Трейлер к выходу новой книги Е. Домбровской

Франк Де Сауза
               
        Литературный трейлер к выходу новой книги Екатерины Домбровской
            "ВЕСНА ДУШИ. СТРАНИЦЫ ЖИЗНИ РАБЫ БОЖИЕЙ АННЫ"

Эти записки лежали без движения двадцать лет.
                «Оставляю Вам, сестра, свои записки…»
       
        За ее плечами была смерть, и она пришла за новой жизнью.
                «Ну и умри…»
       
        Она искала того, кто указал бы ей путь:
                «Взял бы кто-нибудь на послушание…». 
        …Из «страшных» глаз метнулись победоносные искры и последовал мгновенный и даже задиристый по тону ответ: «Послушание – это больно».
        «Ты приходишь к старцу за наукой о спасении души? За помощью и советом, за утешениями? А старец в ответ зовет тебя… на крест»
        «Владыка, а мне слово на спасение души не скажете?» – только что не взвопила Анна в отчаянии, потому что все уже вставали с мест. Духовник метнул на нее свой знаменитый пронзительный взгляд и сказал: «Люби с креста».
       
        Она искала монашества…
                «Ты хочешь монашества?» – переспросил он Анну, и у него мелькнул его «страшный» взгляд, и сам же ответил: «Вот когда хотеть перестанешь, тогда…»
        «Живи внутренне по-монашески».
        «Отказаться от желания монашества – это невозможно».
       
        …ждала апостольника, но…
                «Вот твой головной убор!» Анна в ужасе отшатывается: на спинке кресла аккуратно разложен… длинный белый шутовской колпак. «Это не мое! – кричит им Анна в отчаянии и отвращении. – Это не мое! Я никогда не брала этого!» Все заливисто над ней смеются…»
       
        Она терпела от подруг поношения и клевету
                «Чур, чур, меня, как же это ты с такой легкостью можешь говорить о таком кошмаре?! Тебя обличили в гордости, а ты еще и посмеиваешься?! Да что может быть страшнее, ведь тебя всё равно что чудовищем или уродом обозвали!»
        «А с тобой иначе и нельзя».
        «А это – тщеславие твое!»
        «Одна из них, высокая и с жестким, исхудавшим лицом истинной подвижницы, …, тут же сняла с руки шерстяные четки-сотницу и несколько раз сильно ударила ими Анну по рукам»
        «А ты хотела, не очистившись от своей греховности, уже духовный кайф ловить? А знаешь, как это называется? Духовное сластолюбие!»
        «Как?! У тебя было монашеское правило?! – возопили монахини. – А почему он нам он не дал такого правила?!»
        «Клеветникам верит, а мне не верит?!»
       
        Она училась понимать жестокие уроки:
                «Запомни, Анна: любовь к Богу и любовь к ближнему исключают любовь к себе».
        «Ты что – прозорливица? Ты – старица? Ты что – делательница непрестанной молитвы?»
        «Я ведь почти всё раздала, – думала Анна. –… Но отчего же я так наказана? За что? И наказана ли? А может быть, это совсем другое?»
        «А не много ли в тебе еще женского осталось, раба Божия?!»
        «Имей, Анна, мужество всё принимать». «Достоинство человека восстанавливается на кресте».
        «…Она как никогда ясно, до духовного осязания, почувствовала свою собственную гордость: не превозношение, не мирское хвастовство, даже не внутреннее кичение и надутость от неизвестно чего, а гордость как свое человеческое естество, как свое изуродованное «я», которое не в состоянии было любить другого человека, если тот наносил раны и стужал душу этому «я».
        «Запомни, Анна, – говорил ей Духовник, – Бог живет в двух местах: в Храме и в сердце человека. Если Бог уходит из сердца, там поселяется сатана. Но чтобы принять в сердце Бога, чтобы полюбить ближнего и действительно стать ему полезным, чтобы не мы, а Бог через нас начинал действовать с другими людьми, мы должны совершенно смириться».
        «Я хуже всех»
       
        Она хотела быть полезной
                «Сиди морковью в ряду других морковок, пока Господь в капусту не пересадит»
        «…Для Анны, которая мечтала о том, чтобы ей поручили мыть пол в соборе, вообще ничего не нашлось. И другие послушания – уже творческого или просветительского характера – ей тоже не достались».
       
        Она была открыта для дружбы и товарищества.
                «Если будешь выбирать друзей по душе, то поступишь… по плоти. А если пойдешь против душевного желания – то окажешь послушание духу».
        «Знаешь, деточка, ты лучше выбрось меня из своей головы. Это у тебя всё от врага…»
       
        Она прошла через ад семейных горестей…
                «Анна молилась, распростершись на полу крестом, раскинув руки, а враг ее терзал в эти минуты жуткими картинами: дочка, беспомощная девочка, беззащитная, не в себе… вот ее уже убили…»
       
        … и по краю смертельной болезни
                 «Опухоль!» – ожгло Анну. Она, мгновенно представив то, что ее ждет, причем ясно, воочию увидев, так испугалась, что чуть сознание не потеряла».
       
