Сам Владимир Богомолов говорил, что всегда доводит своих героев «до могильного холмика» [1], но, если так оно и было, то для большинства персонажей его культовой книги – «Момент истины (В августе сорок четвертого…)» – эти сведения остались разве что в его личных бумагах. Да, известны судьбы прообразов, но книжные герои никогда не стопроцентно тождественны прообразам, так что полное совпадение их жизненных путей необязательно.
Поскольку исследователи пока не имеют полноценного доступа ко всему архиву автора, понять, что же могло случиться с героями знаменитого романа дальше, сейчас можно только одним способом - экстраполяцией биографий персонажей с опорой на имеющийся материал, указывающий на развитие образов. Это будет вполне по-богомоловски: массировать компетенцию и прокачать. В результате, даже если и нельзя будет претендовать на точную реконструкцию авторского видения, представление об основном тексте может обогатиться новыми наблюдениями.
Капитан Алехин. Время жатвы
Как следует из опубликованных рабочих материалов [2], изначально Богомолов - в 1950-е гг. - планировал в последней главе убить Алехина. Но не убил. И даже дал словами Таманцева указание, что ранение капитана не угрожает его жизни.
Чтобы понять, как может сложиться жизнь Павла Васильевича, если он уцелеет на войне, нужно разобраться, какой он на самом деле человек. Соответственно, будет более-менее ясно, как он поведет себя в социально-политической реальности, которая наступит после девятого мая сорок пятого.
Один из самых внимательных читателей «Момента истины» Владимир Акимов склонен его идеализировать, показывать чуть ли не человеком будущего, поскольку Алехин, в отличие от Таманцева и Аникушина, якобы находит идеальный баланс профессионального и человеческого. [3]
Отчасти это так. Но именно отчасти, потому что у капитана есть и другой багаж, которого Акимов не замечает. Алехин не может быть человеком будущего и обнадеживать уже хотя бы потому, что ни на что не влияет и не хочет ни на что влиять, кроме хода своих сельскохозяйственных исследований. Во всем остальном он соглашатель, которому хочется быстрее отделаться от военных обязанностей и просто вернуться к земле, т.е. фактически запереться в своей версии башни из слоновой кости, где его больше не будут отрывать от любимого дела.
Как следствие, он и есть подлинный становой хребет политической системы СССР середины двадцатых – начала пятидесятых. Не палач, не доносчик, не фальсификатор обвинений, но тот, с чьего молчаливого согласия все вышеперечисленные персонажи существуют и действуют. Один из тех самых берковских хороших людей, которые пропадут, если не объединятся перед лицом объединившихся плохих. [4]
И жена у него под стать, причем она уже пожинает первые плоды своей пассивности. Не побоявшись вступить в конфликт с новым заведующим научной станцией, она не решилась своевременно побеспокоить мужа возникшими в результате проблемами и тем поставила под вопрос не только благополучие единственной дочери, но и душевный комфорт мужа накануне важнейшей операции. [5]
Тесная же связь Алехина с землей – это не только залог момента истины, когда знание почв укажет верное направление поиска. Земля - это еще и прах. И Алехин, как никто, близок к этому праху, копаясь в нем всю жизнь. Он - ЧЕРВЬ.
Поэтому, когда Алехин, как селекционер, после войны неизбежно окажется как минимум перед сложным и неприятным выбором в связи с разгромом генетики, он, скорее всего, поплывет по течению. Не стоит забывать, что еще до войны пострадали Вавилов и многие его сторонники, так что залогом успешной предвоенной работы Алехина оказывается либо активное осуждение таких ученых, либо безразличие к их судьбе.
О том, что за Алехиным следует эскорт из призраков, порожденных политическими бедами советской сельскохозяйственной науки, в свое время уже писала Д. А. Лунгина: «Чувство беззащитности перед своими (см. плохо связанное с основным сюжетом указание на довоенную профессию командира опергруппы - селекционер, то есть человек, заведомо подведенный под удар), намекает на то, что истоки неправды военного времени нужно искать в предвоенном мороке с его манией вредительства». [6]
Не менее отчетливо на то, что Алехин – совсем не идеал Акимова, указывают и его явно не случайные (уж как минимум, кричаще подозрительные) имя и отчество: его зовут так же, как звали настоящего, замененного в романе Егоровым, начальника контрразведки 3-го Белорусского фронта - Павла Васильевича Зеленина.
Т.е. на самом деле этот персонаж уже, можно сказать, на уровне номенклатуры связан автором с системой. Да, он попал в контрразведку исключительно по стечению обстоятельств, но человеком системы он является давно и добровольно, именно в силу личных качеств, на что и сделан намек через такой основополагающий для самоидентификации аспект, как имя.
