Крах «белого» движения на Юге и эвакуация Новороссийска. ч.63
(Продолжение. Предыдущая глава:http://www.proza.ru/2016/07/20/701)
Важно отметить, что почти до самого конца 1919 года многие «белые» на Юге России все еще верили в свою скорую победу и, в надежде на грядущие бырыши, мародерствовали, активно занимались торговлей недвижимостью, спекуляцией и даже скупкой земель !
Вот что вспоминает об этом поручик С. Мамонтов:
«Один из поездов сошел с рельс и закупорил пути.
— Там, за рекой, полно составов, и в них все, все брошено.
Я отправился к полковнику Шапиловскому.
— Ну что же. Возьмите две повозки и несколько солдат и поезжайте посмотреть, может быть, найдете что-нибудь полезное для батареи.
Прапорщики Астафьев и Форберг ко мне присоединились. Уже по дороге мы встретили несколько казаков.
Один держал под мышкой большой сверток неразрезанных “керенок” — листы в 800 и 1600 рублей — и раздавал эти листы встречным. Я от листа отказался, а Астафьев, Форберг и солдаты схватились за них.
Все наши ожидания были превзойдены. Составы стояли один к одному и до бесконечности. Все наполненные разными товарами. Я даже растерялся. Что брать?
Уже казаки и частные лица шныряли между вагонами.
Погрузили сперва в повозки белье. Но дальше был вагон с артиллерийской упряжью. Часть белья сбросили и погрузили упряжь. Вдруг обнаружили новые артиллерийские хомуты. Почесали за ухом, выкинули остальное белье и погрузили хомуты. Места в повозках больше не было. Но вдруг обнаружили седла, да еще новые. Совещание. Седла нужно взять в любом случае. Выкидываем часть упряжи и грузим седла. Казалось, лучшего не найдешь, можно возвращаться…
Повозки с солдатами остались, а мы с Астафьевым пошли вдоль вагонов. В одном стоят какие-то ящики. Я отодрал доску и ахнул. В ящиках были синие суконные халаты-дохи и такие же черные. А каждый кавалерист мечтал о синих штанах, но достать синего сукна было невозможно. Я быстро прикрыл оторванную доску, чтобы бродившие казаки не увидели, и шепнул Астафьеву:
— Беги скорей приведи повозки, а главное — людей.
Он побежал.
Но казаки, привлеченные каким-то грабительским нюхом, нагрянули в вагон. Мне пришлось лечь на ящики, чтобы предохранить их от расхищения. К счастью, появились наши солдаты, и мы буквально вырвали несколько ящиков. С болью в сердце выкинули несколько седел и погрузили ящики.
Стало уже смеркаться, и мы порядком устали. Поехали домой. Несмотря на темноту, собрали всю батарею и справедливо распределили добычу между всеми офицерами и солдатами, с обязательным условием тут же в Купянске сшить себе всем синие штаны, а не отправлять добычу на Кубань, как принято у казаков…
В составах Астафьев нашел много денег, а Форберг сумочку с бриллиантами. Вопреки обычаю, они не поделились, а затаили. Но Астафьев все проиграл в карты, а Форберг накупил участков в Сочи, а потом застрелился.
На следующий день со многими повозками и солдатами поехали подобрать то, что выбросили, и отыскать чего-нибудь еще. Но это оказалось наивностью с нашей стороны. Толпы грабителей шныряли повсюду, и в составах осталось только самое неинтересное, то, что никто не брал».
Думаю, что сумочку с бриллиантами «найти» в брошенном составе, конечно, было вряд ли возможно, а вот под шумок «повзаимствовать» ее у кого-то из местных беженцев, или пассажиров – запросто.
Но, в любом случае, сам факт того, что оборотистый прапорщик Форберг, «нашедший» бриллианты, накупил на них, да еще осенью 1919 года, земельных участков в Сочи, говорит о многом.
Потом он, видимо, понял, каким оказался дураком и застрелился.
Намного умнее и дальновиднее поступил генерал Н.Н. Юденич.
31 мая 1917 года генерал Н.Н. Юденич был уволен со своего поста главнокомандующего Кавказским фронтом военным и морским министром «демократической» России А.Ф. Керенским.
О том, что было дальше рассказывает один из его биографов:
«Вместе с женой Николай Николаевич переехал из Тифлиса в Петроград, где поселился на Каменноостровском проспекте, во временно пустующей квартире своего хорошего знакомого вице-адмирала А.А. Хоменко.
Когда генерал пришел в банк, чтобы снять со своего счета небольшую сумму, управляющий узнал эрзерумского героя и посоветовал ему забрать все средства наличными, а также срочно продать дом в Тифлисе и земли в Кисловодске. Генерал последовал неожиданному совету постороннего человека и вскоре убедился в его правоте: на вырученные средства семья Юденичей жила потом еще несколько лет».
(Вячеслав Бондаренко. «Герои Первой мировой». Москва, Молодая гвардия. 2013г.)
(Впрочем, о коммерческих талантах Н.Н. Юденича мы еще поговорим, а пока вернемся к основной теме этой главы).
О том, что осенью 1919 года творилось в Новороссийске, рассказывал в своей книге «Побежденные» Г.Я. Виллиам:
«Главная улица в Новороссийске — Серебряковская. Приблизительно посредине этой лучшей, но тем не менее достаточно нескладной и неприглядной улицы находилась бойкая кофейня, называвшаяся «кафе Махно». Здесь помещалась штаб-квартира спекулянтов, так называемой «черной орды».
Орда была действительно черная: по духу и по колориту.... Стильные брюнеты: константинопольские греки, налетевшие на охваченный гражданской войной юг, как воронье на падаль, евреи — преобладали; хотя, конечно, не было недостатка и в представителях славянской расы...»
Отметим, что, по свидетельству Г.Я. Виллиама среди спекулянтов «белого» Новороссийска «преобладали евреи».
Честно говоря, меня это изрядно удивило. Я предполагал, что, учитывая высокий уровень антисемитизма в среде белого офицерства и активное использование антиеврейской пропаганды деникинским «ОСВАГОМ», роль еврейских коммерсантов в «белом» тылу не так бросалась в глаза.
Однако не доверять этому свидетельству Г.Я Виллиама (который отнюдь не был антисемитом) оснований нет.
