Дым

О работе:

Кровавое дитя безумного альянса, первый опубликованный совместный проект с моей бесценной Мысли По Полочкам.

Первая попытка в фантастику и антиутопию.

На стороннем ресурсе выпущена в качестве фанфика по Ивану Реону и Джеку О'Коннелу.

Полнометражный фильм в текстовом формате. Приятного просмотра.
 
Анечка-Мысли, спасибо за шикарные арты:

https://pp.vk.me/c631525/v631525192/3b477/7WJJl7qoH0U.jpg

https://pp.vk.me/c626421/v626421192/1d4d4/mbzPyN_Y-e4.jpg


1  Бладхаунд

“Как горят небеса, как затягиваются смрадным пеплом и копотью - вот, что мы видим день ото дня. Вот для чего мы жили, отец, вот для чего смотрели смерти в глаза. Все ради дыма. Все, что есть у нас  - только этот дым”.

Щербатым ножом с кривыми зазубринами Эван затачивает сосновые ветки и бросает их в костер. Одну за одной. Смотрит, как они горят, слушает, как трещат древесный сок и смола. Над головой плывут тяжелые сизые сгустки, ветер пронизывает до костей, но все это неважно. Важно лишь то, что сейчас он, Эван, сидит у потухающего костра на крыше недавно возведенной башни Провиденс. На высоте птичьего полета над молчаливым ночным Лондоном, погруженным в комендантский час.

“Вы вовремя уехали, перед самым закрытием границ.”

Замерзшими пальцами Эван набирает слова на мутном экране КПК. Руки слегка дрожат, и он часто пропускает буквы и запятые. Шестой год подряд он пытается дописать это письмо, но мысли всегда путаются, а чувств почти нет. Думать и ощущать - непозволительная роскошь.

На левом запястье надсадно кашляет коммуникатор. Чертов старый динамик давно пора менять.

- Восточный восьмой вызывает Бладхаунд-один, прием.

- На связи, - отвечает Эван и прячет щербатый клинок в ножны.

- Сэр, с вертолета засекли движение по периметру Провиденс. Прием.

- Понял тебя, восьмой.

Эван убирает КПК во внутренний карман куртки, и переключает канал коммуникатора.

- Бладхаунд-один - всем постам Собачьего Острова. Боевая тревога в районе башни Провиденс. Отключить освещение по периметру.

Эван оставляет костер догорать, надевает очки со встроенным прибором ночного видения, прыгает в распахнутый люк и легко приземляется на лифтовой площадке. Сорок четыре этажа вниз, четыре ярко-освещенных коридора, два огромных холла, по стенам которых эхо и тени играют в салки, и вот Эван уже на улице, в почти непроницаемой темноте, а над ним возвышается громадина из камня и стекла.

-Бладхаунд-один всем постам Провиденс. Статус.

Коммуникатор снова хрипит и чихает. Сорок девятый, чисто. Вертикаль, чисто. Линза-тринадцать, чисто.

- Дизель, северная стена, уступ между пятьдесят вторым и пятьдесят четвертым метрами, засек.

Эван улыбается старому коммуникатору. Прямо за углом, всего в полутора метрах от него самого. Хоть какое-то развлечение этой промозглой ночью.

- Дизель, не стреляй. Я сам.

Башня Провиденс настолько хорошо укреплена изнутри, что строить ограждение вокруг, оказалось бесполезной тратой государственных средств. Каменные стены семиметровой толщины, бронированное стекло, новейшие охранные системы и Темза, естественной защитой огибающая здание с трех сторон - все это делало штаб-квартиру Нового Правления абсолютно неприступной. Личный состав специальных подразделений присутствовал здесь, пожалуй, только для того, чтобы наводить ужас на случайно загулявшихся гражданских, нежели для реальной защиты. Именно поэтому Эван ненавидел дежурства в Провиденс. Ощущать себя бесполезным цепным псом казалось ему слишком унизительным.

Он резко сворачивает за угол, настраивает тепловизор, и сквозь зеленое марево приборов ночного видения проступает красновато-оранжевое подрагивающее пятно - нарушитель комендантского часа. За ним еще два - Дизель и Линза-тринадцать. Стоят, не шевелясь, как и было сказано. Эван не любит стрелять в безликие цели. Он уважает саму смерть, считает ее сакральной, и обезличивать ее - сродни богохульству. Снимает с ремня карманный фонарь, приподнимает очки на лоб, и через секунду, прямой луч света выхватывает нервную фигурку, вжимающуюся в каменный уступ.

Мальчишка лет семнадцати. В глазах пенится смесь ужаса и бравады, рот искривлен странной ухмылкой, руки плотно прижимает к груди и прячет что-то объемное за пазухой. Очередной малолетний идиот, возомнивший себя воином.

- Ребенок, - глухо выдыхает Дизель в темноте. Эван не видит его лица, только грубые ботинки в лужице электрического света.

- Вижу, - отвечает Эван, неторопливо достает из кобуры пистолет и выпускает три пули мальчишке в лицо. - А под курткой он прячет бутылку с горючей смесью. Сам посмотришь, Сэмми?

Дизель молчит и не движется.

-Ладно, как знаешь.

Эван подходит к фигурке, у которой вместо головы теперь кровавый фарш, садится на корточки и шарит левой рукой под забрызганной красным старой спортивной курткой.

- Сраная газировка, - еле слышно произносит он. - Чертова кока-кола. Твою же мать.

Бутылку с недопитой колой он выбрасывает в темноту, выключает фонарь, снова надевает очки и тяжело бредет обратно к центральному входу в башню.

- Все по местам, - хрипло выплевывает он, прежде чем скрыться в каменной крепости.

До утра всего три часа. Скоро кончится эта бессмыслица и начнется настоящая работа, настоящие бойцы, а не дети с шипучкой. Эван летит сорок четыре этажа вверх на лифте, снова выбирается на крышу и садится у догорающего костра. Все, что у нас есть - это дым. 

***

- Говорят, у него башка отбита, как вот эта твоя котлетка, - Джойс лезет грязными пальцами в тарелку Йена и тычет прямо в бифштекс.

- Руки убрал.

- Чувак, да я серьезно! - Джойс делает большие глаза и продолжает возить котлету по дну тарелки. Йена начинает подташнивать. - Говорят, Оллфорд вообще не церемонится, чуть что не так  - сразу в морду.

- Значит, за твою грязную клешню в его жратве, он бы тебе шею свернул, так?

- Да пусть бы попробовал, - плюется Джойс, но руку все же убирает.

Сегодня важный день - часть новобранцев отправляется в свой первый патруль. Гордость и жажда славы заставляет молодняк мечтать об элитных спецподразделениях, вроде того, которым командует капитан Оллфорд с Южного Рубежа. Но человеческий страх перед болью и возможной смертью превращает их из мало-мальски обученных бойцов обратно в сопливых мальчишек. Немногие могут открыто смотреть в глаза легендарным капитанам Новой Полиции, никто не способен открыть при них рот и произнести что-то, кроме “Да, сэр”. Но сегодня тот самый день, когда придется и в глаза смотреть и на вопросы отвечать.

Йен с самого утра пытался написать матери во Франкфурт-на-Майне, но фильтры, как всегда заблокировали почту. Такое в последнее время стало происходить слишком уж часто. Связи с материком почти нет. Но мальчишки вроде Йена не задумываются, почему им не удается пообщаться с семьями. Им говорят о технических неисправностях, и они верят. Потому что иначе не могут.

Сегодня в столовой очень тихо, все напряжены, будто два десятка натянутых пружин. Списки с именами не вывешивались, конкретных запросов от капитанов не поступало, и попасть в ряды патрулей мог кто угодно. Йен понимает, что когда-то это должно было случиться, но не думал, что так скоро. Невозможно заранее подготовиться к насилию, невозможно воспринимать его бесстрастно. Разве что, если ты капитан Эван Оллфорд с “отбитой башней”.

Джойс никак не угомонится, ерзает на стуле, катает хлеб между ладоней и говорит, говорит.

- Про капитана Солсбери другое рассказывают, - тарахтит он, переходя с шепота на крик и обратно. - Он вроде как уже старый хрен, но справедливый. И что он этого Оллфорда сам надрессировал. Намеренно, мол, делал из него пса.

Джойс слишком увлечен своими сплетнями и не видит, как Йен бледнеет и слабо мотает головой. Джойс много знает и считает себя обязанным поделиться.

- И вот… Короче, он вырастил из него жуткого головореза и даже позывной какой-то собачий дал. Грейхануд, кажется.

-Бладхаунд, - негромко произносят за спиной, и Джойс резко оборачивается.

Джойс осознает, как сильно влип, но ни одна разумная идея не посещает его голову. Хотелось бы спросить, что это за мужик, да вот только Джойс это и так знает. Ему не больше тридцати, невысокий, крепко сложенный, упакованный в черную полицейскую форму с капитанским шевроном на рукаве, Оллфорд стоит и улыбается, смотрит холодно, но спокойно, и от этого Джойс начинает обильно потеть. Йен вскакивает, открывает рот, но не издает ни звука.

Эван Оллфорд мучительно долго глядит на Йена светлыми непроницаемыми глазами, а потом произносит:

- Чего сидим? Мне показалось, или перед тобой капитан Новой Полиции?

Джойс поднимается на ватных ногах и тут же понимает: да, смотреть в глаза капитанам задача не из простых.

- Имя.

- Джойс Паркер, сэр, - говорить тоже тяжело. Язык будто распух и не помещается во рту.

- Откуда?

- Уэмбли, сэр.

Оллфорд кивает и все с той же улыбкой еще несколько бесконечных секунд разглядывает новобранца, затем наклоняет голову вбок, и глаза его начинают странно сверкать, будто его внезапно озарило.

- Сегодня идешь со мной в ночной патруль на Южный Рубеж, Джойс Паркер из Уэмбли. И позывной у тебя будет Трепло. Ну ты понял, такая баба, которая постоянно сплетничает и огребает за это. Запомнил? Повтори.

-Такая баба, которая…

- Позывной повтори, идиота кусок.

-Трепло, сэр.

-Вот и умница, - Оллфорд, наконец, перестает скалиться, и смотрит на Йена. - Ты тоже. И вы двое за тем столом, тоже. Нам ведь хватит четверых на сегодня, Сэмми?

Только сейчас Йен и Джойс замечают еще одного мужика в форме. Высоченный, под два метра, он стоит у выхода из столовой, небрежно прислонившись к стене и оглядывает новобранцев поверх затемненных очков.

-Хватит, - говорит он. - Меньше молокососов, меньше проблем.

- Именно, - кивает капитан.- Общий сбор в первом корпусе в холле ровно в восемь. Получите коммуникаторы и оружие. Это все.

***
Своих Эван забирает последними. Долго сидит в комнате для старших офицеров, крутит в руках КПК, но мысли снова не идут. Да и какой смысл писать, когда связи с континентом все равно нет?

Сэмми Дизель, как неотступная тень, всегда где-то рядом, на расстоянии вытянутой руки, но не ближе. Так было с самого начала, едва Эван получил капитанскую нашивку. Сэмми молодой, не так давно и сам был новобранцем, но злой, как черт, и крайне исполнительный. Прикажи ему не дышать, он умрет, но не выдохнет. Машина, не задающая вопросов. Прежде чем попросить для Сэмми офицерское звание, Эван долго его проверял. Отдавал бессмысленные приказы, подвергал беспричинным наказаниям и моральному давлению, смотрел, как он убивает людей. Приказывал спустить курок, а сам стоял впритык и, не мигая, смотрел прямо в глаза. Сэмми ни разу не спасовал, не промазал и не пожаловался. Спустя полгода издевательств, Дизель стал офицером, но ничего не изменилось. Он по-прежнему не допускал фамильярности в общении, хотя они и перешли на “ты”. Редко заговаривал первым. Просто был всегда где-то рядом, на случай, если понадобится.

- Дневной патруль сообщает, что на Южном сегодня неспокойно, - мрачно произносит Эван, рисуя кончиком ножа круги на потертом столе.

Этот нож был при нем, сколько он себя помнит. Еще до войны, еще до ада на земле. В свой первый ночной патруль этим зазубренным лезвием он перерезал горло старику с обрезом. Старый был дед, но стрелял хорошо, уложил двоих ребят из подразделения. Когда перезаряжал, Эван, двадцатитрехлетний, ошалевший от крови и мертвых тел вокруг, оглохший от взрывов и автоматных очередей, подскочил к деду и полоснул по шее. Зазубрины противно цеплялись и рвали кожу, Эван орал от ужаса, дед хрипел, дергался, но никак не умирал. Солсбери тогда дико взбесился, увидев замешательство своего питомца. Иногда Эвану снится, как матерый капитан бьет его прикладом по плечу и кричит в ухо: “Добивай, сопливая ты девка! Заканчивай, что начал или рядом ляжешь!” Тот дед, его мутные глаза и предсмертный хрип, Эван прокручивает их в памяти, как видеоролик. Уже давно ничего не чувствует, но помнит каждую мелочь.

- У них там всегда неспокойно, - отвечает Дизель откуда-то из тени.

Эван смотрит на него через плечо хмурится .

-Я родился там, где сейчас Южный Рубеж, - говорит он. - Там  когда-то были хорошие люди, добрососедские отношения, знаешь… Иди сюда.

Дизель бесшумно подходит и садится за стол напротив. Молчит, ждет.

- Ты ведь родился уже после войны, да, Сэмми?

- Да. В две тысячи двадцатом. При первом президенте.

- Вот, - отзывается Эван. - А я еще помню свержение монархии и начало гражданской войны в девятнадцатом году. Правда мне самому было всего пять, но такое не забывается.

Дизель молчит некоторое время, а потом решается спросить:

- Почему ты вернулся в Лондон? Твои родители ведь уехали во Францию, когда началась война. Почему ты вернулся через столько лет?

- Потому что я не хочу прятаться. Потому что я верю в Новое Правление и в президента. И потому что мне нравится убивать. Пойдем.

***
На Южном Рубеже особенно мрачно. После войны некогда уютный и процветающий район превратился в сплошные руины и трущобы. Новое Правление не слишком заинтересовано в восстановлении таких отдаленных предместий Лондона, в то время как центр уже давно сияет высотными зданиями и широкими улицами. Южный Рубеж не приносит никаких доходов, жителей там немного, большинство сбежали на континент, когда границы были еще открытыми. Остались те, кто не нашел денег на переезд, и сейчас это бедные, озлобленные люди. Именно поэтому Эван любит патрули в Южном. В любую смену там есть, чем заняться.

С темного неба сыплет мелкий дождь, Эван набрасывает капюшон и смотрит на часы. Без десяти десять. Уже скоро. Новобранцы, вооруженные фонарями, поглядывают друг на друга, но даже не переговариваются. Джойс Паркер - Эван хорошо его запомнил - и вовсе смотрит исключительно себе под ноги, будто его очень заинтересовала осенняя грязь.

