ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
ПОКАЯНИЕ
I
День был чист от утренней росы и светел. Неширокая проселочная дорога протянулась через поле. Сквозь полинявшую зелень проступали яркими пятнами желтые, белые, голубые цветы. Пахло медом. Свежий, теплый, прозрачный воздух обнимал землю и небо. На окраине поля, у самого горизонта, темнел частоколом лес. Было пустынно и тихо. Вдалеке, там, куда уходила дорога, поднимался холм, и на его вершине блистала золотыми куполами церковь с колокольней.
Сергей шел, не торопясь, в сторону холма, и от этой благодати вокруг на душе становилось спокойно и радостно. Солнечные блики прыгали по полю и по прибитой пылью дороге и согревали сердце. Тишина была бесконечной, и лишь жужжание шмелей наполняло ее сладкой музыкой. Мысли успокоились и уснули.
Издалека, со стороны холма, показался человек. Своей неспешной походкой он напоминал путника, которому предстоит долгий путь, и торопиться некуда. Он медленно шел навстречу, и Сергей ощутил, как сильнее забилось его сердце, и возникло в нем предчувствие важности и необходимости встречи с этим человеком. Он еще не мог разглядеть его одежды и лица, но уже понимал душой, что предстоящая встреча не таит в себе зла, тревоги и страха, а несет радость и покой.
С его приближением возник и заструился по дороге новый, незнакомый свет, отдельный от летнего солнечного дня. Это был мягкий несказАнный свет, исходящий, казалось, от самого путника.
Когда он оказался совсем близко, Сергей узнал его. Человек носил белый хитон, его волосы спускались почти до плеч, а прямой нос и небольшая бородка удлиняли его лицо. Оно было печальным, но глаза светились и улыбались.
Ноги подогнулись, и Сергей упал перед ним на колени. Он почувствовал теплую ладонь, прикоснувшуюся к волосам, и услышал голос:
- Взойди на холм. Там ждут тебя.
Время задержало свой бег. Когда Сергей поднялся с колен и огляделся, дорога и в одну, и в другую сторону была безлюдной.
Тогда он продолжил свой путь. Дорога превратилась в тропинку, и она, извиваясь по холму, повела его дальше и выше, к храму. Очутившись перед церковной оградой, Сергей снова опустился на колени и заплакал. Он не знал, откуда эти слезы и отчего, он плакал навзрыд, как ребенок, и не мог остановиться, но вместе со слезами приходило облегчение, и становилось легче дышать.
Голова закружилась, и уже теряя сознание, Сергей разобрал чьи-то посторонние слова:
- Завёлся.
II
Сергей открыл глаза, взглядом уперся в белый потолок, белые стены и одинаковые койки и понял, что он в больнице.
- Слава Богу, очнулся, - услышал он знакомый голос.
Сергей с трудом повернул голову, увидел улыбающегося Вячеслава Ивановича и попытался разлепить губы.
- Молчи, молчи, тебе пока не надо разговаривать. Как ты нас напугал. Ведь у тебя была клиническая смерть. Слава Богу, всё обошлось. Теперь всё будет хорошо.
Вячеслав Иванович ближе склонялся к Сережиному лицу, так что можно было разглядеть каждый волос в его белой шевелюре, и суетился словами.
- Мы тебя искали всё это время. Спасибо ребятам, Пете Дроздову и Коле Епишину, они вовремя тебя нашли. Еще бы чуть-чуть. Нет, не хочу даже думать об этом.
Обрывистая, негромкая речь Вячеслава Ивановича убаюкивала голову, и от этих звуков, в смысл которых Сергей не вдавался, как от тихой музыки, становилось спокойно и безмятежно. Не хотелось говорить и думать. Глаза закрылись, но уже не от тяжести надвигающегося, пугающего неведомого, а в предвкушении легкой дремоты, обещающей сладкое пробуждение.
Приятный сон укутывал голову, и Сергей вдруг ощутил себя маленьким мальчиком, еще не совсем проснувшимся после болезни, но уже спокойным от того, что теперь можно просто поваляться в постели, и все будет хорошо, как прежде, потому что боль и страх ушли, а остался солнечный зайчик на стене, мамино склонившееся лицо и осторожный скрип папиных шагов по комнате. Сладкая дрема выздоровления, как в детстве, затягивала его в свой невесомый пух, и хотелось улыбаться от счастья, еще не до конца понятного и осознанного счастья жить.
Издалека, как шорох морской пены, донеслись слова:
- Спи, спи, спи.
