Зиф осветил фонариком боковой проход справа от себя, ступил, не глядя, вперед и чуть не растянулся на остатках железнодорожных путей. Из-под его ноги с писком выскочил упитанный комок серого меха и нырнул под торчащий возле стенки тоннеля защитный щиток.
— Вот ты ваучер, бля, непуганый! — от души выругался Зиф. — Что ж вы не перемрете-то никак, твари!
Он опустил луч карманного фонаря вниз и разглядел в выемке между шпалами крысиное гнездо, которое самка устраивает перед тем, как разродиться потомством. Мелкий мусор — щепки, отколовшиеся кусочки краски, сухие стебельки кое-как проросшей под землей травы и прочая дрянь — был уложен характерным «колечком», но на дне гнезда вместо запасов еды лежали хорошо знакомые всем пионерам белые шарики размером с горошину, обладающие приятным для крысиного носа запахом.
— Ээээ, милая, — протянул Зиф, дергая фонариком в радиусе того места, куда несколько секунд назад ускользнула беременная крыса. — Ты эти шарики кушала, а? Хорошая моя, ну где ты?
Пионер переключил фонарик на рассеянный режим, прикрепил к каске и полез в походный рюкзак за обернутым в пластик брикетом сухого пайка. Часть он тут же сжевал, а маленький кусочек отломил и покрошил на пол, на максимальном расстоянии от себя и поближе к щитку, за которым пряталась крыса.
— Это-то повкуснее будет, а? Ну, вылезай, милая, — приговаривал Зиф, свободной рукой доставая из кобуры на поясе кинган.
Крыса была хоть и немолодая, но глупая: не прошло и пяти минут, как зверек вылез, скребя коготками, из своего укрытия и принялся обнюхивать упавшие на пол крошки. Зиф прицелился поточнее, выстрелил. Крыса с визгом бросилась в сторону, пробежала несколько метров и упала на бок, перебирая крошечными лапками. Зиф убрал оружие, сунул остатки сухого брикета в поясную сумку, а в освободившийся вакуумный контейнер засунул мертвую крысу.
— Дома выясним, красавица моя, почему ж ты от отравы не подохла, — пробормотал он себе под нос и кинул плотно облепленную полупрозрачным материалом тушку в свой рюкзак.
«Живут же, твари, плодятся, жрут отраву, детенышей своих ею кормят… и всем им нипочем. И без света живут, и без воды, и вообще… суки они, — заключил Зиф. — Но ничего, мы еще посмотрим, кто умнее и кто лучше приспособлен. Пусть мы живем на Земле на сорок восемь миллионов лет меньше, а от нас все равно не просто будет избавиться».
С этими веселыми мыслями пионер дошагал до контрольно-пропускного пункта на границе Двенадцатого сектора. Уже привычный к тому, как здесь встречают гостей из братских секторов, Зиф заранее выдвинул защищающую глаза пластинку, чтобы не быть ослепленным лучом прожектора. Вслед за этим двое пограничников оперативно скрутили его, подхватили под руки и потащили под «раму». Освободили от рюкзака, кобуры и поясных сумок, досмотрели, «просветили», обыскали, поинтересовались личностью вновь прибывшего.
— Зиф Бурцев, пионер из Одиннадцатого сектора. Вы ж меня знаете, ребят, я тут каждый месяц хожу, — включил Зиф «своего парня».
— Никого мы не знаем, — отрезал пограничник, но ощущение важности проверочных процедур уже сошло на нет.
— Бля, а крыса-то нахрена? — спросил второй погранец, порывшись в рюкзаке. — Что, белковые пайки теперь в таком виде выдают?
— Крыса для генетических исследований, — буркнул пионер.
— Ладно, иди давай. За ствол свой отметься только, чтоб потом не говорил, что у тебя отобрали.
Зиф ткнул большим пальцем в сенсорный замок на контейнере, в который погранцы заботливо положили его кинган, и, подхватив остальные свои вещи, прошел за ворота.
Двенадцатый сектор был одним из немногих мест, где даже после Катастрофы сохранялись остатки былой роскоши. Освещение здесь могли себе позволить в круглосуточном режиме; каждый десятый житель сектора работал на полноценном ЭВМ или другом многофункциональном электронном устройстве, а оставшиеся девять или чинили, или конструировали технику. Прямо перед главными воротами стояла десятиметровая статуя Ленина, а над ней огромный красный транспарант: «Добро пожаловать в Двенадцатый коммунистический сектор имени П.Л. Капицы». Зиф, не обращая внимания на это великолепие, прошел по знакомым переходам к нужному дому, позвонил в знакомую дверь. Почти сразу створки разъехались в стороны, пионер прошел в контрольный коридор, подождал, пока поднимется десятидюймовая бронеперегородка, и полез по узким проходам, лестницам и переходам в самую глубину профессорского жилища. В жилом крыле было как всегда чисто, хорошо проветрено, поддерживалась умеренная температура и ровное освещение — сразу видно, ответственный и аккуратный человек живет. Зиф, будучи работником генной лаборатории, чистоту и аккуратность очень любил.