- Сэмми, - Эван негромко подзывает свою тень. - Прочешешь район. Заберешь сорок девятого, Стандарта и двух молодых. Только не этого.

Эван кивает в сторону Паркера, и на его лице снова появляется тот же оскал, что днем в столовой.

- Рядовой Трепло останется со своим капитаном. - Эван подносит левое запястье к лицу и нажимает кнопку коммуникатора. - Бладхаунд-один вызывает Трепло.

Юный Паркер вздрагивает, услышав, как ожил его коммуникатор. Обескуражено смотрит по сторонам, не понимая, как ему действовать. Понятно, что капитан глумится, но делать-то что?

Эван все с той же улыбкой настойчиво твердит в коммуникатор:

-Бладхаунд-один вызывает Трепло, прием.

Сэмми Дизель начинает тихо ржать, офицеры за его спиной не сводят глаз с новобранца, готового провалиться под землю. Капитан не унимается, скалится еще шире.

-Бладхаунд-один вызывает Трепло, как понял?

Наконец, Паркер открывает рот и мямлит в микрофон на своем запястье:

-Трепло на связи, сэр…

Эван одним шагом преодолевает расстояние между ними и отвешивает новичку тяжелую оплеуху.

-Будешь так тормозить, сука, тебя завалят во время первого же патруля, ты понял?

-Понял, сэр.

- Отлично. Грин, забираешь еще одного  мелкого, наблюдение с вышки.

- Есть, - басит офицер из темноты и подтаскивает к себе оставшегося новичка. - Мне объявить, сэр?

- Не надо, я сам, - отвечает Эван, наклоняет голову влево-вправо, так, что позвонки хрустят, и направляется в сторону вышки, громоздкой металлической конструкции с прожекторами и консолью управления. Добравшись до верхней площадки, он переводит дух, а потом включает микрофон на консоли. Сейчас его голос будет слышен  всему Южному Рубежу, на каждом переулке, в каждом доме. Это его самая любимая часть.

- Говорит капитан Новой британской Полиции Эван Уильям Оллфорд. Объявляю начало комендантского часа. Любой, кто появится на улице, будет незамедлительно арестован, при оказании любых форм сопротивления, патруль стреляет на поражение. Спокойной ночи, Южный Рубеж.

***
Осторожно глядя исподлобья, держась чуть поодаль, но не отставая, дабы не навлечь на себя лишний гнев, Джойс “Трепло” Паркер наблюдает, как капитан достает свой любимый щербатый нож. Об этом лезвии в казармах новобранцев тоже ходят жутковатые легенды, но теперь Джойс их никому не расскажет. Молчание Оллфорда его напрягает. Они прошли уже два квартала, но капитан не произнес ни слова. Шагает неторопливо, играется ножом, как продолжением своей руки, посматривает по сторонам, и ни звука. Вообще очень тихо, слышен только шум разгулявшегося дождя, звон посуды в окнах обветшалых домов и писк крыс, снующих вокруг мусорных баков. Проходит час, а может и больше. На улицах ни души, разве что бродячие псы. Под ногами хрустят осколки разбитого стекла, шуршат бумажные пакеты, хлюпают лужи. Такая тишина кажется юному Паркеру особенно гнетущей, потому что в ней, в этой тишине, в постоянном страхе и за чертой нищеты, живут люди. Ему остается только радоваться, что его семья, родители и брат, живут в более благополучном Уэмбли, а не в этой дыре. Капитан же, напротив, чувствует себя вполне комфортно. Джойс готов поспорить, что Оллфорд видит здесь только разруху и грязь, а про людей вспоминает только тогда, когда они нарушают закон. Закон, который он искренне считает своим.
Таких, как он, ненавидят и боятся, но именно такие сейчас держат руки на руле.

-Какого хрена ты здесь? - капитан внезапно нарушает молчание.

Вопрос крайне странный, но медлить с ответом нельзя, и Джойс Паркер невнятно бормочет:

-Вы же сами сказали, чтобы я…

-Нет, - резко обрывает его Оллфорд. - Какого хрена ты подался в полицию? Дома не сидится? Сколько тебе лет? Восемнадцать?

-Девятнадцать… Сэр.

Вдруг капитан останавливается и смотрит Паркеру прямо в глаза. Джойс думает: ну и жуть. Что за взгляд у него. Вроде молодой мужик, с виду нормальный, а взгляд прирожденного убийцы. Очень тяжелый, такой, что хочется отвернуться, зажмуриться и больше никогда не видеть этих глаз.

-Ты правда хочешь, чтобы твои руки были по локоть в крови?

Снова неудобный вопрос, и снова надо отвечать.

-Но сэр, ведь полиция - это…

-Полиция - это армия. Полиция это основной силовой рычаг государства. Полиция - это карательный орган. И не разводи романтический бред о высоких идеалах. Эта война никогда не кончалась и никогда не кончится.

-Сэр, мне кажется… - Джойс в панике закрывает рот, потому что он едва не ляпнул: “Сэр, мне кажется, вы маньяк, фанатик и психопат”.

А потом он вдруг решается. Будь, что будет, набирает полные легкие воздуха и произносит речитативом:

-Капитан, да про вас весь учебный корпус говорит! Они говорят… Говорят, что вы застрелили мальчишку у стен башни Провиденс. Безоружного! Прямо в лицо! Все так говорят!

Джойс замолкает, сжимается, ожидает удара, но в ответ снова только тяжелый взгляд и долгая пауза.

- А они случайно не говорят, - наконец, отвечает Оллфорд. - Что два года назад у стен башни Провиденс четырнадцатилетняя девочка устроила совсем не детский взрыв, при котором погибло четыре моих бойца, таких же молодых, как ты? Нет?

Джойс потерянно трясет головой. Нет.

-А я тебе говорю, и можешь мне верить. И с того самого дня был отдан приказ стрелять в каждого, кто так или иначе окажется вблизи охраняемых объектов в не отведенное время. И прежде, чем ты что-то скажешь, да, я псих и фанатик. Но я охраняю своего президента. А ты трепло.

***
Эван любит Южный Рубеж. Любит вспоминать, каким он был в его детстве. Кондитерские лавочки, из которых пахло чем-то сказочным, только чем именно, он не помнит. Детский сад с большим раскидистым кленом и алебастровыми фигурками гномов. Белый штакетник возле дома. Все это было когда--то, в другой жизни, там, где он умел смеяться чему-то действительно веселому. Только чему именно…

Теперь здесь затаились отбросы, голодные, агрессивные, напуганные. Теперь, когда он может позволить себе упиваться властью и чужим страхом, Эван видит своих бывших соседей совсем иначе. Ему не за что их ненавидеть, он просто их не знает и не хочет знать. Долгие годы ему внушали, что нынешний режим - это единственно верный путь к социальному порядку, и он поверил, выпил его, раз уж не с материнским молоком, так с кровью убитых своими руками. Он больше ничего не боится, никому не молится. Он служит и управляет, и это все, из чего он состоит. Каждая его мысль, каждое слово направлено на всеобщее счастье под президентскими штандартами. Либо будь правоверным, цепным псом, слугой государства, либо умри. Так ему говорили, и так теперь говорит он своим новичкам. Предупреди, запугай, подави, убей или умри.

Эван безмолвно психует от присутствия рядового Трепло. Каждый раз, когда мальчишка шмыгает носом или чихает, Эван хочет сбить его ударом с ног прямо в грязь. И хочет, и может, но сдерживается. Нервы ни к черту. Не спал нормально уже неделю. Транквилизаторы не действуют. Случайный секс кажется унылой тратой времени. Устал. Дико, бесконечно, беспощадно устал. Разрядка, жалкое подобие наркотического опьянения или оргазма приходит только тогда, когда он видит чей-то страх. Только тогда он снова жив, восстает из пепла повседневности, подобно Фениксу, заряжается, наполняется смыслом. Только чужой страх питает его, ибо еда уже давно стала безвкусной. Поэтому он всегда рвется патрулировать дальние, трудные, беспокойные рубежи. Там всегда есть кто-то, кому будет страшно от одного вида его зазубренного ножа.

- Бладхаунд-один Дизелю. Сэмми, какие дела?

-На связи, Бладхаунд. Все тихо. Что у тебя?

- Тишина, как на морском дне. Как твой молодняк?

-Да никак, что с ними будет. Толкаются рядом.

-Такая же фигня. Давай, до связи, отбой.

Все спецподразделение недолюбливает и побаивается Дизеля. Знают, что за своего капитана он и убьет и умрет, но понять не могут, почему. Ни в каком уставе не прописана слепая верность до гробовой доски, но для Сэмми это негласное правило. Все неоднократно видели, как он бросался на очередной отряд сопротивления, едва только почует, что Оллфорд на волосок от смерти. Как нарушал его же прямые приказы, если считал, что, последовав им, подвергнет капитана опасности. Он будто запрограммирован защищать, несмотря ни на что. Его немногословность и суровый вид, впрочем, тоже не добавляют обаяния. За него всегда улыбается Оллфорд.

Прошли уже десять кварталов, Эван начинает откровенно скучать, ковыряет кончиком ножа в зубах и что-то напевает себе под нос. Джойс Паркер плетется рядом, уже немного привык к местной разрухе, заговорить больше не пытается. Где-то вдалеке раздается шорох. Не тот, что от собак или крыс, не тот, что от падающей листвы. Шорох движущегося человеческого тела, а может и не одного. Эван инстинктивно кладет руку на кобуру и машинально делает новичку знак молчать, хотя мальчишка и так не раскрывает рта.

- Эй, кто там? - Эван снимает с пояса фонарик и направляет луч света в сторону шума. Никакого движения.Только большая куча жженого хлама. - Если там кто-то есть, выходите, я не буду стрелять.

Снова тишина. Эван выключает фонарик и снова вешает его на пояс, но руку с кобуры не убирает.

- Может, показалось? - шепчет Джойс Паркер.

- Может. Хотя мне никогда не кажется.

Тем не менее, Эван делает несколько шагов вперед, замирает, прислушивается, даже принюхивается, совсем как собака, а потом движется дальше. Все чисто, действительно, показалось. Новичок топает следом.

Не проходит и минуты, двадцати шагов, ста ударов сердца, как горелая куча оживает и принимает новые формы. Несколько грязновато-черных теней падают на мокрый асфальт, и Эван, уловив их краем глаза, выхватывает пистолет из кобуры. Молниеносным движением снова снимает и включает фонарь. Какого черта?

Десять человек, а может и больше, он не уверен, вооруженные чем попало, монтировками, кусками железной арматуры, тесаками, бегут на него стеной, с криками и бранью. Взгляд цепляется за того, что впереди толпы - молодого, жилистого, светловолосого, в заляпанной белой майке, с мясницким ножом в руке. Потом за другого, или другую - девчонку, высокую, бритую наголо с татуировкой на шее. Потом за третьего - рыхлого мужика с седеющими усами и ржавым топором. А дальше Эван начинает стрелять.

Первой падает девка. Выстрел точно в лоб. Она удивленно смотрит перед собой и кулем валится на землю. Новобранец стоит ни жив, ни мертв, бледный, как простыня, забыл, как дышать. Эван палит почем зря, подбородком тычет кнопку коммуникатора и кричит:

-Дизель, Сэмми, прием! Сэмми, это я. Вудленд-уэй, девять, тупик возле свалки, Сэмми!

-Иду, - кряхтит коммуникатор. - Что у тебя? Много их?

-До хрена. Я не вывезу. Бегом.

Стрельба немного отодвигает толпу назад, но когда кончаются патроны, они снова рвутся вперед. Эван перезаряжает очень быстро, но и этого времени хватает, чтобы тип в белой майке прыгнул вперед, левой рукой вцепился в воротник Эвановой куртки, а правой замахнулся, что есть сил. Порез пришелся на скулу, горла лезвие не коснулось, зато секундой позже вонзилось под ребра. Эван ничего не чувствует, ни боли, ни страха, только странное жжение под сердцем, и оно не мешает ему скинуть с себя парня, не мешает и сделать первый выстрел, а потом внезапно подкашиваются ноги. Разом кончаются все силы, будто их кто-то выкачал. Новичка сперва не видно, а потом он падает рядом, с пробитой головой и пустым взглядом. Сквозь шквал ударов сапог и тяжелых палок, Эван молится в коммуникатор: “Сэмми, твою мать, Сэмми…”

Наконец, вдалеке слышатся тяжелые шаги, но сознание начинает понемногу отключаться, и Эван уже не уверен, свои это или чужие. Кровь, много крови, ее железный запах, вот, что занимает сейчас все его существо. Много крови и мертвый новобранец. Вдруг прямо над головой возникает это странное лицо, тот парень, что набросился с ножом. Его губы шевелятся, и Эвану кажется, будто он бормочет:

-Капитанский шеврон, чертов вонючий капитан… Только попробуй сдохни здесь, ублюдок. Дыши давай, сука, дыши, мы еще не договорили...

Эвану кажется, что он дышит. Кажется, что он зовет Сэмми, а потом он закрывает глаза, и ему снится сизый дым. Дым - это все, что у нас есть.

***
Йен завороженно слушает, как коммуникатор его старшего офицера орет и хрипит голосом капитана. Даже в слякотной темноте мусорного квартала видно, как Дизель меняется в лице. Ни паники, ни растерянности - чистая ярость. Он коротко командует запрыгивать в машину и готовить оружие. Уже внутри бронированного фургона Йен взвешивает в руке пистолет и надеется, что им не придется воспользоваться. Говорят, перейдешь черту однажды, и назад дороги не будет. Сердце жалобно трепещется где-то между ключиц, отчаянно не хватает воздуха, страстно хочется упасть в обморок и пропустить все действо.

-Дизель - всем постам Южного. Протокол один. Принимаю полномочия. Запрашиваю подкрепление на Вудленд-Уэй, девять.

- Принято, протокол один. Выдвигаемся.

Приемник его коммуникатора еще пару раз плюется еле слышным “Сэмми”, а потом замолкает. На занятиях Йен всегда слушал внимательно, и хорошо помнит, что протокол один это плохо. Очень плохо. Это значит, что отряд обезглавлен, что капитан, скорее всего, мертв, и офицер, следующий за ним по званию, берет на себя командование до выяснения обстоятельств.

Один за другим черные матовые фургоны с прожекторами на крышах въезжают в тупик Вудленд-Уэй. Каменная кишка озаряется холодным ослепительным светом, Йен видит вооруженную толпу и два мертвых тела в грязи. Джойс Паркер, Господи. Еще сегодня днем они мирно болтали за обедом. Твою мать.

-Построение в линию, - это Дизель. - Без команды не стрелять.

Хлопают дверцы, гремит металл, щелкают затворы. Дизель рычит:

-Отряд, огонь на поражение.

