Саня Ровенский уже битый час сидел у открытого настежь окна, уставившись вдаль остекленевшим взглядом, и не видел решительно ничего. На площадке со старыми качелями, которые он, некогда веселый и задиристый мальчик по прозвищу Чиф, использовал в далеком детстве в качестве турника, чтобы не терять спортивной формы, было оживленно. Ребятишки, шумно резвившиеся во дворе, пытались своими жизнерадостными возгласами пробиться к его угасающему сознанию, словно из другого измерения, но он, направив свой внутренний взор в глубины израненной и исстрадавшейся души, не обращал на них ни малейшего внимания. Жаркий июльский день, переваливший за середину, совершенно не радовал его. Солнечные блики, прыгавшие по лицу наперегонки с ажурными тенями от листьев росшего под окнами раскидистого клена, хоть и напоминали ему о беззаботном прошлом, но в то же время отчетливо говорили: «Назад дороги нет! Жизнь кончилась. Все ушло безвозвратно». И от этого хотелось выть и рвать на себе одежду.
Чиф сидел неподвижно и внутренне громко рыдал. Дышать было тяжело, будто грудь угнетал тяжелый камень. Ну как же так могло произойти, чтобы он, молодой и красивый парень с такими блестящими перспективами, вдруг оказался за бортом жизни, прикованный к инвалидной коляске? Никому не нужный калека! Жалкий и никчемный человек, всеми забытый и брошенный…
В этот момент в прихожей зазвонил телефон. Чиф пришел в себя, ненадолго отвлекшись от невеселых дум. Резким движением крутанув колеса кресла-каталки в противоположные стороны, он развернулся на месте и покатился по скрипучему паркету в коридор, где на узком комодике из темного полированного дерева стоял старый-престарый карболитовый аппарат.
Протянув руку к трубке, Саня на секунду замешкался. Телефон хрипло надрывался длинными гудками, призывая его вернуться в реальный мир, но молодой человек и не думал торопиться. Кто бы там ни был на другом конце провода, он не способен вновь зажечь утраченный интерес к жизни. Ну какие такие новости он приготовил для меня? Какое ему вообще дело до меня? Нет меня! Был, да весь кончился. Все, умер… Амба! К черту всех!
Аппарат издал последний истерично-рыдающий возглас и замер. Звон колокольчика, спрятанного в блестящем черном корпусе телефона, истончился в тиши квартиры, повисел немного в воздухе, словно негромкое эхо, и медленно угас. Чиф, понурив голову, коротко взглянул на часы и пополз в гостиную. Было начало четвертого.
В серванте хранилась мамина вишневая наливка. Приподнявшись в кресле, насколько позволяло безногое тело, юноша открыл дверцу и достал пузатый графинчик. Сняв плотно прилегающую стеклянную крышку в виде изящной рифленой шишечки, он принялся прямо из горлышка пить приятный тягучий напиток, и с каждым глотком ощущал, как крепкое душистое зелье уверенно заливает пожар в его груди. Боль притупилась. Дышать стало легче. Чиф вместе с глубоким выдохом издал протяжный стон и почувствовал целительную пустоту в душе.
Это случилось четыре года назад под Кандагаром. Саня служил тогда в ВДВ – уже целый год – долгие двенадцать месяцев, из которых больше половины пришлось на Афганистан, куда он был командирован после учебки и лагеря специальной подготовки неподалеку от Ашхабада в Туркмении. Скоро домой, если верить железному армейскому принципу: год службы в условиях боевых действий – за два. Во всяком случае, так обещало командование, и поводов для уныния не было.
Его друг Стас, с которым он вместе призвался и прошел потом через огонь и воду, мирно сопел, прислонившись к покосившемуся деревянному столбу наспех сооруженного укрепления. Это был добрый и крепкий парень, серьезно занимавшийся на гражданке дзюдо, и даже завоевавший какие-то титулы на разных первенствах. Еще в учебке он научил Чифа нескольким коронным приемчикам, которые потом не раз выручали молодого десантника. Теперь они служили в одном отделении, и Чиф безоговорочно доверял Стасу, верил в его прямолинейную порядочность и знал, что тот всегда прикроет в бою. К такому человеку можно было смело повернуться спиной, не опасаясь получить коварный удар исподтишка.
