Первый вопрос.
Почему они меня ненавидят.
Нет, не так.
Первый вопрос был другим.
Первый вопрос был –
Кто я?
Рядом со мной не было зеркала, чтобы я мог посмотреть, кто я. Да рядом со мной вообще ничего не было.
Пустота.
Пустошь, рассеченная на клетки, клеточка черная, клеточка белая, клеточка черная, клеточка белая…
Я пехотинец.
Это дошло до меня уже потом, несколько мгновений спустя. Я черный пехотинец, сказал я себе.
Почему они меня ненавидят.
Это был второй вопрос. Уже потом.
Сначала надо было добраться до своих, знать бы еще, где эти свои, но ведь черт возьми, должны быть где-то свои. И какого я черта делаю здесь, один-одинешенек, когда все наши сражаются там, не знаю, где там, но там…
Извините, вы не подскажете, как…
Подскажите пожалуйста, как пройти…
Не то.
Всё не то.
Просто потому, что спрашивать не у кого, здесь никого нет. Только бескрайняя клетчатая пустыня насколько хватает глаз, пустыня, покрытая редкими полуразвалившимися башнями, отголосками прошедших войн.
Скажите, как добраться до своих…
Это был третий вопрос.
А почему они меня ненавидят, значит, все-таки четвертый.
Почему я убил её?
Я стоял над распростертым телом, сжимал в руке кинжал, спрашивал себя – почему я убил её?
А ведь ничего не предвещало.
От слова совсем.
Она была белой, первый раз я видел настоящую белую, она и правда была вся белая, в белоснежных одеяниях, она переходила ручей, придерживая подолы платья, чтобы не промочить.
Подскажите, пожалуйста, как мне пройти к своим…
Вот это я должен был спросить у неё, когда сделал к ней шаг. И не спросил – что-то случилось, что-то перевернулось в моем сознании, как будто кто-то выключил свет в моей голове…
Почему я убил её?
Я очнулся с кинжалом в руке, я смотрел на тело женщины, на белые одежды, залитые кровью, спрашивал себя – почему?
…убийство мирного населения считается военным преступлением, карается согласно международной конвенции…
Это я знал. Хорошо знал. И, тем не менее, я стоял над трупом женщины, с кинжалом в руке.
Это был четвертый вопрос.
А почему они ненавидят меня – значит, пятый.
Или нет.
Пятый вопрос пришел ко мне, когда я поднимался на пирамиду из черных и белых кубиков, пирамиду, закрученную в безумную спираль.
Безумие?
Это был вопрос.
Который тут же стал ответом.
Безумие.
Теперь всё стало на свои места – безумие овладело мной, вот почему я оказался в клетчатой пустыне, не помня, кто я, и что я.
Они там.
Это не вопрос, нет.
Это утверждение.
Я видел, как клубится пыль на горизонте, я знал – они там. Я не знал, кто они, свои или чужие, я видел – там кто-то есть.
Я поспешил туда, где клубилась пыль, где кипела битва, да, я уже знал это – там кипит битва, и там должен быть я, вместе со всеми, защищать нашу доблестную отчизну от врага…
Я поспешил туда – где слышался цокот копыт и конское ржание…
…И вот здесь-то пришел долгожданный шестой вопрос:
Почему они меня ненавидят?
Почему они стали гнать меня прочь, осыпая проклятиями, почему они стали стрелять в меня, - мои родные солдаты стали стрелять по мне, почему, почему?
Почему черные кони испуганно ржали и вставали на дыбы, едва завидев меня?
Почему из боевых тур меня осыпали потоками стрел?
Почему?
Седьмой вопрос пришел глубокой ночью, и он звучал…
Нет.
Сначала вернулся четвертый вопрос, вернулся ближе к вечеру.
Почему я убил?
Я стоял на окраине маленькой деревушки, сжимал окровавленный кинжал, спрашивал себя – зачем я его убил?
Белого мальчика.
Он играл в одном из дворов вместе с другими детьми, он подбежал слишком близко ко мне – и тогда я пронзил его кинжалом.
И снова всё было как во сне, снова я не владел собой, мои руки как будто перестали мне принадлежать, я просто взял и пронзил его кинжалом…
Здесь и вернулся четвертый вопрос:
Почему я убил его?
Я сей же час покинул деревушку, потому что моя рука снова тянулась к кинжалу – и если бы я не ушел, я бы вонзил оружие в грудь еще какого-нибудь случайного прохожего, а то бы сделал и что похуже.
А потом были сумерки, и светлое небо надо мной потемнело, в нем появились черные точки, которые разрослись в черные клетки, поглотившие свет. В далеких городках и деревеньках загорелись огни, и часы на городской ратуше пробили полночь.
Тогда-то и появился седьмой вопрос.
Что со мной не так?
Ответ напрашивался сам собой.
Безумие.
И, тем не менее, это был не ответ. Я чувствовал, что не просто безумен, что я чем-то неуловимо отличаюсь от черных пехотинцев, черных коней, черных тур и слонов, и даже от белых пехотинцев и белых тур…
Чем?
Я посмотрел на свое отражение в водной глади озера – обычный пехотинец, разве что у пехотинцев не бывает клыков. И желтых сверкающих глаз. Но нет, здесь дело в чем-то другом…
Ближе к рассвету пришел первый ответ.
Когда я, как следует, посмотрел на свое отражение.
И понял.
Я был плоским.
Нет, не худым, не тонким, а именно плоским.
Девятый вопрос был – кто он такой?
Нет, вы не ослышались.
Именно девятый вопрос.
