ПОДСОЛНУХИ
Давным-давно, некий Фрол, более о нём ничего неизвестно, построил себе глинобитную хату у речушки в степи. Скорее всего, бегал тот Фрол по Донским степям, от царского гнева и гнёта. Чтобы выжить, ловил рыбу в реке, охотился зимой и летом в лесах, оставляя в них тропы и лыжню. По этим тропам и лыжням и выходили на него, такие же беглые, но гордые казаки, царём обиженные. Кто со своим скарбом и бабой, кто без того и другого. Так это место стало называться «Лыжинкой».
Прошло время. Мир изменился до неузнаваемости. Пролегла узкоколейка в двух километрах от Лыжинки. Стали по ней пыхтеть и бегать паровозики, работающие на угле. Стали внуки беглых казачков, бегать к «железке» и выбирать из выброшенного на ходу шлака то, что не совсем сгорело да домой таскать. По той же причине и расстраивалось поселение в сторону железной дороги. Так образовался полустанок Лыжинка, затем станция Арчеда.
Прошло ещё время. Стало модным переименовывать всё, что не попади. Вспомнили того Фрола, возвели в исторические личности и назвали городок Фролово. События, которые вы читаете в этой книге, происходят с людьми из этого города, из одного дома, из одного подъезда специально мною собранные в нём для лёгкости повествования. Один балкон, известной нам пятиэтажки, примечателен тем, что на нём, круглый год красуются полевые цветы, причём охапками, стоят в вёдрах и в трёхлитровых банках. Поздней осенью ковыль колосился, зимой сухостой, обрызганный серебряной или бронзовой краской рукой человеческой. Жила за этим дендрарием положительная семья с двумя сыновьями погодками. Жена работала воспитателем в детском саду. Муж водил тепловозы. Люди, сами по себе светловолосые, добрые, красивые. Муж «страдал» модной в то время романтикой. Окружал жену полевыми цветами. Впоследствии они превращались в сухостой, любовно собранные ею в букеты. Почему полевыми? Да, потому что, на полустанках их море и красоты они, действительно восхитительной. Так было с самого начала их отношений. Аллергены накапливались, накапливались и вылились в хроническую аллергию. Изменить мужа не возможно. Был он влюблён в степь, в горизонт, в небо и в свою работу. Возможно, что и больше, чем в свою жену, но это только предположение. Жена была мудрым человеком и терпела. Находила слова и аргументы, что бы ни обидев мужа выносить всю его романтику на балкон. Выносила охапками. И балкон был хорош, красив, действительно! Видел его каждый прохожий. Он радовал глаз идущего домой после поездки мужа. Из сухостоя, жена творила букеты и собирала корзиночки. Занимала первые места среди детских садов на конкурсах города. Отмечалась грамотами и ценными подарками, и никогда не уставала открывать дверь мужу, принять очередную порцию аллергенов и хвалить, да восхищаться подаренными цветами. Как тут не восхититься, если за дверью стоит любимый человек, отец её детей, с распахнутыми как небо, цветущими как степь глазами.
Живущие в доме бабушки старожилки, утверждали, что и в детстве он рос таким же вот романтичным мальчиком. Видимо, где-то очень глубоко в душе, он им и остался. Поездки, они же не на час или два! Сутками по степи, стучат колёса по рельсам. Знаком каждый столб, шлагбаум, разъезд. Ну, а стрелочник тем более, почти как родственник, раскланивающийся при встрече в знак уважения и приветствия. В силу своей восторженности, машинист умудрялся, ухватившись за поручень нагнуться, и чуть ли не вываливаясь из кабины тепловоза, хлопать рукой об руку стоящего стрелочника с сигнальным флажком. Подъезжая к одному из полустанков, машиниста и его помощника, каждый раз заранее охватывал неудержимый смех. Если на холодильник натянуть фуфайку, причём как сверху, так и снизу, можно будет представить стрелочницу этого полустанка. Бабень с сажень! Голова закутана платком, как в войну, крест-накрест. Неподвижная, монументальная фигура с сигнальным флажком в вытянутой руке, без каких либо признаков жизни. Проезжая мимо, гогоча и отпуская не всегда лестные шуточки, мужчины как не старались, не могли рассмотреть, что-либо ещё, кроме выше перечисленного.