Продолжим его рассказ:
«В «кафе Махно» устанавливались цены на валюту, на товары, ценности, и оно до такой степени заменяло биржу, что с ним считались банки; а в местных газетах, в справочном отделе, котировки печатались под общим заголовком «кафе»(!!!).
Так же, как в былые времена, печаталось: «фондовая биржа».
В обширной, грязноватой зале, с большой печью посредине, с чахлыми пальмами в качестве единственной декорации, стояло множество убогих столиков, неприкрытых, заваленных крошками, залитых кофе. Освещалась кофейня плохо. Электричество часто не горело, и тогда, при свете стеариновых огарков, воткнутых в бутылки, она получала зловещий вид пещеры с пирующими разбойниками. Алчные, беспокойные, сверкающие взгляды, резкие телодвижения южан, лохмотья и шикарные костюмы, — все это еще больше увеличивало иллюзию. В воздухе всегда колыхалась синяя пелена табачного дыма и кухонного чада, и всегда, особенно в ненастье, была такая толпа и давка, около столов стояли такие очереди, дожидавшиеся, когда будет проглочен последний кусок, что бывать у Махно без дела бывало неприятно.
Столики обслуживались шикарными кельнершами, нередко блиставшими драгоценностями, доставшимися им бог знает откуда и какой ценой. Работая у «Махно» без жалованья, кажется, платя даже за обед и чай, барышни эти зарабатывали баснословные деньги.
Герои тыла, с утра до ночи воевавшие за столиками, — и, к слову сказать, наносившие добровольцам гораздо больший урон, чем большевики, — были щедры. Город сидел на диете; у многих простой хлеб и кусочек сала считались роскошью; с апломбом заказывая себе стоящую бешеных денег порцию сосисок с капустой, орда «держала фасон» и, желая блеснуть широтою натуры, выбрасывала «барышням» «на чай» крупные донские кредитки. Могильные гиены, стервятники разных величин чувствовали себя здесь, у «Махно», баловнями счастья и демонстрировали это без стеснения.
«Юрко и Паника» — нарицательное имя спекулянтов — определяли курс русской и иностранной валюты, скупали золото и драгоценности, скупали гуртом весь сахар, весь наличный хлеб, мануфактуру, купчие на дома и имения, акции железных дорог и акционерных компаний. Тут можно было приобрести разрешение на ввоз и вывоз, плацкарту до Ростова, билет на каюту на пароходе, отдельный вагон и целый поезд, специально, предназначенный для военного груза на фронт. Здесь торговали медикаментами и партиями снаряжения, в бесплодном ожидании которого добровольцы вымерзали под Орлом и Харьковом целыми дивизиями.
В теплую, погожую погоду «черная орда» высыпала из кафе на Серебряковскую. Почти напротив, в большом мрачном четырехэтажном здании, находилось комендантское управление. На тротуаре против управления, днем, собиралась другая толпа: загорелые, дурно одетые, до зубов вооруженные-офицеры, приезжавшие по делам и на побывку с фронта. Эти обездоленные, истощенные походной и боевой жизнью; измученные тоской по голодным женам и детям люди с нескрываемой острой ненавистью поглядывали на другую сторону улицы, где, словно угорелые, метались хищные, сытые фигуры. Слышалось иногда брошенное вскользь замечание:
— Эх, поставить бы с обеих сторон Серебряковской по батарее, да картечью!..
Или:
— В шашки бы их, мародеров!..
Из этого, само собой, не надо делать вывода, что среди «черной орды» не было людей с офицерскими и генеральскими погонами, с металлическими венками на Георгиевской ленте за знаменитый «ледяной» поход; людей с золотым оружием и на костылях.
Спекулировали в Новороссийске все: телефонные барышни и инженеры, дамы-благотворительницы и портовые рабочие, гимназисты и полицейские, священники и «торгующие телом». Спекулировали старики и дети, инвалиды на костылях и семипудовые толстосумы; Последний нищий и первый богач.
Спекулировали даже и представители высшей гражданской и военной администрации. Однажды к нам в редакцию зашел секретарь одного высшего добровольческого сановника, почтенный генерал с Владимиром на шее.
— У меня пикантнейшая новость, — сказал он, присаживаясь к столу. — Только, пожалуйста,- не для печати!.. Сегодня, по поручению генерала, составил проект приказа о выселении из пределов города всех лиц, не состоящих на государственной или на общественной службе, приехавших после такого-то числа. Его высокопревосходительство внес в проект существенную поправку, — прямо, можно сказать, создал новый объект для спекуляции!..
Генерал вздохнул и безнадежно поник красивой седеющей головой
— Мой проект имел в виду Исключительно спекулянтов: ведь дышать от них нечем! И что же вы думаете? Генерал разрешил жительство прислугам лиц, состоящих на службе. Посудите сами, какая теперь пойдет купля-продажа всяких поварских, лакейских и прочих должностей?! И без этого вакханалия полнейшая.
Генерал был прав: все, что ни делалось против спекуляции, роковым образом обращалось в ее пользу. Я не знаю, спекулировали ли местами на кладбище; но билетами в номерные бани спекулировали, и весьма прибыльно.
Днем по городу бродили толпы иностранных матросов и солдат. Они выменивали фунты и франки, скупая текинские и персидские ковры, расстилаемые армянами в продажу прямо на мостовой. Они продавали башмаки, белье, консервированное молоко и фуфайки, ткани и галеты, с жадностью скупая золотые вещицы с рук и в магазинах. Офицеры, получавшие хлеб от интендатства, посылали в очередь около булочных своих денщиков, сами, с револьверами в руках, требовали, чтобы им продавали хлеб без очереди, захватывали его весь, гуртом, и продавали его через тех же торговцев втридорога
Спекулировали ордерами на реквизицию домов и квартир, спекулировали комнатами. Мальчишки-газетчики, среди которых было немало детей интеллигентных родителей, зарабатывали на спекуляции газетами сотни рублей в день, и деньги эти тут же пропивали и проигрывали в карты и орлянку».
Вот такой «пир во время чумы» происходил в тылах белой армии на Юге России, буквально накануне ее краха.
А крах этот был не за горами.
Началась серия «эвакуаций» крупных городов, традиционно сопровождавшаяся паникой, мародерством и бестолковщиной. «Царили взаимное озлобление, вражда, предательство».
