https://www.youtube.com/watch?v=xTjhoqX_FYY
+18
1.
В области сюрпризов мне равных нет. Поэтому накануне своего дня рождения я особых чудес и не ждал.
Зима как зима, конец января, холодно. Снилась всякая чушь. В виде девичьих рук, сплетенных шее. Локоны, глаза, сладкий плен давит на сердце.
Видимо, к очередной вылазке без жён. На большее мои приятели не способны. Это вам не в Гоби человека зашвырнуть. На вертолете. С бодуна. Или в Антарктиду, какая разница. Везде можно, и в космос. Зависит от кошелька. А я организую.
Ксюха, жена, на удивление сообразительная, поняла почти с первого раза, что моя автономия — это незыблемое.
Вот и на этот раз.
— Только с Олькой поговори, ладно? — Ксюха бросила на меня один из ее разнообразных многозначительный взглядов. — А то она куксится. Из-за мальчика.
— Что вы говорите?! Это в десять-то лет?
— Ну, все в телефоне сидишь? — спрашиваю.
— Пап, это личное. И вообще, ты когда-нибудь любил?...
Не очень красивое, но всегда милое дитя, дорогое сердцу. Еще вчера просила меня найти ей в подарок волшебную палочку, “за любые деньги”, а сегодня — “а ты любил?”... Ладно, будет подходящее время — поговорим.
И вот оно, началось: звонок в дверь среди ночи. На экране видеонаблюдения нарисовался Марат, самый толковый ассистент. С допуском в кулуары. При нем чемодан тролли. Ясно, вылетаем.
А куда летим — догадаться нетрудно. Зимой в нашем полушарии особо не разгуляешься, а лыжи я не люблю. Африка и прочие Бразилии отпадают, туда на пару дней лететь нерационально. Ведь и у Ольки днюха, сразу после моей.
Часто приятное с полезным совмещается довольно легко. В Париже-Милане зимние скидки. А Олька хандрит, ей в Верону надо, уши прожужжала про дворик Джульетты. Марат в курсе всего. Значит, Италия.
Куда же меня пристроить в таком случае, кроме лыжных курортов? В это время года — только карнавал. Значит, Венеция. Маски и куртизанки. А семья подъедет позже. Чемоданов было бы больше.
2.
Мне уже порядком надоело, что я всегда прав, ошибаюсь редко. Лучше чаще, но чтоб не так больно. Зато у меня есть Олька.
Летели, ехали, плыли и вроде было солнечно. Но вдруг накрыла туча. Как ведьма швырнула накидку, тяжелую, вязкую, с запахом тлена. Через нее просачивались снежинки, и, выбирая причудливую траекторию, приземлись и таяли исключительно на человеческих лицах. На тех, что еще не прикрывали маски. Ну, здравствуй, Венеция — гавань красивых и богатых.
Последний раз я ошибся лет десять назад. Уже и не вспомню, почему так любил ее, мою Ольгу. Помню, как все кончилось. Она сказала, что устала жить с оглядкой и не хочет больше сюрпризов. Хочет жизни попроще и попросилась замуж. Или, по крайней мере, сказать жене, что есть другая — она. Я сказал “нет, зачем” и спросил, чем ей плохо. А она повернулась и ушла. Закрыла дверь. Без слез, без вопросов, без взглядов. Пока я раздумывал, что случилось, она исчезла. Совсем.
Несколько дней было терпимо, я пил. Потом хуже. Пытался застрелиться, разбил две машины, ушел от жены и осушил местный пруд практически до дна. Ольге так нравилось гулять в парке у пруда и я подумал, что захоти она утопиться — лучшего места не найти. Но в пруду ее не оказалось.
Через месяц женился на Ксюхе, своей секретарше. Под себя подбирал, как и Марата, без кадровиков. И лицом, и фигурой, и послушная. Умница, одним словом.
Она обрадовала меня почти сразу после свадьбы. Пока носила, я ходил налево, как в качалку. И снились кошмары. По утрам я высовывался из окна, силясь разглядеть на асфальте распластавшееся тело. Или обзванивал морги. Скоро там ко мне привыкли и, заслышав “доброе утро”, привычно отвечали, что высокую девушку с темными волосами не привозили.
А потом родилась Олька. И мой мир переместился из гостиниц и мотелей, где всегда пахло на один лад, в ее мир нежно-розового оттенка, полный теплого молока и карусельных лошадок всех мастей.