Другой солдат из их боевого расчета – Алик Рогов по прозвищу Мирза – деловито расправлялся с тушенкой из сухпая. Любую свободную минуту он старался использовать, чтобы чего-нибудь схомячить, говорил, мол, растущему организму требуется. Оптимист! Человеку вообще немного надо – сыт и слава богу. Чифу стало смешно.
– Ну хватит чуфанить, Мирза, треснешь, – сказал он веселым полушепотом с придыханием на выдохе, переросшим в шепелявый свист.
Получилось забавно. Алик оторвался от банки с приятно пахнущими бледно-розовыми ломтиками свиного мяса, замурованными в нежный топленый смалец, и, осмотрев приятеля с ног до головы, проговорил:
– Ничего-то ты, Чиф, не понимаешь в жизни.
– Куда мне? – продолжал подтрунивать Саня.
Мирза глубоко вздохнул и принялся поучать товарища:
– Это не еда, это маленькая порция радости жизни, чтобы сделать мир вокруг нас светлее и чище.
– Не гони, – улыбнулся Чиф.
– Да-а-а… – Алик снова вздохнул. – Сейчас бы еще сгухой почадиться, вообще был бы высший класс. Или ты не согласен?
Саня промолчал. Ему расхотелось шутковать.
Почему Алика прозвали Мирзой, наверное, никто уже и не помнил. А дело было так. До службы в армии он жил в Азербайджане. Его отец был русским откуда-то с Поволжья, работал инженером на большом нефтеперерабатывающем заводе, а черноглазая красавица мама – выходцем из иранской диаспоры, проживавшей в Баку вот уже без малого двести лет. Еще на большой земле, знакомясь со своими будущими сослуживцами, Алик как-то обмолвился, что его деда по маминой линии Джахида Али чуть было не репрессировали в сталинские годы из-за того, что он якобы происходил из аристократической семьи и даже считался дальним родственником какого-то видного государственного деятеля из Пакистана, возможно даже самого мирзы Сахибзада Искандера Али.
Про Искандера Али все, конечно, благополучно забыли, а вот словечко «мирза», обозначающее на фарси то ли принца, то ли сына эмира, запомнили. Так и прилипла к рядовому Альберту Рогову из Баку его кличка.
– Мирза, черт нерусский, как ты можешь свинину лопать? Тебе же вера не позволяет, – подключился к разговору Толик Горобец, жизнерадостный и незлобивый паренек из Днепропетровска, возившийся все это время с треногой от АГС – тяжеленного тридцатимиллиметрового автоматического гранатомета с бодрым названием «Пламя».
– Да русский я, блин, – напористо оправдывался Мирза, – православный. Сколько раз повторять?
– Ай-ай-ай, – не унимался Толик, смеясь, – ты же комсомолец, а говоришь православный, нехорошо это.
– Отвянь, хохол, – буркнул в ответ Алик и тоже рассмеялся.
– А ну ша, хлопцы, – шепотом проговорил Чиф, – сдается мне, кто-то ползет.
Ребята умолкли и потянулись к оружию. Саня тихонько толкнул Стаса, тот мгновенно проснулся и крепко сжал в руках РПК.
Вертушки забросили десантников – три роты ВДВ – на позицию в нескольких десятках километров от базы. Вначале все передвигались группами по тростнику. Не доходя пары километров до кишлака, остановились, врылись, как могли, в бледно-желтую каменистую землю с пятнами белесой проседи и выслали дозор. По данным полковой разведки в кишлаке засело духов тридцать, а то и все пятьдесят, хорошо вооруженных, наглых и злых. Надо было выкурить их оттуда и уничтожить, пока бесстрашные моджахеды сами не устроили какой-нибудь кровавый сюрприз.