Вот что Г.Я. Виллиам вспоминал об этом:
«Эвакуация Таганрога захватила меня в Екатеринодаре. Паника и бестолочь начинались и там. Квартирьеры правительственных учреждений захватили главную улицу города, Красную. Выбрасывали целые магазины.
В это самое время начальник гарнизона издал приказ, воспрещающий реквизиции. Да и сами учреждения не знали, куда они едут, где останутся. Уже начинало действовать двоевластие после вынужденного примирения с Кубанским правительством. Да, собственно, говоря, не двоевластие, а безвластие, военный террор и бюрократическая анархия. Обыватели замерли в страхе, горя ненавистью к добровольцам. Те видели это и, с отчаянием сжимая в руках оружие, трепетали.
Царили взаимное озлобление, вражда, предательство. Сказывались результаты произвола и хищничества. Железнодорожные власти продавали поезда правительственным учреждениям.
Машинисты везли только за деньги и спирт, или с приставленными к их вискам, револьверами. Нескончаемые вереницы пешеходов и экипажей, автомобилей и всадников тянулись по невылазной грязи дорог — к «Большой воде», к Новороссийску.
На ст. Екатеринодар я встретил дежурного генерала ставки Деникина. Он только что вышел из вагона, в котором приехал штаб, — с дамами, с детьми, с собачонками.
Я спросил, куда он едет. Дежурный генерал ответил:
— Я сам не знаю
Для меня стало ясно, что все кончено».
Ну, раз уж сам дежурный генерал ставки Деникина толком не знал, куда он направляется, что уж там говорить о других, менее информированных военачальниках, или обычных обывателях.
Кстати, сейчас почему-то считается, что Деникин был неким «добрым дедушкой» и в его армиях в годв Гражданской была чуть ли не демократия, а в тылах царило законопочитание и порядок.
(В этом его нередко противопоставляют «диктатору» Колчаку, который вообще «не чикался» с «красной сволочью» и теми, кто недостаточно поддерживал его «белое» воинство).
А вот что об этом вспоминал Г.Я. Виллиам:
«Когда я вернулся, в Новороссийске свирепствовал генерал Корвин-Круковский, наделенный неограниченными полномочиями генералом Деникиным, беспросыпно пьяный, сквернословящий, он был страшен. Отходившие к Новороссийску части задерживались перепуганным офицерством около станицы Крымской и жили грабежами. Слава богу, что у Корвин-Круковского был трезвый адъютант, гуманный и умный человек, и что не проспавшегося диктатора скоро догадались убрать.
Что-то невообразимое творилось у «Большой, воды». Улицы Новороссийска были переполнены офицерами с винтовками, револьверами, с ручными гранатами, Растерянность и испуг их, однако, были таковы, что не будь в городе горсти английских войск и английского броненосца за молом, какой-нибудь десяток головорезов "захватил бы власть без сопротивления. И это несмотря на то, что по ночам ходили по улицам караульные офицерские роты с песнями...
Никто не знал, где находился фронт. Слухи ходили самые невероятные.
Ждали высадки 50000 сербских войск и жаловались на французов, которые их будто бы не пускают. Ждали, что город возьмут зеленые. Офицеры решили в случае катастрофы силой оружия захватить пароходы, стоявшие в порту, и перебить всех штатских, которые захотят спасаться с ними вместе. На улицу было опасно выходить; был издан приказ о мобилизации для рытья окопов всех мужчин до 54 лет, и полиция использовала его по-своему. Людей хватали и заставляли откупаться. Нашего сотрудника начальник стражи, — тот самый, который захватил в самой канцелярии военного губернатора, и его спас только правитель канцелярии, — схватил за руку и втащил к себе в кабинет, где тот и отсиделся».
Меня заинтересовала фигура вышеупомянутого «беспросыпно пьяного» генерала Корвина-Круковского.
Казалось бы, отчего это такому вечно пьяному и матерящемуся «полководцу» добрый дедушка Деникин дал ключевой пост военного команданта Новороссийска?! Может быть по-ошибке, просто не знал Антон Иванович «моральных и деловых качеств» этого полководца?!
Как выясняется, знал, причем отлично. Правда в своих многотомных мемуарах он не слишком –то педалировал их знакомство.
Как выясняется, Алексей Владимирович Корвин-Круковский (1872-1943) поручил звание полковника еще в феврале 1915 года. С 1915 года он командовал 6-м Финляндским полком. В июле 1917 года он «прославился» как командир карательного отряда, подавившего выступления солдат в Царицыне против их отправки на фронт.
В Добровольческой армии Корвин-Круковский с декабря (!) 1917.
С этого момента и по ноябрь 1918 года он занимает важнейшую должность коменданта штаба Добровольческой армии.
Интересно, что звание генерал-майора ему было присвоено в январе (!!!) 1918 года. (Интересно бы узнать, кем? Скорее всего, Колниловым, или Алексеевым лично. Другой законной власти во главе нарождавшегося «белого» движения в то время попросу не существовало).
Так что А.И. Деникин, конечно же, прекрасно знал генерал-майора А.В. Корвин-Круковского с самого зарождения «белого» движения и ценил его «таланты».
В начале 1919 года Корвин-Круковский бесславно командовал Крымской пехотной дивизией, на этом посту он умудрился даже объявить мобилизацию в Крыму, которая, затем, была отменена Крымским краевым правительством.
Потом (с мая по декабрь 1919 года) генерал Корвин-Круковский находился «в резерве чинов».
Из этого тихого болота его и выдвинули на должность военного коменданта Новороссийска, которую он занимал с декабря 1919-го по апрель 1920 года.
(После завершения эвакуации Новороссийска он - дежурный генерал в штабе Русской армии Врангеля, (с апреля по ноябрь 1920 г.), затем в эмиграции, жил в Белграде).
Прямо скажем, неважно было с «кадрами» в деникинской армии, если таких вот «вечно пьяных» полководцев назначали на ключевые должности.
Ничего удивительного в том, что эвакуация Новороссийска стала, под руководствоим таких руководителей, одной из самых позорных катастроф деникинской армии - нет.
Давайте посмотрим, как эти события описывал их непосредственный участник, поручик С. Мамонтов:
«Новороссийск...
При одном имени содрогаюсь. Громадная бухта, цементный завод, горы без всякой растительности и сильный ветер норд-ост. Все серо — цвета цемента.
