В этом коротком рассказе я хочу поведать читателю не о трагедии отдельно взятой лягушки, а про интересного человека, моего первого учителя и замечательного художника, который нас ознакомил с удивительной наукой цветоведения.
Нас двадцать шесть. Мы разные, но цель у всех одна – стать художниками.
В мастерской тишина, только слышно шуршание щетинных кистей по грунтованному холсту. У противоположных стен на двух больших подиумах поставлены осенние натюрморты с капустой, репой, картофелем, вязками сушёных грибов и другими дарами сибирских лесов и огородов – это всё вчера утром было куплено на городском рынке. Драпировки, корзины, крынки и горшки, разумеется, извлечены из методического фонда училища, который создавался многими десятилетиями. Там много чего хранится: гипсовые слепки, старинная посуда, одежда разных времён, чучела птиц и животных, всякие черепа с рогами и без, и прочая утварь, без которой учебный процесс вообще немыслим. Большая комната вся заполнена шкафами, стеллажами и полками; такой богатой коллекции старины мог бы позавидовать любой краеведческий или этнографический музей.
Натюрморт выстроен в плотном колорите, по-стожаровски замечательно богат и гармоничен по цвету – в нём остро чувствуется родное дыхание быта русской избы.
Мне это дыхание знакомо от рождения – в город я приехал из таёжной деревни, где круглосуточное электричество появилось лишь к концу пятидесятых. А пока в начальных классах учился, часто уроки приходилось делать при свете керосиновой лампы. Той осенью, когда наша страна запустила в космос первый спутник, колхоз, помнится, обзавёлся движком с генератором, который громко начинал тарахтеть с наступлением темноты, а затихал ровно в полночь. Уже стало удобнее жить – цивилизация и в таёжные края осторожно входила.
...Работать с такой натурой приятно. Я не спешу, мысленно анализирую соотношения цветовых пятен на холсте, продумываю каждый новый замес. Сзади почти неслышно подошёл Геннадий Васильевич Казаков, легонько похлопал по плечу, что означало полное одобрение хода работы над постановкой. Удивительный он человек: на работу приходит одетый с иголочки, как на праздник, – в абсолютно чёрном костюме, цвета вороньего глаза, при галстуке и всегда в свежей белоснежной рубашке. Иногда чёрный костюм меняет на тёмно синий. Точно назвать этот цвет не могу – знания не хватает. Это знание принадлежало лишь Геннадию Васильевичу, чем он нас и удивлял неизменно. Нашему педагогу оно досталось от его учителя ещё в довоенные годы, а тому перешло от великого Репина. Вот и выходит, что по творческой линии он является самым настоящим внуком гения. Как он умудрялся не вляпаться в краску – не понять, но его аристократическая аккуратность и всегдашнее спокойствие имели на студентов особое воздействие.
– Ты, Виталий, попробуй светлую драпировку по теням писать не холодком, а лягушкой в обмороке, да и по репе в тени пройдись гусиным помётом, а заодно и свет тронь алебастрой бледненькой. И ещё: внизу померанцем пройдись – отсвет от оранжевой драпировки проявится.
Гусиный помёт – это понятно: желтовато-зелёное с коричневатым отливом, а вот про несчастную лягушку услышал впервые. Похлопал глазами недоумённо, тут же заметил, что все сокурсники замерли с любопытством.
– А это какой цвет? – спросил с улыбкой. – Лягушек видел всяких, но слишком нервных не встречал.
– Про цвет влюблённой жабы я уже вам на прошлом занятии рассказывал – это зеленовато-серый, только заметно светлей. Зелёная краска всякая бывает: у вас кобальты имеются, хром, изумрудка, фэцэшка, виридон. А вот до войны выпускался ещё и кадмий зелёный, травяная, зелёная оливковая или горчичная. Но и это ещё не всё. Сто лет назад художники выписывали краски из Германии, Голландии или Франции, названия тех цветов для вас сейчас непонятно звучат. Я вам говорю про открытые цвета, а есть ещё цвета сложные, составные. Свои названия замесов художники давно придумали. Нужда заставила. Тут вам и кардинал на соломе появился, и бле-д-амур, и весёлая вдова, и драконья зелень. Уж точно и не знаю, но около сотни названий наберётся – не меньше. Ну, а лягушку в обмороке лучше всего составлять из зелёного кадмия, белил и сажи газовой. Сажа всё же теплее кости жжёной. Но поскольку у нас кадмия зелёного давно нет, лучше всего тут использовать хром – именно он наиболее близок к кадмию по тону и цвету, если слегка лимонного кадмия подмесить. Однако, кадмий зелёный всё же чуточку чище и ярче будет. Благороднее, я бы сказал.
Вот так постепенно на каждом занятии студенты узнавали четыре-пять новых названий цветов. Вернее, названия всё же были старыми, но они почему-то ушли из русского языка. Кто-то думает, например, что танго – это только название танца. Ещё такого танца не существовало, а для художников прошлых веков это был оранжевый цвет с коричневым оттенком.
Жаль, что ушли… А какие колоритные названия, сколько выдумки и юмора в них мы могли бы встретить! Чего стоят только такие названия: цвет влюблённой жирафы или цвет бедра испуганной нимфы, адского огня, испуганной мыши, медвежьего уха или цвет паука, замышляющего преступление.
– Характеристику цвета детской неожиданности вы, конечно, все знаете – продолжил с хитроватым прищуром Геннадий Васильевич, а вот откуда это пошло кто-нибудь мне расскажет?
Хоть и начитанный народ, наши студенты, но соревноваться с учителем в познаниях не могут. Молчат скромно.
Ну, тогда слушайте, – продолжил он. – Была такая королева, Мария Антуанетта. Родила она наследника, обмыла его прислуга, и счастливая мамаша сразу же решила показать голенького кроху придворным. Все восхищаются хором, а будущий король вдруг взял да и выпустил из себя продукт отходов организма на роскошное платье родной мамаши. Конфуз! Но цвет конфуза всем настолько понравился, что его сразу именно так и назвали: «детская неожиданность».
Дружный смешок по мастерской прогулялся.
– А теперь, друзья, за дело принимайтесь, – посоветовал Геннадий Васильевич и медленно двинулся между рядами мольбертов.
Много лет с той поры прошло, уже нет в живых нашего учителя, а из памяти моей не выветрились ни воронье крыло, ни Маркиза Помпадур, ни резвая пастушка и прочее, и прочее… Надо признаться, что с учителями мне потом повезло и в художественном институте, но о них разговор отдельный.