Где, где паркуются модели? Из тех, что уже “не на ходу”. Все эти “парковки” и “стоянки” мне знакомы. И по частным “гаражам” и “коллекциям” я искал, Ольги не было нигде.
Она обнаружилась только через два года, в далеком Таллахасси, столице самого болотного штата Амерички. Потом ее видели в Майами, по слухам, выносящей горшки пожилых и богатых питомцев. За такие известия я просто дал гонцу в зубы, чтоб тот не имел привычку свистеть. На будущее.
3.
А будущее уже угадывалось у причала розовой опереточной гостинички с зелеными ставнями, где мы оставили багаж и подобрали гида. Он споро затарахтел о Венецианской республике. О дожах, о политике, о куртизанках. О карнавале. О кладбищенском острове. Перебивать не хотелось. После бессонной ночи и утомительных ожиданий вылета-прилета его бормотание действовало умиротворяюще. У швартовых столбов, окрашенных спиральными красно-белыми полосами, покачивалась лодка.
— Давайте осмотримся, господа! — гид подбадривал нас театральными жестами, приглашая следовать за ним. То ли боялся, что мы отстанем, прибьемся к другому гиду. То ли сам боялся потеряться, трогательно полагая, что пятерым здоровенным мужикам в Венеции никак не обойтись без напутственного слова.
Ветер пытался выдуть в лагуну огромные лужи с чуть затопленой площади Сан-Марко, где, в двух шагах от нее, мы облачались в маскарадные доспехи.
— Сейчас везде одни цены, — возражал наш гид на резонные замечания о дороговизне. — А скоро никаких костюмов не останется.
Именно там, наблюдая, как настойчиво люди пробираются через площадь между луж, по мосткам, на кусочки суши, где кто-то чем-то торгует, мне стало ясно, что долго этому городу не протянуть. Как выжить, если тебя топчут и топят из любопытства и жадности?
Я рассматривал афиши — в театре Ла Фениче давали Травиату. Марат, перехвативший мой взгляд, покачал головой:
— Раньше надо было. А сейчас просто нет. И у спекулянтов нет.
— Ха! Держите Федора! Он сейчас в оперу побежит, как Буратино — в театр, на звуки музыки... Ха-ха-ха…
И почему мне так часто хочется Савву ударить? Несмотря на широту его души. Раньше он был Сеней, но ему показалось, мелковато. Да и ладно.
Я оделся Черным Капитаном. Наверное, у него тоже была своя история, но я ее не знал. Просто надел его черный бушлат с золотыми пуговицами, треуголку и полумаску с хищным, жестоким подобием носа.
Толстый Савва в костюме дожа сильно смахивал на Генриха Восьмого.
— А что, — кряхтел он, натягивая белые чулки, — и я женский пол уважаю. Красоту люблю, что со мной поделаешь? И детям жертвую...
Коваль и Ясень стали врачом и судьей, мы долго ржали над ними обоими. Одевать Марата никто не собирался. Но я выбрал для него неброский костюм монаха, так он меньше раздражал, чем в штатском.
— Накидки, черные плотные, обязательно! — наш гид никуда и не уходил. — С наступлением ночи синьоры должным образом оценят…
В его голосе проступала неизвестно откуда взявшаяся властность. Будь мы в лесной чаще, в снегах, я бы поверил, что он и проводник, и единственный светоч.
Стряхнув непонятную дрожь, я вышел на улицу. Смеркалось. Мерчерия постепенно наполнялась разноцветным анонимным народом, ленивыми потоками, стекавшимися по узким тротуарам навстречу друг другу.
Карнавал еще раскачивался, еще входил в силу. Возможно, ждали только нас.
4.
Подошел катер. Я смотрел, как темнели воды лагуны. Как убегали, утекали мимо, прочь. Неумолимо, неизбежно. Как дни моей жизни: сколько не подставляй ладонь, как не пытайся удержать, все, что достается — холод, брызги и пена.
Я честно пытался настроиться на предстоящие беспутства, но мысли возвращались к маленькой Ольке и маячащем на ближайшем горизонте неминуемом разговоре о любви. Что я скажу? “Папа любил другую женщину и поэтому появилась ты”?
Нас сгрузили на одном из островов, Мурано. В его менее популярной части, вдали от туристических интересов, судя по скудному освещению. Те же каналы, но “архитектура” скромнее, а швартовые столбы грубее и проще. Промзона.