Йен не может унять дрожь в руках, курок никак не хочет нажиматься, слишком упругий, слишком скользкий. И люди в толпе слишком живые и настоящие, чтобы валить их бесстрастно, как Дизель. Йен делает первый выстрел, и голова начинает кружиться. Он стреляет вслепую, потому что боится увидеть, что не промахнулся. На линии огня люди то падают, то разбегаются. Грохот невыносимый, но поверх шума голос Дизеля все равно слышен, как вой медной трубы.

-Прекратить огонь!

Тишина наступает так внезапно, что Йену кажется, будто он оглох. На земле, в осенней жиже лежат трупы, неловко шевелятся раненые. Йена тошнит, хочется убежать за фургон и, как следует, проблеваться, но нельзя, не поймут. Жуткий Дизель ангелом смерти возвышается над окровавленными телами. Вооруженный двумя пистолетами, он спокойно перешагивает через искореженные тела, всматривается в каждого, ищет. У самой стены тупика на отряд полиции почерневшими от ужаса глазами взирает грязноватого вида мужичок, и едва заметив на себе пристальный взгляд Дизеля, роняет бейсбольную биту на асфальт.

Старший офицер обходит весь тупик, выстрелом в голову добивает дергающегося в конвульсиях парнишку лет двадцати, а затем подходит к мужику у стены и приставляет оба пистолета к его лбу.

-Где он? - Дизель говорит тихо, но так четко, что слышно всему отряду.

Мужик хлопает глазами, открывает рот, но ничего не говорит.

-Повторяю, сволочь. Где капитан?

Мужик по-прежнему молчит. То ли опешил от шока, то ли и вправду кремень.

-Ладно, пусть так, - шипит Дизель и стреляет в кирпичную кладку прямо над головой гражданского. Мужик оседает на землю и не сводит глаз с оружия. За своей битой даже не тянется, знает, что бесполезно.

Дизель меняет настройки коммуникатора на внешнюю передачу, и усиливает громкость до предела.

-А теперь слушайте меня, вы****ки Южного Рубежа! Если до рассвета я не найду капитана полиции живым или мертвым, я развяжу вам такую войну, что вы захлебнетесь в крови! Камня на камне не оставлю. Переверну весь район, вырежу каждого, слышите меня, нищеброды?! Ваше время пошло.

Два выстрела в голову последнего выжившего в этой бойне, и Дизель возвращается к фургонам. Йен мельком смотрит на то, во что превратился тупик, больше не может сдерживаться и его отчаянно рвет прямо под колеса.


2. Южный Рубеж

Осенью рука всегда ноет в трех местах. Там, где были переломы. Осенью Джек всегда беспокойно спит. Светлеет поздно, да, впрочем, здесь никогда не бывает достаточно светло. Сколько он себя помнит, небо было грязным, готовым упасть на крыши домов.

Будильник всегда поднимает ровно в шесть, его не уговоришь. Кровать всегда сырая и прохладная, и в комнате Джек никогда не бывает один. Так уж повелось. Амелии уже семнадцать, она шепчется с подружками в его присутствии, будто есть у них какие-то секреты, кроме парней.

Иногда получается достать неплохой кофе. Поговаривают, что такой попивают где-то в центре. Ну, может и не в самом центре, но уж точно не в Южном Рубеже. А сейчас не повезло, и снова мешаешь в кружке мутную горькую дрянь.

-Ма, сегодня буду поздно! Ма!

Не получить ответа - это нормально. Она никогда не отвечает. Уже который год. Она просто есть, думает о чем-то своем, вечно хмурая и недовольная. Ей ни в чем не угодишь, этой Ма.

Джек кидает кружку в раковину, старый отцовский портсигар в рюкзак и хлопает дверью. Куртка тоже отцовская, поношенная, местами заштопанная, но еще сезон относится, плевать. Подняв воротник, Джек прикуривает самокрутку, прячась от ветра.  Курит с тринадцати, все подряд, ибо выбирать не приходится. До работы идти минут пятнадцать, да и какая, к черту, это работа. За работу платят. Вот Им там платят и не мало, а это - просто бесцельная трата сил и здоровья.

-Эй, Джеки, парень! Наступает новый день, поделись огоньком!

О да, это одноглазый Винт. Все, как всегда.

-Да без проблем, брат, - Джек протягивает зажигалку, и фитилек его собственной сигарки тут же уносит ветром. - И не говори, новый день.

Винт - местный бомж. Когда-то он был учителем в школе, хорошим, уважаемым. Все знал о литературе, любого автора с ходу цитировал, даже самых древних и скучных. Таким его помнил Джек. Потом там, наверху, решили, что школ слишком много, учителей тоже. Многие, очень многие остались без средств к существованию. А некоторые, такие, как Винт, и без крыши над головой. Всех несогласных быстро обрабатывала Новая британская полиция, справедливая и неприкосновенная. Так Винт спился и поселился на углу Дейвидсон-Лейн и Спаркл-Роуд, в самой клоаке Южного Рубежа, на самом дне.

Больные, покрытые артритными шишками руки бывшего учителя хватают зажигалку, а Джек, привыкший, казалось бы, ко всему, брезгливо отворачивается от несносных миазм. Да, вот он Южный Рубеж, во всей красе.

Джек бредет по Спаркл-Роуд, мимо лавки мясника, давно закрытой, потому что свежего мяса на юге теперь не найти. Джек отвык от мяса, он скорее любит морс из ягод, который получается у его матери таким вкусным в те дни, когда она не предается депрессии. Еще Джек любит то позорное пойло, что здесь называют пивом. Такое разливают у Рэймонда, в одном из немногих оставшихся питейных заведений. Они с ребятами даже спорили, не разбавляет ли Рэймонд пиво собственной мочой. Он-то, понятное дело, клялся, что нет. Вроде как все натуральное и все дела, клянусь здоровьем дочери!  Ладно, Рэймонд бы не соврал. Не этим отморозкам, таким как Джек и его дружки. Джек не считает себя отморозком, он уверен, что виноваты те, другие, Они. Кто сидит в центре, в удобных креслах, пьют дорогое вино и ездят в блестящих машинах. Их женщины пахнут так, что кружится голова, их часы стоят больше, чем его, Джекова, жизнь. Они большой хрен положили на дальние рубежи, будто там живут не люди, а прокаженные. Джек часто думает о них, разбивая пустые бутылки о бордюры. Джек бьет бутылки каждую ночь.

Минимаркет, отрыжка прежнего Уолл-Марта, вот где он работает. Полупустые полки, просроченные продукты, только самое необходимое для существования и не более. Никакой газировки. Туда его устроил друг отца, когда выяснилось, что семья Гилл лишилась главного кормильца.

Зак, хозяин минимаркета, выглядит усталым уже с самого утра. Вздыхая, поднимает рольставни.

-Привет, - Джек кивает, как и сотню раз до того. - Че почем?

-Обещали свежее молоко и “как обычно”.

Джек вздергивает бровь и сплевывает на асфальт.

-А обычно, - говорит, - У нас то, что не доели они, так ведь?

-Не заводись, малой. Дел по горло. Обещали неплохой день, да. Как мамка твоя?

-Как обычно.

-Это пройдет.

-Это уже третий год.

Зак молча заходит в магазин и погружается в повседневную рутину. Джек остается докуривать, прислонившись к входной двери. Как все надоело, Боже. Осточертела эта подгнившая морковь, что приходится разгружать. Осточертел просроченный Зак, который уже не отличает продуктов от говна. Все осточертело. Но Джек здесь не только, чтобы брать больше и кидать дальше. Он следит, чтобы унылый полупустой минимаркет случайно не обокрали, такие, как он сам. Отморозки. Те, у кого сводит желудки от голода. Те, у кого сносит башню от ненависти. К тому же, у него здесь есть роскошный служебный тесак, который, если вдруг что, можно и вынести незаметно.

Джек не крупный, но может тридцать раз отжаться на кулаках, а может и больше, если накануне хорошо поест. Джек всегда носит с собой перочинный ножик, но, если получается, уносит с работы тот самый тесак, и тогда чувствует себя куда увереннее.

Они зовут себя Флинтами или Южными Кремнями. Почему так, Джек не задумывался, просто принял, как должное. Он не главный и никогда не претендовал. Заправляет всем Рори Тензор, и он был первым, кто собрал южный отряд сопротивления. У него были на то причины, хотя он их никогда не озвучивал. Джек Гилл - один из основных, потому что скорый на подъем, безбашенный и отчаянный. Численность отряда растет с трудом и большими потерями. На четверых вновь прибывших приходится двое, а то и трое убитых. Рори Тензору хорошо за сорок, в разгар центрального беззакония он потерял все, и теперь отряд - смысл его существования. Джек уважает его, по-своему, как может уважать кого-то парень, для которого нет ничего святого.

Сегодня день рождения Берни, единственной девчонки в отряде. Она конченая лесбиянка, бреет голову и носит берцы. Но за неимением лучшего, Джек по-прежнему пытается подкатить к Бернадетт, хоть и получает за это в нос каждый раз. Бьет она жестко, как мужик, но кровь быстро останавливается, и Джек начинает снова.

- Дай за грудь потрогаю, пока Джемма не видит.

Джемма - девушка Бернадетт. Они вместе уже лет тысячу, столько, сколько Джек помнит. Симпатичная темнокожая Джемма, типичный убежденный дайк.

-Отвали, Гилл, - плюется Берни. - А то растреплю всем, как ты дрочил в туалете у Рэймонда, после того, как девушка Пита прикурила тебе твою самокрутку. Боже, и когда ты уже выхаркаешь свои легкие?

-Я тоже тебя люблю, мужик, не кипешуй. - Джек скалится и достает свой нож-бабочку, чтобы почистить ногти.

Сегодня важный день, веселый день. Они немного пошалят в комендантский час, может, подарят Берни что-нибудь из магазинов в центре, если удастся пройти через ночной патруль незамеченными. Как же, черт подери, приятно нарушать их гребанные законы.

Флинты заправляются раздобытой на днях водкой, не настоящей русской, конечно, границы-то давно закрыты. Но тоже ничего, сойдет. Закусить особо нечем, поэтому занюхивают грязными рукавами и поглубже втягивают воздух ночного квартала.

-Вот же срань, - рычит Джек, слушая, как очередной “их” капитан объявляет начало комендантского часа. - Этот тип будто прилип к Южному. Медом ему тут, что ли, намазано?

Рори Тензор прячет флягу во внутренний карман куртки.

- Им тут, сукам, всем медом намазано. Не сидится в своих теплых хатах, дай только пострелять. Прорвемся.

Рори еще верит в социальную справедливость, а Джек верит в Рори. Так уж повелось. Темно и дождь льет, как ошалелый, фонарей на улицах почти нет, да и смысла в них нет тоже - вышел на улицу, будешь тут же засунут в бронированный черный фургон, а дальше с тобой церемониться не станут, сразу упекут в Уандсворт. Джек ни разу не был там, но видел тех немногих, что вернулись. Они теперь почти не говорят, только вздрагивают от любого движения, цепенеют от любого крика.

Они идут вопреки. Прислушиваясь к каждому шороху, приседая от каждой пробегающей крысы. Они осторожны и чертовски заведены. Этот адреналин похож на возбуждение перед сексом, когда смотришь на девчонку и знаешь, что через пару минут она начнет извиваться под тобой. Вот такой он, страх попасться и странное желание попасться одновременно. Всего их тринадцать, и они дикие, как звери. Такими их воспитал центр - “они”. И Флинты мечтают сказать им свое кровавое “спасибо”.

Джек часто рисует в своей голове эти сцены. Как он бросается на патрульного. Иди сюда, ну давай! У меня есть для тебя отлично наточенное лезвие! Раньше Джек видел патруль только издалека. Видел, как они варварски винтят заблудившихся в ночи подростков. Ни жалости, ни человечности. Иногда Джек сомневается, что в Новой Полиции служат действительно люди, а не машины. Люди не способны на такие зверства, вот, что думает Джек.

Рори Тензор сообщает, что невдалеке шагают двое патрульных.

- На девять часов, мимо Вудленд-Уэй, пригнуться.

Всего двое, думает Джек. Всего двое против тринадцати. У них нет никаких шансов, разве что они вооружены автоматами. Но это вряд ли. Патруль всегда бродит по кварталам только с пистолетами, а если возникают проблемы, вызывает подкрепление.

-Надрать бы им жопу, - бормочет себе под нос Джек. - За Майки. Взять и надрать без лишних разговоров. Как они нам.

Майки было всего шестнадцать Самый младший в отряде. Джек и Берни любили его, как братишку, но он не умел слушать. Он просто пошел в ту ночь окольными путями в центр. Никому ничего не сказал, паршивец, ничем не вооружился, просто пошел. Отзвонился уже с Собачьего Острова, мол, я тут смотрю на башню Провиденс, придурки. А на следующий день привезли его тело без лица. Джек тогда сильно напился, не помнил даже, как вернулся домой. Так это дико было, так мерзко, не передать.

-Да их всего двое, Рор, не тупи! - Джек выуживает из кармана нож-бабочку и раскрывает его нервным движением.

Рори Тензор толкает Джека в плечо, заставляя пригнуться, и весь отряд оседает за мусорной кучей. Все тринадцать падают на землю, замирают, почти не дышат. Тот патрульный, что постарше и покрепче на вид высматривает в куче мусора хоть что-то, что даст ему право выстрелить первым. Им бы только пострелять, так говорит Рори.

Не находит ничего, потому что кругом только крысы. Мы крысы, думает Джек, грязные крысы, выросшие в холодных подвалах и брошенных домах. А кто, собственно, вы? Тоже расходный материал, служители зверского правительства, жрущие лобстеров и трахающие дорогих шлюх. Вот вы кто! И в это самое время, пока вы греетесь в ваших саунах, мы надрачиваем друг другу в провонявших мочой подъездах, потому что наших девушек покалечили ваши солдаты. Вот как все происходит. И не иначе.

Пока Рори Тензор думает о своем, Джек и Берни выпрыгивают из мусорного завала и бросаются в бой. Никто не хотел кровавой бани, никто не хотел умирать, но старший патрульный палит, прикусив губу, а Джек кидается на него в рукопашную. С одним лишь тесаком из минимаркета. Черт его знает, зачем, просто чувствует, что так надо. Сейчас или никогда. Джек видит, как падает Бернадетт, словив пулю в свой бритый лоб, и потом, он подумает обо всем потом. Сейчас же есть только одна цель - сделать больно тем, кто столько лет подряд делал больно им. За Майки. За весь Южный Рубеж.

Джек опомнится минутами позже, когда старший патрульный рухнет прямо под него. Когда закатятся его глаза, когда Джек осознает, что был в секунде от убийства. Только не так, думает Джек, только не смерть. Дать понять, что мы тоже люди, отстоять свое право на воздух, но не лишать жизни, нет. Так не должно быть. Джек паникует, Джек бесится, особенно, когда взгляд его выхватывает капитанский шеврон на рукаве патрульного. Если в районе убивают капитана, начинаются массовые казни, без разбора. Новое Правление, которое не ценит людей в целом, дорожит своими капитанами, как бриллиантами. Не простят и не пожалеют никого, Джек это знает. Капитан под ним тщетно ловит ртом воздух, и Джек не может понять, радостно ему или страшно. Берни мертва, Рори ранен, человек пять вообще сбежали, старый Роджер Бэйл вжался в стену со своей бейсбольной битой. И только ему, Джеку, сейчас решать, что делать.