— Здорово, товарищ председатель, — весело поприветствовал Зиф профессора, вскинув сжатую в кулак руку в традиционном коммунистическом приветствии.
— Здорово, товарищ пионер, — отозвался сидящий за столом профессор. Это был мужчина уже далеко за пятьдесят, но все еще сохраняющий, насколько это было возможно в условиях такой жизни, неплохую физическую форму и запас доброжелательности и остроумия. — Только какой я тебе председатель, давно уж с должности выгнали.
— Да будет вам, Карл Владимирович, — отмахнулся Зиф. — Для меня вы всегда останетесь самым лучшим председателем Двенадцатого Сексовета.
Бывший председатель спорить не стал.
— Ты голодный? — деловито осведомился он у гостя.
— Нет, по дороге ел. А хотя… — тут пионер состроил жалобные глаза, — сладкое есть что-нибудь, товарищ председатель?
— Всегда есть, — живо откликнулся профессор и полез доставать из ящика банку сгущенного молока.
Зиф с трудом сглотнул вязкую слюну, наполнившую рот от одного взгляда на упаковку. Определенно, визит того стоил. Профессор и пионер съели по одной ложке дефицитного продукта, и Карл Владимирович убрал сгущенку, чтобы не искушала лишний раз.
— Как у вас дела в Одиннадцатом?
— Да никак, — безнадежно махнул рукой Зиф. — Ребенок умер недавно.
— Ай-яй-яй, — прицокнул языком профессор. — Жалко очень. Сколько в итоге прожил-то?
— Три с половиной месяца. На пять недель больше, чем все прошлогодние. Прогресс… блять.
— Жалко… Ну ты не расстраивайся так. Может, еще придумаем что.
Зиф сокрушенно помотал головой, не заметив ничего странного в интонации друга.
— А «наверху» ты был? Как там? — спросил председатель, чтобы отвлечь пионера от нахлынувших неприятных мыслей о единственном ребенке, родившемся в секторе за последний год.
— Был, был. Да все так же. Сейчас покажу кое-что.
Зиф полез в рюкзак, достал из кармашка несколько небольших разглаженных бумажек, выложил их на стол.
— Вот, смотрите. Капиталистические листовки. Я их штук десять насобирал, но остальные раздарил уже. «Коммунисты, вылезайте из ваших нор и идите к нам. У нас все хорошо и есть еда», — прочитал он вслух отпечатанный на листовке призыв и усмехнулся. — Эта моя любимая. Хлебом пахнет. Понюхайте. А вот эта — «Лучше сытый и здоровый капиталист, чем заморенный марксист» — не могу понять, какой-то фрукт вроде.
— Это кокос, — сказал профессор, помахав бумажкой перед носом. — До Катастрофы мы их импортировали из Индонезии.
— Не помню, если честно. Хотите, себе оставьте. Запах у них не выветривается долго. У нас вся лаборатория вприглядку с этими бумажками пайки ест, — щедро предложил Зиф. — А как ваши порталы поживают?
— Ты знаешь, Зиф, они просто замечательно. Собственно, поэтому я тебя и позвал.
— А? Так у вас что, получилось? — удивился пионер.
— Да как сказать… Хочешь еще сгущенки?
— А можно?
— Да на здоровье. Вот, теперь слушай. Как ты знаешь, единичные случаи путешествий во времени и пространстве фиксировались и прежде. Правда, все они были спонтанными и неуправляемыми. То есть, теоретически, нет ничего сложного в том, чтобы переместить предмет или живое существо через естественный или искусственный портал в другую точку пространства и времени. До сих пор мы только не могли ни запрограммировать эту точку, ни обеспечить возвращение объекта обратно в точку отправления.
— Ну, это я знаю. И что, вы хотите сказать, что у вас получилось осуществить управляемое перемещение куда-то? — с сомнением спросил Зиф.
Профессор улыбнулся, вышел на минуту из комнаты и вернулся с прозрачной крысиной клеткой в руках.
— Вот, смотри. Перед тобой первое в мире млекопитающее, совершившее запрограммированное путешествие во времени и пространстве. Проще говоря, эта крыса провела четверть часа в двухтысячном году и вернулась обратно.