Сергею снился хороший сон. Он стоял на покрытом зеленой травой холме, и взору открывалась солнечная летняя картина бескрайних полей и лесов, особенно близкая и родная русскому человеку. За спиной возвышался храм, а внизу по пыльной дороге уходил вдаль человек в длинных белых одеждах. Отчетливо, как на фотографии, всплыла в памяти их встреча на этой дороге, и сознание вновь ощутило теплоту его рук и повторило его слова:
- Взойди на холм. Там ждут тебя.
Сергею захотелось крикнуть и позвать его. Но он был уже слишком далеко. И оставалось лишь безмолвно проводить его взглядом.
Когда путник совсем скрылся из вида, Сергей повернулся и вошел в церковь. Внутри, после яркого света, показалось темно. Понемногу глаза привыкли и разглядели, что храм был пуст, и лишь один священник стоял у алтаря перед иконой с зажженной лампадой. Опасаясь побеспокоить его, Сергей тихо приблизился и при свете свечи смог разглядеть его лицо. Наверное, внутренне он ожидал увидеть другое лицо, но нет, это был молодой священник, читающий молитву, склонив голову. Закончив чтение, священник повернулся к Сергею и посмотрел на него, улыбаясь глазами, будто увидев доброго знакомого.
- Я ждал тебя, сын мой.
Он говорил что-то еще, но звуки стали слабеть, тускнеть стал огонек лампады, а внутреннее убранство церкви расплываться и исчезать. Стряхивающее с себя остатки сна сознание смыло, как волна на песке, написанные на нем слова и окончательно пробудилось.
Сергей открыл глаза и почувствовал в теле бодрость и силу. Он был один в палате. Давешний сон он попытался удержать в голове, и, на удивление, сон не стерся и не исчез. Было еще одно, что не уходило из памяти: то ли явь, то ли видение. Он уже понимал, с кем только и можно говорить об этом, у кого спросить совета.
Сергей сел на кровати, потом встал и подошел к окну. Во дворе лежал снег. Он и не заметил, как пришла зима.
III
Сергей Ильич Головин никогда раньше не задумывался о Боге. В отличие от своего старшего брата он не бывал подвержен ни глубоким размышлениям, ни философствованиям. Его ум до сих пор оставался чист от морщинок раздумий и сомнений, и потому его помыслы никогда не были плодами его дум, а лишь отражением желаний, зачастую чужих, и, не имея корней в голове, взлетали и падали, и сменяли друг друга, и летели в неизвестность, как пушинки, подхваченные невесть откуда поднявшимся ветром.
Теперь, после встречи с Богом, он, может быть, впервые подумал о том, кто он и зачем он здесь, для чего дана ему эта жизнь. Он ни на секунду не сомневался в истинности той встречи. Он точно знал, что это был не бред и не сон. Он слышал Его голос, помнил Его слова, ощущал на голове Его руки и верил, что это Он спас его от смерти.
Первый раз в жизни он думал одновременно и о себе, и о Боге, и получалось так, что существует между ними неразделимая, невидимая связь. Будто там, в облитом солнцем поле, Господь вошел в него и остался в нем или дал знак, или напомнил, что Он всегда был с ним и есть: и в нем, и рядом, и везде. Эта простая мысль поразила Сергея Ильича. Бог везде: в нем, в других людях, Он всюду, Он есть. Он со стороны и изнутри видит каждую мысль и слышит каждое, даже не высказанное слово и желание. Он любит всех, а значит и его, и помогает, и направляет, стоит только верить в это и понять Его. Бог – не только в церкви, Бог повсюду и внутри нас. Человек – Божия обитель и Божия церковь.
Сергею Ильичу показалось вдруг, что он только что сделал величайшее открытие и нашел зерно истины, такой понятной и простой, будто он прозрел и увидел день, свет, краски.
Сергей Ильич от волнения заходил по палате, словно разговаривал и просил одобрения своим рассуждениям у Того, с кем недавно встречался тихим солнечным днем.
«Что же есть Бог? Доброта, любовь, человеколюбие, чистота помыслов, жизнь, свет. Если Бог живет в нас, значит в каждом из нас с рождения заложены и ждут своих всходов эти качества – зерна Господни. Все иное – сорняки и плевела. Я – человек, мне дано думать и чувствовать, стало быть, отличать зерна от плевел. Почему же не всегда так бывает? Почему блуждаю я, как слепец, по миру? Наверное, нужно не просто нести в себе искру Божию, но не давать ей погаснуть, своими мыслями, чувствами, делами раздувать ее в себе.
Для чего я живу? Что доброго, хорошего и нужного могу я принести людям? Я видел Христа, как сейчас вижу свое отражение в зеркале. Что Он хотел мне сказать? На какой путь наставить? Может быть, для того Он пришел ко мне, чтобы появились в моей душе сомнения и мысли?»