В этом порту Черного моря закончилось наше отступление от Орла через весь юг Европейской России. Уже давно было известно, что наши войска могут эвакуироваться только из этого порта на Кавказе, чтобы переехать в Крым, который еще держался. Остальная Россия была для нас потеряна.
Это знали... и все же необъятные ангары были набиты невывезенным добром. Ничего для эвакуации не было приготовлено.
Дюжина пароходов, уже до отказа набитых частным имуществом, тыловыми учреждениями и беженцами. Лазареты же переполнены ранеными и больными, без всякой надежды на выезд.
Измена? Нет, не думаю. Генерал Деникин был хорошим генералом, но, видимо, из рук вон плохим организатором. С эвакуацией он не справился. На бумажных рапортах, вероятно, все обстояло прекрасно.
Обессиленная, усталая и морально подорванная армия дотащилась с таким трудом до Новороссийска, чтобы увидеть переполненные пароходы и забитые народом пристани. Сколько нас пришло? Никто точно не знал. Может быть, и сто тысяч, а может, и двадцать.
Русские части лучше сохранились, чем казаки. Большинство казаков потеряли свои части, дисциплину и боеспособность. Потому нашу дивизию расположили фронтом на возвышенностях вокруг города.
Вечером подожгли ангары. Мы наблюдали с горы этот грандиозный пожар. Столб огня, в версту в диаметре, поднимался прямо к небу. На уровне вершин гор схваченный норд-остом дым ломался под прямым углом и уходил в море. Зрелище потрясающее, но жуткое. Ангары горели несколько дней.
Вначале у нас была уверенность в организации эвакуации. Потом появились сомнения и вскоре убеждение, что никто эвакуацией не руководит.
За эти несколько дней, что мы были в Новороссийске, пароходы могли бы легко сделать два рейса и, выгрузив беженцев в Керчи, вернуться за нами. Нет, они все стояли почему-то неподвижно, перегруженные народом. Почему? Мы решили поехать и посмотреть сами…
Необъятные пристани были буквально забиты повозками, лошадьми и людьми. Пробраться к пароходам было немыслимо. Никто не распоряжался. Пароходы, насколько можно было видеть издали, были набиты людьми впритык. Мы были сильно обеспокоены.
Проезжая мимо горящих ангаров за бетонной стеной, я решил посмотреть, что там…
Там были составы вагонов. В одном из первых вагонов было английское обмундирование. В это время раздались орудийные выстрелы.
Нас, мародеров, охватила паника. Я схватил пачку английских штанов и полез обратно. На стене толкались и я едва не выпустил своей добычи.
Оказалось, что самое большое английское судно, “Император оф Индией”, стреляло из бухты в направлении Тоннельной, за 18 верст. Стреляло самыми большими орудиями, вероятно шестнадцатидюймовыми. Разрывы были едва слышны. Мы тут же скинули свои старые и вшивые штаны и надели новые. Остальные я раздал людям своего орудия.
Я пошел к Шапиловскому, где застал Колзакова и других полковников. Я рассказал, что мы видели в порту.
— Пароходы переполнены, места больше нет. Никто не распоряжается. Если мы хотим сесть на транспорты, то должны рассчитывать только на самих себя и действовать нужно немедленно. Если мы будем дожидаться распоряжений, мы рискуем остаться у красных.
Мои слова явно обеспокоили полковников, чем я остался доволен. Теперь они что-то предпримут, а не будут сидеть, сложа руки и ждать, чтобы кто-то взял их и посадил на пароход.
Питались мы консервами “корнед-биф”, которые кто-то достал так же, как я штаны. Запивали чудным вином, взятым в Абрау-Дюрсо. Интендантство ничего для нашего прихода не приготовило. Оно все бросило и удрало на пароходы. Вот такими тунеядцами и наполнились транспорты. А нам, армии, места нет!
Наконец, утром, на третий день, дивизия пошла в порт. Дорога шла мимо лазарета.
Раненые офицеры на костылях умоляли нас взять их с собой, не оставлять красным. Мы прошли молча, потупившись и отвернувшись. Нам было очень совестно, но мы и сами не были уверены, удастся ли нам сесть на пароходы.
Столько прошло времени и не эвакуировали раненых офицеров! Грех непростительный…»
Некоторые моменты этого рассказа поручика Мамонтова необходимо прокомментировать.
- обратите внимание, что всем было понятно, что экакуацию разбитых остатков «белых» войск Юга России в Крым можно было произвести из единственного крупного порта, остававшегося в руках Деникина: Новороссийска. А вот для ОРГАНИЗАЦИИ этой самой эвакуации не было толком сделано НИЧЕГО.
(Как оказалось, командовать карательным отрядом, или протирать штаны в «резерве чинов» было намного сложнее, чем вести организаторскую работу по эвакуации).
А ведь условия для нее у «белых» тогда были самые благоприятные: на Черном море они имели абсолютное господство, имея многие десятки боевых и транспортных кораблей, которых поддерживали боевые корабли Антанты, хозяйничавшие там, как у себя дома.
Упомянутый поручиком Мамонтовым мощнейший английский дредноут «Император Индии», ведь не только по заявкам «белого» командования обстреливал позиции «красных» войск из своих 16 дм орудий, но и осуществлял перевозки частей и руководства «белой» армии, в целом действовал в ее интересах.
(К примеру, именно на нем англичане привезли в Крым, в 1920 году, барона Врангеля.
На другом английском дредноуте «Мальборо», еще в апреле 1919 года, навсегда отправились в эмиграцию вдовствующая императрица Мария Федоровна и великий князь Николай Николаевич (Младший)).
Боевые корабли английского, французского, гоеческого и румынского флотов участвовали в эвакуации белых войск из Одессы в январе 1920 года (об этом позорном деле мы поговорим в следующей главе).
Никакого особенного военного давления со стороны «красных» войск на откатывавшиеся остатки «белых» частей при этом не было.
Главную роль играла деморализация и «потеря сердца» и дисциплины у основной массы «белых» войск.
Вот что писал об этом сам А.И. Деникин в своих мемуарах:
«По условиям тоннажа и морального состояния войск одновременная, планомерная эвакуация их при посредстве Новороссийского порта была немыслима: не было надежд на возможность погрузки всех людей, не говоря уже об артиллерии, обозе, лошадях и запасах, которые предстояло бросить. Поэтому для сохранения боеспособности войск, их организации и материальной части я наметил и другой путь – через Тамань.