Небольшими партиями душманы проникали на территорию республики Афганистан с юга, со стороны соседнего Пакистана, где находились особые лагеря для обучения и тренировки моджахедов, организованные и обустроенные американцами. Официально про эти лагеря никто ничего не говорил, но и без того все знали об истинном положении вещей – здесь Советский Союз негласно воюет с Соединенными Штатами, как и несколько лет назад во Вьетнаме.
Духи были хорошо вооружены и дерзки, дрались, как черти из преисподней, не щадя ни своих, ни чужих. Смерть не страшила их, поскольку в среде исламских мятежников считалось почетным погибнуть в священной войне. Даже инструкторы со звездно-полосатыми шевронами на рукавах трепетали перед их свирепой дикостью и жестокой целеустремленностью. Старики, женщины, дети, попадавшиеся у них на пути, – плевать – все навоз истории перед волей Аллаха. Хотя, если призадуматься, выглядело весьма сомнительным, чтобы всемогущему Аллаху действительно хотелось таких чудовищных и бессмысленных жертв.
А вот наши ребята вынуждены были щепетильничать. Казалось бы, куда проще накрыть кишлак ракетами, да и дело с концом, но там находились сотни мирных жителей, которые и без того сильно недолюбливали шурави. Приходилось вести себя достойно и деликатно – быть не только солдатами, но и дипломатами. И это часто стоило жизни советским парням.
Чиф насторожился и прислушался. Он хоть и уловил пару секунд назад какие-то невнятные шорохи со стороны кишлака, но все равно разведчики из третьей роты появились внезапно. Профессионалы. Их лица блестели от пота – в маскировочной робе было еще жарче, чем обычно, – и потеки грязи придавали физиономиям устрашающий вид. Это были трое невысоких и совершенно незаметных парней в широких комбинезонах песочного цвета с автоматами, обернутыми тряпками из мешковины. Они двигались почти бесшумно и умели застывать на месте, запросто превращаясь в камень или корягу.
– Ну что там? – шепотом спросил Стас.
– Жопа, чуваки, – хрипло отозвался один из дозорных, пытаясь отдышаться, привалившись к пыльному валуну. – Только часовые и пара пулеметных расчетов.
– А где остальные?
– Вот в этом-то и жопа, – выдохнул разведчик. – Видать, здесь нам духи ловушку приготовили. Я к командиру. Чует мое сердце, надо отступать к вертушкам.
– Значит, засада? – Чиф снял автомат с предохранителя.
– Похоже на то...
Не успел солдат произнести эти слова, как воздух пронзил тонкий шепелявый свист летящего снаряда, и откуда-то сверху, с ближайших холмов, обступивших тростниковую долину ручья, у берегов которого приютился кишлак, посыпались мины. Они ложились ровно, сплошным ковром, взрывая землю и поднимая в воздух тонны грунта. Все вокруг мгновенно наполнилось черной и вязкой пороховой гарью. Било сразу несколько минометных расчетов. В ответ гулко заработали наши пулеметы и послышались щелчки коротких очередей из калашей. С шипением из долины ввысь взвилась кумулятивная ракета РПГ, и один миномет моджахедов умолк навеки.
Сквозь грохот можно было отчетливо слышать крики и стоны раненых советских солдат, которых духи застали врасплох.
Хорошо заученным движением Толик быстро наладил АГС и открыл огонь. Несколькими точными выстрелами он подавил еще одну огневую точку душманов, но тем самым раскрыл местоположение своего отделения. Обратный привет не заставил себя долго ждать. Несколько мин легли совсем рядом. Мощные пули крупнокалиберных пулеметов застучали по камням, высекая искры. Духи пристрелялись.