Сергей Ильич присел на кровать. Первое возбуждение от пронесшихся, как вихрь, в его голове мыслей улеглось. Стало спокойнее на душе. Неожиданно предстала перед ним в его воображении матушка. Мама сидела одна в их доме и молилась о нем. В углу перед иконой горела свеча. Стало жаль ее и стыдно за себя.
Он вдруг подумал, что его родители ходили в церковь не так часто: по праздникам, иногда по воскресеньям. А тетка Наталья не пропускает церковные службы и кладет поклоны иконам по всем углам. Мама про нее говорила: «Не нам судить, но есть в этом что-то обрядческое, как биться лбом о землю или стоять на коленях в толпе.» Может быть, лучше не повторять за другими слово Божие, не вникая в его значение, а самому, изнутри прийти к этому слову? Может быть, лучше верить тихо, не прилюдно, сердцем, как любить, и тихо молиться про себя, как мама?
А что же такое церковь и зачем, если Бог внутри нас? Наверное, там легче понять Бога. Наверное, люди строили храмы не для того, чтобы быть ближе к небу, а чтобы отгородиться от мирской суеты и услышать Его в себе.
Сергей Ильич никогда не был склонен вникать в суть вещей, анализировать людей и их поступки и уж, тем более, копаться в себе. Теперь он сам себе казался вылупившимся из яйца цыпленком, уверенным доселе, что стенки скорлупы, в которой он жил, эта серая сфера, и есть весь мир, но вдруг узревшим, что мир другой, он светел, огромен, он бесконечен, что сам он уже не тот и никогда не будет тем, прежним. Это прозрение потрясло его и перевернуло сознание, и разломило душу, подобно шторму, разбивающему корабль, но отдающему во спасение суше моряков.
Никогда ранее Сергей Ильич не задавал себе вопросов и не пытался ответить на них. Размышления о себе пришли к нему вместе с мыслью о Боге и породили сомнения, раздумья и чувство стыда. Не было тревоги, а лишь ожидание перемен. Он уже верил, что близок час, когда рассеется туман вопросов и распахнутся двери познания внутри его, когда, узнав себя и разглядев Бога в себе, он сможет понять мир.
Надо взойти на холм, а там его уже ждут. Церковь с колокольней на вершине холма сверкает на солнце золотыми куполами и несет к нему колокольный звон. Там ждут его. Там, без суеты и без страха, он найдет и поймет себя. Там есть ответы, там спокойно и радостно внимать Тому, кто послал его взойти на холм. Там ждут его. Так Он сказал. Значит пришло время идти.
IV
В мастерской было тепло и уютно. Что-то изменилось в ней. Да, не было портрета отца. Сергей и Вячеслав Иванович пили чай и вели беседу.
- Всё произошло так внезапно. Не было времени позвонить. Ваши родители, Сережа, ни о чем не знают.
- Спасибо вам, Вячеслав Иванович, за всё и простите меня. Не надо ничего говорить маме и папе. И вы тоже не беспокойтесь. Не могу вам сказать, я сам еще в этом не разобрался, но произошло что-то очень важное, я знаю, я чувствую, что-то навсегда переменилось внутри меня. Болезнь еще не ушла, но мне кажется, я начинаю выздоравливать.
- Вот и хорошо. Главное ведь, чтобы вы сами поняли и разобрались в себе. Наша жизнь и мир вокруг зависят только от нас.
- У меня странное чувство. Я снова в этой мастерской, но она уже другая, и картины стали другими, и вы тоже, Вячеслав Иванович, другой.
- Конечно, Сережа. Если поменялись вы, значит изменился и мир, ведь он таков, каким вы его видите. Мы всегда видим то, что думаем увидеть, и не представляем, что может быть иначе – в этом узость нашего мышления и представления о жизни. Один и тот же человек в разное время и под разным настроением может смотреть на одни и те же вещи, на тех же людей или думать о тех же самых событиях совершенно по-иному. Что же говорить о разных людях. Жизнь такова, какой мы ее делаем и какой видим ее. Вот послушайте эти строки из любимого мной Омара Хайяма:
В одно окно смотрели двое.
Один лишь видел пыль и грязь,
Другой листвы зеленой бязь,
Весну и небо голубое.
В одно окно смотрели двое.
Что теперь видите вы, Сережа? Почему вы улыбаетесь?
- Потому что вы светитесь. Я вижу, что всё: и в этой комнате, и за окном стало светлее. Вы верите в Бога, Вячеслав Иванович?
- Я верю, что всё, что мы делаем, говорим и даже думаем, мы делаем, думаем и говорим перед лицом Бога. Поэтому следует поступать так, чтобы не было стыдно перед Ним. Тогда не будет стыдно и перед людьми, и перед самим собой.