Еще в директиве от 4 марта при отходе за реку Кубань на Добровольческий корпус возложено было, помимо обороны низовьев ее, прикрытие частью сил Таманского полуострова у Темрюка. Рекогносцировка пути между Анапой и станцией Таманской дала вполне благоприятные результаты; полуостров, замкнутый водными преградами, представлял большие удобства для обороны; весь путь туда находился под прикрытием судовой артиллерии, ширина Керченского пролива очень незначительна, а транспортная флотилия Керченского порта достаточно мощна и могла быть легко усилена. Я приказал стягивать спешно транспортные средства в Керчь…
7 марта я отдал последнюю свою директиву на Кавказском театре: Кубанской армии, бросившей уже рубеж реки Белой, удерживаться на реке Курге; Донской армии и Добровольческому корпусу оборонять линию реки Кубани от устья Курги до Ахтанизовского лимана; Добровольческому корпусу теперь же частью сил, обойдя кружным путем, занять Таманский полуостров и прикрыть от красных северную дорогу от Темрюка.
Ни одна из армий директивы не выполнила…
Большевики ничтожными силами легко форсировали Кубань и, почти не встречая сопротивления, вышли на левый берег ее у Екатеринодара, разрезав фронт Донской армии.
Оторвавшийся от нее к востоку корпус генерала Старикова пошел на соединение с кубанцами. Два других донских корпуса, почти не задерживаясь, нестройными толпами двинулись по направлению Новороссийска.
Многие казаки бросали оружие или целыми полками переходили к “зеленым”; все перепуталось, смешалось, потеряна была всякая связь штабов с войсками, и поезд командующего Донской армией, бессильного уже управлять войсками, ежедневно подвергаясь опасности захвата в плен, медленно пробивался на запад через море людей, коней и повозок».
Еще раз подчеркну, что ЭТУ оценку состояния «белых» войск и полной потери управления ими, дает не какой-нибудь «еврейский пропагандист Троцкого», а генерал А.И. Деникин, лично.
В общем-то, ничего, кроме собственной безалаберности, не мешало «белым» учесть уроки позорной и катастрофической эвакуации Одессы (в январе 1920 года) и заранее подготовится к плановой и организованной эвакуации своих войск из Новороссийска;
- Расстояние по морю от Новороссийска до портов Крыма совсем небольшое. При грамотной организации эвакуации каждый корабль мог бы сделать по нескольку рейсов туда и обратно, а не подолгу торчать (неизвестно для чего) на рейде Новороссийска.
- Первыми на пароходы (как при эвакуации Одессы, так и Новороссийска) погрузились интенданства, штабы и начальство, которые, в результате, благополучно и уплыл оттуда, бросив свои войска и даже РАНЕНЫХ офицеров на произвол судьбы. Ничего более позорного для репутации этих «благородий» и придумать невозможно;
Генерал А.И. Деникин в своих воспоминаниях тоже вынужден был признать невообразимый хаос и позор, происходившие при эвакуации Новороссийска:
«Новороссийск тех дней, в значительной мере уже разгруженный от беженского элемента, представлял из себя военный лагерь и тыловой вертеп. Улицы его буквально запружены были молодыми и здоровыми воинами-дезертирами. Они бесчинствовали, устраивали митинги, напоминавшие первые месяцы революции, с таким же элементарным пониманием событий, с такой же демагогией и истерией. Только состав митингующих был иной: вместо «товарищей солдат» были офицеры. Прикрываясь высокими побуждениями, они приступили к организации «военных обществ», скрытой целью которых был захват в случае надобности судов...
12 марта утром ко мне прибыл генерал Сидорин. Он был подавлен и смотрел на положение своей армии совершенно безнадежно. Все развалилось, все текло, куда глаза глядят, никто бороться больше не хотел, в Крым, очевидно, не пойдут. Донской командующий был озабочен главным образом участью донских офицеров, затерявшихся в волнующейся казачьей массе. Им грозила смертельная опасность в случае сдачи большевикам. Число их Сидорин определял в 5 тысяч. Я уверил его, что все офицеры, которые смогут добраться до Новороссийска, будут посажены на суда.
Но по мере того, как подкатывала к Новороссийску волна донцов, положение выяснялось все более и притом в неожиданном для Сидорина смысле: колебания понемногу рассеялись, и все донское воинство бросилось к судам. Для чего — вряд ли они тогда отдавали себе ясный отчет. Под напором обращенных к нему со всех сторон требований генерал Сидорин изменил своей тактике и в свою очередь обратился к Ставке с требованием судов для всех частей в размерах, явно невыполнимых, как невыполнима вообще планомерная эвакуация войск, не желающих драться, ведомых начальниками, переставшими повиноваться.
Между тем Новороссийск, переполненный свыше всякой меры, ставший буквально непроезжим, залитый человеческими волнами, гудел, как разоренный улей. Шла борьба за «место на пароходе» — борьба за спасение... Много человеческих драм разыгралось на стогнах города в эти страшные дни.
Много звериного чувства вылилось наружу перед лицом нависшей опасности, когда обнаженные страсти заглушали совесть и человек человеку становился лютым ворогом».
- разложение и потеря боеспособности казачьих частей были настолько очевидными, что их даже не ставили в боевое охранение вокруг Новороссийска.
- Никакой попытки организовать оборону Новороссийска (при огромной массе скопившихся там войск, если бы они имели хоть какую-то боеспособность, это было бы несложно попробовать сделать) тоже сделано не было. Драться с «красными» и погибать при этом тогда уже мало кто хотел.
Над всеми давлело одно желание как можно скорее отплыть в Крым, или сбежать в Грузию;
Эмигрантский историк П.А. Варнек в своей статье «У берегов Кавказа в 1920 году» отмечал, что одной из причин нехватки «белых» пароходов, для эвакуации армии из Новороссийска, было то обстоятельство что в это (военное) время они выполняли коммерческие рейсы (!!!) по планам и заданиям союзников из Антанты:
«Необходимо отметить, что в это время большинство больших пароходов и некоторые из транспортов, частично на фрахте французского и английского правительств, находились за проливами и не могли быть возвращены в скорое время.
