Лейтенантство - время золотое. Главы 21-30

Анатолий Гончарук
За компанию
Сегодня я ответственный по роте. Это означает, что с подъема и до отбоя я нахожусь в роте и отвечаю за все. У солдат сейчас личное время, а я сижу и думаю.
Здесь у меня уже есть хороший приятель (не буду говорить громкие слова, что друг) – командир второй роты старший лейтенант Талалихин. Он оказался презабавным человеком. Что интересно, у него напрочь отсутствует честолюбие. Ему двадцать семь лет, а жене – девятнадцать. Почти все время он проводит дома. То ли молодую жену стережет, то ли еще чего.
Правда, перед обедом и перед окончанием служебного дня он непременно появляется в части. Происходит это всегда одинаково. Появляется Талалихин всегда со стороны общежития, в котором живет, то есть со стороны леса. Выглянет он из густых зарослей кустарника, войдет в илистый ручеек, испачкает немного сапоги – и специально дефилирует с серьезным видом мимо штаба. Специально потому, что его казарма в стороне, и ходить под окнами штаба ему незачем, только чтобы начальству попасть на глаза.
– Эй, вы, – выглядывает из окна комбат, – я уже устал вас искать. Где вас нечистая носит? Помощник дежурного по части с ног сбился, разыскивая вас!
«Эй, вы» останавливается и смотрит на свои грязные сапоги.
– Товарищ майор, я только что из мехпарка. Люди на месте, техника работает, все в порядке, – чинно докладывает он.
– Хорошо, хорошо. Зайдите ко мне.
Иногда офицеры ротного звена, видя выходящего из леса Талалихина, весело спрашивают:
– Захар! Ты из мехпарка?
– Ага, – и словно в доказательство косится на свои сапоги, а все смеются, потому что знают, что ни в каком мехпарке Талалихин и близко не был. Все забываю сказать, он не родственник летчика-героя Великой Отечественной войны, а просто его однофамилец.
Дисциплину в роте Талалихин поддерживает самым простым способом - своими кулачищами. При его физических данных это не сложно: 2 м 10 см ростом, 140 кг весом, мастер спорта по боксу.
Я сам как-то обратил внимание на то, что канцелярия второй роты имеет разные размеры: то она узкая, то она широкая. Оказывается, ротный Талалихин так бил нарушителей воинской дисциплины роты, что разлетаясь от его ударов, они своими телами двигали деревянные стены канцелярии. В общем, стены были плавающими, и размер канцелярии, соответственно, тоже. Зато порядок был железный. Бывало, перед разводом Талалихин глядит серьезно или сурово на строй, а солдаты замирают в ужасе, чтобы взор ротного вдруг не остановился на ком-нибудь из них.
Увлекался Талалихин, ну кроме своей жены, еще тем, что собирал цветомузыкальные установки разных вариантов и продавал их. Квартира же его, вернее комната в общаге представляла собой по оформлению что-то среднее между современной танцплощадкой и теле-радиомастерской.
А еще Захар большой любитель военной рыбалки. Военная рыбалка – это когда ты сидишь спокойно в роте, смотришь телевизор, пьешь чай, а несколько надежных сержантов и солдат на дежурной машине едут на колхозное озеро, забрасывают сети, потом их вытаскивают, и с уловом – в часть. Лучшая рыба – офицеру, который направил их на рыбалку. Еще он немного заикается из-за контузии, полученной в Афганистане.
В целом, это красивый атлет с темными волосами, карими глазами, широким лицом и приятным голосом. Он абсолютно нечувствителен к критике, спокойный, уверенный, имеет собственное мнение и чувство юмора.
– Повезло вам, товарищ лейтенант, – завидует наш зампотех Гунько, – вы в прошлом оба были боксерами, поэтому вам легко удалось найти общие интересные темы для общения, и вы подружились.
– Разве дело только в боксе? – улыбаюсь я. – Мы интересны друг другу, и нам  есть о чем поговорить и без бокса. Завидуете, Михаил Иванович?
– Завидую, – не стал врать Гунько. – Я бы тоже хотел иметь его в друзьях. Тем более, мы с ним выпускники одного училища.
Я ничего не стал говорить. Рабочий день окончился, и все офицеры и прапорщики части, за исключением, разумеется, ответственных по ротам, разошлись по домам. После ужина я читал книгу в канцелярии, когда раздался телефонный звонок.
– Слушаю. Лейтенант Иванов, – представился я.
– Привет, юноша! – раздался в трубке веселый голос Тропинина, – чем занимаешься?
– Читаю Пикуля.
– А твой любимый личный состав, чем занят?
– «Спрут» смотрят. Даже дневальный и тот норовит с тумбочки уйти, лишь бы посмотреть этот фильм. Твоя рота, поди, тоже именно этим занята?
– А то! Приходи пить чай за компанию, а то одному неохота даже.
– Лучше вы к нам, а то Чернилин ответственный по части.
Напомню, что штаб части и наша рота находятся в одной казарме, поэтому заметить мое отсутствие замполиту части проще всего.
– Уже иду, – легко согласился Тропинин.
А я до его прихода набрал воды в чайник, включил его и стал накрывать на стол, что было.
– Любишь ты все делать со вкусом, – восхитился Виталий, войдя в канцелярию и окинув взглядом стол, – салфетки, стаканы в подстаканниках, все чистое, блюдечки с печеньем, конфетами и лимонами. Большинство наших офицеров чаевали бы на газете!
– Мама привила вкус, – ответил я, польщенный похвалой.
– Привет маме!
Мы сидели и пили чай, когда заглянул замполит части, но тут, же закрыл дверь.
– Не иначе ко мне направился, – недовольно сказал Виталий, – может мне не заметно через окно бытовки выпрыгнуть и обогнать его?
– Не стоит. Решит еще, что мы так его боимся. А в роте у тебя порядок – «Спрут» еще почти полчаса будет идти. Раз мы здесь сидим без личного состава, значит, так надо! Может ты меня, как старший товарищ, консультируешь по вопросам службы!
– И то, правда, – согласился Виталий и, прихлебывая чай, спросил, – что именно читаешь?
– «Битву железных канцлеров». А ты сейчас что читаешь?
– Тоже Пикуля. «Реквием...». А до этого читал «Крейсера».
Мы болтали о том, о сем, и пили чай, как вдруг, безо всяких на то намеков, начался дождь. Чернилин пробежал мимо окна канцелярии, ругаясь по чем зря под шум дождя.
– Выпил, небось, – подмигнул мне Тропинин. – Ладно, юноша, пора мне к себе в роту, а то заметит замполит части, что я здесь засиделся, оправдывайся потом перед ним. А он выпивший такой непонятливый! Спасибо за компанию, – протянул Виталий мне руку.
– И тебе спасибо. Пока! Плащ дать?
– Благодарю. Не нужно. Сколько тут до моей казармы? Добегу!
– А домой, как будешь добираться?
– Никак, – беззаботно махнул рукой Виталий. – Я ведь в Мукачево живу. Транспорта сейчас нет никакого. Я приехал на велосипеде, но ехать на нем в такой дождь домой не буду. Меня все равно никто не ждет, я ведь не женат, живу сам. Так что заночую в роте. Не беспокойся!
Тропинин ушел вовремя, так как буквально через две минуты в канцелярию заглянул майор Чернилин. По его бегающим глазам и красному лицу ясно, что он действительно выпил. К его приходу я успел проверить порядок в роте и убрать все со стола, так что майор застал полный порядок. Я даже на всякий случай разложил перед собой несколько новых «Боевых листков», которые еще не успел вывесить на стенде со своей наглядностью, вроде я их проверяю. Чернилин зло осмотрел канцелярию, но придраться уже было не к чему, так что ему не оставалось ничего другого, кроме как уйти восвояси.
Не убирая со стола «Боевые листки», я продолжил чтение. Однако Чернилин все-таки рассказал комбату о нашем чаепитии. И хотя никакого криминала в этом нет, комбат счел нужным на разводе сказать, что замполиты собираются в кучу  и воспитывают друг друга, вместо того, чтобы воспитывать личный состав. Во время речи комбата, его бравый зам по политчасти косил мутным глазом то на меня, то на Тропинина.
Поскольку штаб находится в казарме нашей роты, мы непременно в течение дня, пересекаемся со своим начальством. После третьего такого «пересечения» с комбатом, когда я, молча, прошел мимо него, отдавая воинскую честь, он остановил меня.
– Скажи, Иванов, – спросил он, – а почему ты не стал оправдываться? Почему не «открыл мне глаза» на то, что майор Чернилин был… нетрезв?
– Считаю, что это не имеет никакого смысла, – пожал я плечами. – Мы действительно пили чай. А от моих слов ваш зам ни добрее, ни умнее не станет. И пить, тоже не перестанет. Так стоит ли огород городить?
– Вот так, да? – улыбнулся комбат. – Твое отношение лишний раз свидетельствует о том, что кадровый офицер много выше всех этих «двухгодичников». Хорошо бы, чтобы ты еще такому подходу научил своего старшего товарища. Это я про «пиджака», с которым ты пил чай.
Я не стал ни обещать, это сделать, ни тем более, воспитывать старшего лейтенанта Тропинина. Он взрослый человек, взрослее меня на 6 лет, пусть сам решает, как ему поступать.

Новатор
Перед утренним разводом ко мне подошел младший сержант Кекерчени.
– Товарищ лейтенант, разрешите обратиться? Нам для качественной уборки закрепленной территории необходимо заготовить веники. Разрешите нам вместо мехпарка пойти в лес, заготовить веники?
Ой! Как же это напоминает мне меня самого курсантских времен!
– Товарищ младший сержант, – пряча улыбку, отвечаю я, – а почему вы обратились именно ко мне? Я ведь никаким боком не отвечаю за уборку территории. Для этого есть старшина роты, есть ротный.
– Обращался, – вздыхает Кекерчени, – но они все обещают, обещают или вовсе отмахиваются.
– Лайош, давай так – сегодня планы менять не будем, а вот завтра посмотрим. Обещаю. Лады?
После того, как рота убыла в мехпарк, я стал концентрическими кругами обходить территорию части, потом стал искать за ее пределами. Два десятка готовых веников я нашел всего метрах в тридцати от дороги, в лесу. Солдаты даже не потрудились, как следует их спрятать. Вернувшись в роту, я взял двух дневальных, плащ-палатку, и мы направились к тайнику. Забрали все веники и принесли их в роту.
– Старшина! – громко позвал я. – Принимай уборочный инвентарь!
– Это еще, откуда? – удивился старшина. – А у меня все руки никак не доходят, чтобы заготовить веники! Ну, спасибо, замполит, выручил! Спасибо!
И старшина побежал к комбату, чтобы доложить, что он заготовил веники для уборки закрепленной территории. Комбат остался доволен.
Когда рота пришла на обед, дежурный по роте сержант Цесаков, белорус по национальности, рассказал Кекерчени о том, что я их хитрость раскусил. Тому понадобилось еще половина дня, чтобы собраться с силами и снова подойти ко мне.
– Извините, товарищ лейтенант, – пряча глаза, сказал Кекерчени, – больше не повторится. А как вы догадались?
Ну, вот еще! Неужели он думает, что я так ему и расскажу, что я и сам в курсантские годы не раз проделывал этот трюк?
– Понятно, – огорчился Лайош, – сдал кто-то из наших. Разрешите идти?
Через раскрытое окно канцелярии я услышал, как комбат кому-то говорит:
– Берите пример со старшего прапорщика Шабаша. Это очень хороший прапорщик.
