Как быстро меняется мир вокруг нас. Дома, машины,
музыка, одежда...Даже воздух стал другим. Только люди в
основном не изменились, они такие же как были сто, двести
лет назад.
Ну и что в том, что раньше были извозчики и лошади.
Или дамы носили широкополые шляпы, затягивались в
корсеты и шелестели длинными юбками.
Их внутренняя сущность, отношение ко внешнему миру и к
собственной персоне, образ жизни и жизненные ценности - боже
мой, как это знакомо, как знакомо!
Вот, например, Ольга Иосифовна.
Я встретила ее на страницах воспоминаний моей двоюродной
бабушки Натальи Давыдовны Флиттнер (1879 -1957).
А ведь дело-то было аж в 1896 году.
Нет, этого не может быть!
Точно с такой же особой я сидела за одним столом в
санатории в Зеленогорске пару лет назад. Только звали ее по
другому.
А лет десять назад примерно такая же дама работала
приемщицей в Ателье мод рядом с моим домом. (Прямо скажем,
не пыльная работенка!).
Ну что поделаешь, мир тесен!..
2
"Не помню точно, зимой или весной 1896 года вернулся из
дальнего плавания дядя Эдя и с ним приехала наша новая
"тетка" Ольга Иосифовна Люгебиль, на которой он женился во
Владивостоке.
Приезду дяди предшествовала его долгая переписка с тетей
Маней(сестрой), о которой было много разговоров и у нас.
Маму и папу дядя известил также письменно о своей женитьбе,
прося их принять Ольгу Иосифовну по-родственному.
Не помню ни момента ее приезда, ни всех фактов,
связанных с ее пребыванием в Петербурге и с отъездом обратно
во Владивосток.
Я помню только,что она и тетя Маня встретились недружно
и расстались, окончательно рассорившись и возненавидев друг
друга.
Я не оправдываю тетю Маню нисколько: она привыкла к тому,
что холостой и уже немолодой дядя принадлежит в периоды
своих приездов всецело ей одной, его младшей сестре, как ей
принадлежит и все, что дядя привозит из плавания, хотя бы он,
придя к нам и говорил маме:
- Сходи к Мане,возьми там японским сервиз, который я
тебе привез...Ребята, сбегайте к тетке,там я для вас ворох
раковин всяких навез...Наташа,там тебе есть турецкий костюм,
чадра шелковая!..
Из привезенной мне чадры, шитой золотом и цветными
шелками, тетя Маня делала себе жабо,искромсав ее в куски.
Раковины она раскладывала и расставляла у себя,отдавая
излишки Кейлям и Поповым, своим друзьям, сервиз она запирала
в свои хранилища, к тем, которые были привезены раньше...
И вдруг рядом с тетей Маней, неожиданно для нее,
очутилась какая-то другая женщина, без ее ведома,контроля и
разрешения завладевшая и дядей, и всем, что имел дядя.
Бешеная ревность,обида, гнев - да почем я знаю, какие
еще чувства руководили тетей, вернее было бы сказать,
игрушкой которых сделалась она, властная, самолюбивая до
полной слепоты к себе, несдержанная, резкая, несправедливая,
не признающая никакого другого мнения наряду со своими,
истеричная в своих проявлениях.
Все недостатки тети Мани я знаю, ничуть их не
оправдываю.
До сих пор еще с чувством испуга и негодования
одновременно - вспоминаю дикие скандалы, которые устраивала
она по поводу и без всякого повода и маме, и терпимому,
доброму папе, и нам,детям, в частности мне.
Донимала она скандалами и дядю, юмористически
говорившему всегда, что он хорош в ее глазах только
в продолжение двух первых недель по приезде.
3
И все-таки я скажу, что в отношении Ольги Иосифовны
оправдалась пословица "Нашла коса на камень".
Этим камнем, чрезвычайно мало приятным, на который нашла
коса темперамента тети Мани,оказалась Ольга Иосифовна.