— Вот это да… — протянул Зиф с неподдельным восхищением в голосе. — Скажите, профессор, а нельзя ли, например, из двухтысячного года крысу сюда к нам насовсем переправить? Мне бы сравнить, насколько сильно генотипы различаются.
— Какие у тебя приземленные цели, Зиф, — усмехнулся профессор. — Я думал, ты первым делом спросишь, нельзя ли отправить в прошлое человека.
— А можно?
— Теоретически — возможно. Ты бы хотел? Побывать в прошлом?
— В двухтысячном году? — уточнил пионер.
— Да в любом.
— Ну… не знаю. А зачем, Карл Владимирович? Так, посмотреть, как мы жили до Катастрофы? Повспоминать, помучиться и обратно?
— Хм… Зиф, ты в истории разбираешься?
— Не очень, а что?
— Я тебя хочу кое с кем познакомить. Пойдем.
Профессор поманил Зифа за собой в лабораторное крыло. В отличие от той лаборатории, в которой пионер работал в своем Одиннадцатом секторе, здесь было больше непонятных проводов и разной электроники, к которой Зиф бы не рискнул прикоснуться. Карл Владимирович присел на полу, нажал на почти незаметную крышку люка, и она бесшумно отъехала в сторону, открыв приемлемой ширины лаз с лестницей.
— А я не знал, что у вас тут еще нижний уровень есть, — растерянно сказал Зиф.
— А у меня много чего интересного есть, — отозвался профессор, пропуская Зифа спуститься первым.
Пионер спустился в неосвещенный проход, слишком низкий, чтобы можно было выпрямиться в полный рост. Он пролез на несколько метров вперед, пока не уткнулся в круглый, как на старых подводных лодках, люк, который нужно было открывать вручную, проворачивая вентиль. За люком оказалась обычная жилая комната, с вентиляцией и тускловатым освещением, даже кой-какая мебель имелась. В кресле, спиной к вошедшим, сидел мужчина с длинными полуседыми волосами и читал бумажную книгу. Профессор закрыл за собой люк и, чего Зиф не заметил, заблокировал вентиль. Сидящий в кресле человек встал и обернулся, положив книгу на подлокотник. Мужчина был худ и высок, примерно одного возраста с Карлом Владимировичем или, может быть, немного младше. Он теперь был гладко выбрит, но Зиф все равно его узнал, хоть и видел его только на фотографиях, да и то давно. Пионер отшатнулся, прижался спиной к люку.
— Зиф, познакомься: это Никита Васильевич…
— Я знаю, кто это, — прошипел пионер с такой ненавистью в голосе, которой сам от себя не ожидал. — Это сектант-подпольщик, из тех, которые… которые… антикоммунисты...
— Никита Васильевич — мой коллега и помощник в работе над созданием искусственных управляемых порталов, — спокойным голосом объяснил бывший председатель.
Но пионера такое объяснение не устроило, и воспринимать сказанное он категорически отказывался.
— Карл Владимирович, он враг! Их всех на Семнадцатом Съезде Сексоветов приговорили к уничтожению!
— Зиф, успокойся, пожалуйста… присядь, — вкрадчиво заговорил профессор, беря Зифа под руку.
— А что, пионеров потише в ближайших округах нету? — с пренебрежением в голосе спросил сектант.
Карл Владимирович махнул рукой, мол, все под контролем. Зифа усадили на стул, похлопали по плечам, дружески посоветовали помолчать.
— Послушай, Зиф. Мы сейчас в шаге не то что от научного прорыва. Мы. Нашли. Способ. Все. Исправить. Ты понял? — профессор потряс парня, требовательно глядя ему в лицо.
— А Сексовет знает, что он здесь? — спросил Зиф, не слушая.
— Нет, никто не знает. И знать не должен, понимаешь?
— Так узнают! — пионер вскочил на ноги, схватился за вентиль, потянул, но тот не поддался. Зиф загнанно обернулся и зашарил рукой по основанию вентиля в поисках рычажка или кнопки.
— Зиф, сядь на место и выслушай!
Пионер обернулся и замер, глазам своим не веря — в правой руке бывший председатель Сексовета держал кинган, направленный Зифу точно в середину груди. Рука Зифа инстинктивно дернулась к тому месту, где обычно висела кобура, но его оружие отобрали пограничники при входе на территорию сектора. Парень замер, беспомощно переводя взгляд то на ухмыляющегося сектанта, то на оружие в руках человека, которого он до этой минуты считал не только представителем высшей власти, но и своим другом. Для незамутненного пионерского сознания ощущения были сродни крушению мира, соизмеримому по масштабам с Катастрофой.