– Товарищ майор, – спрашивает его Тропинин, – а что, он уже умер?
– Чего? – поперхнулся и закашлялся от неожиданности комбат. – Типун вам  на язык! С чего вы взяли?
– Но вы, же сами сказали, мол, Шабаш – хороший прапорщик? А хороший прапорщик – это мертвый прапорщик!
– Послушайте, товарищ старший лейтенант, ваша патологическая ненависть к прапорщикам уже переходит все мыслимые и немыслимые границы. Угомонитесь уже. Мы ведь в одной армии служим, одно дело делаем. Старший прапорщик Шабаш всего себя отдает солдатам.
– И берут? – насмешливо переспрашивает Тропинин. – Это перебор! Всего себя отдавать нельзя. Надо что-то и себе оставить!
– Товарищ старший лейтенант, пообещайте мне оставить прапорщиков в покое, – потребовал комбат.
Тропинин не очень твердо пообещал подумать. Станиславский на месте комбата точно бы сказал: «Не верю!»
Служебный день клонится к закату. К нашему старшине зашли прапорщики из других рот нашего батальона. Говорят все сразу, впечатление такое, будто пчелиный улей гудит. Доносятся, правда, и отдельные слова. Чаще других слово «Кустанай». Не подумайте, что город. Просто товарищи прапорщики выпить хотят в рабочее время, а собраться решили подальше от командирского ока в ресторане «Кустанай». А попросту говоря – в кустах, за казармой нашей роты.
Наш старшина заглянул в канцелярию, а в ней находимся я и лейтенант Гунько.
– Зампотех, – говорит старшина, – пойдем, выпьем по маленькой. Замполит, тебе не предлагаю.
– А закуска? – спрашивает лейтенант Гунько.
– Так курятина! – радостно ответил Васильевич.
Под курочку оно, конечно, и выпить не грех, понятное дело. Только вот незадача: две пол литры, что оттопыриваются в карманах брюк, я явно вижу, зампотех тоже, а вот где старшина припрятал курицу, не понятно.
– А где курятина-то? – наивно спрашиваю я.
Старшина достает из нагрудного кармана рубашки пачку сигарет.
– Вот, – заявляет он.
– Нет, Васильич, спасибо, я под такую закуску не пью, – разочаровано отказывается зампотех. – Да и вообще не курю.
– Зампотех! – не унимается старшина. – Вы только посмотрите, какая паленка! Чистая как слеза и крепкая как Советская власть!
– Тем более без закуски не буду!
Прапорщики ушли в свой Кустанай, а я отправился во вторую роту, попить чай с Талалихиным и Тропининым. Когда я вернулся в роту, застал там начальника политического отдела подполковника Боярина Витольда Александровича. Он с удивлением разглядывает мое новшество – стенгазету со съемными стандартными листками.
– Лейтенант, а ну подойди ко мне, – позвал начпо, – ты разве не знаешь, что во всем управлении стенгазеты выпускают на целом листе ватмана?
– Знаю, конечно, товарищ подполковник.
– Тогда зачем это? – показывает он пальцем на мое «творчество».
– Глупо ведь каждый раз малевать «Стенгазета такой-то роты», здесь это сразу на стенде написано. Да и сберегать такие газеты значительно легче, чем свернутые в рулон листы ватмана. И места меньше занимают. А еще обновлять их проще, быстрее.
– Новатор, значит? – довольно доброжелательно улыбнулся начпо. – А известно ли тебе, что в Вооруженных Силах все должно быть пусть и безобразно, но однообразно?
– Разумеется, товарищ подполковник, – вздохнул я.
– Вот и не выделяйся. Молод еще. Хотя идея хорошая, – и увидев комбата и замполита части майора Чернилина, позвал их.
– Подходите! Спешите! Приобретайте! Свежий номер стенгазеты первой роты! А ты, Иванов, давай, устраняй замечание.
В тот же день мои художники выпустили новый номер стенгазеты на листе ватмана. А еще через неделю политотдел разослал письменную директиву, в которой предписывалось стенгазеты, фото и сатирические газеты выпускать на стандартных листках бумаги.
Вернувшийся с партконференции округа майор Чернилин с восторгом рассказывает, как там хвалили за творческое отношение к работе и за новую форму стенной печати ... нашего начальника политотдела.
– Вот что значит опыт! – умилялся Мразик. – Учитесь! А ты, Иванов, ты меня слышишь? Учись, говорю!
И я пообещал учиться. А еще через день к нам в часть снова пожаловал начальник политотдела. Он приказал собрать всех политработников части, то есть замполитов рот и пропагандиста в расположении второй роты. Майор Чернилин уже тоже был там.
– Смотрите, товарищи офицеры, – начал подполковник Боярин, – ваша стенная печать должна быстрее реагировать на все, что происходит в части.
– Объявить ей, этой стенной печати и стендам по строгому выговору, – тихо, но зло говорит Тропинин.
– Эстетический вид коридоров страдает. Разве вы не понимаете, что высшее командование их смотрит, родители нашего личного состава? Я разработал новую форму стенной печати, при которой можно гораздо быстрее реагировать на все новое, срочное. Товарищ майор Чернилин, вы что не получили директиву политического одела?
– Получил, товарищ подполковник, – побледнел ни живой, ни мертвый наш замполит части.
– Почему тогда в этой роте все по-старому? Перестраиваться нужно быстро. Если до завтра здесь все будет, как сейчас, обещаю всем виновным по взысканию.
Тропинин пообещал, что все исправит, но вместе с ним остались на ночь в части и замполит и пропагандист части. Обошлось без взысканий.

«Вышинский»
    «Мой Бог, Тебе даю обет,
    Что буду жить, как Ты.
Любить, как Ты, весь белый свет,
    Деревья и цветы.
    Детей любить, как Ты любил,
    Добру учить, как Ты учил.
    И сердце людям подарю,
    Как Ты нам подарил».
(И. Косенко)
В роте одновременно сломались три грузовых автомобиля, и ротный назначил меня на сегодня старшим по ремонту, предупредив, что обед доставят прямо в мехпарк.
– Правда, – признал ротный, – выделить тебе могу только пять, от силы шесть человек. Больше никак не могу.
Перед разводом на занятия и работы ко мне подошел старшина роты, который находится в наряде дежурным по столовой, но, тем не менее, был в курсе всего происходящего.
– Замполит, – тронул он меня за локоть, – я слышал, вы сегодня в автопарке рулите?
– Да, а что?
Он внимательно посмотрел на меня и дружелюбно сказал:
– Предупредить хочу, там околачиваются четверо хулиганов из Новоселовки. Вы их легко узнаете: один – атлет, блондин и красавец, другой рыжий. У третьего губа разорвана, а четвертый вечно не стрижен.
– Ну и что?
– Имейте терпение, сейчас вы все узнаете – для того и подошел к вам. С ними не могут сладить ни семья, ни школа, ни детская комната милиции. Нашего зампотеха они так обозвали, что над ним и сейчас еще солдаты потешаются. Так что, если не повезет и они окажутся там, вы себя в руках держите, и на них лучше просто внимания не обращайте. Авось и обойдется.
– Спасибо, Васильевич, – от души сказал я.
Рота еще только начала проходить через КТП автопарка, как я увидел всех четверых местных «знаменитостей». Спутать их нельзя было ни с кем: один и вправду писаный синеглазый красавец, блондин и атлет, другой рыжий, третий с рассеченной губой, а четвертый такой заросший, что певец Алексей Глызин против него выглядит плешивым. Все четверо беззаботно сидели на высоком заборе. Двое курили, один щелкал семечки, и все четверо поминутно плевали наземь. Вид у всех был наглый и вызывающий.
– Литеха-то новый весь такой серьезный и красивый, даже противно! – громко сказал рыжий, и его приятели громко рассмеялись.
Старший лейтенант Столяров, который тоже привел в парк свою роту, хотел накричать на них, но я остановил его.
– Погоди, Рома, не кипятись напрасно, попробуем по-другому.
Когда солдаты, переодевшись в технические комбинезоны, принялись разбирать кто двигатель, кто задний мост, я повернулся к хулиганам и громко сказал:
– Эй! Пацаны!
– Ну и чего? – лениво спросил блондин и сплюнул.
– Чем просто штаны протирать и глазеть, как другие работают – шли бы помогли.
– Как это? – ядовито усмехаясь, поинтересовался рыжий паренек.
– Обычно – руками. Если они у вас, конечно, растут, откуда надо.
Солдаты весело рассмеялись.
– Не волнуйся, – ответил блондин, который уже спрыгнул с забора и неловко переступал с ноги на ногу, – руки не хуже, чем у других. Говори, что делать надо?
– Подходи, не бойся, работы всем хватит, – и, повернувшись к солдатам, я состроил такую зверскую рожу, что солдаты с трудом удержались, чтобы не рассмеяться. Я подмигнул, чтобы они молчали, и снова повернулся к хулиганам.
– Ну, чего делать-то? – немного смущенно улыбнулся мальчишка с разбитой губой.
Он и блондин подошли первыми, а рыжий и лохматый подходят нарочито медленно.
– Машин три, – начал я, – работы много. Кто не боится испачкаться, подходите вон к тому ЗИЛу, где задний мост разбирают.
– Вот еще, – фыркнул рыжий, – ничего мы не боимся.
– Ну и ладно, – одобрил я, – выбирайте себе компанию по вкусу. Успехов!
Блондин и лохматый пошли к машине, где разбирают двигатель, а остальные по одному к двум другим автомобилям. Уже через минуту раздались их уверенно-нагловатые голоса. Они что-то советовали, о чем-то спрашивали, о чем-то спорили. Я отвернулся и пошел в дежурку, вслед за мной пришел старший лейтенант Столяров.
– Ну, ты литеха и даешь! – с искренним восхищением сказал он с порога. – До тебя с ними никто нормально поговорить не мог! Они даже зама по тылу подполковника Барвинского послали! Знал бы ты, куда! Видел бы он, как ты с ними – с ума бы сошел, точно! Прямо жаль, что он сейчас в отпуске!
Столяров вышел, а я позвонил дежурному по нашей части, чтобы мне перезвонил наш старшина роты. Минут через десять старшина позвонил.
– Васильич, – обрадовался я, – у меня здесь четверо добровольных помощников объявилось. Вы, как будете обед нам передавать, то и на них четыре пайки выделите, ладно?
– Какие еще помощники? – удивился старшина. – Откуда они взялись?
– Да вы их знаете. Не далее, как час назад вы мне о них рассказывали.
– Не может быть! Не может быть! Чтобы они…, – усомнился старшина. – Ну, ты, замполит, даешь!
До самого обеда хулиганы добросовестно мыли в бензине разные запчасти, отвинчивали гайки и перебранивались с солдатами, а те бросали то на них, то на меня многозначительные взгляды. Когда солдаты стали мыть руки, готовясь к обеду, местные «знаменитости» лениво потянулись к КТП. Почему-то через забор лезть они не захотели.
– Эй! Пацаны! – остановил я их. – Куда это вы собрались?
– А чего? – криво усмехнулся блондин, остановившись. Не нужно быть психологом, чтобы понять, что уходить ему вовсе и не хочется.
– То есть, как чего? – притворно удивился я. – Отработали наравне со всеми полдня и по домам? А обед?
– Как это? – оглянулся нестриженый паренек.
– Как все! – вместо меня ответил младший сержант Ладыченко из Одессы. – Первое – ложкой, второе – вилкой, а на третье – компот!
– А дадут? – вырвалось у лохматого.
