10
В два часа — я у дверей школы. Иришка выбегает первая одновременно со звонком, легко и непринужденно помахивая портфелем.
— Сегодня одни пятерки получила, — радостно сообщает она и спрашивает, — ты на сколько дней приехал?
— Не знаю, — отвечаю я, — не думал ещё. Сколько разрешишь, столько и пробуду. Могу день быть, могу неделю, как, позволишь?
— Позволю, — смеётся Иришка, беря меня за руку.
— Завтра пойду билет покупать, тогда и решу, — серьёзно говорю я, — мне же в институт надо не опоздать. Сейчас, пока картошка, её можно прогулять.
Я беру портфель из её рук, и мы, не спеша, идём к дому. Странно, как всё непредсказуемо устроено в этом мире. Ещё два месяца назад я и мечтать не мог о таком в моей жизни, а вот теперь иду домой к любимой девушке где-то в далёком, неизвестном мне ранее Кишинёве.
«Была б Иришка уродливой, непривлекательной, тогда ладно, можно было бы понять мой успех, — думаю я, — но ведь она красавица».
— Знаешь что, — говорит она, подфутболивая смятую пачку из-под мороженого, — сегодня на переменах наши из класса обсуждали твоё появление, говорили, что ко мне жених приехал и что ты ничего. Спрашивали, откуда, я им сказала, так они от удивления рты пораскрывали. Никто даже не знает, где ваш Брянск находится, думают, что в Белоруссии. Один мой поклонник пообещал тебя побить, он со скальпелем ходит.
— Я на него только взгляну, как следует, его мигом ветром сдует, — говорю я надменно, раздуваясь от важности, — после моих летних северов мне хоть сто твоих поклонников подавай, всем рожу набью, да что рожу — мараться не стоит, одной левой всех распугаю.
Мы идём по улице мимо одноэтажных домиков, дома кажутся очень симпатичными, будто излучающими невидимый добрый свет. Непременный атрибут каждого домика — цветы в палисаднике. Потом дома кончаются, и мы проходим вдоль парка с теннисными кортами внутри. На одном из них две девушки в коротких белых юбочках играют в мяч.
«Почему у нас в Брянске нет такого?» — думаю я.
Незаметно время проходит, и мы оказываемся у Иришкиного дома. Она открывает калитку и пропускает меня во двор.
— Вот окно моей спальни, — показывает она, выпуская мою руку, — сейчас будем дома. Я приготовлю тебе постель. Мог бы и телеграмму дать, — обиженно произносит она, — предупредить, что приезжаешь, а то у меня ничего не готово.
— Не мог я этого сделать, — говорю я, снова дотрагиваясь до Иришкиной руки, — я так боялся ехать сюда, что, когда сегодня утром стоял за киоском, то так трусил, что даже хотел уехать обратно, не повидав тебя.
— Ну, ты даёшь! — удивляется она, щуря в хитрой усмешке глаза. — Драться, так ты всегда готов, а на хорошее смелости не хватает.
— Все же хватило, раз остался, — пожимаю я плечами.
— И то ладно, — соглашается она.
Открыв двери, мы входим в дом. Иришка снимает с себя легкий плащ, я вешаю на спинку стула пиджак. Она остается в коричневой школьной форме и белом фартуке, на мне — импортная вельветовая рубашка ярко-красного цвета.
«Может, не её фоне морда не будет так выделяться», — думаю я.
— Моя комната, — кивает она на закрытую дверь, — войдем? Посмотришь, как я живу.
Зайдя в комнату, Иришка начинает суетиться. Она включает и выключает магнитофон, достает с полки книги, показывает коллекцию импортных сигаретных пачек. Всё это она суёт мне в руки, забирает обратно и суёт новое.
— Подожди, Иришка, не надо, — останавливаю я её, — иди ко мне, я хочу тебя поцеловать, я так соскучился.
Она замирает, остановившись на полдвижении, затем приподнимается на носки, обвивая меня за шею руками, и льнёт ко мне всем телом, таким родным и желанным. Я целую её, еле сдерживая рвущееся наружу дыхание, и чувствую через рубашку теплоту прижавшегося мягкого тела. Тихие удары её сердца проникают мне в самую грудь. Я прижимаю её к себе все крепче и крепче, как самое дорогое на свете, и не хочу, чтобы это мгновение кончалось.
Но время не спрашивает нас, теперь на часы смотрит первой Иришка.
— Боже! — восклицает она. — Да я тебя голодом уморю! Доступ к сердцу мужчины лежит через его желудок. Так мне мама говорит. Посиди пока здесь, — приказывает она, — вот тебе книга, читай, а я на кухню. Ты уж извини, всё остальное потом.