Один за другим окончили школу сыновья, по очереди поступили в Суворовское училище. Мать и отец дружно скучали, отталкивая друг друга, бежали к телефону. Дом наполнился эхом. Пустота поселилась в нём. Шаги машиниста стали тяжёлыми. Ближе дом, тяжелее шаги. Стал машинист собирать свободные «ездки», она стала скучать по сыновьям и мужу за чаем с подружкой. Всё бы ничего, да случилось то, что случилось…
Однажды, подъезжая к полустанку, где стрелочница монумент, машиниста удивило то, что черная фигурка вдали, вроде как шевелилась и подпрыгивала. Фигура не увеличивалась до размеров холодильника, когда они были рядом, а проехав мимо, так и осталась маленькой и подпрыгивающей, с сигнальным флажком под мышкой. Правда голова была так же закутана платком крест-накрест. За разглядыванием пропустили привычный момент мужской «ржачки».
— Что это было? —
Помощник с недоумением смотрел на машиниста.
— Конь в пальто…. Не знаю, окно приморозило. —
— На обратном пути смотреть будем лучше. —
Заходящее солнце, окрасило снежную степь фиолетовыми оттенками. Огненная лава, растеклась по фиолетовой кромке горизонта, разбрызгивая во все стороны огненные стрелы.
— Как хорошо-то, Господи! —
— От таких картинок, жить хочется. —
Помощник рылся в сумке с продуктами, доставая термос.
— Угу, ежели на сытый желудок. —
Зима хозяйничала вокруг. Один только взгляд на это бесчинство, располагал к горячему чаепитию. Аромат душицы и мяты заполнил, пропитанную мазутом кабину тепловоза. Помощник перекладывал из одной руки в другую, стакан в ажурном подстаканнике.
— Что? Опять украл, у грудастой проводницы с пятого вагона? —
Широкая улыбка машиниста говорила о многом.
— Так же бьётся всё тут, что не возьми с собой. —
Ответил помощник и тут же добавил, сердясь на машиниста:
— Переработки у нас много. Дети тянут? —
— Может и тянут… —
После минутной паузы, ответил машинист. Лицо машиниста, повёрнутое к боковому стеклу кабины, ничего не выражало.
Обратный путь домой, всегда быстрее. Потому и проскочили полустанок, забыв разглядеть замену монументу, да и вьюжило сильно. Лениво протекали праздничные дни. Новый год в семейном кругу прошёл, как и положено. Еда на праздничном столе казалась пресной. Впервые заметил, как постарела тёща, словно шарик воздушный сдули. Вспомнил свою маму, умерла, можно сказать, молодым человеком. Ярко вплыло в памяти её лицо. Рыжеволосая женщина, смешные светлые ресницы, большие тёмные глаза, как подсолнухи, всегда распахнутые ему на встречу и руки, всегда протянутые в его сторону. Такой он её запомнил.
— Что с тобой? —
Жена услышала вздох и увидела стеклянный взгляд мужа.
— Маму вспомнил. Хорошо вспомнил… —
Мужчина, обняв за плечи тёщу, тихонько раскачивался с ней из стороны в сторону.
Улыбающаяся тёща, начала юрко, не по возрасту, таскать посуду на кухню. Внимание мужчины, приятно женщине в любом возрасте.
— Я у вас почти прописалась. Может взять да разбить что на счастье? А, зятёк? —
— Во-во! Я зарабатываю, а ты бить… —
— Спокойной ночи мои женщины! Пойду спать. —
Снег падал и падал. И был он липким. Сухостой на балконе, приобрёл причудливые формы. Луна добавила им таинственности с примесью страха.