– Конечно, – спокойно ответил я, – только надо руки и шеи вымыть. Ну и физиономии тоже!
– Лица, – поправил меня блондинистый красавец.
– Умоешься, будет лицо! А пока больше чем на физиономию не тянет!
– Можно и пообедать, – поскреб затылок лохматый и вопросительно глянул на блондина.
Тот, молча, и решительно направился к умывальнику. За ним потянулась и его команда.
– Ну, наш замполит дает! – сказал рядовой Прицак. Тот самый, который наш ротный «вышибала». – Прямо второй Вышинский!
– Сам ты, Андрюха, Вышинский! – рассмеялся рядовой Вайно из Таллина. – Тот был кто? Генеральный прокурор во времена сталинских репрессий! А литеха кто? Второй Макаренко, или этот, как его? А! Сухомлинский, вот!
Тут к обеденному столу подошли умытые хулиганы, и у солдат лица вдруг сразу стали серьезнее. Аппетит у мальчишек отказался отменный. За воротами КТП прозвучал автомобильный гудок, и дежурный по автопарку бросился поднимать шлагбаум.
– Подполковник Барвинский! – ахнул Столяров. – Он же в отпуске?
– Блин! – и еще несколькими тщательно подобранными словами выразил свои чувства блондин. Потом глянул на меня и сказал, – Пойдем мы, лейтенант, а то достанется вам.
– Обедайте! – улыбнулся я. – С каких это пор вы стали беспокоиться о других?
– Достанется вам за нас, вот увидите, – повторил блондин.
– Если и достанется, – беззаботно ответил я, – поверь, я это легко переживу. Вот увидите!
Солдаты одобрительно хохотнули.
– Лейтенант Иванов! – позвал меня дежурный по парку. – Вас вызывает подполковник Барвинский.
– Вот гад! – вырвалось у рыжего. – И дообедать человеку спокойно не даст.
Я пошел к Барвинскому, который уже ожидает меня в дежурке. Он стоит и через  окно смотрит, как обедают Столяров, солдаты и хулиганы.
– Товарищ подполковник! Лейтенант Иванов по вашему приказанию прибыл!
– Лейтенант, мне сказали, что это вы их сюда притащили. Объясните, – сказал он, не отрывая от меня своих холодных стальных глаз, – зачем? Перевоспитать их думаете? Так я сразу скажу, ничего из этого не получится! Мы чего только с ними не перепробовали.
Он договорил и махнул рукой.
– Кстати, товарищ подполковник, раз уж вы сами об этом заговорили. Пожалуйста, расскажите, а что уже в отношении этих ребят было сделано? В плане перевоспитания?
– Да что? И в школу сообщали, и родителям, и в детскую комнату милиции. Они не комсомольцы, так что через комсомол на них повлиять нельзя. А ты чего улыбаешься?
– Я так понимаю, что, если честно, никто ими особенно и не занимался. То, что мы видим, называется педагогической запущенностью. Взрослые все время пытались сделать так, как хорошо им самим, а о том, что интересно этим мальчишкам, так никто и не думал.
– А ты решил подумать? Умный нашелся, да? А мы тут не могли дождаться, когда приедет какой-то лейтенант Иванов и всех тут удивит, да?
– Конечно, я не… Макаренко, – улыбнулся я, вспомнив разговор солдат, – но я думаю, что с этими ребятами можно и нужно работать.
– Лейтенант, – повысил голос подполковник, – ты со своими солдатами лучше работай. Тебе за это деньги платят!
– А я в порядке шефской помощи школе. Так сказать, военно-патриотическое воспитание подрастающего поколения.
– Что ж, - нехотя согласился зам по тылу, – пробуй. Только знай, лично я это считаю м-м-м… чудачеством.
Он медленно отвернулся, а потом добавил:
– Как? Ты все еще здесь? Доставь мне удовольствие – убирайся уже.
Я рассмеялся и вышел. Когда я вернулся за обеденный стол, Столяров, солдаты и хулиганы, как по команде перестали, есть и потянулись ко мне.
– Ну, и как там? – смешно вытянув шею, спросил рыжий.
– Ничего особенного, – беззаботно ответил я.
– Значит все нормально? Он не сильно орал? Здесь не было слышно.
– Совсем не орал, – пожал я плечами, – слушайте, давайте есть, а то обед совсем остынет.
Хулиганы трудились лучше солдат, так старались. Ужинать личный состав должен был уже в части, поэтому угостить местных аборигенов я уже не мог.
– А завтра приходить? – спросил мальчишка с разбитой губой и сплюнул.
– Завтра меня здесь не будет. Но если вы не прочь помочь, приходите в мехбат, я вас проведу. И вы мне поможете изготовить макет, посвященный сорока пятилетию Победы в Великой Отечественной войне. Надумаете – приходите!
Они пришли еще до начала развода и сидя на заборе с независимым видом глядели на все происходящее. Похоже, в части все уже знали, что я занимаюсь перевоспитанием этих хулиганов, и на них никто внимания не обращал. После развода я подошел к ним и поприветствовал:
– Здорово, пацаны! Как вас хоть называть-то? Меня зовут…
– А мы знаем, как вас зовут, – перебил меня лохматый. – Я Шурка, рыжий – Вовка, он, – кивнул он на вожака, – Сашка, ну и Витька!
– Ну, что ж, – раз пришли, давайте не будем терять время. Слезайте, и пойдем. Ленкомната вот, все торцевые окна казармы. Одно окно раскрыто – хотите, со мной через дверь пойдем, а хотите – лезьте прямо в окно!
Все четверо изъявили желание идти через дверь. Когда мы вошли в ротное помещение, дневальный крикнул:
– Дежурный по роте! На выход!
Дежурный подошел ко мне строевым шагом и представился:
– Товарищ лейтенант! Дежурный по первой роте сержант Шахрай!
После этого мы впятером направились в ленкомнату. Там я рассадил ребят за столы и стал вводить их в курс дела.
– Предстоит нам сделать макет, примерно метр на полтора. Задумка такая – поле, сопки, несколько домов, в том числе разрушенных и горящих. Деревья. Наши и немецкие солдаты, пушки и танки.
– В том числе горящие? – осклабился рыжий Вовка, и тут же получил по затылку от Сашки.
– Если ты о танках, то и горящие тоже.
– И это все? – переспросил Шурка.
– А что еще? – заинтересовался я.
– Можно воздушный бой сделать. Самолеты на леске подвесить над полем боя, – предложил Шурка.
– А еще мы можем вам натаскать оружия, касок, фляжек, лопат времен Великой Отечественной, – добавил Сашка. – Будете иметь что-то вроде небольшого музея. Чем плохо?
– Да нет, вовсе и не плохо. И место есть, – обвел я взглядом ленкомнату. Она была действительно огромна. – Ну, что, за дело?
– А не проще купить уже готовые танки, – начал, было, Вовка, но его перебил Шурка.
– Конечно проще, дурья твоя башка. Но одно дело купленное, и совсем другое – сделанное своими руками!
– Опять же, – задумчиво говорит Сашка, – масштаб покупных танков может быть не такой, как нужно. Мне уже интересно!
Мальчишки приходили ко мне ежедневно, кроме моих выходных, хотя уже начались занятия в школе.

Я, лес и РЛС
А куда это я попал служить? Пока две недели еще продолжался наш с Изольдой «медовый месяц», я каждую свободную минуту спешил к жене. А теперь вот он закончился, можно и службой больше заняться. Ага, попал я служить в часть обеспечения РЛС дальнего слежения «Дарьял», входящую в состав ПРО страны. Только сама станция находится примерно в двенадцати километрах от военного городка, где живут офицеры, прапорщики. Здесь же находится и мехбат, в котором я теперь служу.
И вот решил я провести для себя экскурсию, чтобы вблизи посмотреть на станцию. Доложил о своем желании ротному, и с его согласия на одном из автомобилей части, поехал на РЛС. И скажу я вам, есть на что посмотреть! Принимающая часть выше деревьев! РЛС, кстати, находится в лесу, в очень живописном уголке.
Над КПП висит транспарант, написанный на красном кумаче. Как настоящий замполит, я не могу пройти, чтобы не прочесть содержание надписи. А оно такое – «Чтобы Родину беречь, надо щит иметь и меч!» Я прохожу мимо какого-то капитана, который что-то объясняет недовольным солдатам, и невольно прислушиваюсь к тому, что он говорит.
– Товарищи солдаты, ПВОшники, как и ракетчики, всегда на войне. Поэтому расчет не может уволиться в запас, пока не подготовит себе достойную замену, неужели это непонятно?
Какое-то время я с интересом рассматривал станцию. Однако смотрю я, что-то все вдруг стали разбегаться в разные сторону, ну чисто тараканы! Один я никуда не бегу. Оглядываюсь я, и понимаю, почему все растворились в пространстве – по территории станции решительно идут несколько человек в форме и с большими звездами на погонах. Двое из них вообще в лампасах. Ема-е! Но уже поздно.
– Товарищ лейтенант! Ко мне! – рявкнул один из генералов. – Да-да, вы!
Подлетаю и докладываю, что прибыл по вашему приказу. Генералы возмущенно смотрят на меня.
– А на кого вы похожи, товарищ лейтенант? – спрашивает один из генералов.
Говорят, что на папу, но похоже, если я так скажу, мой ответ генералов не устроит. Вопрос мне непонятен, я стою и молчу. В самом деле, не говорить же, что виноват, если я даже не знаю, в чем я виноват.
– На кого вы похожи? – повторил генерал-лейтенант.
Я продолжаю молчать. Оспорить генералов невозможно. Нужно молчать, что я успешно и делаю.
– Да вы бездельник, товарищ лейтенант! – с негодованием почти, что кричит генерал. – Если бы вы занимались делом, вы бы так не выглядели!
Ах, вот оно что! Спасибо, товарищ генерал-лейтенант, что внесли ясность! И действительно, выгляжу я, хоть на рекламный плакат снимай: стройный, аккуратно подстриженный, выбритый, форма новенькая, шитая по мне, в том числе туфли и фуражка. Рубашка на мне генеральская. И все это выутюжено, начищено и так далее.
Если коротко, то выдрали меня товарищи генералы, и тот, что генерал-лейтенант и тот, который генерал-майор, со всей жестокостью, на какую были способны, за то, что выгляжу я очень аккуратно и красиво. Честно признаюсь, я растерялся и удивился.
Обратно в городок я пошел пешком. Все двенадцать километров шел и думал на тему, кто же прав? Я или генералы? Может, действительно офицер Советской Армии должен быть не спортивного вида, быть нестриженым, небритым, в помятой, грязной форме и ходить в нечищеной обуви? И тогда генералы будут довольны?
Через несколько дней я решил продолжить и закончить свою экскурсию на РЛС. Но на этот раз я был более бдительным. Вижу опять – все дружно разбегаются. Оглядываюсь и вижу – снова группа приезжих идет и среди них один генерал.
Недалеко от меня лежит поддон с мешками цемента. Я – к нему и пару раз ладонями по мешкам провел, а потом по своим брюкам и туфлям. Какие-то два солдата несли носилки, я их остановил и давай, размахивая руками, им объяснять, что это надо бросить, а носить надо цемент. Долго покомандовать мне не дали.
– Товарищ лейтенант! – раздался окрик. – А ну-ка, подойдите ко мне!
Вот уж, как говорится, попал я как кур в ощип. Подлетаю и браво докладываю:
– Товарищ генерал-майор! Лейтенант Иванов по вашему приказанию прибыл!
