Когда за ней закрылась дверь, он выплюнул на пол изжеванную сигарету, достал другую, закурил и сказал:
- Ну и ну... Шел в оперетку, а попал... на вечер органной музыки. Прямо похороны устроила…
Надевая дублёнку и заматывая шею шарфом, он бормотал:
- Истеричка... Клинический случай! Героиня из дурацкой пьесы в по¬исках идеала. Тоже мне ещё "женские образы Тургенева"! Анахронизм пар¬шивый ...
Потом доверительно обратился к лимонному дереву:
- Нет, вы только послушайте! Она меня любила, но я оказался недо-стойным её! Я буффоне. Слова-то какие знает... дитя Тавриды! Господи, есть же ещё такие идиотки! Угораздило же связаться...
Взглянув случайно на кресло, где сидела Нина, он увидел забытую ею сумочку и злорадно добавил ко всему сказанному:
- Растряпа несчастная! Вот и пусть теперь возвращается...
Сильно хлопнула наружная дверь, в пустой "кают-компании" от толчка зашелестело лимонное дерево. А может быть, оно хотело что-то возразить?
Через несколько минут он вернулся, запихнул сумочку в свой портфель, критически осмотрел портфель со всех сторон и ушел, тихо закрыв дверь.
На этот раз лимонное дерево осталось неподвижным...
Он заправился к двери, открыл ее, но не вышел. Постоял немного, прикрыл дверь и вернулся в кают-компанию. Машинально расстегнул дуб¬ленку, опустился на диван и задумался.
Почему-то вспомнилась старая школьная учительница, сказавшая ему незадолго до выпуска: " Ты, Вася, должен понять одну простую исти¬ну: хорошее отношение к человеку, в конечном счёте, всегда окупается, это самая выгодная политика. Эгоист - враг самому себе в первую очередь,
Потом всплыл в памяти бурный разговор с Ольгой. О чем они тогда спорили, он забыл, но хорошо помнил свою обиду от ее слов:
- По большому счету я на тебя могу положиться на все сто, жизнь могу тебе доверить. А в мелочах ты совершенно ненадежен. Ты как кар¬тина, написанная крупными мазками, тебя нельзя рассматривать вблизи : ничего не поймешь, одна мазня..."
Он встал, походил по комнате, остановился возле сита, слегка пнул его ногой, будто ждал от него совета, и сказал:
- Черт их знает, может быть, в чем-то они правы, эти бабы... Вспомнил лицо только что ушедшей Нины: криво надетую шапку, закушенные губы... Куда она пошла?
Это всегда сдержанная женщина, казавшаяся ему суховатой, его любила. Может быть, любит до сих пор... Да, конечно; любит, иначе не было бы этого нелепого вечера.
Из всех женщин, которых он близко знал, его любили только две: жена и Тамара. Жена ушла от него, узнав про Тамару. С Тамарой он прожил чуть больше года, и это был самый тяжелый год в его жизни. К тому времени, когда они расстались, он пребывал в твердом убеждении, что современному человеку любовь не нужна: это слишком дорогое удо-вольствие, роскошь не по средствам. Тратишь нервы и время на другого, чувствуешь себя связанным с этим другим, тоже сложным, имеющим свои претензии, запросы, а главе - права на него, Василия Тихова; как все это тяжело и ненужно. А самое неприятное - необходимость разби¬раться в женских страданиях, которых он решительно не понимал. Эти женщины были сыты, одеты, у них было комфортабельное жилище, было все необходимое и сверх того - многое, без чего можно обойтись. Он, Василий, не собирался уходить от них, а ведь мог бы... Чего им не хватало?
Иногда, видя Тамарины слезы, которые она из гордости всегда стара¬лась спрятать, он со злостью думал: "Какого дьявола тебе нужно? На работе ты в белом халате рассматриваешь гистологические срезы в чис¬той и теплой лаборатории, здоровье у тебя отменное, дома все в порядке. Какого ещё тебе рожна? Вот поехать бы тебе в тайгу - полазила бы по болотам, поели бы тебя комары, и сразу в голове просветлело бы"...
После Тамары в его жизни уже не было ничего серьёзного, кроме ра¬боты. Были какие-то короткие связи и встречи - калейдоскоп женщин, живущих так же бездумно, как и он сам. С ними было легко, но от этой легкости оставалась пустота и то ощущение неустроенности и не уюта, которое он всегда испытывал на Ярославском вокзале. И всё-таки он ценил эту лёгкость и не собирался её менять на что-то прочное и насто¬ящее. И вот теперь опять это настоящее лежит на его пути и молча про¬сит: "Подними меня".
Когда прошла его злость, он понял, что Нина ему очень нравится, что она трогательна в своей старомодной чувствительности и чистоте, давненько уже не встречавшейся ему. И ещё есть в ней несомненная ценность, как в добротном натуральном продукте без примесей и фальси¬фикатов. Было очень жаль упускать эту ценность, раз уж она сама при¬шла к нему. Но он не сомневался : с Ниной будут те же сложности, что были с женой и с Тамарой. Придется отказаться от полной, безграничной, птичьей свободы, которую он любил и без которой уже не мыслил своей жизни. И больше не будет, или почти не будет вокзалов — неуютных и суматошных, но полных неограниченных возможностей ехать куда угодно и когда угодно... А с другой стороны, вокзал - он всего лишь вокзал, это не жилье...
Скрипнула наружная дверь. Тихов приподнялся на диване и увидел Нину.
Он вскочил с неожиданной для себя радостью и позвал:
- Нина, заходи! Ну, заходи же, чего ты боишься?
Она стояла в дверях и вопросительно смотрела на него. Потом сделала два несмелых шага вперед и вдруг заплакала. Он усадил ее в кресло и без улыбки попросил:
- Перестань. Расскажи мне о себе. Ведь я о тебе ничего еще не знаю…