— Совсем как в детстве… —
Ухмыльнулся лежащий в кровати мужчина и заснул.
Утром его разбудила местная ворона. Её привлекли заснеженные букеты на балконе. С ходу, опустившись на один из букетов сухостоя и не рассчитав своей тяжести, ворона снесла его на цементный пол. Остылая банка на морозе разлетелась вдребезги. Птицу это не напугало, и она продолжала хулиганить, клевать и разбрасывать веточки.
— И вороне в Новый год надо чем-то себя порадовать… —
— Правда, дорогой? —
Жена заботливо поправила подушку под головой мужа, а сама подумала:
— Слава Богу, теперь можно будет выбросить. —
И выбросила.
— В Новый год нужно, что-то старое выбросить из дома, чтобы зашло новое. —
Сама себе и ему потом объяснила она для успокоения.
Новый год без подарков и ёлки для детей, это не Новый год. Взрослеют дети, тускнеют краски и запахи восприятия у взрослых. Хотя халат его жены пахнет духами её подружки. Значит, опять с ночёвкой приходила. Разные такие, а дружба много лет тянется. Это хорошо, наверное. Так думал машинист, шагая в локомотивное депо. Новогодние поздравления коллег, шутки, немного подняли настроение. Уже в пути, рассматривая в вечернем сумраке замёрзшую степь за окошком тепловоза, почувствовал тянкую тоску на душе. Вот только о чём? Что ей, душеньке, угодно?
— Подъезжаем. —
Помощник дотронулся до плеча задумавшегося машиниста.
— Давай, посмотрим. —
Разминая спину и щёлкая суставами пальцев, машинист направился открывать дверь кабины тнпловоза. Натянув рукав пиджака на кисть руки, ухватился за ледяной поручень и, спустившись на две ступеньки провис в воздухе. Частички снега, вонзаясь, жалили лицо, шею и уши. Как всегда дух захватило! Танцующая фигурка в платке крест-накрест, застыла, увидев его пируэты. Платок низко опущен на лоб. Рука в варежке сдвинула его со лба в тот момент, когда висевший на поручне человек поравнялся с ней. Остановись мгновение - ты прекрасно! И оно остановилось. Как в замедленном кино, их взгляды и лица сближались. В это, остановившееся мгновение, два подсолнуха распахнулись на встречу и впечатались в глаза машиниста, да так и остались в его памяти, найдя там себе подобные. И две руки, поднятые вверх к нему, одна с флажком, другая придерживающая платок на голове. Словно солнечный луч коснулся лица машиниста, позолотив душу и сердце. Долго ещё не слышал стука колёс машинист за стуком своего сердца. Старался подольше удержать в себе ощущение лёгкости и новизны жизни.
С этого мгновения, с этого дня мужчина вёл счёт часам и минутам от поездки до поездки. Особо тщательное бритьё по утрам, да разве это в тяжесть! Пение под душем, разминка на холодном балконе доставляли ему большое удовольствие. Удивление жены сменилось радостью за мужа. Но время расставляет всё по местам. Поставило оно большой вопросительный знак, у некоторых пунктиков в личных отношениях между женой и мужем. Машинист, возвращаясь с поездки к горячему наваристому борщу в родном доме, мыслями был на той самой ступеньке, возле двух подсолнухов, у того самого полустанка. Аппетит хоть куда! Сон, как у молодого парня! Только голова на подушку, а подсолнушки тут как тут, возникают в его памяти. Любуясь ими, улыбаясь им, засыпал мужчина. Жалобы жены на здоровье, долгое её курохтанье за спиной, уже не раздражали его. Он был счастлив. Завтра или послезавтра вновь увидит свои подсолнушки. Осторожно сбросит ей розы в плотной бумаге. Почему розы? А разве могли удивить полевые цветы, живущую среди них девушку?