Умирающий капитан успел вызвать подкрепление, они всегда успевают. Не пройдет и минуты, как здесь будет весь ночной патруль в полном составе. Камня на камне не оставят, это точно. Джек смотрит в стекленеющие глаза капитана, на его бледные губы, шепчущие что-то неразборчивое, на пурпурный порез на его щеке. Он сделал это сам, он бросился на человека, настоящего, живого, и превратил его в кусок умирающей плоти. Так не должно быть. Только не с ним.

-Только попробуй мне здесь подохнуть, - шипит Джек в лицо капитану. - Я не буду таким, как вы… Я не стану убивать людей просто потому, что мне так хочется… Дыши давай, скотина! Нам еще есть, о чем пообщаться.

Рори не простит, Рори снесет башку, если узнает. Рори добил бы без раздумий, но Джек - это Джек, и для него человеческая жизнь все еще ценна, даже жизнь такой мрази. Будто ведомый какой-то высшей силой, Джек тащит капитана полиции прочь из тупика.

-Такой ты тяжелый, говнюк. - Джек разжимает затекшие руки, и капитанская голова бьется об асфальт, как арбуз.

- Не хреново вас там, видать, кормят, - Джек засучивает рукава и снова подцепляет офицерскую тушу.

Дождь молотит по железным крышам, пустой полусгоревший дом, в который направляется Джек, все ближе, и внезапно ночной воздух прорезает голос, преломленный хриплым динамиком.

-Времени у вас до рассвета. Если я не найду капитана живым или мертвым…

-Вон, парняга твой разволновался, - Джеку все равно, что капитан без сознания и не слышит его. - Говорит, что разнесет весь район, прикинь!

Джек со своей ношей движется вдоль темных изгибов стен, чтобы не попасть в зоны камер наблюдения. Службы безопасности развесили здесь камеры по всем углам, как в дешевом реалити-шоу довоенных времен. Сбиваешь их камнями, а на следующий день висят новые. Редко, где бывают мертвые зоны, как например тот тупик на Вудленд-Уэй. Но после того, что случилось этой ночью, уже завтра там будет мигать красный глаз. Ничто не проходит бесследно.

-Какого ж черта я творю, скажи мне, а? - задыхаясь, бормочет Джек, затаскивая капитана в подъезд заброшенного дома. - Ни один ваш пес в погонах так бы не поступил, правда же? Вы совсем не так поступили с нашим Майки, совсе-ем иначе.

Вот уже которую бессонную ночь Джека мучают вопросы, какая сволочь так жестоко обошлась их братишкой и за что. Он не может спать, потому что, стоит закрыть глаза, он тут же видит черное от запекшейся крови лицо Майки, а точнее то, что от его лица осталось. Зияющая дыра с бурой коростой. За свои двадцать пять лет Джек видел многое, но ничто не было настолько страшным и диким. Жуткий фарш, там, где совсем недавно была красивая детская улыбка. Нет ни единого оправдания подобной жестокости, вот, что думает Джек, втаскивая капитана в пустую захламленную до потолка комнату, которая когда-то была чьей-то спальней. Года три назад этот дом внезапно охватило пламенем, говорят, из-за неисправности электропроводки. Верхние этажи выгорели до черных головешек, а внизу иногда обретаются бомжи и забулдыги. Но сегодня здесь пусто и тихо.

Бросив капитана посреди пыльной, пропахшей сыростью, комнаты, Джек расстегивает его непромокаемый бушлат и видит красивый жилет из черных, обтянутых кожей, кевларовых пластин.Они переливаются в тусклом свете единственного фонаря за окном, и отсвечивает не только сам материал, но и кровь на нем. Лезвие Джекова тесака, как оказалось, скользнуло промеж пластин, и если бы не зацепилось о них, вошло бы по самую рукоять. Поначалу Джек решает забрать жилет себе, но, подумав, что будет это слишком хлопотно, оставляет свою затею. Вместо этого он снимает две капитанские кобуры с пистолетами и прикрепляет себе на ремень. У них отличные пули, Джек не раз слышал это от Рори Тензора. Комбинированные, бронебойные, с большой проникающей способностью. Именно такие извлекли из лица Майки. Джек шарит по внутренним карманам бушлата, находит большой искривленный нож с зазубринами. Рассматривает его под мутной струйкой света из окна, взвешивает в руке, будто примеряется, и оставшись довольным, сует в карман своей куртки. С трофеями ему сегодня несказанно повезло. Потом он снимает с запястья капитана черный браслет-коммуникатор, бросает его на пол и топчет до тех пор, пока прибор не превращается в пластиковое крошево.

-А теперь давай поговорим, - произносит Джек и несколько раз бьет капитана по лицу. Не сильно, только чтобы привести в чувства.

Капитан приоткрывает глаза и несколько секунд бессмысленно глядит в потолок, пытаясь сообразить, что к чему. Глаза большие, светлые, будто стеклянные, не выражают ровным счетом ничего.

-Майкл Хэнсон, шестнадцать лет, - тихо говорит Джек и моментально привлекает к себе внимание. В стальных глазах появляется подобие интереса и даже насмешки.

-А выглядишь постарше, - шепчет капитан пересохшими губами и пытается улыбнуться. Порез на щеке расходится, и офицер сдавленно шипит.

-Я тут не знакомиться с тобой пытаюсь, - отвечает Джек. - К тому же, я и так прекрасно знаю, что ты тот мудак Оллфорд, который Южному покоя не дает. Я тебе историю рассказываю. Майкл Хэнсон, шестнадцатилетний пацан, работал в общественной столовой и принял добрую половину обоймы от какой-то полицейской мрази. Как тебе такой расклад, а?

Капитан вздергивает бровь, а потом резко подается вперед, пытаясь подняться. Джек пружинит на него сверху, правой рукой хватает за горло и снова прижимает к полу. Коленом придавливает бедра, наваливается всем весом.

- Лежать, куда собрался? Мы только начали, - левой рукой Джек выхватывает из кобуры трофейный пистолет и приставляет дуло ко лбу капитана. - Вот так будешь спокойнее.

Оллфорд больше не дергается, но снова улыбается, насколько позволяет порезанное лицо. Джека до зуда раздражает эта улыбка, и он он глубоко вдыхает, чтобы случайно не спустить курок.

-Если вдруг ты не заметил, - говорит капитан. - Я слегка истекаю кровью...

-А мне какое до этого дело? - сквозь сжатые зубы рычит Джек, и пистолет снова нервно подрагивает в его ладони. - Мои друзья в тупике тоже ранены!

-Уже мертвы, -  равнодушно поправляет его Оллфорд, и Джек чувствует, как в горле сжимается болезненный комок. - И тебе тоже жить осталось совсем недолго. Так что, давай быстрее, заканчивай свою историю, или что у тебя там.

-Я закончу, - Джек хрипит от злости, настолько бесит его капитанское высокомерие. - Закончу. А потом вышибу твои прогнившие мозги, ясно?

-Ну, что ж поделаешь, - серьезно отвечает Оллфорд. - Я каждый день выхожу на смену, зная, что могу не вернуться, так что мне почти плевать.

-А ему было не плевать! - кричит Джек и наотмашь бьет капитана тяжелым пистолетом по лицу. - Майки хотел жить, ухаживал за больными животными и за своей слепой бабкой!

-А какого же черта он тогда забыл у стен режимного объекта? - произносит Оллфорд, слизывая кровь с разбитой губы.

На секунду Джек задерживает дыхание, пытается унять дрожь в коленях.

-Так ты знаешь…

-Все знают. Ребенок на периметре башни Провиденс посреди ночи. Если ты найдешь этому хоть одно разумное объяснение, я извинюсь за его смерть от лица всей Новой полиции. Ну?

Джек чувствует, как щиплет глаза, как пересыхает во рту. Он чуть отстраняется от капитана, но по-прежнему держит его на мушке. Мотает головой, слабо, почти беспомощно.

-Не можешь, - констатирует капитан, серьезно глядя ему в глаза. - Вот и я не смог.

-Сука! - Джек вскакивает, бьет Оллфлорда ногой под ребра, и тот сворачивается на полу клубком. - Сука! Это ты стрелял в Майки! Это ты….
Джек орет так, что его голос царапает обгорелые стены. Он напряжен, как струна, его трясет, будто по позвоночнику пропустили электрический разряд. Он снова и снова пинает капитана, плюется и рычит. Подпрыгивает на месте, отходит в сторону, гулко шагает от стены к стене, разбегается и снова бьет. Оллфорд уже не пытается подняться, только тихо постанывает в темноте.

- Какие же вы мрази, Господи! - Джека срывает на истерику, из-за слез он почти ничего не видит. - Убивать вас - слишком гуманно, все равно, что усыпить животное! Бо-оже! Тварь!

Джек хватает капитана за ворот бушлата, трясет, как тряпичную куклу и с оттяжкой швыряет обратно на пол, затем снова приставляет пистолет к его лбу и готовится выстрелить. Это непросто. Даже теперь это решение слишком тяжело принять. Выстрелить в голову ублюдку, значит стать таким же, как он. Опуститься до бессмысленной жестокости. Джек смотрит в помутневшие от боли и слабости глаза Оллфорда, переводит дух и произносит тихо, но отчетливо:

-А знаешь. Я не буду тебя убивать. Не потому, что не могу или не хочу. Я очень, очень этого хочу, поверь. Но еще больше я хочу, чтобы остаток своих дней ты провел, вспоминая лицо ни в чем не повинного Майки Хэнсона, которого ты пристрелил, как собаку. Живи, скотина, зная, что тебя позорно пожалели. Или сдохни здесь сам, медленно и мучительно. Я не буду пачкать о тебя руки. Потому что я не такой, как ты.

Капитан молчит и закатывает глаза, готовый вот-вот снова потерять сознание. С улицы доносится топот, голоса и хрип полицейских коммуникаторов. Лучи множества фонарей прорезают полумрак комнаты. Джек решает, что пора уходить. Он знает: домой теперь нельзя. Если Оллфорд выживет, то обязательно за ним вернется, и от него ответного милосердия ждать не стоит. Если не выживет, то его преемник устроит в квартале настоящую бойню. Джеку страшно за мать и сестру, за себя самого, но ничего уже не исправишь. В последний раз он прицеливается и пытается спустить курок, но секундой позже сует пистолет в кобуру, бежит прочь из комнаты по извилистым пыльным коридорам, выпрыгивает в распахнутое окно и приземляется  в переполненный мусорный бак. Когда патрульные поднимаются в дом, Джек уже скользит вдоль темных переулков и бурых домов с пустыми глазницами разбитых окон. Куда угодно, только подальше отсюда.


3. Щербатый нож

Смотри, как твой маленький Адольф каждый день сходит с ума все больше и больше. Как упивается своей властью над человеческими жизнями. Как ослепительно улыбается, в очередной раз - он уже и считать перестал - спуская курок. Он так радуется каждой новой победе над законом природы, создавая свой собственный закон. Он так любит это, твой маленький Наполеон. А ты так бешено любишь его.

Сэмми Моллиган сидит в тупике на Вудленд-Уэй, девять. Рассвет совсем скоро, а у него больше нет сил. Конечно же, они есть, но он просит самого себя о передышке.  Пожалуйста, хотя бы пару минут, хотя бы пару вздохов. Он будет искать и ждать, сколько нужно. Как собака. Часами, днями, неделями.

Уходи в тень каждый раз, когда он улыбается. Прячься внутри своих поломанных фантазий, молчи, пока он говорит. Капитан Эван Оллфорд знает все твои секреты, все твои слабости. Все, кроме одной.

- Дизель - Бладхаунду, прием. Дизель - Бладхаунду. Ответь, черт тебя дери. Дизель - Бладхаунду, ответь… Ну,  пожалуйста…

Тишина. Уже несколько часов в эфире гробовая тишина, и это его, Сэмми, надо вогнать в гроб, за то, что не уберег, не удержал. Среди мертвых тел и в луже крови сейчас теплее, чем в своей постели. Там, где он думает, думает, пока не устанет рука.

-Дизель вызывает Бладхаунд-один. Прости, я опоздал. Я…

-Сорок девятый - Дизелю. Прочесали квартал. Ничего.

-Принято, сорок девятый.

Грязный, мутный рассвет занимается над вышкой. Серое в пятнах небо смеется над бесполезным, тупым,  никчемным Сэмми Дизелем. Кто ты теперь? Просто позывной.

Дождь не кончается. Сэмми зажимает голову между колен, сидит так несколько минут, пока не затекают плечи. Надо вставать, говорит он себе, надо взять себя в руки и искать дальше. Кто угодно может сдаваться, только не он, не Сэмми. Хотя он давно уже сдался, перестал отрицать очевидное и подсовывать себе выгодную ложь. Справляться с собой стало труднее, чем с беспорядками на улицах. Как легко это было, убивать ради него. Просто потому, что он так хочет. И пусть он на это только снисходительно улыбается и говорит “умница”. Этого хватит. Пока хватит.

-Грин - Дизелю. Эджхилл, сорок. Обнаружил.

-Живой?

-Да.

-Храни тебя Гос… Понял тебя, Грин, иду.

Он лежит посреди захламленной комнаты, один, в сознании, но дышит будто через раз. И тебе так больно, будто ты взял всю его боль на себя. Ты так привык, брать на себя все то, чего он брать не хочет. Это нормально, только бы дышал.

Сэмми Моллиган поднимает его с грязного пола, как пушинку, и несет к выходу из этого проклятого дома.
.
- Слышишь меня? Слышишь?

Кивает и прикрывает глаза.

-Дотянешь?

-Дотяну, если пойдешь быстрее...

И Сэмми бежит, что есть сил. В фургоне укладывает вдоль скамейки, приказывая всем новобранцам сесть на пол.

-Кто это был? - Сэмми нависает, и черные его глаза распахнуты, будто смотрят в адские врата.

Эван блуждает на границе реальности и забытья. Все, что он видит сейчас - это обезумевшие от гнева незнакомые глаза. Все, что слышит - это “я не такой, как ты”.

-Опиши того, кто это сделал, - шепчет Дизель. - Я найду. Клянусь, я найду завтра же, еще до обеда! Просто скажи!

Эван не может определиться, жив он или мертв. Кровавое месиво, вместо лица Майки Хэнсона. Живи, зная, что тебя пожалели. Эван уходит и возвращается.

-Я не знаю…

Дизель вытирает кровь с его лица, фургон въезжает в колею, и его начинает качать из стороны в сторону.