Я сажусь на диван, открываю книгу. «Всадник без головы» — написано на обложке. Я прочитываю только название, дальше читать не могу. С кухни слышится шум текущей воды, стук кастрюль и тарелок. Странное, необычное чувство вдруг овладевает мною. Мне чудится, будто я уже давно женат, люблю свою жену, у меня дети, но их сейчас нет — они гуляют где-то на улице. Я сижу у себя в комнате, а жена готовит обед.
«Как, должно быть, счастливо живётся любящим и женатым людям, — думаю я, — им не надо разлучаться, не надо стесняться других, обращать на них внимания, можно любить и ласкать друг друга, когда захочется, а ночью, прильнув губами к губам, лежать, обнявшись, под одеялом и не спать до самого утра. Ничего другого не делать, а просто лежать, прижавшись, душа к душе, сердце к сердцу, чтобы двое слились в одно. Какое блаженство — любить и быть любимым!...
Мы никогда не будем ссориться, да… да… никогда. Я никогда не позволю себе кричать на Иришку, я буду беречь её, охранять от всех напастей. Если с ней что-нибудь случится, я и минуты не стану жить. Я её буду учить и воспитывать, воспитывать ласково, ненавязчиво, чтобы Иришка стала умной, терпеливой женой.
Говорят, у любящих людей рождаются талантливые дети; у нас они будут гениями. Я расскажу им, как плохо мне жилось в детстве и юности, как много я страдал ни за что, но получил, наконец, награду за всё пережитое. Когда они вырастут, то будут видеть, что мы с мамой по-прежнему любим друг друга. Им это будет примером, и вырастут они умными и добрыми, любящими и нежными...»…
И мне почему-то совсем не приходит в голову, что в реальной жизни я не видел ничего подобного, а лишь пьянство, убогость, матерную ругань, женский визг и неистовую злобу...
— Что, зачитался? — радостное Иришкино лицо заглядывает в открытую дверь. — А ну бегом обедать.
В кухне я сижу за столом напротив моей Иришки и с интересом наблюдаю, как она за мной ухаживает. Я смотрю и не понимаю — наяву ли это происходит или, может быть, только снится.
Пообедав и убрав со стола, Иришка садится делать уроки, а я опять берусь за книгу, но прежнее настроение не возвращается. Светлые грёзы о будущей семейной жизни сменяются обыденностью настоящего. Пока я бродил по городу, совершенно не подумал о предстоящем ночлеге. Ведь не обычное же это дело — жить взрослому парню дома у школьницы. То, что такое в N-ске непредставимо, и объяснять не нужно.
«Что будет, когда придёт её мать? — от этой мысли я холодею, и книга вываливается из рук. — А ночевать? Где мне ночевать? Не у них же».
Я подбираю с пола «Всадника» и автоматически листаю, не глядя на страницы. Иришка что-то пишет и уже не обращает на меня внимания.
«Пойду на вокзал, там переночую, — успокаиваю я себя, — мне не привыкать».
— Иришка, — спрашиваю я тихо, отвлекая её от писания, — где у вас ближайшая гостиница? Схожу пока узнаю насчёт мест.
— Какая гостиница?! — возмущается она. — Никуда ты не пойдёшь. Я тебя не пущу. Кто час назад говорил, что не трус и ничего не боится? Выходит, языком проще молоть и от этого быть смелым?
Я молчу, возражать бесполезно, да и, честно говоря, побаиваюсь разозлить Иришку. Кроме неё, у меня здесь никого нет, хотя, впрочем, не только здесь, а вообще нигде.
Я смотрю на стенные часы, отбивающие четыре удара: до прихода матери остается два часа. Ждать своей участи совсем недолго. Опять в голову лезут светлые грезы и окутывают мозг.
«Лучше бы оставалось всё, как есть, — думаю я, — и не было бы никакой матери и никакого отчима дяди Коли. Жили бы мы вдвоём, я бы перевёлся из Брянска в Кишинёв в какой-нибудь институт. Хорошо! А потом...»
— На вот, лучше реши задачку по физике, — перебивает Иришка ход моих мыслей и протягивает учебник за десятый класс, — вместо пустых переживаний проверим твои способности. Может, ты у нас просто хвастун?
Я беру книгу из её рук, чистый тетрадный лист, машинально читаю задачу, не вникая в её условие, и так же машинально решаю.
— Уже закончил? — Иришка радостно чмокает меня в лоб. — Что-то быстро. Наверняка неправильно. Ты ответ смотрел в конце?
— Я никогда не смотрю ответов и всегда решаю правильно, — произношу я веско, нахмуривая при этом брови.