        Душа ее падала в пропасть отчаяния…
                «Выплакала ты все свои слезки, похоронила свое заветное…»
        «В один момент полузабытья-полуобморока она вдруг увидела себя распятой на кресте, причем на подлинном, на огромной высоте от земли. И что-то начало давить ей на сердце: «Скажи, покайся в том, что ты – фарисей». – «Нет! – кричало ее сердце. – Это неправда! Ни за что! Это всё была клевета». – «Скажи, покайся и признайся, что ты – фарисей».
        «И вот уже Анна подходила совсем близко к Чаше… Она готовилась назвать свое имя. Духовник, державший лжицу с частицей Тела и Крови Господней, замер и терпеливо ждал, но Анна только пыталась открыть рот и выдавить из себя какой-то звук. Безуспешно: у нее отнялась речь, и только одна буква слышалась – «и… и…». Духовник причастил Анну, бросив на нее весьма серьезный, озабоченный взгляд».
        «…Как умирают люди в предрассветный час, какое томительное одиночество, заброшенность и какая безысходная, ни с чем не сравнимая смертная тоска сжимает человеческое сердце, Анна знала не понаслышке. Как беспредельно страдают отчаявшиеся, уготовляющиеся наложить на себя руки – только бы не терпеть больше эту невыносимую тоску, эти убийственные укоры совести за собственную поруганную жизнь… Анна всё это знала: и сама бывавшая при смерти в эти часы, и соумиравшая близким…»
        «Она почувствовала реально и физически осязаемо, увидела, как на вскрытии, своим внутренним зрением, что в ту минуту из сердца ее вытекла живая горячая струя крови»
       
        …и возносилась к Небу!..
                «Под утро – то ли во сне, то ли наяву – почувствовала Анна небывалый, непередаваемый страх и трепет: она увидела, как подошли к ней некто двое и поднесли к ее устам красный плат и лжицу. Анна, потрясенная, так сильно дрожала, что даже с трудом могла разомкнуть рот, но, когда приняла причастие, она смогла каким-то чудесным образом увидеть, как святая частица Тела Христова проникла в нее и как опустилась она в сердце. Анна видела себя совершенно прозрачной. И явственно – сердце. И сердце ответствовало молитвой – такой, какой Анна никогда не знала и не способна была бы совершить своими усилиями, – ее сердце тихо бурлило, как неумолкаемый и ровный источник, изливая молитву: «Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя, грешную»…
        «Рядом с изголовьем Анниного топчанчика – на стене – висела картонка с тесно наклеенными на нее самыми первыми, самыми дорогими для Анны маленькими бумажными иконками. В глубоком безмыслии повернулась Анна к стене и… замерла: она увидела, что и по иконам текут прозрачные вязкие струи слез… Неужели?! – не поверила она своим глазам. – Неужели они заплакали вместе с ней?!»
        «…Она почти непроизвольно возрыдала, взмолилась ко Пресвятой Богородице: «Помоги, Родимая! Изнемогаю!» А дальше ничего особо не ожидавшая Анна не успела ни осознать, ни понять, но вдруг сердце ее отверзлось, и в нем забил ручей молитвы – тихий, мерный и при этом несказанно живой… И эту молитву она, потрясенная, могла слушать как бы со стороны, сама, словно не она и не ее воля причина той молитвы и ручеек молитвенный колготится и бежит сам…»
        «Это Благодать, Анна, Благодать…»
       
        Она вела битву не на жизнь, а на смерть. И она обрела победу. Странную неземную победу…
                «На земле, на своих грядках, вдали от красот и шумной жизни мира и всех его великолепий, под аккомпанемент вре?менной нелюбви, настигавшей ее со всех сторон … она познавала иные радости: любовь к пути Христову, к Кресту Господню, к Самому? Распятому – и чувствовала, что, может быть, где-то в самом конце бесконечной вереницы шествующих за Ним «нищих» и она, Анна, когда-нибудь обретется плетущейся и утирающей испачканными в земле руками слезы и при этом, несомненно, и светло радующейся...»
        «Это новое, много позже пришедшее к Анне состояние можно было бы определить… Как? Как особенную тишину, где-то в глубинах сердца сокрытую? Или как тончайшую и тишайшую радость, которая незаметно и неощутительно воскрыляет душу, что бы вокруг этой души ни происходило?.. Или нечто, что позволяло человеку в некие минуты «уходить», погружаться в глубины сердца и пребывать там, существуя при этом – для мира – в бурных обстояниях жизни?.. Может быть, это было возвращением сердечной молитвы или же, возможно, возвращением промыслительно и воспитательно отъятой в предыдущие годы благодати?»
        «...Сидел человечек на низком стульчике у грядки, копошился в земле, время от времени утирая слезы, а сердце его в это время от самого обыденного, земного, от испачканных и расцарапанных рук, от изнемогающего от усталости тела, от памятования житейских обид и пренебрежений, которые этот человечек терпел, возлетало туда, где пребывало его никаким единым словом не обымаемое сокровище. Никогда бы этот человечек не смог бы тем, кто давно отдал жизнь души своей на откуп жестокому рассудку, объяснить, где пребывала и что видала его душа, каким желанием пламенело его сердце...»