- Возраст, цвет волос, что угодно, Эван! Я сегодня же перережу их всех, только скажи!

-Я… не знаю. Я не видел.

Эван чувствует, как Дизель до боли сжимает его руку. Бесится. С ним редко такое бывает, а если точнее, то никогда. Эван не так его воспитывал. Знай, что тебя просто пожалели. Я не такой как ты…

-Какого хрена, Эван? Ты был в тупике, а потом оказался в этом доме. Кто тебя туда перетащил? Какого хрена ты молчишь?

Эван делает вздох, глубокий, насколько позволяет проколотый бок.

-Лейтенант Моллиган, вы… Вы позволяете себе подвергнуть сомнению слово вашего капитана?

- Да срать я хотел на слово капитана, Эван! Я все равно его найду, ты меня понял?

Эван смотрит на Дизеля холодно и испепеляюще одновременно. Он знает, что Сэмми не отступит, но теперь он знает и много другое.

-Я запрещаю тебе искать. Запрещаю…

***

Стены ведомственной больницы до того белые, что больно глазам. Это уже третий раз, когда Эван приходит в себя среди этой навязчивой белизны. И каждый раз в углу сидит Сэмми Дизель. Зачастую и сам, прикрепленный к капельнице, но неизменно здесь. Так и сейчас - Эван тут же  упирается взглядом в непроницаемое лицо без единой эмоции, с темными, как грозовое небо, глазами.

-Долго?

-Сутки.

-И что там?

-Печень не задета, селезенка - по касательной.

-И всего-то.

-Всего-то.

Сэмми не улыбается. Впрочем, он никогда не улыбается. Сколько раз Эван таскал его по пабам, пытался напоить всем, что горит, и свести с первой доступной девицей, результат всегда был одним и тем же. Сэмми - трезвый, как стекло, мрачный наблюдатель. Эван надирается до полосатых страусов, разбивает пару графинов и пару чьи-то носов, без труда снимает очередную рыжую и слышит бесстрастный голос Дизеля: когда закончишь, позвони, я отвезу тебя домой. Укладывает его, почти бесчувственного, в кровать и мягко закрывает за собой дверь. Эван не понимает, от чего кайфует лейтенант, и вряд ли когда-нибудь поймет.

-Я хочу кое-что тебе показать, - говорит Сэмми, черным пятном проступая на белой стене. В его руке, как по волшебству, возникает кривой щербатый нож, от одного вида которого Эвану хочется застонать.

-Нашел.

-Нашел.

Эван прикрывает глаза. Он не сомневался ни на минуту. Глупо было бы думать иначе. Сэмми поднимет каждый камень, откроет любую дверь, но если обещал, то найдет.

-Прикончил?

-Ну что ты. Ты же пригрозил мне словом капитана. И пальцем не трону, пока ты не скажешь.

Поднимается и уходит, не произнеся больше ни звука. Сэмми злится, будто перенес личное оскорбление, а когда он такой, ничего хорошего ожидать не приходится. Эван жмет кнопку вызова, и через минуту входит полная медсестра с губами алыми, будто кусок крашеной резины.

-Обезболивающего?

Эван мотает головой.

-Когда меня выпишут?

-Планируют завтра утром, сэр.

-Ясно. Исчезни.

До утра парню, скорее всего, не дожить. Эван бездумно глядит в белый потолок, стискивает зубы и глухо рычит.

“А над дымом, пап… Там простираются белые облака и безграничное бирюзовое небо. Только я не вижу его. Слишком низко я летаю, слишком сильно меня тянет к земле. Но всякий раз, когда я думаю о чем-то большем, чем смерть, о доброте или любви, все в голове перемешивается, будто это чересчур сложно для меня. Как если бы я думал на чужом языке.

С тех пор, как я вернулся в город, я ни единого дня не был спокоен и счастлив. Я научился быть другим, запретил себе скучать и бояться. Я сломал сам себя изнутри, но сломанные кости всегда крепче, правда? Я сломал себе душу, и у меня ее больше нет.”

Через иллюминатор вертолета Эван бездумно оглядывает восемь крыльев Уандсворта, годы назад обиталища Оскара Уайльда и Чарльза Бронсона, а ныне - крупнейшей президентской тюрьмы Британии. Это место давно не внушает ему ни страха, ни трепета, только усталое безразличие. Такое же, впрочем, как и вся суета утреннего центрального Лондона. К западу от могучего строения Провиденс, на высоте птичьего полета Эван проносится над смрадными пробками, над монорельсовыми дорогами, над снующими по широким улицам людьми.

Встреча в Уандсворте назначена на одиннадцать утра. Шона Фелпс позвонила ему лично накануне вечером и спросила, сможет ли он приехать. Эван был знаком с Шоной еще до того, как ее назначили Генерал-Атторнеем, всегда проявлял к ней неоднозначный интерес и радовался лишней возможности встретиться, независимо от повода. Но сегодня ему совсем не хочется видеть ни ее, ни кого либо другого. И выспаться не получается, и бок болит, да и нервы сдали совсем. На предложение Сэмми Моллигана отвезти его в Уандсворт, Эван грубо посылает лейтенанта в зад и берет пилота и служебный вертолет.

На посадочной площадке Эван поднимает воротник, кутаясь от порыва ветра с лопастей, достает удостоверение, электронный пропуск, звонит Шоне Фелпс и сообщает, что он на месте. Она говорит, что застряла в жуткой пробке из центра, очень извиняется и готова угостить его кофе, когда все закончится. Она тоже всегда охотно флиртует с симпатичным капитаном, но слишком близко к себе не подпускает.

Здание из серого камня со спаренными арочными окнами встречает неласковой тишиной. Эван помнит, как новобранцем проходил здесь двухнедельную практику. В те годы народ буйствовал, пожалуй, сильнее, чем сейчас, или неопытному Эвану так казалось. Ежедневно здесь кто-то умирал или находился при смерти. Едва охрана успевала подавить бунт на одном этаже, он тут же вспыхивал на другом. В Уандсворте Эван укрепил свою ненависть к большинству людей и получил перелом ребра. Сейчас, в свои тридцать, о переломах он уже не вспоминает, а вот ненависть продолжает расти.

У дверей входа для посетителей молодой охранник отдает честь и интересуется, куда проводить капитана. Эван не удостаивает парня ни ответом, ни взглядом, проходит внутрь центрального корпуса и отмечается на приемном посту, сунув удостоверение в окошко дежурного.

-Допуск четвертого уровня, - коротко сообщает он и дважды шагает через рамку металлоискателя.

-Без ограничений, - кивает дежурный и возвращает удостоверение.

Заключенные под следствием содержатся в отдельном крыле и в особо изолированных условиях. Звуконепроницаемые камеры, система видеонаблюдения с большим расширением, полное отсутствие связи с внешним миром и другими заключенными. Сторонние посетители, даже с четвертым, высшим, уровнем допуска могут передвигаться здесь только в сопровождении уандсвортского конвоя. Эван подходит к потертой металлической двери с крошечным окошком наверху и нажимает кнопку звонка. Мерзкий треск разносится по всему пролету, рикошетом от старых желтоватых стен, дверь распахивается, и первое, что видит Эван, это широкая улыбка чеширского кота. Пол Престон, однокурсник из академии, только раздавшийся вдвое с курсантских времен. Так и застрял в охране, ну надо же.

- А я думаю, кого ко мне сюда черт несет! - Престон впускает Эвана внутрь и запирает крыло на четыре электрических засова. Оглушающий звон стихает.

-Говорили, Генеральная приехать должна. Я такой смотрю по мониторам: мать моя,  Оллфорд шагает! Думаю, ну ни хрена себе дела! Вырвался-таки из силовых структур, подсидел «железную Фелпс»! Красавчик.

- Вот это вряд ли, - улыбается Эван в ответ. - Закопаться в бумажках по самое горло, это не мое. Лучше сдохнуть от пули, чем от тоски.

-И не говори! Тут тоже веселья мало. Ты вон, в капитанах ходишь, а мне тут еще лет пять нужно, чтобы дослужиться. Хотел тоже в силовики податься, да жена против.

-Вот поэтому у меня и нет жены. Не люблю, когда кто-то против.

Пол Престон не годится для службы на улицах. Он вообще мало на что годится. Слишком мягкий, слишком неуверенный в себе. Зато безотказный и умеет держать язык за зубами. Эван осматривает длинный коридор без окон, с металлическими дверями по обеим сторонам и говорит:

-Я человечка одного ищу, не поможешь?

-Помогу, почему нет? Как зовут?

-Без понятия.

Пол усмехается:

-Интересное кино. И что делать будем? У меня тут шестьдесят восемь голов спецконтингента, ты шутишь, что ли?

-Не шучу. Искать будем. Мониторы мне покажи, у тебя же каждая камера просматривается.

Престон садится за свой стол, выдвигает для Эвана запасной табурет и поворачивает в его сторону каждый из трех экранов.

-Ну, смотри, раз так надо.

Эван придвигается поближе и долго, прищурившись, всматривается в разделенные на ровные сектора мониторы.

-В двадцать четвертой у тебя потенциальный самоубийца, - походя сообщает он Престону. - Висит на решетке, испытывает на прочность, возьми на контроль.

-Да пусть хоть все к чертям перевешаются. Чаю хочешь?

Вдруг Эван отклоняется от экранов:

-Чаю не хочу. Хочу в сорок шестую. Отключи “продол” от наблюдения, я на пару минут.

-Ловкий ты. А протокол?

-А давай на секунду забудем о протоколах, и вспомним, как твои родители оказались во Франции при закрытых границах.

Не произнеся больше ни слова, Пол Престон, отключает камеры вдоль коридора и делает вид, будто его здесь нет. Он никогда не забывал того, что семья Оллфорд сделала для его семьи, ночами мучился, не зная, чем отплатить, и теперь Эван, наконец, назвал свою цену. Причем, совсем невысокую.

Эван идет вдоль серо-желтого пролета, минуя десятки запертых дверей, останавливается напротив камеры номер сорок шесть и на мгновение замирает. Просто стоит и смотрит на закрытое окошко “кормушки”. Подняв крышку, заглядывает внутрь и отчаянно материт про себя Сэмми Дизеля. И сомневаться не приходится - его работа.

Парень из тупика на Вудленд-Уэй сидит на узкой кровати, откинувшись спиной на выкрашенную в желтый стену и курит, выпуская в сводчатый потолок мелкие колечки дыма. Лицо в ссадинах и кровоподтеках, костяшки пальцев сбиты, взгляд устремлен в никуда. Там, в темноте было трудно разглядеть, но теперь Эван видит, что он совсем еще молодой. И есть в нем что-то странно притягательное, какая-то смесь разума и бесшабашности.

Некоторое время Эван не движется, просто смотрит, а затем тихонько стучит в железную дверь. Парень поворачивает голову, и Эван встречается с его усталым тяжелым взглядом. Эван умеет бесконечно долго играть в гляделки, но в этот раз что-то заставляет его отвернуться первым. Он роется в кармане форменной куртки и достает блокнот и ручку. Пишет: “Я не заявлял на тебя”. Вырывает листок, складывает бумажку вчетверо и просовывает в щель для почты. Парень наблюдает за полетом записки, сплевывает на пол, тушит папиросу о стену и укладывается на кровать спиной к двери.

***
Генерал- Атторней Шона Фелпс, как всегда, по-деловому ослепительная, ураганом врывается в комнату следственных мероприятий, где ее уже ждет капитан Оллфорд. Каштановые кудри слегка растрепались, но это только придает ей очарования. На вид ей ни за что не дашь больше тридцати пяти, хотя не так давно Шона отметила свой сорок первый день рождения. Тонкая и гибкая, как тетива, она изящно усаживается за стол рядом с Эваном, и он с удовольствием вдыхает аромат дорогих духов. При всей своей хрупкости, Шона Фелпс - настоящая акула с железной хваткой, умеет играть грязно и на грани фола. Дела, касающиеся стражей правопорядка, она всегда ведет сама в качестве обвинителя, и за годы, что Эван ее знает, проиграла только одно - когда подсудимый умер от сердечного приступа во время заседания. Эван восхищается ею и даже слегка опасается - настолько, насколько бешеный пес может опасаться дикой кошки.

-Спасибо, что приехал, дорогой, - воркует Шона, извлекая из блестящего кожаного чемодана бумаги и раскладывая их на столе.- Понимаю, что ты привыкший, но все равно неприятно в очередной раз получать травмы. Такую очаровательную мордашку подпортили.

Шона сладко улыбается, а Эван опускает глаза. Его всегда раздражало, что она обращается с ним, как с пластмассовым пупсом, но раньше он находил ответные милые колкости, а сейчас даже рта не раскрыть не хочет.

-За пару дней его скрутим, - буднично произносит Шона. - Нужны еще его показания относительно предполагаемой группировки и ее членов. Понятно, что вы с лейтенантом нейтрализовали большинство на месте, но могут остаться выжившие. Если дать им спуску сейчас, дальше мы рискуем терять по капитану в неделю.

-Как его зовут? - вдруг как бы не к месту спрашивает Эван.

-Что, прости?

-Как его зовут?

Шона перебирает бумаги, хмурится, ищет.

-Джек. Джек Гилл. А что?

Эван мотает головой и снова опускает взгляд.

Когда приезжает Лоренс Торндайк, Эвану все становится ясно. “Пьяный Ларри”, так называют эту пародию на адвоката в полицейских кругах. Этому грузному, вечно потному и пропившему остатки мозгов государственному защитнику тягаться с Шоной Фелпс, равносильно самоубийству. Как слепому трехногому зайцу в клетке с пантерой. Но, надо отдать должное, для бесплатного адвоката, Ларри всегда держится молодцом, и любой свой проигрыш называет профанацией и партийным лобби. Одним словом, посмешище.

-Почему он? - шепотом спрашивает Эван у Шоны.

-Потому что других разобрали. Кражи в супермаркетах и подделка подписей. Остался только никому не нужный Ларри. Ты разве против?

Эван не против, он просто не знает. Не понимает, кого больше всех хочет ударить, циничную Шону, воняющего перегаром Ларри или себя самого. Поэтому молчит.
-Странно, что вы взялись что-то расследовать, - произносит адвокат, неловко плюхаясь на стул напротив атторнея и капитана полиции. - Обычно вы все решаете, не отходя от кассы. А тут, велика честь, дали парнишке шанс. С чего бы такая щедрость?

С того, что так решил Сэмми, думает Эван. Мог бы запросто пристрелить парня без суда и следствия, но вздумал что-то доказать. Эвану тошно от того, что приходится быть центральной фигурой этого спектакля. Центровым он умеет быть только в своем отряде.

-Не распыляйся, Ларри, - с улыбкой отвечает Шона. - Показательные казни нужны не меньше тех, о которых никто не знают.

Ларри вздыхает и обдает всех запахом недавно употребленного виски. Щелкает замок, открывается дверь, и в сопровождении двоих конвоиров, закованный в наручники, в комнату входит Джек Гилл.