Ближе узнать ее мне пришлось гораздо позже, через 15 лет,
и характеристику ей я тогда дала отрицательную: типичная
дамочка из портового города, глупая, пустая,чванная,потому
что у себя, в Петропавловске на Камчатке, она принадлежала к
местной "аристократии", мелочная,и по мелочам глупо-
недобрая, невежественная и принципиально не уважающая
труд,знание, культуру, вся сверченная из тряпок и флирта.
Она была уже немолода, некрасива, хотя в молодости была,
может быть, привлекательна, благодаря очень светлым волосам,
фаянсово-голубым глазам и цвету лица, поблекшему и
пожелтевшему к тому времени, что я ее узнала.
Уехал дядя, начались беспрерывные скандалы с тетей Маней.
Ольга Иосифовна стала почти ежедневно бывать у нас,обращаясь
за врачебной помощью к папе, приставая к маме, чтобы она
разрешила ей поселиться у нас. Но в больнице у нас не было
совершенно места и единственное, что оказалось возможным,
это приглашение погостить у нас в Перкиярви на даче.
Я не знала в те годы ровно ничего о том, что творилось у
нас, так сказать,за кулисами. Гораздо позже узнала я , что к
папе Ольга Иосифовна обращалась, труся последствий аборта,
который она себе устроила.
Меня она мало интересовала с тех пор, как выяснилось,
что эта тонная дама, разваливающаяся лениво в кресле,
бездельничающая круглые сутки и капризно заставляющая
служить себе всех нас, ребятишек, ровно ничего не может
рассказать ни о Калифорнии, где она жила, кажется, год,ни о
тех местах, где она была проездом из Владивостока в
Петербург. А ведь чего стоили одни названия этих мест:
Япония, Шанхай, Гонконг, Ява, Индия,Суэц...
А на все вопросы она отделывалась томным рассказом о
том, как Джордж - 15-летний мальчик, ехавший под ее надзором
в Петербург для поступления в Морской корпус, ухаживал за
ней,40-летней женщиной.
Она подарила мне матросскую блузу из очень тонкого
бледно-голубого шелка, которую купила в Бомбее и которая
оказалась ей не впору и шитый шелковый японский платочек. Для
нас, неизбалованных костюмами, эти подарки казались верхом
роскоши, и голубая блуза была долгие годы моим парадным
костюмом, оставаясь единственным светлым воспоминанием об
Ольге Иосифовне.
4
Но не только своей полной бессодержательностью
оттолкнула она меня, оказавшись в Перкиярви совершенно" не
ко двору" в нашей скромной деревенской обстановке без
привычных для нее развлечений. Она вызвала во мне уже весной
ярый отпор одной фразой, брошенной ей по адресу нас, детей.
Как-то она была у нас, сидела с мамой на маленьком
диванчике и о чем-то интимничала. Я терпеть не могла этого
времяпровождения, когда мы чувствовали себя какой-то помехой
и когда мама каждый раз после ее ухода раздраженно говорила:
- Опять даром потерянное время! Опять ничего не успела
сделать!
Не помню, зачем я побежала к маме с каким-то вопросом:
- Мамочка...
- Ах, уходи ты! Не мешай матери! Это все вы из нее
высасываете все соки! Чересчур вас много! - с досадой
сказала Ольга Иосифовна, отстраняя меня рукой. Меня точно
ушатом холодной воды облили. Я взглянула на безмолвствующую
маму, и вдруг меня прорвало бурным негодованием:
- Я к маме подошла по делу, а не мешать!.. И я не знаю,
как мы можем мешать маме, раз мы ее дети!.. - начала я.
- Ах сказала я тебе уже - уйди! - томно продолжала Ольга
Иосифовна. - Мать только устает от вас...