— Сядь, пожалуйста, — мягкий совет, подкрепленный движением пистолета, подействовал, и Зиф на подкашивающихся ногах сделал два шага к стулу и послушно опустился на сидение. В тот момент версия, что на месте профессора стоит замаскированный под него американский агент, казалась самым логичным и вероятным объяснением всего происходящего.
— Если помнишь, — заговорил профессор, опустив кинган, но не убирая его, — не далее как несколько минут назад мы говорили о путешествиях в прошлое и о твоем знании истории.
— Помню, — бледно отозвался Зиф.
Никита Васильевич подвинул свое кресло и сел напротив Зифа.
— Как ты, наверное, знаешь, пятнадцать лет назад произошло событие, которое принято называть Катастрофой, — заговорил он. — Ты ведь знаешь это?
— Конечно, я знаю! — прорычал пионер, опешив от нелепости вопроса.
— Тише, тише. Я и не сомневаюсь, что ты знаешь, просто проверяю, насколько ты способен воспринимать свои слова, — усмехнулся сектант. — А скажи мне, в результате чего произошла Катастрофа?
— Была война… с Америкой…
— Верно. А с чего началась война с Америкой?
— Была какая-то провокация, — помедлив, неуверенно выдал Зиф. — С американской плавучей крепостью… я не помню название…
— «Самуэль Риалфсон». Но это не важно. Ты же понимаешь, что из-за обыкновенных провокаций не начинаются мировые войны. Для конфликта такого масштаба предпосылки складывались десятилетиями. Как ты думаешь, почему?
— Потому что капиталисты ненавидят нас, — уверенно ответил Зиф то, что знал с самого детства. — Потому что у нас был справедливый коммунистический строй, а у них нет. Потому что у нас были разные идеологии. И они не могли смириться с нашим существованием.
— Ты все верно говоришь, мальчик, — улыбнулся Никита Васильевич. — Меня также учили в свое время в школе.
Он раскрыл перед Зифом свою книгу, в которой на внутренней стороне обложки была напечатана карта мира, каким он был в середине двадцатого века. Пионер был вынужден наклониться немного вперед, чтобы рассмотреть.
— Вот смотри: здесь был Советский Союз, а здесь и по сей день еще Соединенные Штаты Америки… все понятно, да? — сектант обвел указательным пальцем границы двух государств. — Это, так сказать, официальные границы. Но были еще негласные границы, разделяющие сферы влияния. Так называемые кап— и соцлагерь. Можешь их показать, хотя бы примерно?
Зиф уверенно, хотя и до некоторой степени условно провел пальцем по карте, разделяя мир на две половины. К чему ведет сидящий перед ним враг народа, он все еще не понимал.
— С какого вообще события началось это разделение на два враждебных лагеря, находящихся в состоянии перманентного экономического, идеологического и геополитического противостояния?
— С Великой Октябрьской Социалистической Революции, конечно же, — ответил Зиф, хмуро глядя на собеседника. — С того, как мы начали строить сначала социализм, затем коммунизм.
— Все верно. Вот мы и освежили в памяти основные вехи мировой истории последних столетий и подошли к, собственно, проблеме.
Как-то незаметно атмосфера разрядилась; профессор спрятал кинган, пододвинул хлипкий раскладной столик, поставил пару банок мясных консервов и разлил по крошечным железным колпачкам что-то горькое, резко пахнущее спиртом, чего Зиф никогда в жизни не пробовал.
— Как нам с Карлом Владимировичем рассказывали в свое время в школе, — продолжал сектант, постепенно увлекаясь, — история мира движется в соответствии с объективными социально-экономическими закономерностями. Воля общества — все, роль отдельного человека заключается лишь в выражении этой воли. Безусловно, на роль изъявителя общественной воли подходит не каждый человек, а лишь обладающий определенными высокими личными качествами, так называемый пассионарий. С тысяча девятьсот семнадцатого года — а точнее, со второй половины девятнадцатого века — мировой исторический процесс развивался по пути постоянного противостояния двух враждебных лагерей — капиталистического и коммунистического. Разные страны занимали то ту, то другую сторону, появлялись и исчезали третьи силы, например, немецкий нацизм в середине двадцатого века и Китай в двадцать первом, рождались и умирали пассионарии — Ленин, Сталин, Че Гевара и другие… Революции побеждали и подавлялись, капитализм в нашей стране реставрировался и снова терпел крах, войны начинались и стихали. И все, абсолютно все события укладывались в концепцию двух враждебных полюсов, каждый из которых ставит своей целью полное и беспощадное уничтожение противника. И двадцать лет назад это все вылилось в потопление американской плавучей крепости «Самуэль Риалфсон», разразившуюся вслед за этим мировую войну и Катастрофу, благодаря которой мы и оказались в том положении, в каком мы сейчас. И положение наше совершенно безнадежно.