В траттории “Рыжая кошка” наливали при входе какую-то дрянь, бесплатно. Гиду налили дважды. Он сдал нас на руки пенсионерке в брючках со стрелками. Она улыбалась, держа в руках сумочку Гуччи. Вскоре, одна за другой, к ней стали подходить костюмированные особы женского пола, как уличная живность к “кошкиной маме”, и оставались “поболтать”.
Утонченные фарфоровые лица, дорогие ткани, блестящие сапожки, взвесь духов. Что там, под масками: красавицы, дурнушки, слюнявые дуры или редкие умницы? Так или иначе, оставалось полагаться только на свой вкус в плане костюма красотки, и мужскую интуицию в плане образа и темперамента. Невозможно попросить снять маски — невежливо нарушать всеобщее маскарадное безумство. Даже если очень любопытно. Даже в забегаловке. Даже за деньги.
“Работающие” девушки — всегда хорошо, с гарантией. Но мне хотелось другого. настоящих приключений, не купленных. На то ведь и День Рождения.
Здесь былии “вольноопределяющиеся” добровольцы, и просто любопытные в поисках впечатлений. В обычные дни я определился бы с легкостью. Но не здесь, не сегодня. И “работающие”, и праздно наблюдавшие, все, включая вышибал и официантов, носили маски. Маскарад! Маскарад.
Я направился в бар, сканируя по дороге публику. Выпил односолодовый, пока еще трезво оценивая шансы провести этот вечер удачно. Главное, не попасть на старушку или юношу. Интересно, думал я, додумаются мои товарищи подсунуть мне что-нибудь “со спецэффектами” или я думаю о них слишком хорошо?
Я выпил второй односолодовый и услышал музыку. Нет, в прямом смысле “услышал”. Верди, Набукко, Хор рабов.
Звуки доносились из-за двойных дверей, упрятанных в нише незаметного коридора, прямо за баром. Мысленно аплодируя Савве за прозорливое замечание о силе искусства, я направился туда, в неизвестное. На звуки музыки.
5.
Венецианские дома, как известно, стоят на столбах из лиственницы, дерева, не гниющего в воде. Вернее, на многослойном фундаменте, что укладывают на настилы между столбами. Все остальное: стены, перекрытия — из дерева и гипса.
Но дом, где я находился, был выстроен из камня на твердой почве. Темные своды лестницы в несколько ступеней, затянутые по углам паутиной, наводили на мысли о темных делах, возможно, творившихся здесь когда-то. Вопреки ожиданиям просторное нижнее помещение удивило высотой потолков, не менее пяти метров.
Побитое молью кабаре в промышленном дизайне. Его пространство населяли столики и диванчики потрепаного вида, в глубине — танцпол и помост, изображавший сцену. Без оркестровой ямы, разумеется. Иначе музыканты играли бы по щиколотку в воде, влага лагуны здесь внизу сидела прямо на стенах и ощутимо пробирала до костей. С освещением хозяева тоже не парились, низкие лампы горели через одну и света почти не давали. Зато вдоволь было свечей на столах. Несколько достойных прожекторов у подобия сцены задевали лучами части фортепиано, гриф виолончели. И даже силуэт арфы, кто бы мог подумать?!
Там, на помосте, несколько бесцветных, но разнообразных существ, инопланетян или червей, пели а капелла Va, Pensiero. Эта акустика, странный символизм в сером и густота льющихся голосов ошеломляли. Я заметил, что на минуту перестал дышать.
Я двинулся к свободному месту с краю. Навстречу мне, огибая столики, шла высокая женщина с темными длинными волосами, одетая в мужское платье. И статью, и чертами лица, прикрытого серебряной полумаской, она напоминала Ромину Пауэр, уже не совсем юную. Или другую известную модель. Бес их племя разберет, все на одно лицо.
Она прошла мимо. Мне показалось, я почувствовал, как потеплел воздух. Я давно не оборачивался женщине вслед, считал — не по рангу. Вот идиот.
Пока я раздумывал, она исчезла за дверьми. А я остался.
Я не попал сегодня в театр Ла Фениче, зато нашел что-то много интереснее — альтернативную оперу, аранжировки “андерграунд” и занятную публику. Вечер обещал быть нетривиальным. Я поежился от мысли, что мог легко похоронить свой день рождения в упругих сиськах очередной умелой тетки, останься я наверху со всеми.