И преданно ем начальство глазами. Мой училищный командир роты учил нас, что себя нужно уметь защищать. Только как в этой ситуации можно себя защитить?
– А на кого вы похожи, товарищ лейтенант? – строго спрашивает генерал.
Меня поражает и умиляет удивительное однообразие вопроса. Я стою и молчу.
– Ну, как вы можете что-то от солдат требовать, если вы собой следить не научились? – по-отечески назидательно воспитывает меня генерал.
Вот те раз! А я-то думал, что все наши генералы у нас мыслят шаблонно! Во всяком случае, вопросы они формулируют одинаково! На этот раз я прослушал краткую лекцию о том, что нужно выглядеть, ну в общем именно так, как я всегда, кроме этого раза и выглядел. Отпустил меня генерал с миром, а я все думаю:
– И так не так, и так не эдак! Тогда как?
Прослужил я в части ПРО полтора года, но больше на РЛС так, ни разу и не съездил. Хватило и этих двух посещений.
Кстати, невольным свидетелем обеих моих встреч оказался майор Пашолок Мирон Наумович. Об этом я узнал от комбата.
– Слышишь, Иванов, – насмешливо сказал комбат, – и чем закончились твои приключения на РЛС?
– Товарищ майор, а вы откуда знаете? – удивился я.
– Рассказывал мне наш главный по тарелочкам, как ты на РЛС с приезжими генералами общался!
– Неправда. Это они со мной общались, а я больше молчал. А кто такой этот главный по тарелочкам?
– А ты и не в курсах?  Не дорабатываешь, лейтенант! А ты ведь у нас вроде самый любознательный из лейтенантов! Майор Пашолок у нас официально занимается ААЯ.
– Чем? Чем он занимается? – поперхнулся я. – Какими еще ААЯ?
– Аномальными астрономическими явлениями, – доброжелательно объяснил комбат, хотя я ожидал, что он станет из-за моей неосведомленности насмехаться надо мной. – Так что, Иванов, если увидишь НЛО или тем более вступишь в какой-нибудь контакт с инопланетянами, то нужно об этом немедленно докладывать майору Пашолку. Его кабинет на втором этаже управления. Запомнил?
– Запомнил. А что, товарищ майор, со стороны это было забавно?
– По-моему, глупый вопрос. Зачем спрашиваешь, если сам понимаешь? Майор Пашолок долго и задорно хохотал, когда рассказывал мне о тех твоих встречах с генералами. Я тоже смеялся, потому что Мирон Наумович рассказывал ужасно интересно и увлекательно. Кстати ему очень понравилось твое олимпийское спокойствие и терпение, с которыми ты стоически воспринял критику как одних, так и другого генералов! Ну, чего, лейтенант, стоишь? Иди, трудись. Знаешь пословицу: «Чем больше вы трудитесь, тем больше вам везет». К военной службе это тоже относится в полной мере.
– Есть, идти трудиться, – улыбнулся я и пошел в казарму, хотя и хотелось еще поговорить с комбатом. Ну, да ладно, может в другой раз.
И я пошел общаться с любимым личным составом, по дороге удивляясь тому, что в нашей армии официально есть такая странная должность, как «главный по тарелочкам». Не верится, что этим в СССР занимаются на полном серьезе и в государственном масштабе даже в Вооруженных Силах.
В казарме почти сразу выяснилось, что наш с комбатом разговор случайно слышали Талалихин и Тропинин.
– А ну-ка, юноша, – потирая руки в предвкушении интересной истории, настаивает Тропинин, – поведай нам, над, чем там смеялись комбат и Пашолок? Давай, не томи, мы уже догораем от нетерпения!
Пришлось им рассказать про мои встречи с генералами. Потом еще раз, когда подошли Зарайский и Столяров-Горбачев. Потом еще раз. И всегда мой рассказ вызывал гомерический смех, особенно, когда я изображал генералов в лицах.
– Нарочно не придумаешь! – смеется Мультик. – Хватит уже, лейтенант! Хватит, а то у меня голова уже трещит надвое!
– Спасибо, юноша, за доставленное удовольствии,! – пожал мне руку Тропинин. – И как после этого можно работать?
И тут к нам в канцелярию заглянул начальник штаба. Весь его вид не предвещает ничего хорошего.
– А что это здесь у нас за веселье? – хмуро спрашивает он. – В дурдоме выходной? Марш все по рабочим местам!
На этом наши посиделки и закончились.

ЧП
Новый замполит части майор Чернилин обошел всю часть и заявил:
– Нужно купить бильярд. Я не могу жить без спорта.
А на первом же совещании офицеров-политработников части он объявил:
– Каждый политработник обязан выписывать хотя бы минимум политических периодических изданий. Записывайте этот минимум, чтобы не забыли: «Коммунист», «Коммунист Вооруженных Сил», «Красная звезда», «Правда», «Комсомольская правда», «Известия». «Труд» не выписывайте.
– Товарищ майор! Старший лейтенант Тропинин. Но ведь все это в достаточных количествах выписывается на роты!
– Точно! – подтвердил замполит третьей роты старший лейтенант Олег Курус.
– «Пиджаку» простительно задавать такие вопросы. А вот вам, товарищ Курус, никак. Замполиты обязаны выписывать такую литературу лично! И не только выписывать, но и читать ее. Ясно?
– Никак нет. Лично мне столько туалетной бумаги не нужно, – нахально заявил Виталий.
– Старший лейтенант Тропинин, объявляю вам выговор, – с нескрываемым удовольствием объявил майор Чернилин. – Это политическая литература, а не как вы там сказали. Что ж, продолжим, товарищи офицеры. Кроме вышеперечисленных изданий вы должны еще выписывать…
В этот момент в кабинет как ветер ворвался комбат.
– Все заседаете, пустомели, – зло бросил он, – а в части ЧП!
Оказалось, что в парке сержанту 3-й роты Можейко кран-балкой отрезало пальцы обеих ног. Все сразу. И отрезал их Дюймовочка, в смысле их зампотех лейтенант Романчук. Сержант Можейко чинил кран-балку в качестве так называемого «дембельского аккорда», чтобы в числе первых уволиться в запас. Дюймовочка взял пакетный выключатель, чтобы проверить, работает ли, а Можейко слезть не успел. Мало того, что ему отрезало пальцы, так он еще здорово расшибся, упав с высоты. Кран-балка ведь находится высоко, под крышей СРМ.
Всех офицеров части собрали в ленкомнате нашей роты. Она у нас в части всегда используется для всех совещаний.
– Комиссии теперь замучают, не отпишемся, – злится комбат, – всем срочно довести до ума журналы инструктажей по технике безопасности. У кого журнал разлезся – слепите его в кучу. И не дай вам Бог, чтобы где-то не было подписи хотя бы одного солдата. Майор Чернилин, и вы свою братию подключите к этому архиважному делу.
– Да-да, я тоже считаю это целесообразным, – с умным видом кивает Мразик.
Ротные дружно фыркнули. Комбат уставился на командиров рот так, словно видит их в первый раз. – А вы, воспитывайте своих заместителей по технической части. Причем это касается не, только лейтенанта Романчука, а всех, и особенно лейтенанта Гунько.
– Перевоспитывать лейтенанта Гунько все равно, что рыбу купать, – ворчит Мультик.
– Давайте пока есть время, подумаем, куда нам спрятать лейтенанта Романчука, – предложил комбат.
– Зачем, товарищ майор? – удивился ротный Дюймовочки майор Зарайский.
Комбат какое-то время молчал, по-видимому, решая, стоит ли говорить.
– А ладно. Лучше скажу прямо, чем ходить вокруг да около. Затем, что звонил отец сержанта Можейко, и честно предупредил о своем приезде и намерении отрезать лейтенанту Романчуку все пальцы вместе с руками, ногами и головой, – доверительно сообщил комбат.
Лейтенант Романчук, не зря его Дюймовочкой окрестили, побледнел и потерял сознание. Когда начмед привел его в чувство, комбат сказал, глядя на Романчука:
– А, может, и не будем мы вас прятать. В конце концов, вы заслужили такое отношение к себе. Если уж по-другому нельзя, пусть справедливость восторжествует. Как там: «Око за око, зуб за зуб?» У нас будет палец за палец. Нет, даже два пальца за палец.
Мнительный Дюймовочка снова упал в обморок.
– Добрый вы, однако, товарищ майор, – покрутил головой старший лейтенант Талалихин.
– Нет. Я еще добрее, чем вы думаете! Уберите это тело, пока оно не стало расточать разные там ароматы.
Лейтенанта Романчука снова более-менее привели в чувство. Выглядит он словно пришибленный. С лица его не сходит дивное меланхолическое выражение.
– Лейтенант Романчук, – хмуро спрашивает комбат, – угадайте, что я о вас думаю? Молчите? Ладно, подождите, чем закончится эта история, тогда узнаете. Все, что будет с Можейко и с вами будет на вашей совести. А я вам при встрече не подам ни руки, ни милостыни.
– Виноват, товарищ майор, – мямлит Дюймовочка. – Совсем потерял голову.
Не смотря на весь трагизм ситуации, я уже не могу сдерживать смех.
– Терять голову офицеру Советской Армии непозволительно. Лейтенант Иванов, – обратил внимание на меня комбат, – а почему это я на вашем светлом челе совсем не вижу озабоченности? Вас что, совершенно не беспокоит то, что завтра лейтенанту Романчуку отрежут.… Да уберите вы его, наконец!
Дюймовочка в третий раз рухнул в обморок. Мне кажется, что комбат намеренно выводит Романчука из себя.
– Товарищ майор, – отвечаю я, поднимаясь со своего места, – моя озабоченность делу не поможет. Можейко пальцы уже не вернуть, а с Романчуком ничего не будет.
– В смысле, дуракам везет? – шутит Тропинин.
– Лейтенант Иванов, почему ты так считаешь? – не обратил ни Тропинина, ни на его слова никакого внимания комбат. – Ведь отец сержанта ясно сказал….
– Вот именно – слишком ясно. А кто много говорит – как правило, мало делает. Хотел бы что-то сделать, не стал бы предупреждать об этом.
– Ну, не скажи, – задумался комбат. – В его состоянии.… То есть ты уверен, что на раз как раз будет наоборот?
– Так точно. Извиниться, безусловно, перед отцом и сержантом должны все, кто хоть как-то там причастны к этому делу.
– Напоить отца надо, как следует, – подсказал Мультик.
– … пообещать помочь, что в наших силах. И обязательно поспособствовать, чтобы Можейко получил все, что там положено при таком увечье, – закончил я.
– Легко тебе рассуждать, – поскреб подбородок комбат.
– А чего? Он ведь сам ничем не рискует, – съязвил Чернилин.
– Да и мы с тобой, Ипполит Модестович, – косо посмотрел на своего зама комбат, – если честно, тоже ничем особенно не рискуем. Разве что пальцами лейтенанта Романчука. Хорошо, что его увели! Значит так, слушайте все! На все вопросы отца сержанта Можейко отвечаю я и только я. А вы все молчите и поддакиваете, это, надеюсь, всем ясно?
За окном что-то загрохотало – это солдаты из нашей роты куда-то вручную катят САК.
– Что варить будете? – спросил майор Чернилин солдат, подойдя к раскрытому окну.
– Борщ! – крикнул в окно сержант Шахрай и громко рассмеялся. – Украинский!
– С какой вы роты, товарищ сержант? – визгливо завопил Чернилин.
– Надо спрашивать, из какой вы части, – снова рассмеялся Шахрай. – Можете жаловаться хоть командиру части, хоть начальнику управления, хоть любой другой нечисти!
