Нам на сегодня синоптики обещали похолодание и ливень, но опять налгали. Вообще ни капли не упало, зато навалилась вязкая, пасмурная духота и на всех нагоняет сон. И все ушли домой спать. На улице почти никого нету, только я сижу на скамейке, да спит беременная собака под скамейкой, да неуверенно гуляют к магазину редкие алкоголические люди.
Я сижу, потому что мне лень идти домой, меня разморило от этой погоды. А и не надо мне домой. Я закончил перевод и редактуру закончил, и по хозяйству со всем управился, так что торопиться некуда. Сижу, курю, слушаю мечтательное сопение собаки под собою и думаю обо всякой ерунде.
Странно, думаю, почему я так не люблю жару, в детстве же любил. Хотя я в детстве много чего глупого любил, да. Телевизор, например. Всякое в нём кино, и мультфильмы, и клубкино путешествие, и будильник. Правда, ххыл не любил ужасно. Это такая заставка была с римскими цифрами XXV. В смысле двадцать пятый съезд капээсэс. Я тогда знал только русские буквы и арабские цифры, а римских не знал. И думал, что римская пятёрка – это просто зачем-то перевёрнутая «Л». И читал «ххыл». Про ххыл говорили по телевизору очень скучно, причём по мордам говоривших было видно, что они притворяются. Мне тогда лет шесть было, я успел уже всяких людей повидать и знал, как люди в жизни говорят. Те в телевизоре про ххыл притворялись. Лгали, как последние синоптики. Я кривился и уходил всегда, но потом возвращался и опять любил телевизор, когда мультики. Потому что любимым надо прощать некоторые вещи.
Собака под скамейкой вдруг перестала спать, приподняла своё маленькое умное лицо и посмотрела на меня. По-моему, я кажусь ей странным. Очки мои, и дым из рта, и вообще. Но это ладно, а вот скоро она родит щенков, и когда щенки подрастут и откроют глаза, представляю, как они-то удивятся, каким странным покажется им вот это всё вокруг. Вся жизнь вот эта. Я вон до сих пор никак не привыкну.