Вечереет. Сижу у окна, смотрю во двор. Там хлещет дождь. Окошко открыто, хорошо слышно, как капли дождя смачно шлепают по стенам, лужам, листве деревьев, мягко грохочут по крышам. Почти темно, хотя до заката еще далековато. Вижу слева пустую детскую дворовую хоккейную коробку, на которой еще десять минут назад быстроногие пацаны с увлечением гоняли футбольный мяч, и которые мухой сквозанули по подъездам быстрее стрижей при первых раскатах грома и каплях дождя. Справа - опустевшая детская площадка с песочницами, грибками, качельками и лавочками для бабушек и мамаш. Эти самые бабушки-мамаши, недавно еще сидевшие и точившие лясы на скамеечках, с квохтаниями и причитаниями тоже разбежались от дождя, унося с собой своих драгоценных пестунов. Дождь шпарит, во дворе пусто.
Давеча я ходил к нотариусу, хотел было справить кое-какие бумаги, но не тут-то было. Бюрократическая машинка жужжит, депутаты не зря кушают свой белый хлеб, каждодневно штампуют все новые бюрократические законы, призванные облегчать жизнь. Они и облегчают, но не нам, а депутатам и чиновникам. Замечу попутно - отвратительная штука эта демократия...Еще полгода назад для моего дела нужно было всего четыре бумаги, сегодня потребовалось их ровно вдвое больше. Равняемся на Запад, подводим житуху к единым демократическим стандартам. Еще полтора месяца назад это дело обошлось бы мне в три тысячи рублей, сегодня оно уже будет стоить больше десяти. Трогательная забота, ничего не скажешь.
Возвращаясь, я снова прошел мимо него. По привычке открыл, заглянул - пусто!
Вот уже сорок шесть лет я каждый день по несколько раз прохожу мимо него. Автоматически, по многолетней привычке, открываю его, смотрю на пустоту, замыкаю, захожу домой. С невеселым чувством. Вот уже много лет мой почтовый ящик практически пуст. Изредка забросит в него почтальон извещение о какой-нибудь посылке из интернет-магазина, нет-нет, да некий активист-агитатор вбросит рекламные буклетики или полубульварного типа газетенки разных организаций, громко именующих себя политическими партиями. Время от времени своим вниманием балуют меня посланцы свидетелей Иеговы и других божественных сект, несущих слово божье в темные массы. Раньше, когда была дача, я всю эту макулатуру добросовестно отвозил туда, и применял для растопки печки. Надо сказать, и божье, и политическое слово горели хорошо, давали и свет и жар, дрова с ними разгорались гораздо веселее. Теперь дачи нет, приходится лишний раз ходить к мусоросборнику.
А раньше, помню, практически каждый день я доставал из него письма, по три, пять, иногда даже шесть штук чуть ли не каждый день. И каждый же день писал по столько же ответов, отправляя их в разные концы нашей необъятной страны. Письма ко мне летели из Средней Азии, из Центральной России, Поволжья, Северо-Запада и Запада. Писали родители, братья и сестры, многочисленные друзья и учителя. Школьные и институтские. Активно и аккуратно я всем отвечал. Тогда это был практически единственный полноценный способ обмениваться мыслями и чувствами.
Потом поток писем начал постепенно редеть. Отпали, замолчали некоторые друзья по институту, дружба которых не выдержала проверку временем. Кое-кому я пытался несколько раз напомнить о себе - безрезультатно. Затем перестали приходить письма от отца - его не стало. Иссяк тоненький поток писем, приходивших из Риги. Их писал мне по-немецки, красивым готическим стилем мой институтский преподаватель. Письма перестали приходить, а затем мне сообщили о его кончине. Постепенно стали пропадать со связи учителя. Наступил час, когда пришло последнее письмо от матери. Время безжалостно и равнодушно забирало всех.
Наконец, пришел черед исчезновению писем от родственников, братьев, друзей. Тех, настоящих, которые были на связи несколько десятилетий. Пришел день, когда я получил последнее письмо от последнего, остававшегося в живых друга. Жил он под Петербургом, на Карельском перешейке. С тех пор писем в мой ящик никто не шлет. И я сам тоже их не шлю - некому и некуда. Если кто-то еще и остался - теперь время интернета, сотовой связи и культура рукописного обмена мнениями канула в лету. Нашему поколению выпало быть свидетелем кончины великой эпохи. Эпохи рукописного письма. Вместе с последним таким письмом навсегда ушло и таинство передачи мыслей и чувств бумаге.
Все время, пока эти письма приходили, я их аккуратно подшивал и складывал. Отдельно, в свою папочку от каждого адресата. Теперь у меня есть архив, целый отсек в моем книжном шкафу. Время от времени я вынимаю какую-нибудь из них и перечитываю, с головой окунаясь в атмосферу тех лет, отношений и новостей.
Пока я писал эти строки, дождик постепенно закончился, где-то на западе даже чуточку показалась голубая краска неба. Уже почти темно, но вездесущие детки и их мамаши опять выползли из своих квартир и шустрят что-то там на своей детской площадке. Я сижу и не включаю свет, дописываю при тусклом освещении экрана компа. Пишу и думаю о своем почтовом ящике: он тоже, как и я, осиротел, никто уже не тревожит его покой многочисленными письмами, и только я по привычке каждый день открываю и закрываю его. Иногда мне кажется, что он грустно подмигивает мне в ответ, когда я безнадежно пытаюсь найти неожиданное письмо. Полковнику никто не пишет.