Пьяньчужки угомонились под утро.
Один, участвуя в компанейской гулянке, припрятал в своей машине запасец пива. Откричав куплет разгульной песни со всеми, отвлекался к сокровищу, добулькивал индивидуально.
Наша машина капотом прямо к его багажнику, мы невидимыми зрителями. Смеялись.
Нагулявшиеся устали, захрапели.
Засидевшиеся вышли из машины, истомно потянулись, вкруговую огляделись.
Из ночной тьмы проявлялись окрестности.
Берега реки молчаливо надвигались, без-шумно уходили в прошлое.
Справа заросли тальников иногда обнаруживали за собой пустоту безлесного пространства. Обнаруживали, просвечивали, намекали и приоткрыли огромную реку. Открыли её ширь полностью и услужливым официантом исчезли. Две попутные Оби - Большая и Малая, слившись вместе, образовали шествие неспешное и неохватное.
Сиреневый окоём.
Левый край - туманные хребты и отражения Полярного Урала. Правый - появившийся на дальних берегах, белой россыпью по песчанным холмам, город.
Живая водная ширь мимо них - в дали.
Туман с её поверхности уже сгонялся метёлкой утренних солнечных лучиков. Вверху, в белесой небесной сини, золотились облачные пёрышки. Перекликаясь, снижалась пара снежных лебедей. Запах огромной воды и багульниковых берегов возрождал осязание. Плеск ветренных флажков. Переполненное щирью дыхание. Сказочный былинный простор.
- Как красиво - восхищённо выдохнул подросток, для которого куда привычнее был скепсис.
Речной паром с несколькими рядами автомобилей на палубе, уносился рекой на Север. Паром и сам помогал реке, пришлёпывал плоским днищем волновые барашки, подминал их, обрызгивая залетающими через планширь искристыми всплесками автомобили и, потёртую колёсами, палубу.
Спали хозяева в своих машинах, неутомимо озирал дали рулевой в толкаче-буксире, к носу-рогам которого был прикреплён паром. Со своего вышнего положения рулевой осматривал дальнее устремление вод, деловитый ход плавучего состава и следил за порядком на палубах.
И видел на самом носу парома, отца с сыном, тоже глядящих вперёд.
Свежий ветер бодро трепал флаг на мачте, покачивал автомашины. Студёно задувал под рубашки обеим зрителям. Они крепились, ёжились и вконец иззябли.
- Ничего себе - макушка лета. Тепло то здесь бывает?
- Это оно, самое тепло и есть.
Холод - не беда. Ветер на Оби опасен. Северный разводит на встречном течении морские волны. Нынешней весной вон за тем дальним мысом шквалами уложило "Ярославец", куда как мореходный катер. Погибли трое молоденьких журналистов, возвращавшихся с рейда по рыболовецким станам здешнего народа Ханты. Один из отчаянных местных, вращаясь среди волн на своей бударке, успел подставить борт под руки нескольким, что барахтаясь, ещё удерживались над пенной гранью. Катер на 20-метровой глубине течением тащило по дну сотни метров.
Обь в том месте имеет особенность, всегда покрыта белоснежной пеной, проявляющей столкновение невидимо пересекающихся течений.
Из глубин, с нижнего света глядя - облачный покров.
Сверху же, над пенной Обской метелицей, на пригорке среди зелёных елей, теперь невеликий обелиск с парой скамеечек для сослуживцев и родственников погибших.
---
Молодым ещё вот здесь же, где мы сейчас, плыл и я на катере, лесосплавном водомёте. Вырвался из рубки на палубу, задохнувшись прокуренным коллективным общением.
Катер очень низкой посадки, почти вровень с водой. Он ходил подо мной крупом лошади. Иногда между волн оказывался даже ниже поверхности и тогда казалось, что река прокатится через пахнущий соляркой и машинным маслом, крашенный металический фальшборт, хлынет в открытые люки и всех поглотит.
Расставив ноги, укрепился на корме просмолёным боцманом.
Опьянило вольным речным простором, природной свежестью, и так вдруг поманило... Раздевшись, позачерпывал ведром на верёвке, забортной, медового цвета Обской водицы, и несколько раз щедро окатился. Ручьи на палубе подчеркнули босым ногам внутреное судовое тепло и дрожь двигателя. Несмотря на некоторую отчуждённость внешней обстановки, вода прошлась по мне неожиданно дружелюбно. В сочетании с нашим периодическим погружением в речную плоть, потоками сверху вниз, река и вовсе себе приобщила, охватила. Словно старого знакомого.
Вышел ещё один пассажир - разговорились. Чудо - когда то бывали в одном лесном посёлке.
- Стоит ли ещё там районная больница и работает ли в ней Хазаркина?