На сцене голубоглазый Пьеро, натуральный рыжий, исполнял глухим речитативом Элегию Массне в техно-трансе, додавливая голос клавишными. Непонятно, с каких хренов превратили эту тонкую, печальную мелодию в фарс. Зачем было в комедию* вставлять? Вашу мать…
Мне вдруг захотелось влюбиться. Завести роман. Какой-нибудь. Пусть коротенький. Только настоящий, с чувствами. Захотелось до боли в сердце.
Я решил подняться наверх. Тупо это вот так напиваться в одиночестве. Даже под музыку. Этим можно заняться потом, дома.
6.
Наверху мои товарищи приятно проводили время. Маски на женских лицах их ничуть не смущали. Наоборот, любопытство и градус алкоголя только распаляли желание. Они призывно помахали мне.
А вот Марата поблизости я не приметил. Он сидел на улице, смешно подоткнув монашескую рясу, и сосредоточенно тыкал в телефон. Писарь, подумал я. Вот, не способен человек расслабиться и жить моментом. И тут же одернул себя, негоже и самому мне грузиться чужими проблемами. Я затушил сигарету и вернулся внутрь.
К счастью, та женщина еще не ушла. Я нашел ее в самом темном углу возле барной стойки. К счастью, рядом нашлось свободное место.
— Можно? — спросил я. С английским у меня сносно.
Она кивнула.
— Как насчет курения? Разве это не общественное место? — ничего умнее придумать я не смог.
— Это разве табак? — она покрутила в пальцах серебристую палочку, электронную сигарету.
— Бросаем?
— Курить дорого.
Не особо разговорчивая, — подумал я, — может и к лучшему. Тембр голоса сложно было разобрать из-за шума. И маска делала свое дело.
— Я закажу тебе выпить, — сказал я, — как тебя зовут?
Вопрос она проигнорировала. Повисла пауза. Зато в зале атмосфера накалялась. Пара профессионалов танцевали подобие танго, электронное, большего бреда я не слышал. Зато партнерша оказалась топлес, хотя и раскрашенной в тон ее попугайской юбки. Народу нравилось.
А мне это место уже действовало на нервы. Хотелось посидеть с этой женщиной, тихо раздражавшей меня с первой секунды, только вдвоем. Растормошить ее, разговорить, заставить улыбаться. Снять маску. Мне не нравилась ее отстраненность. Я очень надеялся, что это не дурь.
— Работаешь?
— Нет, а похоже?
— Пойдешь со мной?
— С чего бы? Я жду друзей.
— Может, дадим им денег, и они развлекутся без тебя? — я положил возле ее стакана пару купюр. — Давай, пошли, там факелы на лодках, должно быть красиво!
Она усмехнулась и отвернулась. Я продолжал медленно выкладывать купюры.
— Э! — наконец сказала она, — полегче!
Отпила из стакана, посмотрела по сторонам. И не найдя того, кого искала, снова остановила взгляд на мне.
— Okay, ладно.
Ну вот, сделано, подумал я. Но если окажется сильно тупой или укуренной, будет обидно. И плакали мои денежки. И хрен. Только бы не “рабочая”, не автомат.
— Okay, — повторила она. — Только деньги свои забери. И не размахивай.
— Почему? Чем плохо?
— Ничем. Решать буду я, — сказала она.
Наивная. Наивные. Все вам кажется, что вы что-то решаете. А на деле ищете притулиться к мужику. Нет, и не к мужику, плевать на него. К сопутствующим товарам, благам. Пользуетесь штучками, без которых мужику никуда, природа, мать ее... Пока есть привлекательность. Что ж, может быть… Иллюзия...
Пусть на этот раз будет по-твоему, сегодня решай ты.
7.
От Саввы и мужиков оторваться не удалось, все хотели посмотреть на щедро расписанную в туристическом буклете процессию факельщиков. В катер любезно пустили и гида, он свою миссию выполнил и торопился домой, пересчитывать заработанное.
По лагуне плыли большие и маленькие гондолы с пляшущими огнями, их методично пожирал туман, пожирая заодно и звуки бубнов, и барабанов. Странная идея развлекаться, когда леденящая влага пробирает до костей, а мерзкая дрожь не оставляет тело.