— Розы были и не один раз! —
— Куплю ей большого шоколадного зайца в коробке, с прозрачной крышкой. —
— Он так уморительно смотрится в ней! —
Машинист увидел невиданную сладость перед Новым годом. Заяц был почти одного роста с лежащим в коляске ребёнком. Когда машинист был в таком возрасте, шоколадные зайцы только приснится, могли его родителям. Память, словно весенняя капель на солнце засверкала, запестрила картинками из детства. На улице по весеннему стало прогревать спину сквозь верхнюю одежду. Солнце заставляло людей щуриться, и побежали весёлые морщинки вокруг глаз прохожих. Весна гнала зиму прочь. В один, почти уже тёплый день, два подсолнуха, как всегда, подпрыгивая и протягивая руки за очередным подарком, чуть не лишились его. Потрясающая по своей красоте золотая россыпь волос, спрятанная под платком зимой, настолько поразила машиниста, что заглядевшись, он чуть не пропустил момент передачи очередной безделицы-знака своего внимания.
— Огонь, а не девка! —
Помощник растирал шею, уж очень долго оглядывался назад.
Действительно, огонь! Оттаяли заиндевевшие чувства у мужчины, затем согрелась душа. Накалилось, всё это докрасна, до белой злости. Огонь горит, тепло выделяется, а куда девать эту энергию, где и как пролиться ей?
— Возьму осенью отпуск. —
— Своим ходом на своей шестёрке прикачу, обниму, расцелую… —
Успокаивал себя машинист, всё чаще без причины срываясь на жену, и зачастившую в гости тёщу.
— Мальчики звонили, тебе привет! —
— Старшенький знакомить собрался нас с девушкой своей, когда отпуск получит. —
Жена всячески старалась разрядить обстановку в доме. Вернуть отношения в прежнее русло.
— Сын со своей девушкой и я туда же… —
Смущение охватило мужчину, но это только на мгновение. Картинки его фантазий тянули в кровать, под одеяло.
— Сел, да написал бы письмо детям. Телефон, это ж совсем другое! —
Тихонько обняв мужа за плечи, жена замерла в ожидании ответной ласки. Не дождавшись, ушла на кухню по своим делам.
Да как же это он сам не додумался до этого? Письмо! Конечно, он напишет подсолнушкам письмо и откроет личный абонентский ящик на почте или до востребования писать можно будет. Писалось ему долго. Весь исчёрканный рвался лист за листом. Кто бы мог подумать, что написать письмо девушке, это как год за два, практически невозможно. Но сколько не меси, что-то слепиться. Это что-то, бережно заклеенное в конверт без имени и адреса, лежало в кармане пиджака, только лишь не тикало как мина замедленного действия. И вот она долгожданная поездка! Вот он долгожданный километр! Вот он долгожданный полустанок! Беспокойство охватило мужчину. Вдруг ветром унесёт конверт? Надо было вложить что-то тяжелое. Так вот волнуясь и приноравливаясь на подножке тепловоза, с конвертом в руке, не рассчитал влюблённый и высунулся из кабины до неприличия. Боль от удара о бетонный столб была настолько мощной, что мышечный спазм от неё, не позволил разжаться пальцам на руках. Сила удара отбросила машиниста назад и буквально прилепила к стенке кабины тепловоза. Одна рука стиснула поручень, другая с конвертом, зажатым в кулак, распростёрлась вдоль кабины. Текст молитвы, на пожелтевшем от времени тетрадном листке в клеточку, написанный рукой покойной матери крупными буквами, и хранимый им в одной из книг, возник в его памяти.
— Отче наш, сущий на небесах!
— да святится имя Твое;
— да приидет Царствие Твое;
— да будет воля Твоя и на земле, как на небе;
— хлеб наш насущный дай нам на сей день;
— и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим;
— и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого.
— Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь.