- Мама! - обернулась я к маме, - Я тебе надоела? Мы тебе
надоели? А по-моему, если дети могут надоесть, то нечего и
замуж выходить. И это страшная гадость заводить себе детей,
а потом говорить, что они надоели! - и в бурном гневе я
удрала в мое обычное buen retiro во всех тяжелых случаях
жизни, в нашу большую, удобную уборную и ванную, где можно
было растянуться влежку на деревянной крышке ванны и,
уткнувшись в руки головой, вылить в словах все горе и
возмущение маминым "отступничеством" и на досуге
поразмыслить, кто же виноват во всем.
Мне очень досталось потом от мамы.
- Скажи, пожалуйста, с чего ты это вдруг так взъерепе-
нилась? И чего ты на меня налетела? Замечала ты когда-нибудь,
чтобы мои дети мне надоели?
- Мамочка, а зачем она говорит, что мы тебе надоели, а
ты молчишь? Значит ты с ней согласна?
- А что же прикажешь мне говорить? Глупая женщина
болтает вздор, а я буду вступать с ней в рассуждения? И
брось ты все это, ведь ты ровно ничего не понимаешь, как и
почему.
А я действительно не понимала, но запомнила очень хорошо
этот разговор и, не относясь враждебно к новой тетке,я и
дружеских чувств к ней не проявила, держась с ней всегда
начеку, вежливо и прохладно.
И только много лет спустя я сообразила, что в этом
разговоре отразилась вся сущность двух совершенно разных
женских типов - мамы, поднимавшей шесть человек детей,
кормившей, одевавшей, воспитывающей и учившей их. И
бездельницы, искавшей в "законном браке" возможности
обеспечить для себя и в будущем возможность безделья на
чужой счет.
5
Ольга Иосифовна, а с ней вместе и дядя, предложили в
последствии моим родителям "прислать, меня во Владивосток".
Они писали об этом, обещая "пристроить меня", т.е. выдать
замуж. Мама к этому предложению отнеслась гневно, папа
юмористически и о моей поездке во Владивосток даже речи не
поднималось.
Пребывание Ольги Иосифовны не внесло ничего нового в
нашу летнюю жизнь, ничем ее не дополнило. Гулять она не
любила, развлечения нашего общества были ей скучны. Комфорта
,необходимого ей, мы не могли ей предоставить. Она скучала,
развлекаясь картами, особенно какой-то игрой в "могенс",
которой она выучила и всех наших младших детей.
Чаще всего она принималась говорить о своей племяннице
Люсе, которая осталась во Владивостоке и которую она хотела
выписать в Петербург, если останется там сама.
- Вот Люся ,так действительно наша родная, - подчеркнуто
кидала она при маме в мою сторону.
Мало затрагивали меня ее нарочитые заявления, хотя и
казалось странным, что мы вдруг как-то перестали быть дяде
родными. Опять-таки, много лет спустя, я услышала, что эта
Люся,приехавшая потом взрослой девушкой в Петербург, на
самом деле была дочерью Ольге Иосифовны, усыновленной ее
сестрой, в виду того, что сама Ольга Иосифовна в момент ее
рождения замужем не была.
Далеки от меня все эти истории и теперь, как и тогда, и
если я об них упоминаю,то исключительно, чтобы
охарактеризовать Ольгу Иосифовну, метеором влетевшую в тот
год в нашу семью, внеся на момент некоторую сумятицу в ее
мирный строй, чтобы таким же метеором вылететь
обратно,оставив за собой дымный след неприятных
воспоминаний.
Ольга Иосифовна оставалась весной еще долго в
Петербурге и намеревалась приехать, когда папа получит
отпуск, вместе с ним.
Мама сердилась, что она, "знакомясь с Петербургом" на
свой лад, разъезжая по опереткам и "загородным садам"
требовала, чтобы папа сопровождал ее и платил всюду за нее.
Выросшая в обстановке портовых городов Дальнего Востока,она
привыкла к тому,чтобы случайные "кавалеры", офицеры судов,
заходивших туда, соря деньгами, оплачивали заодно и
развлечения веселящихся с ними дам и барышень местного
общества. Но эти увеселительные поездки, часто еще в
сопровождении каких-то родственниц Ольги Иосифовны, живших в
Петербурге, вносили большие прорывы в скудный бюджет нашей
семьи и очень мешали всегда занятому папе.