Первое, что бросается Эвану в глаза - это улыбка, будто расколовшая лицо Джека надвое. Несмотря на побои, парень скалится так, будто его вот-вот оправдают и отпустят обратно в мусорный район. Зеленые глаза-камушки и хмурая морщина между бровей, будто знает он слишком многое, но поведать не хочет. Эван глядит исподлобья, будто хочет спрятаться подальше, но некуда. Шона упирается локтями в железный стол, и все мужчины, включая конвойных на секунду переводят взгляд на ее декольте.

- Джек...Простите… - Шона снова роется в своих бумагах. - Джек Эдвард Гилл, двадцать пять лет, Норберт-Лейн, Южный Рубеж. Подозревается в организации вооруженного нападения на офицеров Новой полиции, находящихся при исполнении служебного долга. Курсант Джойс Гарольд Паркер девятнадцати лет найден мертвым на Вудленд-Уэй. Установленная причина смерти: удар по голове тупым предметом, предположительно, монтировкой. Капитан Эван Уильям Оллфорд тридцати лет, обнаружен внутри заброшенного дома на переулке Эджхилл с проникающим ножевым ранением в брюшную полость и касательным в область лица. В присутствии государственного защитника мистера Лоренса Торндайка, Генерал-Атторнея мисс Шоны Фелпс и потерпевшего капитана полиции мистера Эвана Оллфорда, объявляю очную ставку открытой.

-Брррр, как ты до фига наговорила! - восклицает Джек Гилл и трясет головой, как лошадь. - Я что-то аж запутался совсем. Повторишь?

-Мистер Гилл, - спокойно реагирует Шона. - Вы обращаетесь к Генеральному атторнею Великобритании!

-Да хоть к папе Римскому! Все равно ничего не понял.

Эван силится сдержать улыбку и прикусывает обе щеки. Таких бойцов, да ему бы в отряд. Джек откидывается на стуле на стуле и прищуривается, уставившись Шоне точно в разрез блузки.

-Капитан Оллфорд, - произносит Генерал-Атторней. - Вы узнаете в этом человеке нападавшего?

-А че, у вас тут не курят, что ли? - вдруг снова оживает Гилл. - Какое-то неправильное заседание вы мне устроили. Браток, есть сиграретка?

Джек резко пихает своего бесплатного адвоката локтем в бок, и Ларри едва удерживается на стуле.

-Чуваки, я понял, он бухой! - Джек делает огромные глаза, подается вперед и смотрит Эвану прямо в глаза. - Братан, ну займи мне сотню на трезвого адвоката!

-Капитан Оллфорд, - настойчиво повторяет Шона Фелпс. - Вы узнаете…

-А ты ничего такая, - снова вклинивается Гилл и кивает Эвану. - Пялишь ее? Как она любит, пожестче?

Один из конвоиров хватает его за волосы на затылке и оттягивает голову назад.

-Заткнись. Или я сам тебя заткну.

-Ладно, ладно, - шипит Джек. - Уговорил.

-Вы узнаете нападавшего в этом человеке?

Эван  все так же исподлобья пристально смотрит на развязного Джека. Больше улыбаться не хочет. Вспоминает запах гари в пустом доме. Он не выветрится никогда, даже если не станет самого дома. Вспоминает руку, схватившую его за горло - лежать, куда собрался? Вспоминает три выстрела в лицо мальчишки у стены башни Провиденс. Я не буду убивать тебя. Я не такой, как ты.

-Я никогда не видел его, - говорит он настолько твердо, насколько может.

-Что? - Шона вздергивает идеальные брови. - Вы… Ты… что?

-Я никогда прежде не видел этого человека. Я уверен.

Нахальная улыбка медленно сползает с лица Джека Гилла, и теперь его глаза-камушки округляются, будто он сам не верит услышанному.

-Капитан Оллфорд. Могу я поговорить с вами наедине?

Эван кидает беглый взгляд на удивленного Гилла, уголком губ улыбается ему и со всей серьезностью отвечает Шоне:

-Конечно же, госпожа атторней. Сколько вам будет угодно.

Она зажимает его в коридоре, вдавливает в серо-желтую стену, насколько позволяет ее хрупкое тело.

-Ты что творишь, капитан? У парня из-под ногтей вычистили твою кровь. В его куртке нашли твой именной нож и табельное оружие. А ты говоришь, что впервые его видишь? Он тебе еще и голову в придачу отбил? Что ты несешь?

Эван взирает на Шону сверху вниз, без улыбки, без насмешки.

-Говорю то, что есть. Не знаком, не видел, не знаю. Нет. Это как “да”, только наоборот. Понимаешь?

-Тебя запугали?

-Боже упаси.

-Тогда что, Эван? Что с тобой не так? То, что ты сейчас делаешь - это, как минимум, непрофессионально!

Эван наклоняет голову и долго целует Генерал-Атторнея в полураскрытые губы.

-И то, что я сделал сейчас, - выдыхает он. - Тоже непрофессионально. Но безумно приятно.


4. Без свидетелей

Амелия Гилл смотрит в небо сквозь зеленое бутылочное стекло. Он всегда предупреждал, что без него будет сложно, но это казалось таким далеким и нереальным. Прямо как вот эти искаженные изумрудные облака над головой. Амелия никогда не думала, что он просто возьмет и исчезнет. Кидает бутылку в ведро, ставит чайник, садится с книгой у окна, но прочитанные буквы не желают складываться в слова. Пошла вторая неделя, как мама задает неудобные вопросы.

-Эми, где Джек? Эми, почему он не звонит? Эми, что говорят в магазине?

В магазине не говорят ничего, но на каждом углу твердят о кровавой бане на Вудленд-Уэй. Многие слышали выстрелы и крики. Многие из окон наблюдали за мрачным кортежем из черных полицейских фургонов. Катафалки, так их называют в Южном Рубеже. Слишком часто их появление в квартале сопровождается смертью. Вот уже неделю, как людям не нужно объявлять комендантский час, они и сами не рискуют выходить из домов после наступления темноты. Амелия сама не видела, но во дворе рассказывали, как из тупика на Вудленд выносили тела. Много тел. Люди боятся. Гасят в квартирах свет, едва заслышав голос патрульного с вышки. Будто вымер весь квартал. Давно здесь такого не было.

Телеканалы, как обычно, врут и замалчивают. Даже Амелия, в свои семнадцать лет, знает, что телевидению верить нельзя. Медиа кормит обывателей лишь мнимым величием президента и благосостоянием его страны. Амелия никогда не видела президента, но все благосостояние видит из окна, когда бомж Винт с товарищами ищут пропитание по мусорным бакам. Показывают, что в Гайд-Парке прошел фестиваль цветов. Может, и прошел, только людям с рубежей там не рады. Стоит кому-то на подобных мероприятиях громко заговорить о политике, как тут же, откуда ни возьмись, объявляется вооруженный полицейский отряд наготове. Следующее слово уже приравнено к мятежу. Полицейское государство, вот, что всегда говорил Джек. Чертово полицейское государство.

Когда никто не видит, по ночам, Амелия плачет навзрыд, но каждое утро лжет маме, что Джек скоро вернется.
Когда дежурный выключает свет, кончиком затушенной сигареты Джек мажет “Эми” на обшарпанной желтой стене, но едва утренний свет прорезает квадрат камеры, Джек стирает надпись.
Когда засыпает город, Сэмми Дизель встает под ледяной душ, и заставляет себя думать, что все могло быть гораздо хуже. Но едва кожа привыкает к холоду, он понимает, что хуже и быть не могло.
Когда кончается вино и догорают до пошлости банальные свечи, Эван кидает Шону Фелпс на кровать и на целых полчаса становится чуть счастливее. Но позже, как только Шона надменно и молча скрывается в ванной, он утверждается в мысли, что не знает о счастье ничего.

По ночам каждый чем-то занят, но никто не делает того, чего на самом деле хочет.

***

“Когда ты внезапно открываешь глаза, будто от векового сна. Что делать, пап, если вдруг осознаешь, что всю жизнь шел не той дорогой? Что твоя жизнь - всего лишь бессмысленный маршрут, намеченный кем-то другим. Тебя не спросили, просто поставили на эти рельсы, толкнули, что было сил, и вот ты летишь вперед, без локомотива и тормозов, сносишь все на своем пути, но понятия не имеешь, как остановиться.

Когда кровь на твоих руках просто не успевает высохнуть. Когда все, на что ты способен - это лишать. Ты ничего не приносишь в этот мир, ничего не отдаешь. Только забираешь. Больше и больше. Как хорошо, что мама никогда не видела меня таким. Положи ей от меня два белых ириса. Пусть не тревожится”.

-Дорогой, что это у тебя?

Шона в домашней маечке и спортивных штанах такая миленькая, но она по прежнему акула, никогда нельзя забывать об этом.  Эван кладет КПК на стеклянный столик экраном вниз.

-Да так, отчет надо закончить.

Он обитает у Шоны уже неделю, в ее безумно дорогой квартире, занимающей целый этаж. В комнатах мебель в викторианском стиле, внизу бдительная охрана. Роскошь, вполне доступная Генерал-Атторнею страны. Шона, как кошка сворачивается клубком на белой кожаной софе рядом с Эваном, запускает руку под его футболку и аккуратно накрывает ладошкой еще не затянувшийся порез.

-Ты какой-то чересчур задумчивый.

-Это плохо?

-Нет, ну что ты! Просто непривычно.

Непривычно. Да никто даже не подозревает, что ты способен думать! Эван откидывает голову на кожаный валик и прикрывает глаза.

-Тебе никогда не казалось, будто все, происходящее вокруг, как-то неправильно? Как-то… болезненно, что ли? Война. Без конца и края, даже без смысла. Мы так давно воюем, что ускользает конечная цель…

Шона встает с софы, подходит к белоснежному комоду и наливает себе вина.

-В этой войне, Эван, нет хороших и плохих, правых и неправых. Все, что ты видишь - это становление нового режима, новой формы правления. Если посмотришь назад в историю, то поймешь: нужны десятилетия, чтобы народ принял новую власть, перестал отторгать ее. Как донорский орган.

-Здесь есть правые и неправые, - отвечает Эван. - Неправ здесь я, Шона.

-Господи, милый, не бери на себя слишком много! Ты всего лишь продукт своего общества, такой же, как я. У тебя есть гражданский долг и совершенно четкая функция…

-Убивать людей?

-Держать их в страхе, пока взрослые дяди распиливают большой пирог. И да, убивать, когда потребуется. Бескровных революций почти не бывает.

-Нахер все, - Эван резко поднимается, набрасывает куртку и шагает через ярко освещенные холлы к входной двери. - Нахер это все, я домой. Завтра в патруль, выполнять свой гражданский долг, быть безликой боевой единицей.

На мгновение он задерживается у выхода и встречается с Шоной взглядом.

-Тебе жаль парня, да?

-В кои-то веки, Шона, мне жаль себя самого.

***

Первое заседание суда назначено уже на завтрашнее утро, и Джек впервые решает признаться себе, как ему, на самом деле, страшно. Сколько ни глумись в присутствии других, рано или поздно снова наступает щемящее одиночество, а неизбежное приближается. Больше нет ощущения нереальности происходящего. Все взаправду, и правда у него ледяная, с зубовным скрежетом и лаем собак. Такая неказистая, нелепая, умопомрачительно жуткая правда.

И днем и ночью Джек спит урывками и просыпается с глубокими судорожными вздохами, будто он рыба, и его приливом выбросило на берег. Иногда он скатывается в малодушие и обреченно, без слез, воет в подушку. В другой раз вскакивает и рывком переворачивает обшарпанный стол с остатками обеда. От грохота на секунду становится легче. Звуки напоминают ему, что он еще жив.

Алкоголик-адвокат ни разу не приезжал для личных встреч, да это и неудивительно. Кому он сдался, какой-то Джек Гилл со своей никчемной жизнью? Завтра его просто разорвут на куски, ни оставив не единого шанса. Или не завтра. Но исход будет тем же, так предначертано в их самодельных законах.

Ровно в десять свет в камере выключается и загорается ночник над дверью. Уже в который раз Джек запускает в него алюминиевой кружкой в надежде расколотить, потому что эта сволочь слишком бьет по глазам. Но лампочка надежно спрятана под колпаком из железных прутьев, и сколько не кидайся, никогда не попадешь. Так и он сам, Джек, сколько ни кидался из стороны в сторону, никуда не попал. Только в каменный мешок Уандсворта.

В коридоре за дверью стоит гнетущая тишина, которую лишь изредка прорывает вой сирен где-то далеко за окном. Джек заставляет себя лечь и прикрыть веки, но сон не идет, то ли из-за света ночника, то ли от волнения. Хуже нет, вот так лежать и считать минуты. Закурив папиросу, Джек садится в кровати и смотрит в темное небо, располосованное решетками. Мысли уносят его домой, к друзьям, которые уже мертвы, к вечно депрессивной матери, к сестренке Эми. Наверняка, она с ума сходит, разыскивая его, а может, уже все знает. Когда раздается писк электрического замка, Джек не сразу соображает, что открывают именно его камеру. А потом на пороге возникает капитан Оллфорд и мягко прикрывает за собой дверь.

Одет, как обычно, по форме, иссиня черным провалом выделяется на фоне желтых стен, глаза такие прозрачные, будто их изнутри подсветили. Жесткий, четкий, нарисованный одной нервной линией. Стоит в дверях и молча смотрит. Джек инстинктивно подбирается на кровати и вскидывает голову:

-Ну, и чего хотел?

-Сам не знаю, - капитан пожимает плечами. - У нас завтра слушание.

-Стой, как ты сказал? - Джек подается чуть вперед и улыбается. - У “нас”? Неверно, дружище. Слушание завтра у меня. У меня, понял? А ты просто придешь посмотреть занятное кино. Вот это правильная расстановка.

Капитан угрюмо кивает и приближается на шаг.

-Как тебя Сэмми нашел?

-Кто? А, питбуль твой карманный? Явился в Южный с толпой курсантов и перевернул вверх дном каждый магазинчик, каждый мусорный бак. Ты его на ночь покрепче привязывай, он у тебя совсем отмороженный.

Оллфорд улыбается, но грустно и сдержано, а не тем безумным оскалом, который обычно надевает, разгоняя нарушителей порядка. И приближается еще на шаг.

- Я могу что-нибудь для тебя сделать? - вдруг серьезно спрашивает капитан. - Чем-то помочь.

-Если не можешь вытащить меня отсюда прямо сейчас, то вряд ли.

Джек молчит некоторое время, а потом поднимает взгляд на Оллфорда, впервые смотрит открыто в прозрачные глаза.

- Чего ты хочешь, капитан?

Все с той же сдержанной улыбкой, офицер делает еще один шаг и садится на кровать рядом Джеком, оглядывает пространство вокруг себя. Вдруг спрашивает:

-Кто такая Эми? У тебя на стене написано “Эми”. Девчонка твоя?