Бывшие в Крыму транспорты и пароходы были направлены в Новороссийск, так же как и четыре мобилизованных морской базой в Константинополе парохода. Пароходы необходимо было снабдить углем и прочими материалами, некоторые освободить от груза, что было помехой для быстрого прихода их в Новороссийск. Несмотря на все принятые меры, количество сосредоточенного тоннажа не позволяло сразу взять всю массу людей, которых следовало эвакуировать, но по предложению морского командования эвакуация должна была продолжаться несколько дней, что позволило бы транспортам, ввиду короткого расстояния до порта разгрузки Феодосии (переход 12–15 часов), совершить по два или более рейсов.
Но в действительности этого не произошло…
Никаких мер для создания вокруг Новороссийска временной обороны порта принято не было, и фактически арьергарды отходили, имея дело лишь с конницей красных».
При погрузке, происходившей в обстановке паники и неразберихи происходили душераздирающие сцены.
Одна из них, вероятнее всего, была взята за основу известных кадров погрузки батареи поручика Брусенцова при бегстве из Крыма, снятых в кинофильме «Служили два товарища».
Посмотрите, что вспоминал о своей эвакуации из Новороссийска поручик С. Мамонтов:
«Мы дожидались на пристани около парохода весь день. Настал вечер.
— Я больше не могу никого взять. Нет места, — крикнул в рупор капитан.
У меня тут шестьдесят артиллеристов, — ответил Сапегин. — Вы их всех возьмете, даже если места нет.
— Невозможно. Судно перевернется. Вы же видите.
— Вы нас всех возьмете, — повторил Сапегин очень решительно. — А если места нет, то я его создам.
Он снял свой карабин из-за спины. Сейчас же мы все положили седла и с карабинами в руках сгруппировались вокруг Сапегина, стоявшего на груде мешков. Кругом воцарилось молчание. Защелкали затворы. Несчастный юнкер у сходен съежился. Что он мог сделать?
— Я даю вам три минуты на размышление. Потом я буду стрелять, — очень спокойно, но твердо сказал Сапегин.
Мы бы стали стрелять. Дело шло ведь о жизни и смерти. Кроме того, на пароходе набились всякие тыловики, эгоисты и трусы, из-за которых мы войну проиграли. И эта сволочь хотела уехать, а нас, армию, оставить! Так нет же! Конечно, если были бы войска или раненые, то стрелять не стали бы, но эти тыловые крысы не возбуждали в нас никакого сожаления.
Прошла томительная минута молчания.
• ... Ладно... Возьмем артиллеристов, но без седел и багажа.
• В добрый час... И смотрите без предательства. Я буду следить.
• Артиллеристы, бросьте седла в море... Без колебаний. Я вам приказываю... Но сохраните карабины — они могут вам пригодиться.
Один за другим мы входили на баржу и потом на пароход. Наконец настал мой черед. По доске я добрался до баржи, так наполненной людьми, что пришлось идти по плечам, чтобы попасть на пароход. Там меня подхватили на руки, как пакет, и передавали друг другу. Мелькнула мысль: не сбросят ли они меня в море? Но нет. Меня опустили на палубе у противоположного релинга.
Я за него схватился и мог поставить одну ногу на палубу. Для другой места не было. За плечами был карабин и на плече переметные сумы, которые я снял с седла. В это мгновение я был эгоистически счастлив: спасен!!! Или почти... Конечно, ужасно, что столько народу не может уехать и попадут к большевикам. Катастрофа белого движения непоправима. Потеря батареи, Дуры и моих коренников — большое несчастье... Но я на пароходе, и это главное... Я облокотился на поручни и, сдавленный соседями, крепко заснул, стоя на одной ноге».
Не правда ли, сцена очень напоминает ту, что была снята создателями знаменитой киноленты?!
Только в реальной жизни все было намного трагичнее, позорнее и бездарнее:
«Сильный военный флот западных держав находился в бухте. Несколько очень крупных английских судов, одно французское, одно итальянское и даже одно американское. Нам казалось, что под охраной столь могучего флота ничего неприятного с нами произойти не может. У этого флота ведь такая могучая артиллерия, и в случае нужды он мог взять свободно десять тысяч человек и даже больше...
Он взял пятьсот—восемьсот человек, чтобы сохранить видимость и не очень загрязнить свои светло-серые палубы.
Я спал беспросыпно и без сновидений всю ночь. Утром меня разбудили орудийные выстрелы. Две красные трехдюймовые пушки, очевидно, взвод конной батареи, обстреливали бухту. Конечно, их внимание привлек самый большой дредноут, которому их снаряды никакого вреда причинить не могли. Их притягивала светлая окраска и элегантные формы “Императора оф Индией”.
Это было наше счастье, потому что для простых транспортов их снаряды были бы гибельны. Но мы были темные, неказистые, и они на нас не обратили внимания.
Снаряды, падая в воду, поднимали высокие столбы воды, как на старинных картинах. Я с интересом наблюдал это зрелище, удивляясь как артиллерист, что они в суда не попадают. Должно быть, страшно волнуются.
Эта стрельба вызвала на нашем пароходе “Аю-Даг” короткую панику среди стиснутых людей. Но властный голос капитана ее успокоил.
— Я прикажу выкидывать за борт всех, кто волнуется. Стойте неподвижно, чтобы пароход не перевернулся.
Палуба была нагружена сверх меры, а трюм недостаточно.
Несколько снарядов упало поблизости “Императора оф Индией”, и, к нашему изумлению, громадный дредноут задымил и пустился наутек, увлекая за собой весь военный флот.
У нас, конечно, нашлись специалисты: - Подождите, они только отходят, чтобы открыть огонь, который опрокинет горы.
Но флот просто и постыдно бежал перед двумя красными трехдюймовками. Два года спустя этот же флот так же бежал перед турецкими пушками Кемаль-Паши.
Это неожиданное бегство посеяло панику среди транспортов. Все подняли якоря. Два пустых транспорта только что вошли в бухту. Они тоже стали заворачивать. Крик отчаяния поднялся из толпы на пристанях. Как живая река, толпа устремилась вдоль берега в направлении Туапсе. Но уже на южной оконечности бухты застрекотал красный пулемет. Дорога на Туапсе была отрезана. По бухте плыли гребные лодки. Некоторые смельчаки пытались добраться до пароходов вплавь.
Наш пароход “Аю-Даг” бежал как другие. Он вел на буксире баржу. Кабель лопнул, и, несмотря на крики людей на барже, он продолжал бегство.