- Господи, да когда это кончится! - с досадой говорила
мама. - Папа и без того устал, она его только задерживает.У
нас не хватает сапог, а она сорит деньгами.
6
Наконец, папа взял долгожданный отпуск, и наступили
опять веселые дни прогулок, поездок на лодке, сборов всей
нашей дачной компании. Дни принципиальных споров наших
отцов, декламаций отрывков из классиков, спектаклей и
совместных чтений.
Ольга Иосифовна скучала.
Выполняя программу забот о ней,мама предложила поездку
на Иматру, решив захватить с собой и меня с Бруней (старших
детей).В последний момент оказалось, однако, что Ольга
Иосифовна хочет ехать с папой, а не с мамой.
Мы с Бруней(братом) мало задумывались над изменениями
обстановки поездки, мы ликовали,что для нас она не отменена,
мы собирались с ним точно в далекое путешествие.
В электричке я снова не отрывалась от окна, глядела на
несущиеся мимо виды озер, лесов, поселков.
Снова завтракали мы по-фински в Антреа, хотя на этот раз
завтрак оказался менее веселым, чем когда-то с мамой в
Выборге. Все то, что казалось нам тогда таким необычайно
вкусным - ломтики свеже-посоленной лососины, посыпанной
густо укропом и перцем, отварная и жареная рыба из финских
озер, овсяная каша с маслом, заболтанная простокваша,
которой обильно запивалось все, крепкий душистый кофе со
сливками - все это было отвергнуто Ольгой Иосифовной как
"гадость".
На Иматре мы остановились в отеле Rauha, взяв два
номера. Издали слышался равномерный непрекращающийся гул -
Иматра грохотала. Тянуло скорее туда - посмотреть, какая она,
не охватит ли меня то же отвратительное чувство физического
недомогания, которое я переживала всегда у Стрельнинских
каскадов.
Приходилось, однако, долго ожидать,пока Ольга Иосифовна
кончит свой туалет.
Незабываемо сильно было первое впечатление от грозной
красоты водопада.
Грохот, кипение белой пены, взлетающие брызги, струи
зеленоватой, как стекло, воды, падающие в бездну, чтобы
встать пенистым валом.
Какой-то призрачный звон, царящий даже над оглушительным
грохотом водопада.
Водяная пыль, кропящая трепещущие от сотрясения нежные
папоротники в щелях гранитных скал у самой воды,сосны и мох
по берегам - какая дивная, грозная картина!
Мы побывали и на Валлинкоски. Папа купил нам с
Бруней несколько галек,отточенных водой и пару брелочков в
форме настоящих "пукко" в черных кожаных футлярах.
Мы обедали в большом отеле с видом на верхнюю часть
водопада, ели знаменитых местных форелей.
Ольга Иосифовна потребовала еще мороженого и ликеру к кофе.
Переночевали и,побывав еще раз на водопаде,поехали домой.
7
И опять мама пришла дома в ужас от непроизводительной
траты денег, опять она говорила укоризненно папе:
- Ну как можно потакать всем ее капризам? Она привыкла,
чтобы за нее платили, а ведь тут пять пар детских сапог на
ликеры и на закуски ушли!..
Мало доброй памяти оставила по себе Ольга Иосифовна.
Отъезд ее прошел для нас, детей, незаметно,никого он не
огорчил,скорее облегчил сложность семейной обстановки, когда
тетя Маня, яро ненавидя не прощенную невестку, вместе с тем
не могла ей простить поездки к нам и злилась на маму,когда
мама, выдерживая тон родственных отношений, пугалась
одновременно и непомерных трат Ольги Иосифовны и постоянных
скандалов с тетей Маней.
Снова потекли после ее отъезда наши дни, как прежде..."