Зиф, давно уже искавший в словах сектанта то, с чем можно было бы не согласиться, протестующее вскинулся:
— Пораженческие настроения!
— Зиф, ты же прекрасно понимаешь, что это так! — вступил в разговор профессор. — Ты не можешь этого не понимать, потому что ты у себя в Одиннадцатом секторе ведешь на передовой борьбу, в которой нельзя одержать верх. И не делай такие глаза, ты прекрасно понимаешь, о чем говорю. Дети, Зиф. Ни один рожденный после Катастрофы ребенок не дожил и до года. И ваши усилия здесь совершенно бессильны. Мы не сможем, не успеем восстановить нормальное воспроизводство населения, и через тридцать, через пятьдесят лет эти подземные комплексы станут нашими братскими могилами, вот и все.
Зиф молчал, исподлобья глядя на обоих собеседников.
— И что вы хотите сказать? Что надо выйти и сдаться на милость американцам?
— Ну нет, — хмыкнул Никита Васильевич. — Я, конечно, враг коммунизма и всех свободных людей, но до такого пока не докатился.
А Карл Владимирович и вовсе обиделся:
— Я шесть лет был председателем Сексовета, участвовал в шести Съездах. Я в первые месяцы после Катастрофы вытаскивал из остатков родного НИИ все, что только можно было спасти. Я сам обустроил практически с нуля свою лабораторию. Как считаешь, Зиф, я похож на паникера и пораженца?
— Я мог бы давно выбраться на поверхность или связаться с американцами прямо отсюда, если бы захотел, — сказал сектант. — Я мог бы прятаться еще годами в лабиринтах нижних уровней, и никакие поисковые отряды меня бы не нашли. А я вместо этого сижу здесь, в самом центре Двенадцатого сектора, где меня в любой момент могут обнаружить и расстрелять без суда и следствия. Я стал бы так рисковать, если бы меня только сохранность собственной жизни волновала, а?
— Ладно, ладно, понял я, — забормотал Зиф, смутившись от такого напора. — Что тогда делать? Вы сказали, что нашли способ все исправить.
— Наша идея, на самом деле, довольно проста и очевидна, — начал Никита Васильевич, — если отбросить хотя бы на минуту постулат о закономерном развитии исторического процесса в одном запрограммированном направлении. Вот представь на минуту, что не общественная воля выбирает изъявителей, а конкретные живые люди могут влиять на других людей. Может же, например, один умный человек убедить в своей правоте пятерых своих товарищей? Легко. А почему же не может убедить пять тысяч, если будет достаточно логичен и красноречив? А каждый из этих пяти тысяч может воздействовать на тысячу других людей, и вот уже в геометрической прогрессии число приверженцев какой-то идеи возросло до пяти миллионов. И будет расти дальше. Так распространялось в свое время христианство. А процесс-то был запущен всего лишь одним человеком, которому достаточно было убедить двенадцать своих учеников в том, что он сын божий.
— Никита Васильевич подводит к мысли, что одному человеку под силу в буквальном смысле изменить мир, — пояснил профессор. — И ему даже не обязательно для этого быть пассионарием.
— Иногда для этого вполне достаточно иметь в руке кинган, — вставил Никита Васильевич. — И выбрать верный момент для воздействия.
— Вот ты спросил меня, зачем отправлять человека в прошлое. А очевидный ответ на этот вопрос тебе в голову не пришел — не для того, чтобы смотреть и мучиться. И не для того, чтобы прятаться в прошлом от нашего невыносимого настоящего. А для того, чтобы это настоящее изменить. Историю. Можно. Менять.
— Я понял вас, — серьезно сказал Зиф.
— Вот и хорошо. Но это только половина нашей теории. И прежде чем мы расскажем тебе остальное, ответь на простой вопрос: насколько ты знаком с классическим марксизмом? Думаю, весьма поверхностно, как и все коммунисты, верно?
Зиф дернул плечом и отвернулся. Профессор был совершенно прав. Не до самообразования было тем, кого Катастрофа застала детьми и подростками.