— Меня Федором зовут, — сказал я своей спутнице, — Федором Ивановичем, как русского певца Шаляпина. Давным-давно. — Я неопределенно махнул рукой в сторону. — Но откуда тебе знать, верно?
— Верно, — сказала она и пожала плечами. — С чего бы?
Мест на закрытой от ветра корме не хватало. Но скамьи оказались довольно широкими и я усадил ее как юный влюбленный спиной к себе, осторожно касаясь всем телом. Она не возмутилась. Только сначала чуть напряглась, я почувствовал. Нам обоим стало заметно теплее и моя дрожь унялась.
И не так лезло в глаза непотребство, что творилось на носу катера. Под толстыми плотными накидками, о пользе которых настойчиво вещал гид в начале “программы”.
У Саввы был свой, универсальный подход к жизни. И к продажной любви тоже: “Хочешь выжать максимум — стимулируй. Стимулируй правильно. Глупо ласкать ту, чья любовь продается. Добавь денег. Добавь еще раз и окупится вчетверо.“
Пацаны шумели, привлекая к себе внимание. Я поймал взгляд уставшего Марата. Он на работе “не употреблял”. Правильно, подумал я. Это правильно. Но жалование не подниму. Вроде на Ксюху стал засматриваться, змеёныш. А Ксюха? Да кто ее знает. Привычно делает глазищам “Все хорошо!”.
Тут мне стало совсем неуютно в зыбкой тьме и тумане… Пора заканчивать с “сюрпризной” практикой, неинтересно, говорило чувство самосохранения.
Но настоящий я, подогретый виски и приобнимающий непонятно волнующую женщину, уже в мыслях своих пустился во все тяжкие. Назначал свидания в заморских городах и аэропортах. Клялся сам и требовал верности. И сражался со всеми подряд. За Нее. Одним словом, увяз. Увяз по самое не могу в непонятной блажи непонятно как случившейся со мной сегодня.
Я, манипулятор, специалист по иллюзиям и сюрпризам. Это я создавал ситуации для клиентов, наблюдая, что выйдет. Но на этот раз меня сносило необъяснимой, бредовой волной ощущений. Мне тоже, вопреки голосу разума, хотелось получить от жизни что-то еще. Сверх обычной программы.
С носа на корму вдруг приперся Савва, и, игнорируя предупреждения на табличках, пару раз шумно затянулся:
— А невесело тут у вас, Федор Иваныч! Или я вам подмогну? А то ща на кладбище высадим, у них и кладбище тут плавучее…
— Ща я те подмогну! — пообещал я.
Савва сощурился и, покачиваясь, удалился.
Спутница моя едва дышала, но не пыталась отстраниться. Замер и я, прислушиваясь к голосу тела. Что ж, последняя попытка растопить эту ледышку. Наклонившись к ее уху, я сказал:
— Знаешь, бэби, будешь плохая — выброшу за борт. Как персидскую королеву.
Как? Откуда? С какого дна вырвалось наружу? Так говорил я Ольге, когда мы медленно скользили в лодке на пруду. Она, конечно, не верила, что я своих товарищей “на бабу променял”, и не боялась последствий. Но все равно звонко хохотала и брызгалась водой.
Какая магическая фраза! Моя теперешняя молчаливая подруга в маске тоже рассмеялась:
— Персии больше нет.
— Okay! — передразнивая ее американский акцент, сказал я. — Зато есть Иран. Выброшу, как иранскую королеву.
Я обнял ее чуть крепче и на всякий случай всунул ладонь между ее ног, скользя по бархату, довольно грубо. За что получил бы ощутимый удар в подбородок, не уклонись я вовремя.
— Э! — сказала она. — Я ухожу!
— Прости, прошу, — мне по-настоящему сделалась стыдно. — Друзья хотят разыграть, у меня день рождения. Я не люблю членов, кроме своего. И боялся, вдруг подсунут. Я — натурал. Лесбиян, понимаешь?
Да, она поняла. Ее тронула моя пылкая и бестолковая речь. Цветная парча и белый батист — через секунду мы целовались.
8.
Мы выскочили из катера, как только он достиг Венецианского архипелага, под улюлюканье и аплодисменты пассажиров. Улюлюкали мои. Остальные хлопали, воспевая силу притяжения тел. Что ж, может быть красивый обычай — подбадривать влюбленных. Но мы, двое, спешно покидающих катер, искали не внимания и поддержки.