Судя по его поведению, можно с уверенностью сказать, что сержант Шахрай не на шутку пьян.
– Капитан Сухонин, – лучезарно улыбнулся комбат, – сержант Шахрай, конечно, молодец, но все-таки палку перегибает. Вы его накажите, как следует, а то я сам вас буду судить без суда и следствия!
Новый замполит части, казалось, не слышит или не понимает происходящего.
– Как ваша фамилия, товарищ сержант? Я все равно добьюсь правды! – обещает обиженный Мразик, выглядывая в окно вслед удаляющимся солдатам.
– Даже путем смертельного исхода, – закончил мысль зампотех Гунько.
На следующее утро, когда Шахрай протрезвел, я спросил его о причинах такого поведения.
– Товарищ лейтенант, – так ведь я в одной «аккордной» бригаде с Можейко! Я только-только спустился с этого проклятого рельса, как все произошло. А вот, если бы я не слез оттуда?

Мамонт
Все вы наверняка слышали об Александре Сизоненко, самом высоком человеке СССР, бывшего баскетболиста, чей рост составляет 2 метра 40 см. Уверен, что и слышали, а может, и по телевизору видели.
В части, где я служу, работает котельным машинистом мужчина, который ростом уступает Александру Сизоненко всего 3 сантиметра, но при этом он, пожалуй, в полтора раза шире в плечах и вообще. Называют его все Мамонтом. Такого исполина лично мне еще видеть не приходилось. Он на голову выше и шире самых рослых и крепких мужиков в нашем военном городке. Еще его называют Максом, и я поначалу думал, что его зовут Максимом.
– Максим, – спрашиваю я его, – а почему тебя Мамонтом называют?
– Да просто таких больших животных на Земле больше нет, все вымерли. Я – последнее! Постой, лейтенант! А ты чего меня Максимом назвал?
– Так тебя ж Максом называют? – смешался я.
– Это тоже кличка. Макс – это от «максимальный». Большой, в общем. А вообще меня Сергеем зовут. Будем знакомы!
– А меня Толей. Очень приятно!
Сегодня перед вечерней поверкой мы с Тропининым зашли к Сергею в котельную – он занимается какими-то профилактическими ремонтными работами.
– Сергей, – шучу я, – знаешь, тебя нужно, как в старину, по базарам водить и за деньги людям показывать!
– Нет, – подключился Тропинин, – его место в кунсткамере!
– Чего?!! – возмутился Мамонт и поднялся во весь свой великолепный, благородный рост, – ну, я вам сейчас обоим покажу и базары и кунсткамеру!
Пришлось нам от греха на всякий случай срочно и позорно ретироваться восвояси и подальше. Мы оглянулись. Великан Мамонт возвышается вдали, как водонапорная башня.
– Эй, Мамонт! Базаров не будет! – громко смеется Тропинин.
В это время сержанты и без нас вывели личный состав рот на вечернюю прогулку. Вторая рота совершает вечерней променад и поет песню.
– Какая прелесть, – говорю я.
– В чем? – не понял Тропинин.
– А ты послушай, что поет твоя рота!
– А что? «Голубой вагон», по-моему. Детство вспомнили.
– Нет, Виталь, ты послушай, послушай!
Вторая рота самозабвенно поет на мотив «Голубого вагона»:
– Медленно ракеты улетают вдаль
  Встречи с ними ты уже не жди,
  И хотя Америку немного жаль,
  У Китая это впереди!
Скатертью, скатертью хлорциан стелется
И забирается под противогаз.
Каждому-каждому в лучшее верится
Катится, катится, ядерный фугас!
  Может, мы обидели кого-то зря,
  Сбросив сотню лишних мегатонн,
  Но уже горит и плавится бетон,
  Там, где был Нью-Йорк и Вашингтон!
Скатертью-скатертью…
– Вот гады, – выдохнул Тропинин, – побегу, от греха подальше, а то не дай Бог, Чернилина нелегкая принесет!
Но было уже поздно, из-за угла штаба появился разъяренный майор Чернилин.
– Ы-ыванов! – истошно заорал он. – Твоя рота?
– Моя, товарищ майор, – признался Тропинин.
По-моему, Чернилин даже сердиться стал меньше. Видать, он не ожидал, что не только моя рота может чего-нибудь подобное учудить.
– Ваша? И что это все значит? Я вас спрашиваю! Что все это значит?
Тропинин молчит.
– Я вас слушаю, товарищ старший лейтенант! Я вас внимательно слушаю!
Как ему это только удается? Ведь Тропинин еще ничего не сказал, да, похоже, и не собирается говорить!
– Виноват, товарищ майор, – все-таки сказал Виталий.
На этом инцидент и закончился. Мы потом гадали, докладывал ли Мразик комбату об этом случае? Сошлись во мнении, что докладывал, но комбат счел эту ситуацию не стоящей и разговора о ней.
Что касается Мамонта, то он ведет себя, как ни в чем не бывало. Он и не обиделся нас, а просто, в свою очередь, пошутил так.
– Толик, – позвал меня Тропинин, – пойдем к окну народного целителя, послушаем, что там творится.
– Какого еще народного целителя? – удивился я.
– Так ты еще не знаешь? – удивился Тропинин. – Это же кличка нашего комбата!
– Он что, как Кашпировский или Чумак? – удивился я.
– Типа того, – ухмыльнулся Тропинин. – Пойдем, я тебе по дороге расскажу.
Оказывается, наш комбат получил эту кличку за свою страсть к кодированию подчиненных офицеров и прапорщиков от пьянства. Делал он это так: увидит офицера или прапорщика в состоянии алкогольного опьянения и к себе в кабинет. А там терпеливо оскорбляет своего пьяного подчиненного, и рассказывает тому, как сильно тот позорит высокое звание военнослужащего. В общем, доводит человека до состояния, когда тот взрывается и посылает куда подальше и самого комбата и военную службу.
Как только он это скажет, командир тому – раз, чистый лист бумаги и говорит: «Ну, раз так, пиши рапорт на увольнение!» Почти все пишут. Комбат только следил, чтобы дату не ставили. После того, как подчиненный напишет рапорт на увольнение, комбат его сразу домой отпускает.
А на следующий день вызовет к себе и показывает тому рапорт, а потом в сейф прячет под замок.
– Что ж, дальше так не будет. Или уходите, или служите. Покажите мне, что вы хотите служить!
Все военные знают, что с выговором служить легче, ну а с рапортом на увольнение с открытой датой тем более!
«Кодирование» это действительно часто помогало. Причем не только от употребления спиртных напитков в рабочее время, но и вообще «закодированные» становились заметно ответственнее, дисциплинированнее и требовательнее к самим себе и своим подчиненным. Надо все-таки отдать должное комбату – он ни разу не дал хода ни одному из этих рапортов.
Сегодня ему попался сильно пьяный Мясник, но мы с Тропининым опоздали. Как говорится, мы подоспели к шапочному разбору. Когда мы с Виталием подошли к окну комбата, то Мясника он уже отпустил и как раз воспитывал Мразика.
– Скажи, майор, и какого рожна я за тебя должен заниматься воспитанием подчиненных? Между прочим, так, между прочим, я твою зарплату не получаю, и за тебя работать не хочу! Давай, подключайся, и займись уже делом! И запомни, что замполит, это не второй человек в своем подразделении, а первый человек на втором месте!
Жаль только, что нельзя заглянуть в окно, чтобы увидеть реакцию майора Чернилина. От комбата он вышел злой, как сто, нет, как тысяча демонов. И первым делом направился ко мне, ведь штаб и моя рота находятся в одном здании.
– Товарищ лейтенант, – сурово сказал он, – предъявите мне для проверки всю вашу документацию.
По его решительному виду нетрудно догадаться, что ему не терпится выместить на ком-нибудь зло.
– Всю документацию роты? – не понял я. – Или только мою документацию?
– Только вашу.
Он битый час листал мои журналы и даже остался доволен.
– А почему у вас все журналы заполнены одной пастой? – недоумевает он. – Вы что, за один раз все написали?
– Никак нет, товарищ майор. Это называется «штабная культура». Меня так в военном училище научили – все записи делать одной ручкой, все линии – только по линейке!
– Это хорошо, – одобрил Чернилин. – Если приедет какая-нибудь комиссия, я ее к вам водить буду! Так и знайте, товарищ лейтенант.
После проверки моей документации замполит части потребовал, чтобы остальные замполиты принесли ему в кабинет их документацию.
– Объявляю в части конкурс на лучшего наихудшего замполита роты, – объявил майор Чернилин. – Лейтенант Иванов в этом конкурсе не участвует, он уже занял в нем первое место. Хе-хе! С конца!
Остальные замполиты рот получили массу замечаний от Мразика. Тот драл их с такой радостью, что даже странно.
– Нацепил усы – думает, на мужика стал похож, – шумно возмущался потом Тропинин.
Для Мясника, обиженного на весь мир, что замполитом назначили не его, а Мразика, история с «кодированием» закончилась тем, что со скрипом закрутились неповоротливые армейские бюрократические шестеренки, направленные на перевод капитана Рога к другому месту службы.

Авто
Развод прошел, как всегда, по пятницам – комбат вызвал офицеров и прапорщиков и потребовал сдать по трешке на шашлыки.
– Товарищи офицеры и прапорщики, – попросил комбат, – мне сегодня не повезло, мне нужно ехать в штаб округа, так что шашлыки – без меня. Пока вы все трезвые, хочу напомнить одну важную заповедь: «Мы в ответе за тех, кого напоили!» Всем понятно? Ну, и хорошо. И не напивайтесь, пожалуйста. Не надо превращать праздничный день в обычный!
– Товарищ капитан, – негромко спрашиваю я ротного, – а какой сегодня праздник? Что-то я никак не вспомню.
– Так это, – удивился Мультик, – суббота!
– Эх, – бесцеремонно влез в наш разговор зампотех, – люблю я эти бараньи пиры!
– Чего, чего? – округлил глаза от удивления ротный. – Как ты сказал? Бараний пир? А это как?
– Это шашлыки из баранины, – объяснил Гунько.
– Ты самого главного не сказал, – подсказывает Тропинин, – бараний пир это только тогда, когда в нем принимаешь участие ты! А когда ты ответственный по роте, то это нормальное мероприятие! Капитан Мультик, вы следите за моей мыслью? Перевожу: чем чаще ваш зампотех по субботам в наряде, тем лучше для всех!
После прохождения торжественным маршем, рота направилась в мехпарк, а я на автобусную остановку. Нужно съездить на рынок, купить мяса и овощей. И вот, наконец, я вернулся в городок, забежал домой, и теперь вот спокойно сижу в канцелярии роты. Ко мне зашел возбужденный старший лейтенант Тропинин.
– Нет, юноша, ты представляешь, что делается? – начал он с порога.
– Честно говоря, нет. А что делается?
– Наш Мразик еще и комнаты в общаге не получил, так и спит с семьей в своем кабинете, а уже машину покупает!
– С рук, что ли? – равнодушно интересуюсь я, так как покупка автомобиля майором Чернилиным меня вообще не интересует и не волнует.
– С каких еще рук? Новье! Очередь подошла!
– Какая еще очередь? Виталь, ты что-то путаешь, ведь он только три дня как прибыл в часть! Да ты присядь, и толком расскажи.
Но Тропинин продолжает метаться по канцелярии, как лев в клетке.