Ручной пулемет Стаса басовито затарахтел, поливая неприятеля ответным огненным дождем, но меткий выстрел снайпера сразил товарища в плечо, а второй выстрел, сделанный вдогонку, вскрыл грудную клетку. Стас, извергнув фонтан крови и плоти, с последним нечеловеческим криком завалился набок и, рефлекторно нажав на курок, продолжал стрелять в пустоту, пока в рожке не закончились патроны.
– Стас! – заорал Чиф и ползком ринулся к другу, но поздно. Безжизненное тело товарища приняло на себя еще две пули, однако это его уже не волновало: солдат умер, погиб смертью храбрых на поле боя.
Рядом разорвалась мина, обдавшая Чифа огненным жаром и комьями земли. От грохота заложило уши. Не замечая того, как на его правой штанине начала медленно проступать свежая кровь, Саня огляделся по сторонам. Плотный черный дым от нескончаемых взрывов не давал разглядеть окрестности. Толик, перезарядив гранатомет, продолжал палить на слух, не замечая ничего вокруг. Одну ленту он уже отстрелял, ведя огонь, как учили опытные бойцы, наиболее эффективными короткими очередями. У него оставалось еще несколько гранат, как вдруг он, негромко охнув, накрыл собой свое грозное оружие, сраженный вражеской пулей, и затих. Мирза лежал чуть в стороне, свернувшись калачиком, и кричал от боли. Он был тяжело ранен сразу несколькими осколками. А рядом валялась недоеденная им банка тушенки. Метрах в семи по направлению к зарослям тростника лежало искореженное тело дозорного в маскировочном комбинезоне: он так и не успел доложить командиру о результатах разведки. Сердце Чифа разрывалось на части. Ему стало ясно, вот и настал его последний миг. Но так просто он не сдастся, духи надолго запомнят этот страшный день.
Резким броском боец подскочил к Толику, перевернув его горячее тело, высвободил АГС и с хриплым нечеловеческим ревом принялся забрасывать противника гранатами. Вражеские пули засвистели совсем рядом, но это уже не беспокоило его. С яростью и безумным остервенением десантник отправлял в сторону минометных точек моджахедов гранату за гранатой, пока боеприпасы не кончились. Тогда он схватил автомат и передернул затвор, но выстрелить не успел. В тот же момент совсем рядом раздался грохот, солнце померкло, и Чифа снова обдало жаром взрыва. Весь мир вокруг завертелся в спиральном вихре, и младший сержант Александр Владимирович Ровенский потерял сознание. Он уже не видел, как над горами появились наши вертолеты и шквальным ракетным огнем подавили огневые точки душманов. Потом свежие силы десантников провели стремительную зачистку кишлака и ближайших окрестностей. Операция завершилась полным разгромом боевиков. Военные нашли пятьдесят три трупа моджахедов и еще нескольких тяжело раненных мятежников. Но и наши потери были колоссальны. Из семидесяти бойцов, отправившихся на задание, в живых осталось едва ли больше половины.
Очнулся Чиф уже в кабульском госпитале, где и узнал от медперсонала, чем завершился тот роковой бой. Дружище Стас и веселый Толик Горобец погибли на месте, как и несколько десятков других парней. Жизнерадостный Мирза скончался от ран на операционном столе. А самому Чифу теперь суждено навсегда остаться калекой. Врачам пришлось ампутировать ему обе ноги, левая рука, пережившая два открытых перелома, была загипсована от плеча до кончиков пальцев, голова, аккуратно замотанная в плотную каску из бинтов, неподвижно покоилась на подушке, и только нос и потрескавшиеся губы торчали наружу, да беспокойные глаза в ореоле почерневших дрожащих век подавали признаки жизни.
Через две недели Саня был отправлен на восстановление в военный госпиталь под Ташкентом, потом орден, демобилизация, родной дом, заплаканное лицо матери и желваки, заигравшие на скулах его сурового и молчаливого отца. Надо было как-то приспосабливаться к новой жизни.
Продолжение следует...
Глава 34 здесь http://www.proza.ru/2016/07/20/435