— Смотри-ка, верно, — она глядит на последнюю страницу, сверяя ответы, — честно говоря, не ожидала.
— Это что за задача, — угрюмо изрекаю я, — сейчас вернется с работы твоя мать, вот тогда будет настоящая задача.
— Какой же ты противный, — Иришка смотрит на меня обиженно, кусая от злости колпачок шариковой ручки, — я говорю тебе — все будет нормально.
Я замолкаю и начинаю дальше листать своего «Всадника». Каждый стук, доносящийся со стороны калитки, производит на меня впечатление полновесного удара в солнечное сплетение, когда из глаз сыплются искры, а голова плохо соображает, но всякий раз оказывается, что это или соседи, или к соседям. Но вот калитка скрипит ещё раз, через окно слышатся негромкие шаги, и Иришка произносит:
— Она.
Я замираю.
— Выйди скорее в коридор, объясни ей, кто я такой, — я лихорадочно дергаю её за руку и умоляюще смотрю в глаза.
— Не пойду, все будет о’кей.
Слышится поворот ключа в замке, шаги раздаются в прихожей.
— Иринка, ты дома? — доносится оттуда приятный женский голос, и дверь в нашу комнату отворяется. Я бледнею как полотно, затаив дыхание.
— А-а-а. Вы приехали, здравствуйте, — обращается она ко мне, — хорошо. Отдыхайте с дороги, а я пойду ужин приготовлю. Не буду вам мешать.
Всего я ожидал, только не этого. Она же не знала, что я должен приехать, не ожидала увидеть меня, не подготовилась к встрече — и так себя повела. Не спросила ни о чём, даже разглядывать не стала. Невероятно!
— Видел, видел, трусишка? — Иришка показывает кончик языка и смеется.
— Ну, у тебя и мама, — с трудом выдавливаю я.
Через час ужин готов. Глядя на мою смущённую физиономию, Валентина Ивановна, так её зовут, начинает торопиться.
— Совсем забыла, — говорит она, — обещала сегодня быть у знакомых в семь и вот опаздываю. Вы меня не ждите, я приду поздно. Ты, Иринка, сама постели Мите. Чистое бельё в зале, на диване.
Произнеся эти слова, Валентина Ивановна быстро собирается и уходит. А вот такого я точно не ожидал, это уже слишком.
— Будешь спать в моей комнате, — спокойно говорит Иришка, — я принесу тебе раскладушку и поставлю её рядом со своей кроватью.
— Ты так не шути, — наконец, опомнившись, произношу я, — а то на вокзал пойду ночевать, ты меня знаешь.
По обоюдной договоренности Иришка стелет мне в зале на диване. После этого мы долго сидим в её комнате, целуемся, держимся за руки и разговариваем шёпотом, как настоящие влюбленные. Спать я ухожу поздно, когда возвращается от знакомых её мать.
Следующим утром, проводив Иришку в школу, я еду на вокзал покупать обратный билет. Очереди возле предварительной кассы нет, билеты на любое число. Я беру на воскресенье. Итого получается, вместе со вчерашним днем я пробуду в Кишиневе семь дней. Прекрасно!
Решив этот немаловажный вопрос, я отправляюсь гулять по городу. Мне нравится бродить пешком в незнакомом городе, куда бы ни пошел, в голове, как на карте, откладывается пройденный маршрут, и я никогда не заблужусь. Если же ехать в троллейбусе, после двух-трех поворотов ориентация теряется, а я не люблю не знать, где я. Кишинев мне явно нравится: красивые многоэтажные дома с балконами-лоджиями, чистые улицы, добродушные, веселые люди и сказочная зелень травы и деревьев. Я иду, не торопясь, через весь город, покуривая на ходу сигареты «Дойна». От нечего делать часто останавливаюсь у магазинов и подолгу разглядываю их красочные витрины. Внутри себя я чувствую абсолютный покой и полностью отдыхаю душой. Счастливые минуты времени плывут через моё естество, я пытаюсь задержать, замедлить их торопливый бег, но они не слушаются. Они уходят в бесконечное прошлое, унося с собой частичку моего Я. Неужели когда-нибудь я вспомню это мгновение? Вероятнее всего — да, но тогдашние мои чувства будут уже другими.
После уроков мы решаем с Иришкой сходить на ВДНХ.
— На какое число ты взял билет? — спрашивает она, когда мы, пообедав, выходим из дома.
— На субботу, — неожиданно вру я, совершенно не собираясь этого делать, — хотел взять на воскресенье, но на воскресенье не было. Видать, этот день не очень счастливый для нас.
— Мне кажется, это ты нарочно сделал, — досадует Иришка, — чтобы испортить мне настроение. Хочешь удрать поскорее.