— А вот я, мой юный друг, — сказал Никита Васильевич, — с классическим марксизмом знаком неплохо. И даже, что может показаться странным, являюсь убежденным марксистом. Собственно, по этой причине меня и признали врагом народа, — тут он горько усмехнулся и продолжал: — Вот мы с тобой вспомнили, что с начала двадцатого века мир оказался разделен на два лагеря, причем представители одного по какому-то недоразумению называли себя марксистами… И вот ответь теперь на самый главный вопрос: где у Маркса сказано о том, что должна быть война двух лагерей?
Зиф уже готов был выдать последние остатки того, чему его успели научить в школе, но Никита Васильевич перебил его:
— Нет, ты, конечно, сейчас скажешь, что отмирание государства происходит через максимальное усиление, что мировая революция произойдет в форме военной интервенции коммунистических сил на Запад… Только это все — ужасные искажения теории Карла Маркса, ничего общего с предсказанным им сценарием не имеющие. Смена формаций должна осуществляться линейно, в строго пять ступеней: первобытно-общинный строй — рабство — феодализм — капитализм и затем коммунизм. Первые три перехода человечество осуществило нормально, но затем произошел сбой: первые коммунистические партии начали образовываться в странах недоразвитого капитализма. Вместо естественного перехода, который должен был произойти повсеместно путем мировой революции, появились силы, которые стали пытаться уничтожить капитализм сугубо силовыми методами, до того как он сам успел исчерпать себя. Чтобы выжить, капитал вынужден был пойти на улучшение положения рабочего класса и провести ряд социальных реформ, вместо того, чтобы двигаться по пути максимального ужесточения эксплуатации трудящихся. Образование социалистических государств, составлявших единую политическую силу, вынудило западный мир постоянно самосовершенствоваться, чтобы не давать своему рабочему классу поводов устраивать революцию. Ход истории оказался нарушен, и вместо мирового коммунизма, без войн, эксплуатации и голода, мы получили ужасный по своей жестокости военный конфликт и оказались загнанны в техногенные катакомбы без шансов на выживание. И виноват во всем этом один человек.
Зиф заворожено ловил каждое слово, не отрывая взгляда от гипнотических глаз сектанта. Сердце его стучало часто и глухо, а пальцы нервно перебирали воздух, выдавая крайнее волнение.
— И… кто это? — услышал Зиф собственный голос.
Никита Васильевич разлил водку по наперсткам, хлебнул сам и сунул в руку пионеру.
— Это Карл Маркс, — ответил он наконец, выдержав паузу.
Зиф поперхнулся водкой, закашлялся. Отдышавшись, поднял на сектанта полные ужаса глаза и вытянул вперед дрожащую руку, указывая на старый плакат на стене, изображавший вождей коммунизма в профиль:
— Вот он?
— Он, он, — спокойно отозвался Никита Васильевич.
Зиф уронил голову на руки и застонал. Профессор подошел к нему сзади, погладил по волосам и похлопал по плечу, успокаивая.
— Все так, Зиф. Звучит, конечно, дико, но придется принять: убить Карла Маркса — это единственный способ спасти коммунизм.
— Он не должен был писать свой «Капитал». Эта книга произвела слишком ошеломляющий эффект и вместо того, чтобы приблизить коммунизм, она погубила наше будущее. Единственный способ все исправить — это отправиться в прошлое и убить Маркса до того, как он успел сделать непоправимое.
— Нет-нет-нет-нет! — Зиф бестолково замотал головой, зажмурившись и закрыв руками уши. Пришлось подождать, пока он успокоится.
— Не согласишься ты, найдем другого исполнителя, — равнодушно заметил Никита Васильевич. — Ты не единственный пионер в ближайших секторах.
— Я… я не смогу. Я людей-то почти не убивал… — прошептал Зиф.
— А это не сложно, — ответил Никита Васильевич. — Мы все рассчитаем. Отправим тебя в прошлое всего на один час. Ты сделаешь то, что нужно, и вернешься. И если мы правы, то вернешься не в эту крысиную нору, а в коммунизм.
— Но… подождите… — Зиф немного помолчал, что-то мучительно обдумывая, потом сказал: — Но ведь если не будет Маркса, то и Ленина тоже… и Великой Октябрьской Социалистической Революции и нашей страны не будет. И всех наших достижений и побед. И всей нашей истории.
— Не будет. И что с того? Оглянись вокруг. Этого всего и так уже нет. Остались одни воспоминания, а они не стоят того, чтобы ради них гнить тут заживо.