- Сейчас медициной мужик командует. Той давно нет, промелькнула. Её - командировочную жену, притащил за собой работник райисполкома, пристроил, чтобы удержать. Перевели его - она исчезла.
- А, что заведовала до неё, Полина?
Вместе учились.
В городах мало-мальски крупного значения в те времена всегда были мед-зоовет-культпросвет-пед-торгово-профессиональные училища. В них занималась почти вся местная и окрестная молодёжь, подхваченная сразу по окончании школы. Парни и девчата получали стипендию, приезжие - общежитие и питание в столовой. Распределялись на работу. Обеспечивались жильём и если доставался дом - дровами. Кто то укоренялся. Многие меняли профессию, но уже сделавшись самостоятельными, проснувшимися для жизни. Главное - не без дела в самом неприкаяном и рисковом возрасте - ума набирались, приносили посильную пользу обществу и родителям облегчение.
Всяк, тех советских лет, молодой человек, чувствовал под своими младыми подошвами твёрдую государственную ладошку, ощущал о себе единичном, тревогу неоглядной державы.
А вот друг ко дружке...
---
Нас направили в этот посёлок группой выпускников, укомплектовать вновь открывшуюся больницу.
Полина была на голову старше всех, в училище она не ватажилась, жила в маленькой комнате общаги - бывшего гулаговского барака, со своей старенькой болеющей мамой. На новом месте её и поставили заведующей. Нас, помоложе, не третировала, ставила задачи, тихонько подгоняла, по свойски общалась и шутила. В коллективных воскресных капустниках участия не принимала. Но, чего уж скрывать - иногда бывала навеселе.
Пела в клубной художественной самодеятельности любимую свою песню - "Эх снег-снежок, белая метелица. Говорит, что любит, только мне не верится".
Пела с неожиданно симпатичной детской улыбкой.
И обнаруживала в озорном исполнении противоположную тексту уверенность во всехшной приобщённости, в устремлённости каждого к общему... зазывала слушателей в круг не какой ни будь - в любящий, в родственный.
И этой уверенностью выдавала слушателям свою предопределённость неминуемой беде.
Однажды на репетиции, её слишком уж компанейски оглядывали двое - работник исполкома и ещё какая то женщина. Поощряли взглядами, подхваливали, наигранно руками всплёскивали, другим показывали - Учитесь, дескать.
Вскоре, когда Полина приболела, они наведались в коллектив. Представились служителями власти. Поинтересовались общим мнением о заведующей.
- Есть ли в ней такое, что вам не нравится?
- Нет, не так - Всё ли в её работе вы считаете положительным?
- Нет, точнее вот так - Видите ли вы в жизни коллектива что-то, что нужно бы изменить, для чего понадобилась бы помощь со стороны, от власти? Ведь не может же быть хорошо всё. Ведь не станете же вы успокаиваться на достигнутом.
Вскоре поступил приказ об увольнении Полины, формально основанный на том собеседовании. Наведавшись в перерыв, не поднимая глаз, она собрала свои чепушинки. Да и мы спрятались за ресницы. Хазаркинна угнездилась главной. Её упорной неуживчивостью, один за другим подобные приказы получили все. Постепенно разъехались.
---
- А что с Полиной? - спросил сын.
- Интересно, как она там? - спросил и я тогда, на катере.
- Жизнь её не заладилась. Запила, двинула с матерью в совсем малюсенький посёлок, фельдшером. Плыли вниз по Оби на теплоходе. Ночью открыла иллюминатор. Через него за борт и выбралась.
- Околонулевая температура, глубина без дна, разлив без края, тёмные водные перемещения... метель поверху.
Женщина, с доверчивой к людям улыбкой... отчаявшаяся, в ночном водном космосе. Такие вот красоты.
... Тебе то что?
... Теснит, чем дальше - тем больше. Попросить бы прощения.
... Я дураком не буду.
Мерно рокочет толкач-буксир, относятся ветром выхлопы двигателя. Распространяется по светлой широкой воде голос Кадышевой из теплоходных динамиков, перепевая злободневное, данное издавна.
"Вырастешь большая, отдадут тя замуж.
Ой лющеньки люли - отдадут тя в замуж.
Отдадут тя в замуж во чужу деревню.
Ой лёшеньки лёли - в семью неесогласну".
Кормчий, за окнами белой рубки, с высот озирая дальние перспективы и ближние перемещения, контролируя глубины и повороты, совмещая обстановку с опытом, знающе, неусыпно и терпеливо, держит штурвалом необходимое направление.
Паром парит над текучей бездной, стремит пасажиров к той дальней черте, где песчанно-лесистый берег с городом - что по холмам россыпью, как бы взвешенный среди солнечного неба и прозрачных зеркальных раздолий... зыбко дрожит, манит призрачно.