– Представляешь, он вчера заявился в службу тыла управления справиться об очереди на автомобили. Мол, очередь есть? Есть. А на «Алеко» есть? А на «Алеко» никакой отдельной очереди нет. А вы запишите меня в очередь на «Алеко». Записали его первым и единственным в эту особую очередь, посмеялись за глаза, а сегодня на управление пришли две новеньких «Алеко!» А наш Чернилин единственный в очереди! Вторым сразу, естественно, стал зам по тылу подполковник Барвинский, но дело не в этом. Где справедливость? Я тебя спрашиваю, где справедливость?
– Ты меня спрашиваешь? – рассмеялся я. Дело в том, что я совершенно не завистливый, поэтому мне нет никакого дела до того, что Чернилин и Барвинский купили себе машины. Я даже рад за них обоих.
– Ну, вообще нет, конечно. Это я так, эмоции захлестнули.
Деньги у нашего замполита части были, и он вот так сразу купил новенький автомобиль М-2141 «Алеко», чем стал известен и знаменит на всю округу. Гараж ему достался от прежнего замполита части. От гаража до части было 300 м, но даже на этот путь майор Чернилин решился не сразу, а только через неделю.
До этого светлого дня я почему-то считал, что понятие, вытирать пыль носовым платочком аллегорическое, но майор Чернилин действительно вытирал пыль со своего авто чистым носовым платком! Машину он поставил так, чтобы ему было ее видно из окна его служебного кабинета. Весь день только и делал, что поминутно выбегал из штаба, чтобы отогнать от своей машины любопытных солдат, разглядывающих ранее не виденный ими М-2141.
Солдаты крепко обиделись, и когда майор Чернилин отлучился в туалет, зло и глубоко пропоров краску до металла, нацарапали на капоте много нехороших, нецензурных слов вообще и о владельце машины в частности.
Непонятно, как Мразик пережил этот удар, все видевшие его истерику, были твердо уверены, что он непременно тронется умом. После того, как нахальные царапины, в смысле, надписи, были зашпаклеваны и закрашены, майор Чернилин решился на вылазку верхом на своем автомобиле в Мукачево. Там ему повезло еще меньше: он налетел на высокий бордюр и пропорол себе все брюхо. В смысле автомобилю. После этого его (то есть автомобиль) сильно ударил ЗИЛ-130, превратив левые дверцы во что-то невообразимое.
После этого новое авто Мразика на целый год исчезло с поля нашего зрения – его ждали ремонты большие и маленькие, а его счастливого владельца ожидала непрекращающаяся головная боль.
Но это все впереди, а пока я сижу в канцелярии и думаю. С моей точки зрения самый ленивый в нашей роте – наш старшина роты. Однако почему-то на всех совещаниях его и комбат, и начштаба выделяют в лучшую сторону и не ленятся называть «лучшим военнослужащим нашей части».
А начальник управления почему-то симпатизирует и благоволит к нашему зампотеху, а меня называет бездельником. И это при том, что в нашей части и офицеры и прапорщики открыто говорят, что когда ротный пойдет в отпуск, то за командира роты нужно оставлять меня, а не зампотеха. Ничего не понимаю.
Спросил об этом Мультика, но тот и сказал, что наш комбат служит вместе с нашим старшиной с первого дня лейтенантства. В смысле, когда тогда еще лейтенант Рябов пришел после училища командиром взвода, то старшиной у него был прапорщик Шабаш. Так они вместе везде и служат. Однако такой ответ мне ясности прибавил не много. Тогда я поделился своими сомнениями с Тропининым.
– Ну, ты, юноша, даешь! – улыбнулся Виталий. – Это же так просто! Наш начальник управления любит чмошников! Он почему-то решил, что чем неопрятнее выглядит офицер, тем лучше он служит, представляешь? Поэтому, когда он видит офицера нестриженого, в мятых, а еще лучше – засмальцованых брюках, нечищеной обуви – он просто тает от радости. Это, по его мнению «работяги». Хотя сам он, заметь, за собой следит, как положено. Кто самый чмошный у нас? Правильно, эти два «пиджака», знаешь?
– «Печенеги?»
– Ага.  Ваш зампотех с его расплывшимися пятнами от кантов на галифе так вообще полковника Энбрехта в совершенный восторг приводят! Ну, а что касается тебя, так ты же франт прямо! Вечно выутюженный, все чистенькое, выбритый, наодеколоненный и вообще весь как на картину: «Идите служить в Вооруженные Силы СССР!» Поэтому ты для него очень сильный раздражитель, прямо как красная тряпка для быка. Так что не бери близко к сердцу. Поверь, юноша, раз тебя полковник Энбрехт ругает, значит, все в порядке, и ты все делаешь правильно. И постарайся навсегда остаться таким, какой ты есть. Нет, если моешь стать еще лучше – стань!
– А со старшиной роты как? – вспомнил я.
– Со старшиной вашим еще проще – он солдат бьет.
– Как? – смешался я, так как не замечал за старшиной такого греха.
– Руками, как. Ты вот с солдатами на «вы», а он их – по морде, а это нашему командованию, чтобы ты знал, очень нравится. Очень.
– Но я не видел, чтобы он хоть раз кого-то рукой тронул, – отказываюсь я верить в то, о чем только что узнал.
– Может так совпало. Он это делает тогда, когда это видит комбат или н/ш. Вот ты сделай так, чтобы ваш старшина роты думал, что офицеров роты никого нет и понаблюдай.
Я так и сделал – сказал старшине, что иду в политотдел, вышел из казармы, обошел ее и влез через открытое окно в ленкомнату. Отсюда взлетка видна, как на ладони. Старшина вышел из каптерки и спросил у дежурного по роте:
– Шахрай, кто из офицеров есть в роте?
– Никого, товарищ старший прапорщик.
Старшина медленно направился к дневальному по роте, а я выглянул в окно, выходящее на плац. От КПП к штабу идет комбат. Как только хлопнула наружная дверь в тамбур, старшина сильно ударил дневального в живот.
– За что, товарищ старший прапорщик? – прохрипел, скрючившийся от боли, солдат.
– Суки! Это сколько  я должен вам повторять одно и то же?
И снова ударил дневального кулаком, но уже в челюсть.
– Смирно! – рявкнул сам старшина, «увидев» комбата, так как хлопнула внутренняя дверь тамбура.
Тот, конечно, все видел, но торопливо козырнув, сказал:
– Вольно! Занимайтесь, занимайтесь.
И быстро ушел в свой кабинет. Солдат, разогнувшись, отдышался и, размазывая слезы, снова спросил:
– Товарищ старший прапорщик, за что? – голос его срывался от боли, обиды и несправедливости.
– Ну, ничего, ничего, – улыбнулся старшина, – бывает, бывает.
И старшина удалился в свою каптерку. На следующем совещании офицеров и прапорщиков части комбат снова сказал, что старшина 1-й роты старший прапорщик Шабаш – лучший военнослужащий нашей части. И еще добавил:
– Непонятно только, когда повернется лицом к службе замполит 1-й роты лейтенант Иванов?
На его вопрос я вообще ничего не ответил. Излишне говорить, что мое отношение к себе и службе не позволяет рассчитывать на то, что полковник Энбрехт или майор Рябов станут обо мне лучшего мнения. Вы уже и сами догадались, что лучший офицер части это командир 2-й роты старший лейтенант Талалихин, правда?
После слов Тропинина и моих наблюдений и начальник управления, и комбат, и н/ш части, и старшина роты предстали передо мной в новом и совершенно неожиданном свете. Только до этого нет никому дела.

Страда
Лето было жаркое, уже дозревает виноград, и почти все офицеры и прапорщики части, все личное время заняты сбором винограда и приготовлением домашнего вина. Я шел в свою роту из казармы второй роты, когда столкнулся с нашим начальником медицинской службы старшим лейтенантом Зелениным.
– Иванов, привет! А ты как умудряешься за виноградом ездить, что я тебя ни разу нигде не встречал? – радостно приветствует меня начмед. – Просто удивительно даже!
– Нет ничего удивительного. Я ни разу не ездил, поэтому ты меня не видел, и видеть не мог.
– Как не ездил? – Арсен обескуражен моим ответом. – Почему?
– Незачем мне. Я ведь не пью. Так что меня это мало заботит. Вернее, совсем не заботит.
– Так, Иванов, стоп, ерунда какая-то получается. У тебя что, и соблазна не возникает? – не поверил мне начмед.
– Нисколько, – пожал я плечами.
– Мне тебя невообразимо жаль, – с глубоким вздохом сказал Зеленин.
– А мне тебя. И твою жену тоже, – ответил я любезностью на любезность. – Ты ведь одним своим видом вызываешь тошноту и смех.
– Это ты зря. Я и не обиделся даже. Ну, люблю я выпить и что? Я же не алкоголик, а вот ты не пьешь, так ты что, думаешь, ты чем-то лучше меня? Меня, между прочим, уважают больше, чем тебя.
– Мне дела нет до тех кто, между прочим, уважает тебя, – насмешливо говорю я.
Начмед сердится, но выглядит это довольно смешно.
– Ладно, Иванов, мое терпение уже истощилось. Достал ты меня уже. У меня не остается выбора.
– Да ну? – улыбаюсь я. – И что?
– Чего ты хочешь добиться? – вызывающе спрашивает начмед. – Драки хочешь? Так драки не будет!
И он как-то вдруг присмирел. Видно, что он напряженно чего-то ожидает.
– Пойду я виноград заготавливать, а это дело хлопотное, много времени отнимает. Жаль время на разговоры с тобой терять. А, может, со мной поедешь?
– Нет, я уже говорил, незачем это мне.
– Прямо ужас какой-то, – улыбнулся начмед, – расскажу кому – не поверят, что можно отвергнуть такое заманчивое предложение! Ладно, еду я.
Еще бы! Кто о чем, а вшивый о бане! Арсен энергично зашагал по направлению к КПП, где ждет его санитарная машина.
– Где виноград-то берешь? – остановил я его.
– В колхозах, где ж еще? – остановился он и повернулся ко мне боком.
– Так ты воруешь, что ли? – ахнул я.
– А ты думал, что меня везде поджидают и предлагают? Наивный ты какой! Ну, ворую я, – неохотно признался Зеленин.
– Не опасно?
– Что не сделаешь для собственного удовольствия! Бывает, что сторожа из своих дробометов лупят. Но, как говорится, день, который прошел без свершений – это день без души. Ладно, бывай. Я поехал.
– Езжай подобру-поздорову. Удачи, – равнодушно пожелал я.
Вообще-то, когда я спрашивал об опасности, я имел в виду совсем другое. Что, если попадешься, это ведь позора потом не оберешься! Но начмеду, похоже, такие мысли в голову совсем не приходят. После того, как он уехал, из штаба вышел пропагандист части капитан Рог.
– Удивительно трогательную сцену наблюдал я из окна, - широко улыбаясь, сказал он. – Признаюсь, с большим интересом следил за тобой. Арсен у нас, конечно, драчун известный, но мне кажется, что сегодня не зря его свободолюбивая натура проявила потрясающее благоразумие!
– Вы о том, что он удержался от драки?
– Именно. Именно! Не все тут так просто, как кажется на первый взгляд. На него это совсем не похоже. Ну, совершенно не похоже! Видимо он почувствовал в тебе внутреннюю силу и испугался. Такого мне еще видеть не доводилось. Он ведь и на Талалихина даже первым бросился с кулаками, а на тебя не стал! – полушутливо выразил Рог свое восхищение.
– И что, разве это важно?