— Отправьте меня на пятнадцать лет назад, я убью того, кто устроил Катастрофу! — в отчаянии предложил Зиф, но Никита Васильевич только фыркнул и покачал головой, а профессор принялся терпеливо разъяснять:
— Зиф, это ничего не изменит. Убьешь того, кто отдал приказ — самое большее, выиграешь лет десять. А потом появится другой, кто отдаст такой же приказ… Предпосылки сложились. Глобальной катастрофы не избежать. Даже если ударить первыми — это лишь все усугубит. Поэтому единственный выход — это воздействовать на изначальную причину всего. Так что думай, Зиф, думай и решай.
Зиф не мог точно определить, сколько времени прошло. Его никто не торопил и не дергал. Профессор ненадолго ушел куда-то, потом вернулся. Никита Васильевич читал свою книгу по истории.
— А если… если изменится ход истории, — заговорил наконец Зиф, — то эта реальность исчезнет… и вы… и эта лаборатория…
— Ну?
— Это же приведет к парадоксу в причинно-следственных связях, если реальность, из которой меня отправляют, перестанет существовать из-за моих действий.
— Ты не о том думаешь, парень, — заметил Никита Васильевич.
— Портал сам по себе представляет проходимый разрыв пространственно-временного континуума и может существовать вне причинно-следственных связей, — сказал профессор. — Если тебе все удастся, то портал будет соединять одновременно две точки пространства и времени, и подвергаться воздействию из третьей, нашей, которая перестанет существовать, однако воздействие сохранится.
— Это все теория, да? — полуутвердительно уточнил Зиф. — Вы не знаете на самом деле, что произойдет, если я отправлюсь в прошлое и убью Маркса.
— Тут должно быть место вере, товарищ, — улыбнулся Никита Васильевич, и пионер тяжело вздохнул.
— Так ты согласен?
— Согласен.
— Отлично. Мы все уже рассчитали. Самое оптимальное время и место для убийства Маркса — это ночь на одиннадцатое сентября тысяча восемьсот сорок первого года в Бонне. Он тогда один снимал квартиру в доме около набережной. Мы определили точное место перемещения, с учетом траектории вращения Земли. Самое удобное будет запрограммировать капсулу на перемещение в реку Рейн, это своего рода географический ориентир, незатронутый перепланировкой города.
— А как я найду дом Маркса? — устало спросил Зиф.
— Дадим тебе настроенный навигатор, который укажет дорогу к зданию. Внутри придется ориентироваться самостоятельно, нам известно только, что квартира Маркса была на втором этаже. Но ты не волнуйся, дома в девятнадцатом веке были крошечные. Часа тебе хватит. Постарайся не заглядываться по сторонам и — ради коммунизма! — не вздумай ни с кем там разговаривать, ты понял?
Зиф кивнул, и дальше все было как в тумане. Его отвели к капсуле, по форме напоминающей гроб, обвязали датчиками и проводами, на предплечье нацепили простенький навигатор, в правую руку сунули профессорский кинган и пожелали удачи.
— Все очень просто, Зиф, — сказал профессор. — Этот аппарат сам по себе связан с порталом и уже запрограммирован нужным образом. Тебе только нужно выполнить свою задачу и вовремя вернуться в капсулу. И, само собой, не оставить в прошлом ничего, что может непредсказуемым образом повлиять на ход истории.
— Не подведи, парень! — напутствовал Никита Васильевич.
Зифу не верилось, что все происходящее — реальность. Только когда крышка капсулы закрылась, он подумал, что не успел попрощаться ни с кем из своих друзей, которых больше никогда не увидит, потому что они перестанут существовать. Пожалел, что не догадался расспросить профессора о том, какие физические ощущения испытывает путешественник во времени, но потом вспомнил, что показанная ему крыса выглядела более-менее здоровой и бодрой, так что, наверное, ничего страшного.
Минуты шли, ничего не происходило. Зиф чувствовал все нарастающее напряжение, вот-вот готовое смениться огромным облегчением, если все-таки ничего не получится. Тогда он просто вернется в Одиннадцатый сектор, в свою лабораторию, исследует пойманную сегодня крысу и, возможно, приблизится к пониманию индивидуальной присобляемости организма. И тогда после десятков лет исследований из искусственно созданных яйцеклеток будут рождаться здоровые дети, невосприимчивые к мутагенам. Тогда не нужны будут все эти дикие эксперименты с путешествиями во времени и изменением реальности, потому что будет возможность бороться с капиталистами здесь и сейчас, воспитать новое поколение коммунистов и продолжать войну.
