Хочешь, я расскажу тебе про белого верблюжонка?
Признаться, я никогда не видела верблюдов.
Кажется, очень давно у нас в Ленинградском зоопарке жили верблюды. А, может быть, и нет. Если так, то я никогда их не видела.
Но Белый Верблюжонок был.
Я видела его сегодня.
Я пыталась тебе рассказать про слова, которые уже сложились в строки, но что-то недоброе не дает мне сил записать их, помнишь?
Так вот, когда я поняла, что не моя воля, а чья-то чужая и недобрая вмешалась в мою жизнь и сжевывает ее, как верблюд колючку, я успокоилась и заснула.
Не знаю, сколько я тогда проспала – час, два, или три.
Но когда просыпалась, то увидела все незаписанные, но существующие уже слова, все-все строчки и вплетенные в них образы. И среди них был белый верблюжонок.
Сначала-то он мне птицами показался.
– Как это?
– Да так, вроде лебедей. То там вынырнет из строчки, то там. Красивые птицы – лебеди…
– Красивые, – соглашается малыш
– Я очень обрадовалась. Подумала: матушка Серафима помолилась за меня сегодня. Или Батюшка светлый Игумен Силуан, который приехал к нам недавно с митрополитом Варсанофием. Помнишь? Я тебе рассказывала о них. Они к нам в Петербург приехали. Служить здесь будут.
Так вот, обрадовалась, потому что знала уже, что силы великой его молитва. И больных на ноги ставит, и страшные недуги исцеляет. Хоть сам батюшка Силуан еще молод.
Видишь ли, Господь не смотрит на возраст человека, когда одаряет его каким-нибудь счастливым для людей даром. Потому, что Бог не знает времен.
– Почему, Ба?
– А потому, что ему это незачем, времена-то наши человечьи. Не его это мерки. Ему это ни к чему.
Так вот, просыпаюсь я, вижу всё это моё не записанное…
"Ну, – думаю. – Сейчас всё запишу. Ну, не все, конечно, а насколько сил хватит. И так потихоньку каждый день, раз силы вернулись".
И смотрю, как ходит меж строк моих этот самый Белый Верблюжонок.
Вид у него гордый, а глаза огромные, такие, что за ними и лица-то не различишь: от глаз не оторваться. Так они глубоки, хороши и многозначительны, словно хочет он тебе тайну какую-то поведать.
А еще у него и ресницы, и белый хохолок надо лбом. А сам он кудрявый.
"Как здорово! – подумала я. Сейчас присяду к столу и запишу всё это для тебя. А ты будешь читать и радоваться".
Смотрю, а стол-то внизу, до него еще добраться надо.
Приземляюсь, чтобы включить комп, и вдруг вижу, как все строчки, образы, все метафоры, улыбки и слезы – всё-всё, вдруг рвется на части, расползается по моим рукам, ногам на космической скорости…
Словно нечаянно зацепила я это облако информации там, во сне. Оно как бы уместилось на мне, и я, там, видимо, была не больше книжки.
А вот, здесь, наяву я стала менять форму, превращаться в человека – обычного, большого человека, который, конечно же, никогда не может летать.
– Никогда-никогда, Ба?
– Никогда. А уж тем более обернувшись в слова, строчки и образы.
И заспешила я, и принялась собирать разрывающиеся строки, чтобы сохранить их в том порядке, в котором они таким странным образом зафиксировались на мне.
А разрывы все ширятся, строчки рвутся и разбегаются. И я уже знаю, что не смогу ничего запомнить.
И вот тут-то, смотрю, Белый Верблюжонок-то бродит по строчкам, по-хозяйски так, каждым шажком разрывы словно сшивает невидимой волшебной нитью.
И всё ему удается. И оттого-то он гордый такой – близко не подходи!
А сам на вид мягенький, как игрушка. Только живая.
– Ба! А знаешь, кто это был? Ну, тот Белый Верблюжонок, который помогал тебе, когда строчки стали разбегаться?
– Кто?
– Как это кто? Да это я и был!
– И точно! Как это я раньше-то не догадалась?!
И засмеялись оба, да так легко и весело, словно никаких таких неясных снов и не вилось по ночам над спящим Петербургом, не пугало, силы не отбирало.
И то! Помощь всегда ближе, чем ищешь.
Санкт-Петербург
("СОЛНЕЧНЫЕ ПОЛЯНЫ" - бабушкины сказки)