– Конечно. Ты пойми, это настолько противоречит привычкам Зеленина.… К тебе следует присмотреться. Зеленин ведь, когда сердится, теряет способность трезво рассуждать и поэтому неспособен адекватно оценить опасность. А сегодня он вдруг оценил, и ему удалось подавить свой гнев. Я томился в ожидании, готов был прийти тебе на помощь, но такого окончания никак не ожидал. Я прямо в оцепенении от удивления. Слушай, а ты ему грубил случайно или преднамеренно?
– Специально, – признался я. – Хотел ему досадить. Не люблю пьяниц.
– Считаю твой риск не вполне оправданным. А если бы он тебя побил? Или ты его? Отношения испорчены, а ведь вам еще вместе служить и служить. И еще – вино ты зря не делаешь, когда-нибудь тебе будет стыдно за это. Так что учись у других. Сейчас самый сезон, так что не следует зевать! То есть терять время! Присоединяйся, а то так и останешься с ничем!
После обеда, когда я прибыл на развод, узнал, что на нашей улице праздник – к нам прислали дослужить полгода отчисленного из военного училища курсанта. Праздник от того, что курсант этот имеет 2 метра 2 см роста, 135 кг веса, и по всему видно, что сержант из него выйдет непревзойденный. Как выразился лейтенант Гунько:
– На голову свалилась хорошая новость.
Что и говорить, абсолютно на всех бывший курсант Дронов произвел сильное впечатление.
– Да я ж тебя всю жизнь ждал! – восторгается наш ротный.
Дальше ситуация начала развиваться молниеносно. Уже спустя час мои стукачи доложили мне, что пока бывший курсант Женя Дронов прошел по взлетке от дневального по роте до ленинской комнаты, четверо «дедов» поклялись, что новичок до утра не доживет. Они хотели снять с него его кожаный ремень, юфтевые сапоги, песочное х/б и вообще надавить на него, чтобы он не вздумал поднять голову. Я вызвал Дронова и пообещал ему наше содействие.
– Не нужно, товарищ лейтенант, – твердо заявил он мне, – я привык полагаться только на самого себя. Поверьте, я сумею за себя постоять.
Да уж, мне ли не знать – это армия, здесь каждый выживает в одиночку.
На следующее утро нашу казарму было не узнать – в спальном помещении не осталось ни одного окна! Дронов после отбоя лег в кровать, но спать не стал, и когда «дедушки» решили его хорошенько проучить, он поднялся с койки и этими самыми «дедушками», а точнее их почти бездыханными телами повыбивал все окна. Сначала он каждого «деда» ударил – каждого по одному разу. Никому из них больше и не понадобилось.
В этот же день Дронову присвоили звание младшего сержанта. Прямо со следующего утра в роте началась новая жизнь. Дело в том, что Дронов встает на час раньше, то есть за час до подъема, его громадное тренированное тело требует длительных физических нагрузок. Рота теперь поднимается на полчаса раньше – Дронов как раз разогревается и принимается своими кулачищами молотить железные стойки турников на спортплощадке за казармой. Звон стоит такой, что спать все равно никто больше не может. Зато порядок в казарме и на прилегающей территории становится все лучше и лучше. Да и с дисциплиной проблем особых не наблюдается – она как-то сама по себе становится все лучше и лучше. А наш свободный сержант Дронов за месяц стал старшим сержантом.
Думаю, вы и сами догадались, что его появлению еще чрезвычайно рад старший лейтенант Талалихин. Теперь у него на целые полгода есть достойный противник его весовой категории.
А начмед сегодня снова собирался рвануть за виноградом, но ему не дал это сделать майор Зарайский. Арсен уже шел к своему служебному автомобилю, когда его позвал Леонид Викторович.
– Товарищ старший лейтенант, – подчеркнуто официально обратился он к начмеду, – зайдите ко мне в роту.
– А что там? – нехотя остановился начмед.
– Там у рядового Иршавца высокая температура. У него, похоже, хронический бронхит. Но я не медик, поэтому посмотрите его вы.
– Хроник, значит? – улыбается Зеленин. – Так ему просто нельзя пить холодную паленку! Так ему и передайте.
И он уже, было, хотел продолжить свой путь, но майор Зарайский крепко взял за руку и силой поволок к себе в роту. Похоже, у солдата дело было плохо, так как Арсен так никуда больше и не поехал.

О буквальности
– Товарищ лейтенант, разрешите войти? – в канцелярию роты вошел дежурный по роте. – Вас приглашает во вторую роту старший лейтенант Тропинин.
– Спасибо. Иду.
В канцелярии второй роты готовились перекусить и попить чаю Талалихин, Тропинин, майор Зарайский, капитан Столяров и наш Мультик. На столе много свежего хлеба, жареная картошка, вареные яйца, нарезанная корейка, шпроты, свежие помидоры, огурцы, печенье.
– Присаживайся, – широким жестом пригласил Талалихин, – гостем будешь.
– Который хуже татарина? По какому поводу банкет? – улыбнулся я, окидывая взглядом стол.
– Просто проголодались, – пожал плечищами Талалихин. – И вспомнили о тебе. Ты ведь тоже с самого утра в части.
– Привет, Диоген, – протянул мне руку для приветствия капитан Столяров. С остальными я сегодня уже здоровался.
– Здравия желаю. А почему Диоген?
– Ну, как же, ты ведь, как и он, тоже живешь в бочке! – рассмеялся Столяров, намекая на то, что я живу в ЦУБике.
– Горбатый, хватит тебе «горбатого» лепить! – перебил его Тропинин и сразу перешел к делу, – Толик, вот ты скажи нам, можно ли понимать приказ буквально? А то мы уже битый час спорим, а так ни до чего толком не договорились. А тема очень высоко актуальная!
– А почему нет? Можно, конечно. Но не нужно!
– Переведи, – попросил Талалихин.
– Все вы слышали об Эдгаре По, – начал я.
Как только я заговорил, все разговоры прекратились, и офицеры внимательно слушают меня. Мне это, признаться, льстит. Здесь ведь присутствуют все командиры рот нашей части.
– Разумеется, – согласно кивнул Столяров, – но при чем здесь американский писатель?
– Мне кажется, что характерным примером может служить его история. Вначале своего жизненного пути он учился в военной академии Уэст-Пойнт.
– Не знал об этом, – честно признался Столяров и посмотрел на остальных.
– Я тоже, – поддакнул Мультик. – Уже удивил.
– Однажды, если не ошибаюсь, перед днем независимости, курсантам приказали прибыть на торжественное построение в белых ремнях, белых перчатках и при оружии.
– Ну, понятно, – кивнул головой Талалихин, – этим, видимо, их парадная форма отличалась от повседневной. Ну и что?
– То, что Эдгар По исполнил приказ буквально! То есть он пришел на торжественное построение голый, но в белом ремне, белых перчатках и при оружии!
Все от души расхохотались. Закипела вода, и Талалихин, на правах хозяина, заварил всем крепкий черный чай № 36.
– И чем это все окончилось? – спросил Тропинин.
– Его отчислили из военной академии, но, к сожалению никто, не удосужился поинтересоваться, зачем он так поступил? И вместо неизвестно какого офицера США получили писателя, который стал известен далеко за пределами своей страны.
– Забавно, – улыбается Тропинин, – значит, говоришь, приказы можно понимать буквально, но лучше этого не делать?
– Во время Первой Мировой войны Генштабом кайзеровской Германии командовал генерал фон Мольтке, – вместо ответа продолжил я, – так вот он не уставал повторять своим офицерам: «Запомните, господа офицеры, что любой приказ, который может быть неправильно понят – будет неправильно понят!» Думаю, это справедливо и сейчас. В общем, думать нужно всегда.
– Да. Это трудно, но иногда нужно, – пошутил Мультик.
– Чай стынет, – напомнил Талалихин, – прошу всех к столу!
– Иванов, – говорит Столяров, – чем больше я вас узнаю, тем больше вас уважаю. Что ж вы себя таким тихоней ведете?
– На этот вопрос могу ответить я! – вызвался Тропинин. – Глубокая речка течет тихо! Вот!
Мы уже допивали чай, когда в канцелярию постучался солдат. Он попросил Талалихина, чтобы тот его не ставил сегодня в наряд.
– Что так? – нахмурился Захар.
– Всю ночь не спал, – отвел глаза солдат, – бессонница.
– Понятно, – догадался Талалихин, – передай старшине роты, что я приказал заменить тебя в наряде. Завтра заступишь.
Солдат радостно убыл, а Столяров озвучил вопрос, терзавший нас всех:
– Ну, бессонница, и что?
– Да это его Коля Осянин так воспитывал, – нехотя объяснил Захар.
Командир первого взвода второй роты старший лейтенант Коля Осянин был богатырь. Самый, что ни на есть настоящий, что ростом, что статурой, что по физической силе. Ростом он несколько выше меня, но значительно ниже Талалихина, но тот на фоне Осянина кажется тростинкой. А я тем более! Подковы Коля гнет по две сразу, положив их вместе. Никто, кроме него, так больше не может.
Но провинившихся подчиненных он иногда наказывал. И за проступки серьезные, и так, для острастки, чтобы другим неповадно было. Наказывал он их следующим образом: возьмет нарушителя своей пятерней за голову и сдавит. А сам в это время смотрит виновнику в глаза и густым басом говорит:
– Ну, что ж ты, сынок, а? Тебя же предупреждали, что нельзя так.
И все. Это все наказание и есть. Я, будучи в наряде по части, как-то шел после отбоя по спальному помещению второй роты, проверял правильность расхода личного состава, смотрю, какой-то солдат сидит, пригорюнившись на табурете.
– Чего не ложитесь в кровать? – удивился я.
– Да взводный голову сдавил так, что и на подушку положить не могу – больно, – ответил солдат.
Очень действенным было такое воспитание, вроде и по-отечески пожурил, а нерадивый солдат обязательно подумает о содеянных им безобразиях! И никто не считал, что у Осянина жестокий стиль воспитательной работы.
Впрочем, что-то я сильно отклонился в сторону. Талалихин, допив чай, сказал:
– Иванов, тут тебя уже хвалили, не поверишь, но я тоже хочу сделать тебе комплимент. Знаешь, если бы я не знал, что ты замполит, то слушая тебя, я бы ни за что в это не поверил!
– Что-то я ничего не пойму, – приподнял бровь Столяров, – что ты имеешь в виду?
– Не перебивай, я сам объясню. Есть такой стереотип – все замполиты чересчур многословны, разве не так? А Иванов все нам так кратко, но ясно, понятно рассказал.… И я такое за ним не первый раз замечаю.
– Никакой это не стереотип, – улыбается Мультик, – все замполиты болтуны. Просто Иванов по ошибке стал политработником. Попомнишь мое слово, Толя, быть тебе командиром! Это всего лишь вопрос времени.
– Пророк, блин! – смеется Столяров. – А, впрочем, поживем – посмотрим! Вердикт серьезный!
– Можно только пожалеть, что остальные наши замполиты не такие, – говорит Захар Талалихин, хитро глядя на своего зама по политической части Тропинина. Но тот нисколько не обиделся.
– Что ты смотришь на меня? – улыбается он. – Разве я спорю? Кстати, а, может, и не, кстати, я слышал, как наш Мразик, ой! Пардон, майор Чернилин жаловался комбату на Иванова.
– Любопытно, что ты уже успел натворить? Чем обидел своего шефа? – смешно смотрит на меня немигающим взглядом Талалихин. Остальные офицеры глядят на Тропинина.
– Ничего особенного, – рассмеялся Виталий. – Мразик буквально сказал, что лейтенант Иванов ведет себя издевательски независимо!