Спускаясь с высокого холма по длинной бетонной лестнице, мы любуемся открывшейся перед нами панорамой. Зеленый лес с первыми проблесками желтизны простирается вдаль до самого горизонта. Внизу под нами сверкает голубыми красками большое озеро. По нему медленно скользят парусные лодки и одиночные каноэ. Мощные гребцы, стоящие в них, методично взмахивают одним веслом.
— Смотри, во-о-он туда, — Иришка взглядом показывает вдаль. — Видишь красивое белое здание? Это наша ВДНХ.
Выставка оказывается не столь грандиозной, как в Москве, состоит всего из одного павильона, но мне решительно нравится. Павильон большой, красиво отделан внутри и снаружи; в нем несколько светлых, просторных залов и совсем немного посетителей. Проходя по нему, я надолго задерживаюсь у большой коллекции марочных вин и коньяков. Одна бутылка величиной в человеческий рост.
— Литров двадцать пять, не меньше, — определяю я на глаз.
— Нравится? — спрашивает Иришка, видя мою неподдельную заинтересованность.
— Очень, — отвечаю, — нам бы такой пузырь в общагу в нашу новую комнату, вот бы погудели… дня два. Мы б с Матвеенковым попили вволю.
— У тебя сплошь одни дурацкие мысли. Пойдём отсюда, ничего тут интересного нет.
Иришка берёт меня за руку и чуть не силой выводит из павильона. Я чувствую, как предплечье её руки греет мне бок. Неужели и этот день тоже кончится и безвестно канет в Лету? Как несправедливо устроен Мир!.. А может, это хорошо, что он так устроен. Этот сегодняшний день явится началом бесчисленных новых дней, которые мы проведём с Иришкой вместе. Мы будем жить с ней и любить друг друга до глубокой старости, и пусть дни уплывают туда, куда им положено. Нам не жалко их.
— Расскажи что-нибудь интересное, — просит Иришка.
— А о чём ты хочешь, чтобы я тебе рассказал?
— Не знаю. Мне нравится, когда ты говоришь. Голос твой успокаивает, и ты кажешься тогда таким умным, я раньше даже не могла представить, что есть такие парни, как ты.
— Ладно, слушай, — говорю я, — для меня сейчас самое интересное — теория относительности, особенно её раздел о замедлении времени. Боюсь, правда, что ты ничего не поймешь.
— Мне это и не надо, — Иришка машет руками, — это физика, а я её не люблю. Расскажи лучше про свои звёзды.
— Нет, лучше я расскажу о смысле жизни, как я его понимаю, и ещё — о счастье.
— Валяй, — соглашается она.
— Знаешь, — начинаю я, — о необычности того, что мы живём на свете, я стал задумываться очень давно. В голове никак не укладывалось, что жизнь вообще — вечна, а моя лично — лишь краткий миг в истории Вселенной. Раньше меня никогда не было и скоро опять не будет. Зачем же тогда нужна эта жизнь?
— Для счастья, — тихо отвечает Иришка.
— Пожалуйста, не перебивай глупыми высказываниями, — злюсь я, сбившись с мысли, — а то не буду продолжать.
Иришка обиженно поджимает губы и замолкает.
— Но всегда мои мысли, — продолжаю я, — наталкивались на одно непреодолимое препятствие. Я рассуждал так: люди живут на Земле разумной жизнью уже, по меньшей мере, десять тысяч лет. За это время побывало их на свете не один десяток миллиардов. Миллионы лучших их них задумывались над смыслом жизни, понимали краткость и бренность своего существования. Многие из них пытались что-либо изменить в привычном ходе вещей, сделать что-нибудь такое, чтобы не умирать, стать вечными. Но сделать ничего не смогли и умерли, в конце концов, как и все обыкновенные смертные. Куда же мне, размышлял я, со своим умишком лезть в решение таких проблем, когда до меня всё уже давно передумано и нового ничего не выдумаешь, как ни старайся.
Но уж очень не хотелось жить простой жизнью обывателя, да к тому же я с детства безумно влюбчивый… хотя это тебе не нужно знать, — спохватываюсь я. — Жить просто так, думал я, чтобы потом так же просто умереть… Стоит ли тогда жить вообще?.. Вряд ли. Но ведь изменить ничего нельзя. Буду тогда тянуть лямку, решил я, как и все обыкновенные люди, и не засорять голову чёрт знает чем. Определив для себя такую убогую стезю, я успокоился и с безразличием стал следить за равнодушным течением времени, которое в будущем приведет меня к неминуемой смерти.
http://www.proza.ru/2016/06/18/701