Я думаю, что было бы лучше для нас, если бы интернациональный военный флот вовсе не приходил в Новороссийск. Мы слишком надеялись на его защиту, и его неожиданное бегство посеяло панику среди пароходов. Роль этого могучего флота осталась для меня тайной. Почему он стрелял накануне без всякой видимой надобности по Тоннельной и почему он не стрелял сегодня, когда это было необходимо? Не могу поверить, что флот испугался двух трехдюймовок. Тогда зачем он находился в Новороссийске?
Чтобы бежать при первом выстреле и уничтожить легенду “могущества Запада” и у русских красных и белых, и у турок, и у многих других, кто раньше в него верил?
Хороший залп этого флота мог оживить в нас надежду, заставил бы задуматься большевиков и даже мог изменить ход истории. Но, страстно нами ожидаемый, этот залп так и не последовал.
Только один маленький черный миноносец не пустился бежать. Это было единственное русское военное судно. Он вышел на середину бухты и своими пулеметами заставил замолчать красные орудия. Потом прошел к югу и обстрелял красный пулемет, который преграждал дорогу в Туапсе. Он вернулся в бухту, остановил пустые убегающие пароходы. Одного пустого заставил взять часть людей с перегруженного парохода, другого направил на Туапсе. Капитаны исполняли его приказания, потому что он был очень решительным.
— Возьмите баржу на буксир, иначе я вас торпедирую.
Одним словом, капитан миноносца внес некоторый порядок в общий ералаш. Мне кажется, он был единственный, который не потерял головы. Другие начальники — а ведь их должно было быть порядочно — никак себя не проявили.
Нам очень повезло — море было спокойное и ни одно из перегруженных суден не опрокинулось.
Впоследствии обвиняли главное командование в том, что оно брало русские части и отказывалось брать казаков. Это не совсем справедливо. Не думаю, чтобы было злое намерение, а просто неспособность. Никто посадкой не руководил. Части садились сами. Те части, которые сохранили дисциплину, могли погрузиться, потому что они представляли силу. Казаки же в большинстве случаев потеряли свои формирования, дисциплину и митинговали. Они явно выразили враждебность главному командованию, и вполне понятно, что командование не желало ввозить заразу в Крым.
Теперь это с возмущением отрицается казаками, но тогда было именно так.
Кроме того, не все казаки митинговали, и было немало частей казачьих, переехавших в Крым…
То есть я хочу сказать, что немитингующих казаков брали охотно, а митингующих брать не хотели и правильно делали.
В нашей батарее было порядочно линейных кубанских казаков, и все они переехали в Крым и остались в батарее до конца.
Новороссийск был катастрофой белого движения. Мы потеряли громадную, плодородную и густо населенную территорию, весь материал и, вероятно, две трети нашей армии. Сколько офицеров, оставленных в лазаретах, застрелилось? Сколько было расстреляно и сколько утоплено в бухте? В Новороссийске погибли результаты двухгодичной славной борьбы.
Союзный флот присутствовал при этом как зритель. Никогда наша армия не переживала такой катастрофы в боях с красными. И вот, эта катастрофа была ей причинена своим же собственным генеральным штабом. Генерал Деникин должен был отказаться от командования, его принял на себя генерал Врангель.
Мы направились в Крым, чтобы продолжать борьбу с большим опытом и меньшими иллюзиями. Это произошло в конце марта или начале апреля 1920 года».
А вот как своей статье описывал эвакуацию Новороссийска эмигрантский историк П.А. Варнек:
«Фактически, ввиду того, что собственно единственная ведущая из Кубани дорога была забита обозами, артиллерией и бесчисленными повозками беженцев, а вдоль железной дороги на несколько километров от вокзала стояли брошенные составы с интендантскими грузами, бронепоезда и пассажирские вагоны, отход частей произошел с большим опозданием. Связь между войсками и командованием была нарушена и лишь более или менее осуществлялась конными ординарцами.
Большинство солдат из мобилизованных и бывших пленных, не желая эвакуироваться, бросало оружие и разбегалось, но многие другие, боясь опоздать на пароходы, оставляли свои части и спешили в порт…
С 25 марта числа началась интенсивная погрузка, но боевые части прибыли лишь на следующий день. От каждой части заблаговременно был установлен у основания пристани караул, который пропускал на назначенный ей транспорт лишь тех, которые к ней принадлежали. Но на нефтяной пристани, у которой стоял предназначенный для эвакуации команд бронепоездов тральщик № 412, караул несли вооруженные французские матросы, а у английских транспортов проверяли документы английские солдаты.
Густая толпа стояла у пристаней и всячески пыталась прорваться к пароходам, и лишь угроза применения оружия смогла их удержать. На сходнях некоторых пароходов происходила невероятная давка и драки, во время которых люди падали в воду; в борьбе за место обезумевшие люди спихнули носилки с тяжело раненным и сестру, которая пыталась его защитить…
В нескольких километрах от порта застрял санитарный поезд (вероятно, и не один), персонал которого, бросив тяжело раненных, разбежался. Исключение составили лишь две добровольно оставшиеся сестры.
Потрясенная поражением и безрезультатностью всех кровавых жертв и двухлетних усилий и лишений некоторая часть офицерства открыто обвиняла генерала А. И. Деникина и его штаб в происходящей трагедии.
Один офицерский отряд пришел на пристань, у которой стоял «Цесаревич Георгий»; к этому времени генерал А. И. Деникин и его штаб уже перешли на крейсер.
Начальник прибывшего отряда заявил, что он желает видеть главнокомандующего. Опасаясь недоброго, командир «Георгия» капитан 2 ранга М. В. Домбровский посоветовал генералу А. И. Деникину с другого борта перейти на миноносец «Капитан Сакеи», что тот и сделал, взяв с собой лишь нескольких лиц своего штаба. «Капитан Сакен» тотчас же отошел и стал на якорь в отдалении. Можно считать, что с этого момента верховное командование распалось, и какое-либо руководство эвакуацией перестало существовать».
Всего в Новороссийский порт прибыло несколько десятков военных кораблей Антанты. Британский флот был представлен дредноутом «Император Индии», крейсером «Калипсо», гидроавиносцем «Пегасус» и пятью эсминцами. Франция послала два броненосных крейсера, канонерскую лодку и два эсминца. Американцы – крейсер «Гальвестон» и два эсминца. Итальянцы – крейсер «Этис», греки – эсминец «Иепаз».