Жизнь дала ему ещё несколько мгновений, что бы вот так, расплющенным, постоять на подножке тепловоза, лицом к заходящему солнцу, горизонту, зацветающей степи, а затем сорваться в низ….
Всё померкло. Но был у машиниста, кроме жены и сыновей, ещё и ангел-хранитель. Толкнул он в затылок помощника и тот успел обхватить и затащить отбитое тело машиниста в кабину тепловоза. Картина была неприглядная. Фиолетовое лицо, такого же оттенка вмятая грудь и рука с зажатым в кулаке конвертом. Вторая рука вывернулась в плечевом суставе, так и осталась держаться за поручень. Упал занавес, захлопнулась дверца памяти.
Жена и тёща по очереди несли вахту у забинтованного словно мумия, лежащего под капельницами машиниста. Придти в себя он пришёл, но память не вернулась. Сыновьям не сообщали, что бы те смогли спокойно сдать годовые экзамены. Сдали, узнали и приехали. Сгорбившаяся возле кровати бабушка, оказалась мамой. Так она состарилась и стала похожа на свою мать. Все трое обнялись и застыли, скованные объятьями любви и горя.
— Нам необходимо общаться с отцом и любить как прежде. —
— Рассказывать всё ему о себе, советоваться с ним. —
— Бог даст, и память вернётся, так доктор сказал. —
Жена-сиделка суетилась вокруг лежащего мужа, поправляя ворот больничной рубахи, край одеяла, мутузила подушки. Салфетками, смоченными водой пополам со спиртом, протирала шею, руки, ноги.
— У нас утренний туалет, да милый? —
Мужчина закрыл глаза, в знак согласия.
— Я, с младшеньким нашим, домой схожу. Наготовить надо… —
— А ты со старшеньким нашим, побудешь. Не скучайте! —
Ошарашенный увиденным «младшенький» сын, с облегчением закрыл за собой и матерью дверь палаты. Ошарашенный увиденным «старшенький» сын остался стоять у больничной кровати. Глаза отца ничего родного не выражали. Молчать становилось в тягость. В палату впорхнула медицинская сестричка. Аромат её духов заполнил пространство вокруг них и напомнил о другой жизни за стенами больничной палаты. Она легко пробежала пальчиками по системе капельницы, легко ввела дополнительное лекарство в резиновую трубочку, легко подняла настроение у посетителя, пробежав по нему озорным взглядом.
— Пап! Я маме обещал познакомить вас со своей девушкой. —
— В одном классе учились. Сейчас живёт у тётки. —
— Родителей у неё нет, мы переписываемся. Хотел её привезти, а тут ты… —
— Смотри, пап, у меня фотография есть. —
Цветное фото размером с поздравительную открытку, с безупречной точностью отобразило то, что стояло перед объективом. Два подсолнуха стремительно неслись машинисту на встречу. Словно луч солнца коснулся его лица, озарил и осветил память. Вернулась она! Как в калейдоскопе завертелось прошлое и стало выстраиваться в осознанную действительность. Сжав зубы, прикрыв веки, мужчина терпел тошноту и головокружение. Увидев искажённое лицо отца, сын рванулся было к двери за сестричкой, но руку сына перехватила рука отца. В знак отрицания тот мотал головой из стороны в сторону. Раздался глубокий вздох, звук проглоченной слюны и слеза радости покатилась по заросшей щетиной щеке отца.
— Огонь, а не девушка! Сынок… —
И как бы подтверждая его слова, выглянуло ослепительное весеннее солнце из-за облачка. Наполнило золотым светом больничную палату, руки и головы отца и сына, склонённые друг другу. Лучи его падали так, что образовали два светящихся ореола вокруг их голов. Сердцевина тёмная, а вокруг золото, как у подсолнуха солнцем согретого.
Продолжение: Дела земные. ТРИ Т - http://www.proza.ru/2016/06/10/1626