Восьмой вопрос был чуть раньше, это был вопрос – как его одолеть, кого его, не знаю, кого, да как не знаю, белый пехотинец, под белым знаменем.
Он появился из темноты, из рассветных сумерек, он сбил меня с ног, он занес надо мной короткий меч – сам не помню, как я отбил его атаку, как выхватил собственный меч, как сражался с нежданным врагом – сражался, как настоящий пехотинец, да я им и был.
Мне так казалось.
Я одолел его – на рассвете, когда небо обагрилось маревом заката, а клетчатое прле обагрилось нашей кровью. Я уже занес над ним свой меч, чтобы поразить врага, но что-то заставило меня остановиться.
Что-то.
Я увидел, что он был плоским.
- Кто ты такой?
Он забормотал что-то про пехотинца гвардии её Белого Величества, но я оборвал его:
- Кто. Ты. Такой?
Неделей раньше.
- Ну что, солдатушки, бравы ребятушки… задание есть… ответственное.
- В тыл противника?
- Ты погоди, погоди, шустрый какой… ни в какой не в тыл, другое тут… Чтобы противника победить, его надо что?
- Уничтожить?
- Что уничтожить, это понятно… а самое главное, что?
- М-м-м-м…
- Высмеять его, самое главное. Опозорить. Так что, солдатушки, бравы ребятушки, задание вам как художникам… противников наших нарисовать… так нарисовать, чтобы высмеять…
- …карикатуру, что ли?
- Верно говорите…
- …они прогнали меня… - белый пехотинец обреченно смотрит на меня, не понимает, - свои же прогнали меня!
Киваю.
- Меня тоже.
- Что тебя тоже?
- Прогнали…
Ещё бы белые тебя не прогнали!
Да нет, не белые…
- Но почему… почему?
- Мы ненастоящие.
- В смысле?
- Ты сам посмотри… мы плоские. Мы ненастоящие… мы…
- Но почему? Почему?
Это был его первый вопрос.
Второй ответ пришел ближе к полудню. Этот ответ принес ветер – обрывок газеты, на нем почти ничего не было, но было достаточно, чтобы мы поняли…
Я увидел на рисунке себя. Себя, протыкающего кинжалом ребенка.
Вот.
Я показал ответ белому.
Чтобы у белого тоже был ответ.
…и они оставили армии, и ушли жить вдалеке от других фигур…
Нет, не так.
Я уже знал, что так наша история не закончится.
- Уйди… убирайся!
- Что с тобой?
Это был мой одиннадцатый вопрос. Я смотрел на него, не понимал, почему он стоит надо мной с кинжалом в трясущейся руке…
- Уйди…
Ответ пришел тут же. Я бежал от него, пока он не заколол меня кинжалом, как велела ему его сущность…
…найдены трупы двух солдат, заколовших друг друга. Поразительно, что содлаты были плоскими…
И не так.
Такой развязки тоже не будет у этой истории.
Что я могу сделать?
Это был двенадцатый вопрос.
Я стоял над двумя трупами, на этот раз я заколол двоих – женщину и ребенка – и спрашивал себя:
Что я могу сделать?
Может быть, я бы и ушел оттуда ни с чем, если бы художнику не вздумалось сделать меня еще и мародером. Я открыл котомку женщины, начал рыться в вещах…
Здесь я и нашел ответ.
Ответ оказался деревянным, продолговатым, с графитным стержнем…
- Не… не подходи!
Я не слушал его. Я подошел к нему, взмахнул карандашом…
- Что… что ты сделал со мной?
Это был его второй вопрос.
- Ты должен сделать со мной то же самое.
- Но… что?
- Это очень просто. Всего несколько штрихов… и всё будет по-другому…
Наконец, он догадался… и взял карандаш, чтобы пририсовать ко мне штрихи, линии, плоское сделать объемным…
Как обустроить полуразрушенную крепость, чтобы в ней можно было жить.
Где раздобыть еду.
Где найти хворост, чтобы развести огонь в очаге.
Как поджарить пойманных крылопаток.
Это всё не вопросы.
Это так.
А тринадцатый вопрос пришел ко мне вечером, ближе к ночи, когда часы на городской ратуше поднялись в небо и засветились полной луной. И снова грянул бой – где-то там, на горизонте.
- А может… а может, они тоже какие-нибудь… неправильные? Может, их тоже кто-то нарисовал… вот такими…. Плохими?
Никто их не мог нарисовать, что ты говоришь такое… они же не плоские, а объемные…
…Трехмерный художник может нарисовать картину в двух измерениях.
…чтобы нарисовать картину в четырех измерениях, нужно быть четырехмерным художником…
(это из ответов)
…как нарисовать четырехмерную шахматную пешку
Это четырнадцатый вопрос.
Помню, как осторожно пририсовывал штрихи к белому пехотинцу, выводил перспективу, хитросплетение линий…
Пятнадцатый вопрос пришел потом, когда мы убегали от чего-то, похожего на коня, отчаянно думали, по каким клеткам, то есть, квадратам, ступать.
И пятнадцатый вопрос…
- Ну что, солдатушки, бравы ребятушки… Что я могу сказать, прокололись вы.
- Да ну?
- Ну да. Помните, карикатуру рисовали, враждующие стороны…
- Помним.
- Так что думаете? Они из трех измерений сбежали.
- К-как сбежали?
- Их сегодня видели… метались по кубикам, не знали, как ходить…
- В розыск объявлять надо.
- Какой, к черту, розыск, хочешь, чтобы нас в дурку отправили? Молчи уже…
…звучал так:
Как выжить в четырех измерениях?