Они порой обстреливали позиции «красных» войск, но мало что могли сделать на сухопутном фронте, где была полная катастрофа.
Утром 27 марта 1920 года в Новороссийске все было кончено.
П.А. Варнек так рассказывал об этом:
«Порт опустел, но на его восточной стороне, у цементной пристани и в районе восточного мола, находилась многотысячная толпа главным образом казаков, но и других военных, а также беженцев с женщинами и детьми и их подводами, груженными всяким скарбом. Стоял целый табор калмыков, среди которого были верблюды. Весь район порта был запружен брошенными повозками, автомобилями, пушками и танками и в нем находились тысячи оставленных лошадей, которые, привыкнув к уходу за ними людей, в большинстве оставались на месте. Пробиваясь с трудом через всю эту «кашу», большинство гусар достигло восточного мола в километр длиной и в надежде, что придут еще пароходы, пробралось в его конец. В большинстве своем бывшая на берегу толпа пассивно ожидала своей участи, многие женщины плакали, но необходимо отметить, что здесь же находились также тысячи солдат из мобилизованных и бывших пленных, которые никакого желания эвакуироваться не имели.
Но были случаи, что некоторые отчаявшиеся офицеры, предпочитая плену смерть, стрелялись. Более энергичные разыскивали в порту шлюпки и оставленные маленькие катера и на них, иногда без весел, гребя лишь досками и руками, выходили за входные маяки, где их подбирали миноносцы.
В районе вокзала и в северной части порта горели склады английской базы и армии и шел грабеж оставленного имущества…
К 15 часам красные части завершили оккупацию всего порта и города.
Произведя необходимую перегруппировку эвакуированных, в частности освободив русские миноносцы от пассажиров и дав им с «Эмперор оф Индия» нефть, после полудня английская эскадра, французский крейсер «Вальдек Руссо» и другие корабли направились к крымским берегам. После 14 часов, по инициативе капитана 1 ранга Лебедева, «Беспокойный» пошел в Туапсе с целью выяснить, не прорвались ли туда какие-либо войска. Вероятно, для ремонта машины на «Ансень Ру» в Новороссийской бухте остались крейсер «Жюль Мишле» и миноносец «Алжерьен», которым было суждено произвести последний акт Новороссийской эвакуации».
Оставшиеся разрозненные части белых (в основном казаков), оставшиеся в районе Туапсе-Сочи в течении марта –апреля 1920 года предпринимали попытки либо эвакуироваться в Крым, либо прорваться в Грузию. Кому-то это удавалось, кому-то нет. Главной причиной неудач также была потеря боеспособности и управляемости в этих частях. Основная масса казаков тогда сосредоточилась в районе Сочи.
«Вдохновить» их на дальнейшую борьбу с «красными» даже попытался лично атаман Шкуро, впрочем без особого успеха.
Вот что писал об этом последнем акте новороссийской трагедии П.А. Варнек в своей статье «У берегов Кавказа в 1920 году»:
«Положение казаков на остававшейся в их распоряжении маленькой территории продолжало ухудшаться. В этом поистине райском саду, которым является Черноморское побережье весной, когда все деревья в цвету, всегда был недостаток в пищевых продуктах, и казаки лишь с трудом находили себе пропитание и голодали. Ввиду этого, по распоряжению Константинопольской морской базы, пассажирский пароход «Св. Николай», нагрузив 50 тонн муки, 24 апреля был послан в Сочи. Там он взял на борт 1100 больных и 400 других пассажиров и доставил их в Ялту. Видя тщетность своих уговоров, генерал Шкуро со своим конвоем покинул Ялту на английском миноносце.
Но развязка быстро приближалась. Потеснив казаков, 29 апреля красные части заняли Сочи, и кубанцы, в надежде быть пропущенными в Грузию, отошли в нейтральную зону; преследуя их, 2 мая красные дошли до границы. У нейтральной зоны, против хутора Веселый, стояли на якорях английский линейный корабль «Айрон Дьюк», эскадренный миноносец, пришедший из Крыма пароход «Бештау» и незаменимый «Тайфун» со своим болиндером.
На «Айрон Дьюке» находился генерал Шкуро, который еще раз попытался повлиять на казаков. В конечном результате на «Бештау» и взятый им на буксир болиндер было погружено до трех тысяч казаков, среди них военное училище и много офицеров. Больше пароход не мог вместить, и к вечеру 3 мая все корабли вышли в море.
Атаман Н. А. Букретов, при посредничестве генерала Н. А. Морозова, вступил в переговоры с местным красным командованием и заключил с ним при условии нерепрессирования сдавшихся договор о капитуляции, но это условие впоследствии не было признано высшими властями.
Обманутые своими лидерами, казаки хотели устроить над ними самосуд, но Н. А. Букретов, Иванис и Тимченко бежали в Грузию. Некоторое количество казаков решили все же не сдаваться и распылились в окрестных горах.
За это время в Новороссийске произошел не совсем понятный инцидент. 21 апреля в порт вошел итальянский крейсер «Этна», командир которого заявил, что он прибыл с целью начать переговоры относительно возобновления политических сношений между Италией и РСФСР. Документов, подтверждающих эту дипломатическую миссию, командир не имел, и советские власти пришли к заключению, что «Этна» пришла с целью разведки в пользу белых, и решили крейсер задержать. Но 28 апреля вечером «Этна» снялась с якоря и направилась в море. По крейсеру, осветив его прожектором, открыли огонь полевая батарея и бронепоезд; «Этна» стала отвечать из своих орудий и без повреждений ушла в море…
3 мая в Севастополе была проведена реорганизация морского командования.
Генерал П. Н. Врангель, находя деятельность вице-адмирала A.M. Герасимова мало энергичной и, в частности, то, что он допускал своему начальнику штаба капитану 2 ранга Рябинину открыто говорить офицерам о безнадежности положения Крыма и о необходимости прекращения Гражданской войны(!!!), освободил адмирала от занимаемой должности и назначил вице-адмирала М. П. Саблина командующим флотом и одновременно начальником Морского управления. Должность главного командира портов и судов, которую ранее занимал адмирал М. П. Саблин, была упразднена».
В следующей главе речь пойдет об эвакуации Одессы в январе 1920 года.
На фото: белогвардейский бронепоезд "На Москву" брошенный "белыми" под Новороссийском.
Продолжение: http://www.proza.ru/2016/07/29/1217