Но когда крышка капсулы открылась, Зиф увидел над собой не обвитый паутиной проводов потолок лаборатории, а то, что он уже и забыл, когда видел последний раз — звездное небо. Капсула не двигалась и даже не покачивалась на волнах. Зиф встал в полный рост, глянул на навигатор, проверил кинган в кобуре и перешагнул через край капсулы. Плавать он успел научиться еще до Катастрофы, комбинезон его был из непромокаемого мембранного материала, и той технике, что была на нем, вода была не страшна. Выбравшись из реки на скользкую, покрытую мхом каменную насыпь, он сидел какое-то время, вдыхая непривычно свежий воздух, но потом вспомнил, что у него не так много времени. Людей вокруг действительно не было, улицы почти не освещались. Только один раз Зиф чуть было не споткнулся об лежащего на земле человека, и тот крикнул что-то по-немецки, и пионер на всякий случай перешел на бег.
К нужному дому он зашел с заднего хода, где дверь была заперта на одну только щеколду, и без труда сломал ее. Дома действительно были крошечными, а комнаты забитыми мебелью и всяким бытовым хламом. Зиф, стараясь ничего не трогать и двигаться как можно тише, поднялся по слегка поскрипывающей лестнице на второй этаж. Из-под белой с витиеватой ручкой двери тянулась тусклая полоска света. Пионер набрался храбрости и толкнул дверь. В комнате спиной к нему за странным наклонным столом сидел мужчина и писал что-то в свете газовой лампы. Услышав звук открывающейся двери, он обернулся, встал. Он был гораздо моложе, чем Зиф привык его видеть на плакатах и фотографиях, но все же это, несомненно, был автор «Манифеста» и «Капитала». Он удивленно смотрел на вошедшего в его комнату человека в странной одежде, даже произнес вопросительно какой-то слово, но в следующую секунду Зиф выстрелил. И мужчина упал на пол, свалив своим телом стул. Зиф подумал, что от шума могут проснуться другие люди, находящиеся в доме, но это было уже не важно.
Пионер закрыл за собой дверь, убрал оружие в кобуру, подошел к мертвому телу и опустился перед ним на колени.
— Это нужно было, — сказал он вслух, как будто кто-то кроме него самого нуждался в объяснениях. — Теперь, наверное, во всем мире будет коммунизм, как вы и хотели. Вы все правильно написали, только люди вас не поняли и слишком поторопились. И это все привело к Катастрофе. Так что простите меня, пожалуйста.
Пионер встал, глянул на лежащие на письменном столе листы бумаги. Это были не первые редакции «Манифеста» и даже не статья в «Архив атеизма», а всего лишь коротенькое личное письмо.
Той Коммунистической партии, в которой Зиф состоял всю свою сознательную жизнь, никогда не было и не будет. И Революции, о которой детям рассказывали в школе, тоже. И Катастрофы не будет. Но будут еще десятилетия голода, рабства, угнетения рабочего класса. Будет борьба всего рабочего класса против буржуазии и будет всемирная пролетарская революция. Лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», наверное, все-таки будет, ведь более емкого и простого призыва и представить нельзя, только выскажет его кто-то другой.
Погруженный в эти мысли, Зиф выбрался из дома Маркса и проделал обратный путь к реке. Он пытался представить, каким будет тот новый мир, в который он не имел никакого права возвращаться. Какие плакаты будут украшать стены и чьи статуи стоять на площадях? А может, в настоящем коммунизме не будет вождей и идеологов? И американцы будут жить с русскими в одной коммуне, только не будут больше американцами и русскими, а будут все бесклассовым братством трудящихся. Голода и войн не будет, не будет мутагенного оружия, и дети будут все рождаться здоровыми. Кокосов и сгущенки будет — на всех, сколько хочешь. Хороший, наверное, будет мир. Только никому из того мира, который знал Зиф, там места не будет. Жертвовать — так всем.
Зиф доплыл до капсулы, по-прежнему неподвижно застывшей среди вод Рейна, забрался в нее, отстегнув от пояса сумки и кобуру и сняв с себя обувь с комбинезоном, бросил все на дно аппарата. Оружие и технику оставлять в этом временном отрезке было никак нельзя, как и одежду из неизвестного материала. Оставив себе только пояс из прорезиненной ткани, пионер закрыл снаружи крышку капсулы и лег на нее сверху, глядя на звездное небо.
— Профессор, я сделал то, что вы велели, — сказал Зиф человеку, который никогда не родится. — Надеюсь, теперь все станет так, как должно было. А я больше ни на что не повлияю. Только вот... холодно, черт побери!
Его трясло — он хотел бы верить, что действительно от холода. Торопясь, дрожащими руками Зиф сделал из пояса двойную петлю, накинул на запястья и туго затянул конец зубами. До момента перемещения в светлое коммунистическое будущее оставалось меньше пяти минут.