Наконец, в пользу необходимости пессимистической интерпретации образа Алехина (и, соответственно, гипотетического будущего этого персонажа) свидетельствует не только тема земли, но и связанная с ней проблематика плодородия. Мы уже упоминали об Алехине-агрономе как жреце Деметры, [7] а миф о богине плодородия весьма мрачен. Деметра неотделима от Персефоны и Аида, и мотивы увядания встречаются как в непосредственной связи с капитаном, так и вокруг него.
Как известно, Деметра, дарующая хлеб насущный всем детям Земли, однажды пережила тяжелейшее расставание с дочерью, которое, возможно, стало бы вечным, не взбунтуйся богиня против Зевса. От дочери оторван судьбой и Алехин, причем из текста романа следует, что Настя родилась примерно в момент завершения работ над элитной пшеницей, т.е. символически связана с ней. В какой-то степени они дочери-близнецы Алехина, и в разгар событий вокруг «Немана» капитан рискует лишиться обеих, как генерал Егоров лишился сыновей-близнецов. [8]
Не менее интересным здесь является и то обстоятельство, что момент истины обретен в интервале между днями рождения Таманцева (о котором тот вспоминает сам) и Алехина (мы знаем, что он родился осенью, поскольку именно осенью сорок третьего он получил от жены в подарок фотографию дочери). [9] Получается, что судьбоносная операция совпадает с завершением очередного цикла – не только сельскохозяйственного (идет время сбора урожая), но и жизненного (прожит еще один год).
Самая же явная отсылка к тематике увядания, не связанная напрямую с Алехиным, но сразу задающая соответствующий настрой для финала романа, относится к Аникушину: «Это печальное курлыканье вдруг пронзительно напомнило о бренности всего земного, о неотвратимом: о скором увядании, о смерти всех этих сейчас таких свежих и жизнерадостных листиков и травинок, о том, что все пройдет...».
Таким образом, на пороге осени Алехин узнает, что не сможет снять подготовленный его трудами урожай элитных зерновых, да и собственное его семя может не выжить, но он все равно собирает свой урожай. В условиях военной аномии его серп срезает не колосья, а человеков.
Таманцев. Век волкодавов
В отличие от случая с Алехиным, подобных поводов не дающего, литературный материал позволяет предположить, что наиболее вероятный сценарий будущего для Таманцева совпадает с трагической судьбой его реального прототипа. Первые работы Богомолова, где действуют двойники Евгения, [10] в какой-то степени становятся и пророчествами судьбы Скорохвата, которые отводят ему предельно короткую жизнь.
Холин из «Ивана» и Байков из «Зоси» и поведением, и манерой говорить словно предвосхищают появление на литературном горизонте главного любимца читающей публики, поэтому не будет большой натяжкой допустить, что и их гибель на взлете найдет в биографии Таманцева свою параллель.
Но сходство просматривается и между Таманцевым и самым трагическим богомоловским персонажем – Иваном. С одной стороны, не вызывает сомнений, что при определенных обстоятельствах (в смысле, если бы выжил) Буслов мог бы вырасти именно в Таманцева (а не в Блинова, например) и даже кого-то еще более совершенного: он в свои годы уже имеет ордена, он уже пережил концлагерь. И не просто концлагерь, а лагерь смерти. Для такого потом освоить «маятник» – просто семечки.
А дальше за совпадением потенциалов идет знаковое совпадение фактов: в декабре сорок третьего, накануне поимки, Иван ночует «в заброшенной риге и сараях» в Гомельской области, собирая сведения о противнике, и зарабатывает обморожение и гангрену рук и пальцев ног. Примерно в то же время (зимой после освобождения Смоленска) Таманцев проводит десять часов в заброшенной уборной в Смоленске, проверяя агентурные данные о вражеской явочной квартире, и чуть не лишается стопы в результате обморожения. Этим совпадением устанавливается словно интертекстуальная связь большого и маленького воителей, и ни на что хорошее она не намекает.
Впрочем, трагический финал может ожидать Таманцева не только на войне, но и гораздо позже, и на это тоже хватает указаний. Вторая угроза его жизни связана с тем, что жажда приключений неумолимо потянет его делать дальнейшую карьеру в госбезопасности, где не слишком безопасно служить.