-А тебе какое дело? Сестра. Живет с матерью в Южном.

Джек быстро стирает надпись, и на его пальцах остаются черные следы пепла. Вдруг капитан резко берет Джека за подбородок и заставляет посмотреть на себя.

-Слушай меня…

-Руки!

-Слушай меня, говорю! Завтра вали все на самооборону. Я первым открыл огонь без предупреждения. Вы защищались. Меня кто-то вырубил, порезал, и я тебя в глаза не видел. Ты просто забрал мое оружие и все. Понял меня? Так у тебя появится шанс хотя бы на пожизненное, и ты еще увидишь свою Эми.

Прежде чем Джек решает, что ответить, Оллфорд встает и выходит из камеры.

***

Спокойно и неторопливо один за другим офицеры Новой британской полиции входят в зал суда и рассаживаются по местам во втором ряду, точно собрались на церковную мессу. Все в дорогих костюмах и отглаженных рубашках - дань уважения к суду. Джек, тем не менее, ничего не может поделать с собой, так и видит их лица, перепачканные в чужой крови, как в ту самую ночь. На мгновение он опускает взгляд, лишь бы не придумывать себе струйки крови, сочащиеся из заживающего пореза на щеке Эвана Оллфорда. Тот несет себя с достоинством жениха, идущего к алтарю: выбритый, при галстуке и начищенных туфлях, серьезный и собранный, будто он что-то здесь в самом деле решает. Неизменно следом, возвышаясь на целую голову, его вечный отпечаток и ручной волк  двухметровый Сэмми “Дизель”. В другой раз Джек с радостью выплюнул бы забавную колкость в адрес этой пафосной парочки, но сегодня от них обоих зависит его жизнь, и сарказм сбегает без оглядки. Прокурорша в дьявольски алом платье и туфлях на шпильке покачивается из стороны в сторону в нетерпении приступить.

Джек теребит лацкан казенного хлопчатобумажного пиджака, старается казаться расслабленным, но то и дело ерзает на стуле. Пьяный Ларри сегодня не такой уж пьяный, но толку от него мало - все что он может, так это хмуриться, поглядывая на разодетый с иголочки полицейский отряд. Пару раз он легонько толкает Джека локтем в бок и бубнит: “Прорвемся. Попробуем”. Не прорвемся, думает Джек, даже пробовать не стоит.

Конвоир у дверей приказывает всем встать, ибо суд идет. Судье на вид лет пятьдесят, худощавая женщина с короткой стрижкой и в больших очках, она входит так, будто в зале никого нет, усаживается за свой огромный стол, раскрывает красную папку с золотым тиснением и бубнит в микрофон:

-Заседание по делу “Лондон против Джека Гилла” объявляю открытым. Прошу всех садиться.

По залу проходит гул и шелест, а когда все смолкает, судья продолжает:

-В заседании принимают участие Генерал-Атторней Великобритании Шона Фелпс, государственный защитник Лоренс Торндайк, судья Сюзанна Белл и совет присяжных. У обвинения или защиты имеются отводы к составу суда?

Прокурорша и пьяный Ларри в один голос отвечают: “Нет, ваша честь”. И только сейчас Джек замечает двенадцать человек на скамейках, огражденных общим деревянным бортиком. Редко в эти смутные времена встретишь заседание с настоящим жюри, уж больно накладно. Но раз речь идет о жизни и здоровье защитников Нового Правления, никто не мелочится. Джек отворачивается от присяжных, будто смутившись. Он поднимает глаза на Эвана Оллфорда, и видит, как тот, обильно жестикулируя, что-то шепчет на ухо прокурорше. Атторней сначала слушает его нахмурившись, а потом вдруг начинает тихо смеяться. Джека тошнит, он опускает голову и смотрит себе под ноги.

-Обвиняемый, - произносит судья Белл. - Пожалуйста, представьтесь суду, назовите год и место рождения.

Джек встает как-то неловко, перевалившись на один бок. Рассеянно оглядывает зал, задерживает взгляд на полуулыбке Эвана Оллфорда и прищуренных темных глазах Сэмми Дизеля. Всем наплевать, думает он, все просто зрители вокруг арены цирка.

-Джек Эдвард Гилл, - говорит он. - Две тысячи девятнадцатого года рождения, Вестхолм, Южный Рубеж.

-Спасибо, садитесь. Слово предоставляется государственному обвинителю мисс Шоне Фелпс. Можете задавать вопросы обвиняемому.

Дьявол в алом платье выплывает в центр зала с кипой бумаг в руках. Оллфорд провожает ее глазами, но тут же переводит взгляд на Джека. Ничего не выражают ни его прозрачная радужка, ни сжатая линия губ. Мало ли какую подставу он тебе готовит, думает Джек, верить нельзя никому, особенно таким, как этот. Тебе никто не поможет, а твой адвокат-карикатура только усугубит дело. Лучше вообще молчать.

-Мистер Гилл, - мелодично выпевает Шона Фелпс. - По показаниям свидетелей и по материалам уличных камер наблюдения в ночь на двадцать девятое сентября вы находились в районе Вудленд-Уэй, девять, в то самое время, когда было совершено вооруженное нападение на…

Бла-бла-бла, думает Джек. Если всегда отвечать ей “да”, как скоро она замолчит? Если всегда отвечать “да”, как скоро его расстреляют? Джек отвечает: “Да”.

-И заметив двоих патрульных, в том числе присутствующего здесь капитана Оллфорда, вы покинули укрытие и напали на них. Все верно?

Прозрачные глаза капитана  внезапно темнеют, Джек видит это, как и то, как Эван едва заметно мотает головой: не надо. “Вали все на меня и на самооборону. Тогда у тебя хотя бы появится шанс”. Джек делает вдох и решается.

-Неверно, госпожа ”как вас там”. Не согласен.

Сэмми Моллиган с грохотом подвигает стул чуть вперед. Оллфорд коротко улыбается и опускает голову. Пьяный Ларри закусывает пухлую губу. Прокурорша заправляет каштановый локон за аккуратное ушко.

-Простите, мистер Гилл?

-Прощаю, - Джек расслабляется на своем месте, поднимает воротник пиджака, будто здесь ветрено, и, наконец, изображает улыбку. - Да, в ту ночь я действительно был на Вудленд-Уэй. Да, нарушил комендантский час. Секретарь, так и запишите: на-ру-шил. Готово? Но, дорогая мисс “чего-то такое”, ни на одного офицера полиции я не нападал. Это, кстати, тоже запишите для протокола.

Джек замечает, как хмурый Дизель наклоняется к Эвану Оллфорду и что-то долго и непрерывно шепчет тому на ухо. Оллфорд кивает без тени улыбки, снова и снова, а потом делает Сэмми знак замолчать. Эдакий небрежный взмах рукой - хватит, мол, притихни. Дизель недовольно вздергивает темную бровь, но отстраняется. Джеку важна каждая деталь, каждый жест присутствующих в зале. Правда слишком тесно переплетается с ложью, подвох может таиться где угодно.

-В таком случае, - продолжает прокурорша. - Опишите ваши действия в ту ночь. Как именно вы завладели табельным оружием капитана Оллфорда и его личным ножом? И, разумеется, наиболее важный вопрос: как его кровь оказалась на вашей одежде и у вас под ногтями? Просветите нас, мистер Гилл, не сочтите за труд. Поскольку, поймите меня правильно, экспертиза обнаружила на вас столько биологического материала, принадлежащего Эвану Оллфорду, что...

-Ваша Честь, я протестую! - подает голос Джек. - Она на меня давит, вы что, не видите? Чистой воды давление на подсудимого, куда вы смотрите-то?

Пьяный Ларри закрывает лицо рукой, а Оллфорд закатывает глаза. Джек улыбается обоим по очереди.

-Протест отклонен, - мямлит судья Белл. - Мисс Фелпс, прошу, продолжайте.

-И говорит она очень заморочено, - не унимается Джек, входя во вкус. Если повезет, заседание прервут, и у него будет время подумать еще. - Я половины не понимаю, ей-богу! Какой-то материал, черт знает что. Можно проще выражаться, мисс “крутая должность” или вы просто пытаетесь пропарить мне мозги?

-Мистер Гилл, вы проявляете неуважение к суду, - говорит старушка Белл. - Выношу предупреждение с занесением в протокол.

-Да заносите кого хотите! Гражданин имеет право понимать, что ему предъявляют, и не все тут доктора наук…

-Ваша Честь, я прошу объявить короткий перерыв, - произносит прокурорша, насмешливо и снисходительно глядя на Джека. Просекла, сучка, ну еще бы.

Белл устало вздыхает - за многолетнюю практику она видела балаган и посмешнее - но не возражает и стучит молоточком.

-Объявляется перерыв тридцать минут. Мистер Торндайк, объясните за это время вашему подзащитному правила поведения в зале суда.

***
-Он несет какую-то несусветную дичь, - говорит Сэмми Моллиган, присев на подоконник в небольшом светлом холле. Он неловко ерзает и постоянно поправляет что-то из одежды. Костюм сидит на нем, как влитой, но Сэмми настолько вжился в полицейскую форму, что любой прочий наряд вводит его в заблуждение.

- Ну, его можно понять, - отвечает Шона Фелпс. - Он нервничает и напуган, это нормально в его ситуации. Пусть немного развлечется, результат от этого не изменится, так ведь?

Обращаясь к Эвану, Шона проводит тонким пальчиком по воротнику его рубашки, слегка касаясь кожи на шее. Сэмми отворачивается, будто только что на его глазах произошло что-то невыносимо мерзкое. Эван молчит, хмурится, между бровей пролегает морщина. Он не хочет говорить, вообще не хочет здесь находиться. То, что происходит в зале суда - это растянутое во времени убийство с пытками. А он привык убивать быстро и без грязи.

В изолированную комнату для переговоров ведут закованного в наручники Джека Гилла. Перед ним маячит Пьяный Ларри, а позади - конвоир. Эван коротко кивает Джеку, умница, мол, все правильно делаешь, и тут парень внезапно подпрыгивает на месте и затылком бьет своего конвоира точно в нос, будто целился. Неготовый к атаке, ошалелый конвойный сгибается пополам и прижимает руки к лицу, пытаясь остановить фонтаном бьющую кровь. Секунда - и Джек подается влево, туда, где стоят Эван и Шона. Дизель соскакивает с подоконника, намереваясь броситься на заключенного, но Эван рукой преграждает ему путь: не горячись.

Шона ждет пошлой реплики или жеста от отчаянного подсудимого, но Джек, даже не взглянув на нее, подается вперед на Эвана, скованными руками тянет его на себя за лацканы пиджака и с размаху, не дав капитану опомниться, целует в губы. Оллфорд приходит в себя, лишь когда ощущает чужой язык у себя во рту, и в этот же момент поцелуй прерывается.

-Видела? - с улыбкой плюет Джек в лицо Шоне Фелпс. - Вспоминай теперь обо мне, когда будешь его трахать. А ты глаза не закрыл. Почему, а?

Для Сэмми это уже выше предела, и одним ударом в челюсть он валит Джека на пол.

-А ты-то что разошелся, большой брат? - давится от истерического смеха Джек: - Чую нездоровое волнение в рядах!

Дизель набрасывается сверху и начинает отчаянно бить Джека кулаком в лицо, раз, другой, десятый, до хруста, до кровавых пузырей. Он не замечает ни Эвана, ни двоих конвоиров, пытающихся оттащить его от добычи, не слышит их криков и воплей Шоны Фелпс. Перед глазами алая пелена, и ему глубоко плевать, дышит ли еще парень под ним.

-Сэмми, прекрати! Хватит уже, угомонись, сволочь, ты его убьешь! Лейтенант Моллиган, это, твою мать, приказ!

Слово “приказ” мгновенно отрезвляет Дизеля - его нельзя просить, ему нужно только приказывать. Тяжело дыша, он поднимается с пола. Руки в крови, на воротнике рубашки проступают алые и бурые брызги. Сэмми выпрямляется во весь немалый рост, и темные глаза его сверкают, а ноздри раздуваются.

Конвоиры поднимают Джека, держат под локти, как тряпичное чучело. Все лицо в крови, капли вязко падают на мраморную плитку, парень продолжает улыбаться разбитыми губами, но говорить у него нет сил.

-Проваливай, Сэм, - негромко произносит Эван, мрачно глядя на своего подопечного снизу вверх. Дизель не движется с места, только мечет искры взглядом.

-Пошел отсюда, сука! - Эван орет так, что его голос эхом разносится по коридорам здания суда. - Завтра в девять утра в моем кабинете, а до тех пор даже на глаза мне не попадайся, понял? Вали!

Дизель неохотно поворачивается к капитану спиной и направляется вперед по коридору. Проходя мимо окровавленного Джека он замедляет шаг, смотрит парню в глаза и одними губами произносит:

-Прощай, крысеныш.


***

“Я никогда не умел слушать. Некая искаженная истина была вбита в мой разум кривыми ржавыми гвоздями, и я несу ее по сей день, не в силах отречься. Люди видятся картонными и неважными, пока не приходит самый неважный из них, и внезапно все обретает смысл. И дело не в личном пристрастии, пап, на них я по прежнему не способен. Дело в осознании себя не там, не тем, не таким.
Когда-то ты показывал мне звезды и прорастающую траву на теплотрассах. Важнее этого не было ничего в целом мире. А потом все стало настолько мелким, что не разглядеть. Когда я упал, пап? Смогу ли я встать?”

Эван лежит на ворсистом ковре, посреди своей гостиной, и смотрит в белый потолок. Это не больничный и не канцелярский белый, а тот, что снег на вершинах Швейцарских Альп, где уютная гостиница, лыжи, мамин смех и треск камина по вечерам. Белый из детства. Полночи он просто лежит, блуждая коридорами прошлого, а когда становится, совсем холодно, забирается на диван, накрывается пледом и провавливается в чуткий сон.

Сэмми Моллиган, как побитая, но гордая собака - в кабинет вроде и вползает, но вроде и с высоко поднятой головой. Пусть так, думает Эван. Гордость всегда вдохновляла его, даже необоснованная. Ровно девять и ни секунды опоздания, Дизель в меру вызывающе смотрит из своего извечного угла, как волк из вольера.

-Сэмми, я не хотел этого делать, поверь, - говорит Эван, отложив КПК и все бумаги, даже не откинувшись в кресле, по своему обыкновению, а собравшись, как перед прыжком. - Правда, не хотел, но мне придется.

Дизель хмурится, будто не разобрал, на каком языке с ним говорят. Эван решает не тянуть.

-Лейтенант Сэм Моллиган, для дальнейшего несения службы вы переводитесь в специальное подразделение под командованием капита...

-Да ты рехнулся! - это не крик, это выдох. Сэмми выныривает из своего привычного угла, пересекает кабинет и плюхается в кресло, напротив капитанского стола. - Ты на полном серьезе выжил из ума, Оллфорд!