Укромный уголок — это все, что нужно. Как обезболивающее. Глоток воды. Когда неможется и тесно не в одежде, а в собственной коже.
Маску я снял еще на катере. С тех пор ”королева Ирана” не отводила от меня глаз. Со своей маской она расставаться не торопилась. Я и не настаивал, находясь в абсолютной уверенности, что скрывается под ней женщина непременно красивая.
Увы! Уединение здесь величина невозможная, недосягаемая. Понятия “пустынный переулок” или “тихая улочка” уже давно исчезли с твоих карт, Венеция. Как скоро отпадет и надобность в путеводителях и справочниках. Город вздохов, поцелуев и обещаний, ты покидаешь наш мир навсегда.
Говорят, если целоваться под каждым мостом, то любовь будет жить вечно. "Вечно" — долго. Но ради той, что встретилась мне этой ночью, я был готов обойти все венецианские мосты. Невозмутимая до апатии, бесстрастная. Но то камуфляж, кожура. А под ней — существо чуткое, нетерпеливое.
Я давно научился понимать природу женских восторгов: где демонстрация, а где суть. В основном — “демо-версии”. От природы талантливые попадались нечасто. Но, может, деньги виноваты? От них крышу сносит, вот и переигрывают.
С этой иначе. Была она и был я. Мы говорили без слов. Да кому они нужны?
Мы думали укрыться под мостами или в портиках зданий. Куда там! Ни одного темного местечка. Сияющие улицы, полицейские на каждом углу. Толпы народа, тысячи пар глаз, вереницы масок. Дожи, дамы, рыцари, ведьмы, волки, куртизанки.
Под одним из мостов я потерял накидку. Под другим мы набрели на однополую пару. Я позорно бежал, опасаясь, что меня стошнит не ко времени, а она смеялась, всё пыталась выяснить, какая разница.
Ближе к Сан-Марко нас разделила толпа и мою женщину унесло прочь. Ей удалось быстро выбраться из потока, а мне — найти ее в бурлящем безумии.
— Оставим идею с мостами, — сказала она. — Я устала.
— Ты снимешь маску? — спросил я.
— Конечно. В гостинице.
Отнюдь не моральные ценности занимали в этот час умы владельцев собственности и представителей власти, а пьяницы и пожары. Как сотни лет назад. Мы поднялись в номер без приключений. Лишь слегка запыхались, пройдя несколько лестничных пролетов, лифт был занят.
Сердце бешено колотилось в груди. От этого я растерялся. И было в воздухе что-то еще. Большее, чем зов страсти. Что-то в этой женщине, что подошла ко мне и прижалась всем телом.
— Можно? — спросила она и взялась за пряжку моего ремня.
У меня зашумело в ушах. Говорить я не мог.
И попался, почти попался на пошлый комплимент проституток:
— У тебя все такое большое! А я такая маленькая. Не смогу тебя принять, прости.
Сначала “на автомате”, возмутился:
— Да ты охренела!
Потом рассмеялся:
— Очень смешно, хорошая пародия!
Она смотрела на меня снизу вверх и безотчетно, до боли знакомым жестом, теребила локон, накручивая его на палец.
Мой мир запнулся и остановился. А внутренние органы сдвинулись с места, продолжая двигаться по инерции.
Я сорвал с нее маску.
Ольга.
— Ольга!
9.
Ольга!
Первым делом я вернул пряжку ремня на место. Так спокойнее.
— Ты почему… — начал я, но не справился с дыханием и замолчал.
Я часто думал, если случится, как это будет? И вот случилось. Но почва под ногами все не нащупывалась, а я думал только бесцветные мысли о том, кто бы мог меня “подставить”.
В области сюрпризов мне равных нет. И в покер всегда выигрывал. Но рядом с ней все было иначе, я становился предсказуемым.
Вот и сейчас, наверняка, по моему лицу крупными субтитрами ползли мысли в онлайн режиме:
Как жаль незнакомки, что исчезла.
Как потрясен, что вижу Ольгу.
Как обескуражен, что мне ее “подарили”.
Как горько за годы без нее.
Как больно, что бросила.
И как безумно счастлив ее видеть.
Ольга умела меня читать. Цепная реакция. Я видел — ее глаза наполнились слезами.
— Ну, ты же хорошо держалась! — почти язвительно сказал я. Не обнял и не прижал покрепче. Так крепко, чтобы сердце в груди наконец угомонилось.
