безвинного светлячка.

          Звери взбеленились. Их взгляды заметали яростные огни. Шерсть на загривках встопорщилась, пена зашипела на губах. Безобидный лось окрысился и, скосив глаза к переносице, пропорол рогами медвежью шею. Шакалы рвали друг друга, шматуя оторванные куски. Уцелевшие перекинулись на остервеневшего сохатого, и за секунду обглодали его. Подавившись опрелыми рогами, дружно околели.

    Счастливая роженица ежиха подкралась к дереву и задушила растерявшуюся змею, но тут же вздулась от смертоносного яда и разлетелась на миллионы игольчатых струпьев. Волки по-козлиному заблеяли и кинулись уничтожать растерзанного медведя. Заблажили проснувшиеся птицы и в лучших хичкоковских традициях атаковали волков сверху, выклевав у застигнутых врасплох хищников глаза. Осатаневший вепрь погнал барсуков, которые, пробежав немного, рухнули от синхронного сердечного приступа и воспламенились.

   Раздербаненный и практически обезглавленный медведь на последнем смрадном вздохе навалился на кабана, лапищами обхватил его жирную шею, вонзая синюшные когти в свиное сало, и удавил хрипящего хряка. Окружив поле битвы подкопами, на поверхность земли вылезли вскосмаченные кроты и облепили косолапого.

     Лес охватил чудовищный вирус взаимопожирания.

     Оскорблённая природа разразилась свирепой грозой и расколола языками молнии несчастное сандаловое дерево. Оно сгорело в танцующих корчах и осыпалось, образовав скорбную горку пепла, в центре которой, подобно погребальной стеле, торчал нетронутый огнём сучок.

     Силы природы перебесились и утихли. Редкие дождевые капли шлёпали по обугленным ошмёткам листвы, по шкворчащей земле, в которой не пустит корни больше ни одно растение, по звериным потрохам, безобразной гирляндой свисающим с раскуроченных кустов. На пепелище, усеянное разорванными телами зверушек, прилетел окончательно ослепший от дыма и гари филин, про которого, по непонятному недоразумению, позабыла старуха с косой. Он съёжился, отхаркался и поплёлся по обгорелой тропинке, недоумённо качая седой головой. Последние хлипкие силёнки покидали его, светлячок переваривался долго и мучительно. Старик, отрыгиваясь и пердя, согнулся и попытался, было, вызвать рвоту, щекоча корявым когтем корень языка. Но вдруг, встрепенувшись, остановился. Мутные глаза заблестели, дряблые, запёкшиеся гноем веки разлепились, в висках зашуршало, запульсировало. Дремучая темень взорвалась вспышкой света. Прозревший филин взволнованно заухал и заторопился покинуть изуродованный лес, устремив зоркое, подаренное незлопамятным светлячком зрение к новым соснам, к новому лесу, к новой жизни.


Продолжение следует...