– Понятное дело, Мразика это сильно нервирует, – улыбнулся Столяров. – А я уж подумал, что ты его уже успел послать!
– Точно наш человек, – радуется Мультик. – Еще раз утверждаю, что быть Иванову среди нас! В смысле, командиром! За это и выпьем! Захар, наливай, не жлобись!
– А если начальство нагрянет и застукает нас за употреблением алкоголя? Ведь борьбы с пьянством никто еще не отменил!
– Кто не рискует, тот не танцует королеву, – улыбается Мультик. – Да и пьянствовать мы не собираемся. Так, для настроения по чуть-чуть и все!
– Опять же, – потирает руки Столяров, – как не крути, а среди нас два замполита, а это означает, что у нас не пьянка, а мероприятие!
Талалихин не стал жлобиться и выставил бутылку французского коньяка «Наполеон». Я уже знаю, что закарпатцы по прописке свободно ездят в Венгрию и там скупаются. Ротные отпускают своих солдат, призванных из Закарпатской области на выходные домой, а те им в знак благодарности привозят такой вот коньяк или ликеры.
К коньяку у Захара нашлись лимон и шоколадка. Снова вскипятили воду, но на этот раз пили кофе «Инка». Задушевный разговор продолжался еще полтора часа, пока комбат не собрал ротных на очередное, вернее, внеочередное совещание.

Переезд
Мы с Тропининым и командирами рот части стоим на дороге, ведущей к казарме второй роты, в тени грабов, и разговариваем. За забором нашей части пылит колонна военной техники. Это снова «чехи», то есть военнослужащие Центральной Группы войск гонят на продажу разные автомобили. Их лагерь находится всего в двух километрах от нашего мехпарка.
– Толик, – спрашивает меня Виталий, – а ты чего это вчера вечером летел домой, как ужаленный? Случилось чего?
– Да. Я-то думал, что схожу только на развод в мехпарк, и не стал будить жену, просто закрыл ее на замок. Думал, что буду возвращаться из парка в часть и открою ее, у нас один ключ. Ну, а меня прямо после развода направили старшим с солдатами в Виноградово на консервный завод.
– Так твоя жена весь день просидела взаперти?
– Ага. Когда я пришел домой, она уже измучилась вся, потому что была уверена, что со мной что-то случилось.
– Жалеешь, значит, ее? – усмехнулся Мультик.
– Конечно! Мне так неловко перед ней.
– А зря, – громко сказал Талалихин, нормальная офицерская жена должна встать раньше мужа и приготовить ему завтрак, провести на службу, тогда и ключ остался бы у нее, и не пришлось бы ей сидеть взаперти. А поспать, раз уж она так любит спать, она может и днем. Она ведь у тебя не работает, детей нет, что ей еще делать?
– Хотите сказать, что моя жена какая-то ненормальная? – нахмурился я.
– Иванов, мы постарше тебя будем и жизнь лучше знаем, – осторожно сказал мой ротный, – заметь, что Захар Антонович очень мягко тебе сказал: «нормальная жена», а ты уже и обиделся. А если заменить слово «нормальная» на «любящая», так понятнее будет? Ну, если называть вещи своими именами?
Все офицеры смотрят на меня со снисхождением. Из затруднения меня вывел комбат. Он собирался куда-то ехать и вышел из штаба, ожидая свой служебный УАЗ.
– Лейтенант Иванов! – позвал он. – Я слышал, вы чем-то недовольны? Ваше жилье вам вроде не нравится?
Надо же, я только один раз посетовал в канцелярии роты на то, что в ЦУБике никаких удобств нет, а комбат уже в курсе.
– Так точно, товарищ майор. Не нравится.
– Между прочим, я тоже начинал свою офицерскую службу так же – с вагончика, а потом барака.
– Товарищ майор, а как давно вы начинали?
– 16 лет назад. И что?
– А я не понимаю, почему через 16 лет советской власти я должен начинать так же?
– Для замполита ты слишком аполитично рассуждаешь, честное слово.
Подъехал УАЗ, и водитель распахнул дверь перед комбатом.
– Впрочем, Иванов, я постараюсь организовать тебе место в общежитии, раз уж ты не понимаешь прелестей жизни в вагончике!
Комбат сел в автомобиль и уехал.
– Наглец вы, лейтенант, – шутливо покачал головой старший лейтенант Тропинин, – и месяца не прослужили, а уже недовольство проявляете. Далеко пойдете!
– Это точно, – хмыкнул майор Зарайский, – мы, когда сюда прибыли, по две семьи жили в автомобильных кунгах! А тебе – сразу отдельный вагончик! Мы о таком и не мечтали.
– В общем, невозможный ты лейтенант, Иванов! – смеется Талалихин.
На следующее утро комбат вызвал меня и сказал:
– Запоминай, лейтенант: общежитие № 4, комната 11. Ключи у коменданта. Свободен! Можешь не благодарить.
И он уткнулся в документ, лежавший на столе, показывая, что потерял ко мне всякий интерес.
Вместо обеда мы с Изольдой ходили смотреть наше новое жилье. Оно нам понравилось – общежитие (типовой сборно-щитовой барак) находится в самом центре нашего городка, прямо напротив магазинов. И до автобусной остановки недалеко – сумки с базара теперь далеко носить не придется. Комната одна, но есть кухня, вода и мойка. Туалет и душ в конце коридора, но это лучше, чем мыться в тазу в ЦУБике или ходить на птичьих правах в такую, же, но чужую общагу в душ, а потом обратно. Кровати более современные – с деревянными спинками, а не с железными. Тумбочки новые. На одной из стен есть три книжных полки, чему я очень обрадовался, а то в ЦУБике мои книги лежали в чемодане. Кухонная мебель тоже в хорошем состоянии. Стол и стулья тоже нормальные.
– Обои нужно переклеить, – по-деловому говорит Изольда, осматриваясь в комнате. – Двери, окна, полы покрасить. И можно перебираться!
Ремонт я с солдатами сделал за два дня. Краску, обои, клей – все нужное для ремонта мне дал старшина роты. Изольда вымыла окно. На четвертый день спланировал переезд. После развода я с четырьмя солдатами пришли к ЦУБику и стали ждать грузовик, чтобы переехать в барак. Прождали уже 40 минут, а машины все нет и нет.
– Товарищ лейтенант, – спрашивает меня двухметровый старший сержант Вася Чеботарь, цыган по национальности, – а что у вас такого есть, что машина нужна?
– Холодильник, – пожал я плечами.
– А ну, – скомандовал Чеботарь солдатам, – взяли все чемоданы.
Сам Вася взвалил на плечи холодильник и пошел впереди. Нам с Изольдой ничего даже нести не пришлось, неловко прямо перед солдатами.
– Ну, ты даешь! – искренне восхитился я, когда Вася без остановки донес холодильник до общаги.
– Это что! Я вот однажды по Кишиневу диван на плечах два квартала пронес! Вот это было вот это да!
Так я переехал в общагу. Когда я вечером пришел в общагу, жена уже развешала на вешалки всю одежду, выложила всю посуду, приготовила ужин. Только мои книги остались в чемодане. После ужина я стал выкладывать их на книжные полки – отдельно книги по специальности, отдельно художественные.
– Не понимаю я тебя, – смеется Изольда, – зачем тебе все это?
Она взяла в руки несколько книг и прочла их названия:
– «Тактика», «История воинского искусства», «Воинские ритуалы». И зачем тебе это? До академии тебе еще далеко.
– Офицер, который, окончив военное училище, перестает учиться, не может считаться надежным офицером, – повторил я то, чему нас учили в военном училище, и во что я искренне верю.
– А тебе непременно нужно, чтобы тебя считали надежным офицером?
– Конечно! Это главное в моей жизни. То есть то, что я офицер!
– Я считаю, что это неправильно. Это работа, а главное – быть моим мужем!
– Это не работа, – нахмурился я, – это служба. Я офицер Советской Армии. Это моя жизнь. Это счастье. Это моя судьба и я ей горжусь!
– Мне тебя не понять, – отвернулась от меня Изольда.
Разговор прекратился, и я продолжил выкладывать свои книги. К слову сказать, у Изольды нет ни одной книги. Ей это не интересно. Жена весь вечер со мной больше разговаривала. Уже перед сном она долго рассматривала свое отражение в зеркале.
– Ты еще не устала от своей красоты? – шучу я. В общем, жаркая, страстная ночь примирила нас.
И еще забыл сказать, что в общежитии не жарко, а отличие от ЦУБика, сильно нагревающегося за день, а еще здесь нет комаров. Во всяком случае, по сравнению с тем, сколько их на берегу болота, то здесь их практически нет совсем. Спится на новом месте просто замечательно.
На следующее утро, после развода, зампотехи части решили выпить. Гунько заглянул ко мне в канцелярию и спросил:
– Замполит, у тебя какое-нибудь сало есть? Поделишься?
Настроение у меня прекрасное, и я решаю подшутить над зампотехом.
– Есть, – честно ответил я. – Поделюсь.
– Ага, я сейчас! – и радостный Гунько ненадолго исчез. Появившись в очередной раз, он деловитым тоном потребовал:
– Давай!
– Держи, – протянул я ему приготовленный сверток.
Довольный зампотех, не поблагодарив меня, удалился. Через час он появился снова, и с порога заорал:
– Замполит! Что ты мне дал?
– Как что? – делаю вид, что удивляюсь я. – Смазку.
– Какую еще на фиг смазку? – орет зампотех.
В канцелярии присутствуют Мультик и все взводные. Они не в курсе, поэтому с любопытством ждут разъяснения.
– Как заместитель командира роты по технической части, – ерничаю я, – вы и сами должны знать, какая это смазка.
– Да в чем дело-то? – не выдержал Мультик.
Лейтенант Гунько честно рассказал, что он с остальными зампотехами части решили выпить паленки, и он обратился ко мне за закуской, а я опозорил его.
– Представляете, товарищи офицеры, – кричит Гунько, – выпили мы по одной, Дюймовочка хлеб режет, я распечатываю пакет, а там банка с каким-то солидолом!
Взводный и ротный задорно рассмеялись.
– Михаил Иванович, – с серьезным видом говорю я, – а вы помните, что вы у меня спрашивали?
– Да! Я спросил, есть ли у тебя какое-нибудь сало!
– Вот именно! Смазка, которую я вам дал, называется «пушсало», то есть «пушечное сало». Вы это по долгу службы должны сами знать. Так что никто никого не обманывал.
Офицеры расхохотались еще больше. Кто-то из них, а, может, и других зампотехов рассказали об этом остальным офицерам и прапорщикам, и вскоре уже вся часть знала, как я угостил Гунько «пушечным салом». Двойной комизм ситуации заключается в том, что не зампотех развел замполита на счет смазки, а как раз наоборот!
– Лейтенант Иванов, – даже комбат решил пошутить по этому поводу, – я надеюсь, ты не собираешься напоить вашего зампотеха «царской водкой?» Нет? Ну, и славно! Смотри, ты при свидетелях слово дал!
Гунько, понятное дело, где только может нелестно отзывается обо мне, но смеются все над ним.
– Это же уже не вписывается, ни в какие рамки! – никак не может успокоиться и кричит зампотех в курилке.
– Михаил Иванович, – насмешливо говорит Талалихин, – а вы только сейчас поняли, что Иванов действительно существует вне каких-нибудь рамок? Особенно, ваших!
– Опять же, – меланхолично добавляет Мультик, – если у вас есть голова, то нужно ее использовать по назначению. Думать ей надо, так понятно?