«Розы» я писал в Хельсинки с хорошим настроением. Работа долго лежала не оформленной и представляла собой всего лишь лист плотной акварельной бумаги, покрытый рисунком. Те, кто пишет, хорошо знает, чем отличается рисованный лист от оформленной работы. Неоформленный рисунок, даже удачный, напоминает старшеклассника, который и пивко потягивает с друзьями, и девушек целует в укромных уголках при каждом удобном случае, и судит здраво обо всём, но всё же, ещё не взрослый по-настоящему человек, каким его делает лишь окончание школы. Акварельный рисунок без рамки и паспарту обычно вылёживается в альбоме сотоварищи, созревает и ждёт своего часа. Конечно, ведь у рисунка нет ещё даже настоящего имени, только его проект, поскольку имя у него появится лишь тогда, когда он станет полноценной картиной и её можно будет представить на строгий суд равнодушной общественности.
Через какое - то время вся папка с рисунками, в которой лежали и «Розы» с оказией перекочевала в Санкт - Петербург. А незадолго до этого события товарищ неожиданно подарил мне картину на день рождения. Это была пастель, оформленная, как акварель, с белой, гнутой пластиковой рамой - имитация под дерево - с пошловатым золотистым кантом по всей длине рамки и белым же паспарту. Картина несла в себе образ осени, о чём говорила яркая рябиновая гроздь в центре композиции, подосиновики в серовато - охристых тонах и несколько охристых же кленовых листьев, которые выглядели, как подкладка под грибы.
Слушай, Саня, - сказал я товарищу, когда через какое - то время, об этом подарке нечаянно зашёл разговор, - ты не офигел-ли, дружок, дарить человеку чужую работу, в то время, как его собственные давно лежат в кладовке, в многочисленных папках, поскольку на стенах уже нет живого места, куда можно было бы пристроить новую картину. И вообще, как можно дарить живопись тому, кто уже достаточно много о ней знает, имеет о ней собственное суждение и вполне определённые пристрастия.
Что, совсем нельзя, - спросил у меня удручённый товарищ, понимая, что теперь, от благородных подарков надо будет снова возвращаться к алкогольной продукции.
Ну, разве Репина, - ответил я ему вполне примирительно и не услышал никакого ответа на эту реплику, как - будто мои слова вылетели в приоткрытое окно, минуя Сашины уши, поскользнулись на влажном от недавнего дождя металлическом карнизе, и свалились прямо во двор на мою соседку по лестничной площадке, которая как раз возвращалась домой после прогулки со своим очаровательным йорком. Имя Репина заставило её в удивлении поднять голову к небесам, инстинктивно прижав к себе своего карманного друга, но поскольку небо не произнесло больше ни слова, она решила, что это знак, и что ей пора наведаться в Русский Музей, где она не была уже лет десять…
Честно говоря, пастель была хорошей, но как-то меня не задевала. В один из дней, не в состоянии сделать ничего путного, но съедаемый желанием сделать хоть что-то, я вытащил шедевр из рамки, достал папку, которая приехала из Хельсинки и стал примерять к ней свои работы. Занятие это увлекательное, даже азартное, поскольку работ ограниченное количество, формат у них разный, не говоря уже о палитре. То-есть, своего рода рулетка, с той только разницей, что на кону, хоть и не деньги, но испорченное вполне определённым образом настроение, если удача окажется не на моей стороне.
Из первых девяти разноплановых работ к белой рамке и белому паспарту не подошла ни одна. Прежде, чем попробовать на эту роль «Розы» я нервно зевнул, прогулялся к бару и налил себе пол рюмки настоящей перцовки, чтобы пощипать язык, заставить кровь бежать по жилам чуть быстрее и, может быть, заставить голову включить воображение. Увы, рамка оказалась слишком маленькой и рисунок не хотел входить в эту тесную обитель, видимо понимая, что в этом убогом жилище ему придётся провести остаток своих дней. Но мне уже нравилось сочетание цвета рамки с лепестками «роз» и даже кичливый золотой кант кажется ничего не портил в моём представлении о ближайшем будущем выпускника.
Я стал двигать работу за ширмой паспарту, приложив её к тыльной стороне рамки, скорее совершая какое-то театральное действие, чем делая то, чем должен был бы заниматься настоящий художник. Петрушкой, конечно же, выступали розы, которые, то весело кланялись мне, будто говоря, мол, воля Ваша, барин, то лукаво выглядывали из-за верхнего края рамки, показывая, кто в этом доме настоящий хозяин, а кто - лишь случайный участник представления. Конечно, всё это было слегка легкомысленно с их стороны, поскольку под моим бедром уже лежали, прижатые к полу ножницы, готовые в любой момент сделать своё дело. В какой-то момент, розы встали на то место, которое единственно и было предназначено им в рамках этого магического белого квадрата. Всё произошло очень быстро и почти вдохновенно. Я укоротил рисунок в размерах, стараясь не причинить боли ни работе, ни себе самому для чего понадобилось ещё разок прогуляться к бару.
После этого всё стало на свои места: новые «Розы» обрели своё новое, удобное жилище, я получил оформленную работу, неплохо сбалансированную по цветам с рамкой и паспарту. Так, «Розы» стали «Моей грядкой», получили новую жизнь и уже могли принадлежать кому угодно, а та работа, которая когда-то нравилась мне и была совершенно другой, просто перестала существовать. Основание стеблей с какими -то бутонами и намёками на саму грядку некоторое время ещё лежали фрагментами на полу, пока я прилаживал картину на стене, а потом угодили в мусорное ведро и мы расстались навсегда.
Именно так и происходят многие вещи. То, что нравилось когда-то, всецело принадлежало вам и зависело от вашей воли, в какой-то момент исчезает, оставив в душе лёгкий инверсионный след, который тоже растворяется через время, как растворяется в небе след от самолёта. А то другое, что появляется взамен первого, становится более важным, нужным и интересным, и остаётся таким навсегда, даже в тех случаях, когда это другое больше никак от вас не зависит, и когда вы начинаете понимать, что уже сами зависите от него.