-...Капитана Лансберга. Документы на перевод готовы, табельное оружие и номер личного удостоверения остаются прежними.

Дизель часто моргает, будто что-то попало в глаз, взъерошивает короткие волосы волосы на затылке, зачем-то откашливается и глубоко вдыхает.

-Да ладно, Эван, перестань, ну! - по хозяйски откидывается в кресле, закидывает ногу за ногу. - Ты чем-то расстроен, может, ты даже бредишь, но…

-Возьми, пожалуйста, - через стол Эван протягивает Дизелю стопку бумаг в прозрачном файле. - Это досье, которое я собрал на тебя за последний год. Все самое лучшее. Отдашь Лансбергу, и через полгода получишь старшего лейтенанта.

Нервная, странная, даже страшная улыбка вычерчивается на лице Сэмми Моллигана, он подается чуть вперед и пристально, как близорукий, смотрит на капитана.
-Слушай, ну за что? Я же столько лет… Нет, ну правда, за что?

Эвану бешено хочется выпить, так, что челюсть сводит, прямо сейчас, в девять утра, в самый разгар службы. Виски, рома, да хоть чистого спирта.

-За то, что разучился держать себя в руках. За то, что нарушаешь мои прямые приказы. Прости, Сэмми, но я все решил.

-За крысеныша? Ну, хочешь, я схожу и извинюсь перед ублюдком? Ну?

Эван молчит. Он знал, что без драмы не обойдется, но боль и растерянность в глазах Дизеля все равно выбивает его из седла. Лейтенант тяжело поднимается из кресла, скручивает документы в тонкую трубочку и, ни слова больше не говоря, шагает к двери.

-Сэмми, - зовет его капитан у самого выхода. - Только не вздумай обижаться.

-Я не умею обижаться, сэр, - ледяным тоном отвечает Дизель. - Вы меня этому не учили.


5. Сказка о правосудии

-То, что произошло с нашим обществом - закономерность Ты многого не знаешь, Джек, но вся планета сейчас приходит к тоталитарному режиму. Как ни прискорбно, но это, пожалуй, преддверие Третьей Мировой Войны.

Подстелив под себя сложенную вдвое форменную куртку, Эван сидит на полу, облокотившись на край жесткой кровати и подперев голову рукой. Джек лежит, прикрыв глаза, и шумно сопит - переносица, скорее всего, сломана, и Джек то и дело сморкается в платок кровяными корками. Видеонаблюдение давно отключили, а назойливый ночник завесили полотенцем, и теперь по камере струится приятный золотистый свет. Эван размешивает в металлической кружке сладкий чай и протягивает Джеку. Тот, немного помедлив, принимает ее и аккуратно подносит ко рту: губы сильно разбиты, и пить не очень-то приятно.

-Про войну ты мне говоришь, чтобы я типа не расстраивался, да? - произносит Джек, отхлебнув чая и поморщившись. - Ну, вроде как… Не только я скоро умру, но и вы все тоже?

Эван забирает из рук Джека кружку и улыбается, хотя ему совсем этого не хочется.

-Может, ты и не умрешь, - отвечает он, не найдя ничего более ободряющего. - По крайней мере, то, что зависит от меня, я сделаю.

-В том-то и ирония, чувак, - говорит Джек и снова высмаркивается кровью. - Что от тебя ничего не зависит. Думаешь, я совсем идиот и не вижу, что несмотря на весь свой пафос и самомнение, ты просто пешка в системе. Такое же пустое место, как я, только у тебя есть оружие и побольше денег. Когда-нибудь придут и за тобой. Когда ты станешь не нужен или неудобен, тебя так же пустят в расход, как сейчас меня. И, поверь, я не желаю тебе зла, просто говорю то, что вижу.

-Все ты правильно говоришь, - глухо отзывается Эван. - Реалисты в этой стране долго не живут. Ты прав, мы расходники, но я не хочу просто сидеть и смотреть на это.

-И поэтому ты сидишь и смотришь в мой чай.

-Ну, не на морду же твою жуткую смотреть, - усмехается Эван. - И кстати, я убрал Сэмми из отряда.

-И что? - Джек закидывает руки за голову и устраивается на кровати поудобнее. - Чего ты этим добился, кроме того, что разозлил его еще больше? Нет, капитан, ей-богу, ты вроде взрослый мужик, а поступки у тебя детские. Ты просто отворачиваешься от того, что тебя пугает. Спрятался под кровать, и нет монстров. Мне отец, знаешь, как говорил? “Если что-то снится тебе в кошмарах, справься с этим наяву, и тебе нечего будет бояться”. Но то, что пугает меня… С этим не справиться.

-А мне отец говорил, что лучший способ никого не бояться - это сделать так, чтобы все боялись тебя. Сам он, правда, всю жизнь проработал страховщиком, и его побаивался только наш старый домашний кот. И до сих пор я не могу понять, как так вышло, что у доброго и мягкого человека с безупречной репутацией, выросло чудовище.

-Ты не обязан быть копией отца. Он продукт своего времени, ты - своего.

Эван молчит и отпивает чай из Джековой кружки. Сидеть посреди ночи здесь, на холодном полу тюремной камеры с парнем, который его чуть не убил, почему-то гораздо спокойнее, чем в собственной квартире. Просто потому, что здесь с ним говорят. Его не боятся, от него ничего не требуют, перед ним не заискивают или, напротив, не пытаются унизить, как это любит делать Шона Фелпс. С ним просто говорят, по-настоящему, как человек с человеком, без форм и протоколов. И остывающий тюремный чай согревает лучше глинтвейна.

-Завтра вечером заеду, - говорит Эван, набрасывая куртку. - Закину тебе чего-нибудь пожрать и сигарет.

Он уходит темными коридорами, мимо постов и охраны с собаками, погруженный в мысли о том, что теперь он, кажется, готов дописать отцу письмо.

***
Джеку тоже спокойно и уютно, впервые за последнее время. Безудержно жаль себя, конечно, и щиплет глаза. Но что-то отлегло на душе, будто он простил сам себя за то, что оставил мать и сестру, за то, что не оправдал ничьих надежд. Все это на время потеряло свою щемящую остроту, и сейчас ему хочется просто заснуть и не думать. Заснуть крепко и сладко, как в детстве, как в последний раз.

Писк замка заставляет Джека вздрогнуть и оглядеть камеру: неужели капитан что-то забыл и вернулся? В дверном проеме, под самый потолок вырастает до боли знакомая фигура, и Джек внутренне сжимается в комок. Что за черт?

-Чем порадуешь? - Джек вскидывает голову, стараясь не выдавать страха перед этой машиной смерти.

-Поговорить пришел, - небрежно бросает Дизель, проходит в камеру и запирает за собой дверь. - Ты ведь не против?

-Мы же вроде и так неплохо пообщались, разве нет? У меня все твои слова на лице отпечатались, видишь?

Сэмми Моллиган молчит, но за него говорит его тяжелый взгляд. Ничего хорошего здесь не произойдет, это уж точно. Джек хочет беспомощно разреветься, но вместо этого проглатывает ком, застрявший в горле, и пытается растянуть саднящий рот в усмешке.

-Ну говори, раз пришел, чего уж там? Совета, наверное, хочешь, как закадрить девчонку? Ну, во первых, они любят, когда им дают свободу. Знаешь, не надо за них решать, что делать и куда ходить. Во-вторых, надо делать им комплименты, они падки на красивые слова. Ну, у тебя с беседами проблем нет, вон как ты меня уболтал. Ну, и главное. Трахать их надо, чувак, трахать так, чтобы у них больше сил ни на что не оставалось. Сечешь, большой Сэмми? Или тебе про девчонок совсем не интересно?

Джек больше не улыбается - чувствует, что попал этому зверю точно под дых, случайно провалился в брешь, тщательно охраняемую пуленепробиваемым титаном.

-Безумно интересно, - отвечает Дизель, чуть пружинит с пола, подается вперед, и его стальные пальцы впиваются в шею Джека, давят так, будто намерены сомкнуться. Джек бьется и пытается освободиться до тех пор, пока не закатывает глаза и не начинает синеть. Тогда Дизель швыряет его животом на матрас, наваливается всем телом, и пока Джек старается не выхаркать легкие, защелкивает на его запястьях наручники.

-Вот ты мне и покажешь, - рычит Дизель сквозь зубы. - Как с ними надо поступать, с девчонками.

Одной рукой Сэмми вдавливает голову Джека в жесткий матрас, другой - стягивает вниз его тюремные штаны.

-Больной ты ублюдок… Мразь, - хрипит Джек, пытаясь сбросить с себя сотню килограммов стальных мышц. - Отвали, падла, я тебя порешу, клянусь!

Его голос срывается в беспомощный стон, когда Дизель коленом раздвигает ему ноги и толкает в него свой член так быстро и больно, что Джек перестает даже дергаться, а только скулит.

-Так их трахать надо, да, крысеныш? Чтобы визжали?

Двигается резко, жестко, глубоко, не давая Джеку ни на секунду отрешиться от боли и стыда. Чтобы запомнил, чтобы стер свою самодовольную ухмылку и проглотил свои грязные разговоры вместе с языком. У Сэмми получается: все, что сейчас может Джек, так это размазывать лицом собственные слюни и слезы, пока его позорно вколачивают в койку.

Дизель не получает удовольствия, даже не кончает. Снимает наручники, грубо швыряет Джека на пол и пинает тяжелым ботинком под ребра. Джек сворачивается клубком, неловко натягивает штаны, вскидывает голову, рукавом вытирает сопли и сверлит Дизеля отчаянными, полными слез глазами. Не говоря ни слова, отталкивается руками от пола, намереваясь вскочить, но тут же снова получает новый мощный удар ногой под дых.

-Не спеши, крысеныш - произносит Дизель, снимает с койки Джека казенную желтоватую простыню и одним резким движением разрывает ее пополам. - Мы с тобой еще не закончили.



***

“И если мне вообще суждено стать кем-то другим, то именно сейчас. Кровь с рук не смоешь, пап, и на другую сторону не перейдешь, все предопределено, но можно сделать хоть что-то. Мое сломанное сердце всегда находилось в моих же руках, просто я этого не видел. Мир слишком болен и грязен, и с его язвами в одиночку не справиться, а вот вычистить себя изнутри еще можно. Пора взлететь над дымом войны и посмотреть в небо. Никогда не бывает поздно, пап. Пока ты дышишь, все еще можно исправить.”

Эван бродит по супермаркету в куртке и потертых джинсах, с корзинкой в руке. Такой же, как все. Внезапно полицейская форма сделалась ему не в пору, стала казаться слишком тяжелой, слишком тесной. Сигарет и каких-нибудь вкусностей Джеку, бутылку рома себе на вечер. Улыбнуться молоденькой кассирше. Не оскалиться в безумии своем, а просто улыбнуться, потому что так хочется. Быть нормальным, даже если чувствуешь, что ты один против всех. Сломать железный хребет своему чудовищу и выпросить у продавщицы телефон. Задушить в себе садиста и пожелать охраннику магазина хорошей смены. Сесть за руль и в сотый раз мысленно попросить прощения у мертвого Майки Хэнсона. Начать с малого. Расколоть ледяную корку над головой и глотнуть свежего воздуха.

Эван приезжает в Уандсворт в половине одиннадцатого вечера. Знает, что Пол Престон уже безотказно ждет и готовит для него пару дежурных фраз и шуточек. Следующее заседание суда уже завтра, и Джек наверняка лежит без сна или нервно курит в окно. Эван решает, что до конца будет верен новому себе. Даже если Шона пригрозит ему ответственностью за дачу ложных показаний. Даже если его разжалуют до рядовых. Неловкая, неумелая попытка спасти человеческую жизнь в кои-то веки стала важнее положения и регалий. Первая попытка спасти собственную душу.

Эван шагает по коридору, весело шурша пакетами, нажимает кнопку трескучего звонка, улыбается Полу Престону, и, не обращая внимания на растерянное выражение лица бывшего однокурсника, движется к камере номер сорок шесть. Он слегка замедляет шаг, заметив, что дверь распахнута настежь. В камере пусто, и взгляд выхватывает помятую металлическую кружку на обшарпанной тумбочке, неубранную постель и странный клочок белой ткани на оконной решетке. Эван задерживает дыхание, аккуратно ставит пакеты на пол и медленно поворачивается к Престону.

-Не понял…

Пол с одышкой семенит по коридору и? поравнявшись с Эваном, мрачно кивает.

-Ты так влетел, что я…  В общем, вздернулся вчера ночью твой пацан. Не знаю, что уж произошло, я смену сдал. На камерах ничего, только получасовой перерыв в записи. Утром начали поверку, а он висит на простыне…  В общем, Эван…

-Помолчи. Просто уйди, Пол, дай мне пять минут.

Эван входит в камеру и закрывает за собой дверь. Некоторое время он просто стоит у входа и бездумно смотрит на белый узел, грубо срезанный чьим-то ножом. Садится на пустую кровать, берет с тумбочки кружку и долго держит ее в руках. На дне еще остался подернутый мутной пленкой недопитый чай. Эван проводит пальцем по холодному ободку кружки, раз, другой, а затем со всей силы швыряет ее в стену и наблюдает, как золотистые чайные капли стекают по желтой масляной краске.

Так бьются все наши надежды, думает Эван, глядя на пустую кружку в пыльном углу. Стена слишком крепка, чтобы пытаться ее разрушить. Эвану хочется взвыть, но внутри он будто оцепенел, и все, что может, это смотреть вперед, не мигая. В воздухе все еще витает запах дыма дешевых джековых сигарет.

“Все, что мы делаем, все, чего желаем, пап… Оно так хрупко и неверно. Нет ничего вечного, только эти стены, только эта тишина. Рано или поздно мы сгораем дотла, превращаясь в кучку пепла, и все, что остается от нас - только дым. Дым, папа - это все, что у нас есть.”

***

В 2045 году капитан Эван Оллфорд был арестован по подозрению в содействии сопротивлению. Полгода он провел в тюрьме Уандсворт, за недостаточностью улик расследование было прекращено, все обвинения сняты, и Оллфорд вышел на свободу. На службу в полиции он больше не вернулся, и, когда в 2047 году границы были снова открыты, уехал к отцу во Францию. Там он занялся автогонками и написанием книги о гражданской войне.

После убийства Джека Гилла, Сэмми «Дизель» Моллиган подал в отставку и уехал в Ирландию. О его дальнейшей судьбе больше ничего не известно.

Официальной версией гибели Джека Гилла считалось самоубийство, и только Оллфорд не разделял ее. Но он никогда не инициировал расследования, зная, что оно все равно не даст результатов. Джек был похоронен в Южном Рубеже, рядом со своим отцом.

По делу «Великобритания против Оллфорда» государственным обвинителем выступала Шона Фелпс. Это стало вторым, проигранным ею делом.