Казалось бы, с его любовью к морю, можно было бы предположить и спасительное послевоенное возвращение Таманцева на флот. Но нет. Земля действительно тянет к себе, что и видно на примере Алехина. Морская же стихия заражает абсолютным авантюризмом, и в свой забытый день рождения, подводя итоги первой прожитой четверти века, Евгений думает не о будущем во флоте, а скорее о «меблировке чердака» для того, что он называет «мое дело».
После войны снова поднимет голову мандельштамовский век-волкодав, и ему определенно понадобятся проверенные кадры, однако хорошо известно, что в итоге Абакумов, который подарил Таманцеву пистолет, сам будет задавлен. Не исключено, что Скорохват, как и некоторые другие молодые и блестящие охотники на людей, вознесенные Абакумовым, составит ему компанию.
Возможно, от него не останется даже того самого «могильного холмика», упомянутого Богомоловым. По крайней мере, его родители исчезают бесследно: место последнего пристанища его не называемой в романе по имени погибшей матери неизвестно, об отце не говорится ни слова (Таманцев – персонаж без отчества; мы можем только предположить, что он унаследовал отцовскую фамилию, но даже она может быть от матери).
Хотя… След в виде потомства от Евгения все же может остаться, потому что не без труда из небрежно брошенных Таманцевым ремарок можно вычислить разгадку вопроса относительно его личной жизни, в свое время мучившего некоторых читателей. [11]
Вспомним его тонкое жизненное наблюдение: «Как я и думал, эти фрицы только кончились здесь — их несли, раненных, десятки, а может, сотни километров. Не пристрелили, как случалось, и не бросили — это мне понравилось!».
Какая здесь связь с личной жизнью? Прямая: критерий оценки людей. Евгений определенно симпатизирует тем, кто способен на что-то такое, что он сам бы проделал в схожей ситуации. В случае с немцами ему важны не их преданность раненым товарищам или гуманизм, а именно готовность действовать на пределе возможностей. Как следствие, Таманцеву подойдет только та, кому он сможет мысленно аплодировать. Ее не так-то просто будет найти (примерно как подыскать пару для его литературного двойника Ивана, которому подошла бы разве что зловещая девочка-война Вика Середа из «Весны на Одере» Казакевича), однако таких, как Таманцев, сложные вызовы не отпугивают, а еще больше раззадоривают.
Блинов. Парень, которому везет
Попытка дедуцировать будущее Блинова представляется едва ли не самой сложной, поскольку оно в наименьшей степени детерминировано.
Он возникает перед читателем как непонятное имаго «лет девятнадцати» (т.е. даже рассказчик почему-то не называет точной цифры) и, несмотря на инициацию в контрразведчики на последних страницах книги, оставляет больше вопросов, чем ответов.
Он не одержим идеей стать «офицером в законе», как его литературный двойник Василий Федотов из последнего романа Богомолова, и поэтому может и избежать связанных с этим выбором жестоких разочарований, ожидающих Федотова.
Кроме того, с передовой он уже отправлен в контрразведку из-за контузии (а тот же Федотов после нее, пусть и более слабой, оставлен в строю) и, вполне возможно, среди тамошней приземленной публики гусарщиной и прочей офицерской романтикой не заразится. Особенно учитывая, что «армия считает нас органами госбезопасности, а органы считают нас армией».
Да, некоторые сентенции Блинова напоминают федотовский максимализм («В п-полку я ч-человеком был... Лучшим взводом к-командовал! А з-здесь иждивенец ваш... и п-пользы от меня...»), но момент истины, в достижении которого Блинов непосредственно участвует (а ведь он еще, возможно, полетит под Шауляй брать «Матильду»), это перекроет с лихвой.
Кроме того, на глазах у Блинова в сверхсложном мире шпионского зазеркалья гибнет Аникушин - идеальный «офицер в законе», без пяти минут сверхчеловек, воин-певец. Это заставляет задуматься - а не лучше ли быть «иждивенцем» в контрразведке, чем просто блестящим пехотным капитаном, которым Блинов тоже имел шансы стать? И в пользу такого выбора говорит отнюдь не только умение «иждивенца» разглядеть опасности, которые «офицер в законе» упустит.
Да, у себя в полку Блинов командовал лучшим взводом, а здесь будет решать судьбы почти полумиллионной группировки противника в Прибалтике, участвовать в организации стратегических радиоигр, т.е. дистанционно влиять на судьбы чуть ли не всей Европы. Один его выстрел окажется способен причинить врагам больше вреда, чем артподготовка наступления целой армии. Пусть внешне такая деятельность и похожа зачастую на сбор окурков, мы-то знаем, что золото любит тишину, а не парадно-барабанную суетень.