— Дай сигарету, — попросила она.
Мой мужской организм уже понял, что ситуация осложнилась, и свернул готовность. Верно говорят, “заниматься сексом” и “заниматься любовью” — разные вещи.
Мы сидели на балконе и молча курили. Что тут скажешь? О чем беседовать с любовью, которую давно оплакал кровавыми слезами и похоронил под тоннами отговорок “не судьба”? Ту, что осталась в душе вечным сомнением. А сомнение это неумолимо перетекало в уверенность в своей изначальной ущербности. Такая фатальная неспособность к счастью.
— А твой английский ничего, сносный! — сказала она и погладила меня по щеке.
— Как ты? — наконец сформулировал я. — Как ты жила?
Она нахмурилась, закусила губу. Прикрыла рот ладошкой. А потом все равно расплакалась. Сказать по правде, и мне этот туман вперемешку с дымом щипал и резал глаза.
Как я любил ее той ночью? Как в пропасть прыгнул, не помню. Любила ли она меня в ответ? Не знаю. Я не прислушивался, не мог: ветер страсти слишком шумел у меня в ушах, как ревет и рвет с места двигатель спорткара.
Помню, как спрашивал ее:
— Как ты согласилась, девочка моя? Ты же такая. Гордая.
— Сказали, дочь назвал моим именем.
Она крепко уснула. Я впервые понял до конца смысл выражения “уснуть мертвым сном”. Все в ней: и тело, и плотно смеженные веки, и рука, застывшая на подушке, говорило о крайней усталости. Как ты жила без меня, Ольга?
Как не хватало мне прозрачной белизны ее кожи, трогательной шеи, голубой жилки на виске. И этой излишней правильности черт лица, что встречается лишь у детей и кукол.
Я дремал, проваливался в сон и снова просыпался. И видел ее по обе стороны сна. Не мог с ней расстаться. Мне снились темные локоны и мраморность тонких рук. Потом я рассматривал ее камзол из тяжелой парчи, синий с красным, брошенный у кровати, тонкую батистовую рубашку. И думал, как жил без нее.
В рамке жаккардового золотистого покрывала, на золотых простынях, она была бы прекрасной моделью для художника с венецианской душой. Живописующего кукольные сцены на фиолетовом туманном фоне: “Венецианский зимний полдень. После карнавала”.
10.
Мы и не думали вылезать из постели. Но с улицы тянуло кофе. И что-то, похожее на солнце, проглядывало сквозь дырки в небе.
Еда в гостиничном ресторане оказалась неплохой, а кофе — отличным.
— Вот. Ты еще не видела. Олька, моя дочь, — сказал я и протянул телефон.
— Смешная, — сказала Ольга и засмеялась.
— На тебя похожа.
— Серьезно?
— Да. Такая… Независимая.
Я пил виски и изучал часы на стене, стилизованные под старину, Ольга просила не пялиться на нее. Удивительно, она, теперешняя, притягивала сильнее. Выспалась, хватило пары часов, и безысходность вчерашних слез осталась позади, будто не было. Вернулась моя “иранская королева”, подчеркнуто вежливая, насмешливая. Заводящая и заводящаяся с пол-оборота. Ах, Ольга, Ольга...
Мне стало предельно ясно, чего не хватало все эти годы:
— Знаешь, Ольга, а роди мне сына…
Я взял ее за руки и заставил смотреть в глаза.
— Знаешь, Федор, мне не тридцать лет.
— Знаю. И мне — не сорок.
Я отвез ее на Мурано. Те же каналы, но “архитектура” проще, а швартовые столбы грубее. Скромные таунхаусы, выкрашенные яркими цветами. Детская шкатулка с еле слышной мелодией и три фигурки в лодочке, в забавных костюмах.
Я купил ей кольцо британского дизайнера, ноев ковчег для цветов в золотой клетке. Нас усадили и угощали кофе, коньяком и сигарами, пока хозяин оформлял покупку. Ольга почти все время молчала. Улыбалась, разумеется.
Мы скользили по лагуне. Происходило странное, все звуки исчезли. Не было слышно ни чаек, ни лодочных моторов, ни японских туристов с камерами на трамвайчиках вапоретто. И водитель нашего катера исполнял музыкальные номера в режиме “без звука”.
— У тебя еще остались деньги? — спросила Ольга.
Я засмеялся.
В сумерках на причале кругляшки жвачки, налепленные на грубые швартовые столбы, походили на морских божьих коровок всех возможных перламутровых мастей и оттенков, от прозрачного молочного и пастельно-желтого до угольно-черного. Будто выбрались из воды подышать густым, туманным воздухом, понежиться под светом луны. Лучшей ночи в моей жизни не было.
Мы завтракали. Булочки, круассаны и прочие радости под прозрачными колпаками. Хороший, крепкий кофе. Ольга разглядывала часы на стене, стилизованные под старину.
— Извини, — сказала она. — Мне нужно на минутку подняться в номер.
И ушла, поцеловав меня в макушку, как когда-то.
Я уже выпил кофе. Попросил принести еще. Ольга всё не возвращалась.
Я вышел на балкончик, закурил. Туман норовил забраться прямо в рот, дым сигареты терялся и это немного раздражало.
Из тумана вынырнул катер. Там кто-то махал руками. Я разглядел коралловое Ксюхино пальто, а потом и норвежскую шапочку с ушками. Олька! Бросил сигарету и, шагая через две ступеньки, рванул в номер.
В номере было пусто.
На столе лежало кольцо.
— Папа, папочка! С днем рождения!... Ой, кольцо! Это мне, ура-а-а-а!
— Привет, милая! — я прижал дочку к себе.
— С днем рождения, Папа! — замурлыкала Ксюха. И где она набирается этих прилизанных интонаций?
— Нет, дорогая! — Ксюха переключилась на дочь, краем глаза осматривая номер. — Тебе — Верона, мне — кольцо, подарок на твой день рождения. Я же тебя родила, ага?
Я привычно промолчал. Обнял дочь еще раз. Сказал, — Куплю тебе тоже, золотко.
Ксюху чмокнул молча. Хмурил брови. Сами хмурились. Вышел покурить.
Люди просто так не исчезают, верно?
11.
Затертая до неприличия правая грудь Джульетты, якобы приносящая счастье влюбленным, и “тот самый” балкончик никакого впечатления на меня не произвели. Как и ожидалось.
Мы сидели на главной площади со смешным названием Пьяца Бра, в кафешке напротив местного колизея “Арена-ди-Верона” и пили горячий шоколад. “Официальный” женский состав был отпущен в увольнение “по магазинчикам”. Благо, “Луи Виттон” там специально на углу открыли, чтобы мужская половина могла взять тайм-аут от всей этой любовной чуши.
— Туфта их шоколад! Какао с добавками. Надувательство! — бухтел Савва.
— Ну, валяй, — сказал я, — свари сам, давай!
— А чего, Федор Иваныч, не в настроении? Сюрпризом не доволен? А, мужики? Хорошо погуляли, смачно, дорого! Одна Ольга твоя обошлась, как вся Венеция вместе взятая.
— Что? — я сказал. — Что?!
— Ничего, — сказал он, — Что слышал. Мужик её больной. Жмурик с концами. А она вроде как медсестра. Страховка всего не покрывает, так она сиделкой подрабатывает. Откуда деньги-то? Но все равно, поначалу копырдилась…
Договорить я ему не дал, сразу дал в зубы. Разбил себе руку, а ему рожу, еле кровь уняли. А Марата уволил. Он знал и не прочувствовал. Он знал. И Ксюха знала. Она у меня сообразительная. Под себя подбирал обоих, сам, без кадровиков.
Инфаркт настиг меня позже, в поезде на Милан.
Счастливая Олька постила в сетях Верону. Ксюха пролистывала каталоги, предвкушая скидочный забег по северной столице. Хорошо женщинам, есть чем себя занять.
А я то и дело запирался в туалете покурить, размазывая по щекам липкую венецианскую влагу. Знобило и резало глаза, проваливался в тартарары желудок. Должно быть от сигарет, обкурился. И дышать у них в поезде нечем.
А потом мир поехал в другую сторону. Помню женские крики, Ксюха всё спрашивала, где Марат. Полицейскую на станции. Неотложку с оранжевой полосой... А потом девичьи руки, сплетенные на шее. И Ее глаза, плен, давящий на сердце.
Говорят, я звал Ольгу. Или Ольку. Ольку, наверное.
А через год, на день рождения, мне подарили березку. Уже высокую, красивую, но еще по-девичьи тоненькую. Как я и просил в завещании.
Сына родила Ксюха. Марату.