Одновременно, хотя подобные перспективы оставляют все соблазны офицерской строевой романтики далеко позади, отсюда тоже не следует, что в итоге судьба Блинова будет связана с контрразведкой.
Пусть Таманцев и обещает научить его качанию «маятника» и стрельбе по-македонски, т.е. плотно обратить в веру волкодавов, из текста однозначно следует, что даже многим физически подготовленным контрразведчикам до Таманцева не дотянуться. Блинову же с его контузией и подавно стоит готовиться к тому, что, когда пойдет послевоенное сокращение кадров, он, несмотря на свои заслуги, будет почти наверняка забракован по состоянию здоровья.
Огорчится ли он? Вряд ли надолго. Поворчит, как это уже делал применительно к своему «иждивенчеству», и пойдет получать высшее образование.
Блинов - тесто, из которого можно с успехом лепить все, что угодно. Он служит в романе олицетворением всех тех советских, чье будущее еще не определили сверху. Но определят – к Пифии не ходи.
Впрочем, для Блинова и здесь все почти наверняка закончится хорошо, потому что он уже доказал, что фантастически удачлив - ведь он со своей контузией мог быть списан, попасть в комендатуру или еще куда, но вместо этого попал в контрразведку и именно накануне редчайшего в истории войны чрезвычайного розыска.
В ходе данного розыска он мимоходом отправил к праотцам одного из самых опасных вражеских диверсантов [12], и теперь ему явно будет мысленно аплодировать не только Таманцев, которого Блинов, возможно, еще и спас от гибели, ведь Скорохвата вполне могло и не хватить на поединок одновременно с Мищенко (тоже владевшим стрельбой по-македонски) и «амбалом». Бесспорно, всякое везение может в любой момент закончиться, однако, исходя из уже известной кредитной истории Блинова, только самый эксцентричный аналитик не сделает ставку на его успех и в дальнейшем.
Примечания
1. Николай Черкашин. Владимир Богомолов: Умирал трижды. URL: https://rg.ru/2004/01/14/bogomolov.html
2. «Пишется тяжело...»: Из архива писателя//Богомолов В.О. Момент истины. М.: Вагриус, 2007, с. 512.
3. Акимов В. Уроки и «секреты» Владимира Богомолова//Ради жизни на земле. Л.: Художественная литература, Ленинградское отделение, 1986, с. 67, 72-73, 80-81.
4. D. Bromwich. The Intellectual Life of Edmund Burke. Cambridge, Massachusetts – L.: The Belknap Press of Harvard University Press, 2014, pp. 175-176.
5. И, наверное, неспроста то, что, хотя Алехину неприятно бутафорить, у него это так хорошо получается. Свою индивидуальность он давно отбросил, если она у него вообще когда-либо была (вспомним его блеклую внешность, фактическую безликость).
6. Д.А. Лунгина. Лук и лира. Война и мир в романе Владимира Богомолова «Момент истины (В августе сорок четвертого...)»// Вопросы философии, № 1, Январь 2012, с. 90.
7. См. Н. Асташин. Романы Владимира Богомолова в новом прочтении. URL: http://proza.ru/2016/04/25/1470
8. Можно предположить острое преломление мифологической пары «плодородие-смерть» и в ранней биографии главного героя. Он происходит из крестьянской семьи, однако, похоже, у него нет братьев и сестер, что для тогдашнего крестьянства нетипично. Не исключено, что будущий создатель элитной пшеницы - единственный из детей Василия Алехина, кто пережил голод начала двадцатых в Поволжье.
9. А в сорок четвертом он сам себе сделает отличный подарок, нейтрализовав «Неман». И тем самым, кстати, подарит себе жизнь, потому что избежит грозящего ему военного трибунала.
10. У Алехина таких двойников фактически нет. В произведениях Богомолова хватает «Таманцевых» и «Блиновых» (ранее эта тенденция отмечалась, например, в: Галанов Б. Навечно в памяти//Знамя, 1979, №5, с. 241; Акимов. Указ. соч., с. 63-64), тогда как алехинский тип – самый редкий. В романе «Жизнь моя, иль ты приснилась мне…» с Алехиным во многом схож майор Елагин, но его роль, хотя и очень важная, остается эпизодической.
11. Из читательской почты//Богомолов В.О. Момент истины. М.: Вагриус, 2007, с. 678.
12. Даже не зная, кто был перед ним, Блинов выбил не только самого опасного, но и самого бесполезного для последующей работы противника: Мищенко, кровник большевиков, явно не годился для потрошения и функельшпиля, тогда как в ходе сшибки мог сильно навредить. Рука судьбы, не иначе.