Я был знаком с одним очень хорошим человеком, который всю жизнь считал, что он не верит в Бога, но на самом деле это было не так. Я сейчас постараюсь объяснить это кажущееся противоречие. Может быть, ваш отец рассказывал вам об известном профессоре живописи Николае Ивановиче Вяземском? Он в свое время очень ему помог.
Сергей кивнул утвердительно.
- Так вот. Николай Иванович, чье детство пришлось на двадцатые годы, и воспитание он получил соответствующее – советское, сталинское, был атеистом до мозга костей. Он был очень умным, талантливым, я бы сказал, энциклопедически образованным в разных областях человеком, и в то же время очень совестливым и добрым. Он много кому помог в своей жизни. Но в Бога не верил. Я часто с ним встречался в его последние годы. Незадолго до смерти он увлекся идеей жизни после смерти и с удовольствием читал на эту тему. Мы с ним много разговаривали, и как-то он мне сказал: «Все-таки в этом что-то есть. Если, в самом деле, человеческая душа существует, она не может умереть. А если есть душа, значит есть и Бог. Иначе человек не жил бы по совести.»
Понимаете, он всю жизнь свою прожил, как подсказывала его совесть, и только в конце понял, что это Бог через его душу показывает ему, как жить.
По моему мнению, для Бога главное не в том, чтобы человек молился и ходил в церковь, а важно, чтобы он жил по заповедям Божьим. И если такой человек, пусть не веря, но прожил свою жизнь, как Бог велит, Он примет его.
Есть такая пасхальная проповедь, которая читается по всем православным храмам, в которой говорится, что Господь примет тех, кто пришел в первый час, и тех, кто пришел в двенадцатый час. Бог принимает всех, если человек чист душой.
- Тогда скажите: отчего одни люди чисты душой, а другие нет?
- Не осуждайте, Сережа, других. Не судите, и не судимы будете. Все люди разные, и их не изменить, да и не стоит. Вот я вам расскажу про такой случай в моем доме. Один мой сосед посадил под окнами цветы, а другой вывалил под окном кучу глины, чтобы никто не смог там машину поставить. Что это: невежество, вредность, злость, зависть? - ведь у него самого не было машины. Как бы то ни было, я не осуждаю его, он делал так, как считал нужным. Но мне жаль его, лучше бы он посадил цветы.
А почему вы спрашиваете меня о Боге? Да, вы изменились, Сережа. Но вас что-то беспокоит, правда?
- Я хочу исповедоваться. Я никогда в жизни не исповедовался и не думал об этом, а сейчас я знаю, я чувствую: мне необходимо пойти в церковь и исповедаться.
- Это хорошо, что вы так решили. Не буду расспрашивать, но скажу одно: чтобы легче шагалось, нужно смыть с себя грязь, нужно очиститься. Душа и рассудок – это наш дом. Чтобы в нем было уютнее и легче дышалось, надо время от времени наводить в нем порядок, выметать мусор и выбрасывать лишнее.
Я могу вам посоветовать одного священника, моего хорошего знакомого.
- Да, спасибо. Как мне его найти?
- Здесь неподалеку есть церковь. Маленькая, старинная и очень красивая. Там служит отец Георгий. Он еще совсем молод, ему лет за тридцать, но это умный, внимательный к людям человек. Мы с ним встречаемся иногда, с ним интересно говорить на самые разные темы. Идите к нему.
Вячеслав Иванович замолчал надолго и всё вглядывался в Сергея.
- А вы и вправду очень изменились. К лучшему, я думаю.
V
Впервые в жизни Сергей отстоял утреннюю службу в церкви. Прихожан было немного: несколько старушек в пуховых платках. Где-то за стеной, невидимый и от того бестелесный, будто голоса возникали из ниоткуда, пел женский хор. Раньше Сергей заходил иногда в церковь по праздникам, сначала с родителями, потом с друзьями и подругами, и смотрел на церковную службу, как на скучный, но обязательный спектакль, с которого можно сбежать после первого действия. Теперь он вглядывался в лики Христа и Богоматери с неведомым доселе и непонятным ему трепетом, словно прикасался взглядом к величайшей в мире драгоценности. Он не замечал времени и не чувствовал усталости в ногах; грустные, высокие ноты песнопений и золотые отблески свечей на иконостасе сливались в голове в единую теплую гамму и пронзительно отдавались сладкой, щемящей болью в сердце. «Боже святый, Боже крепкий, Боже бессмертный, помилуй нас», - подхватывал хор и возносил от души к небу и свою, и общую, и его, Сергея, неслышную молитву. Святые отцы взирали на него строго с икон, и Сергею вспомнились слова Вячеслава Ивановича: «Все, что мы делаем, говорим и даже думаем, мы делаем, думаем и говорим перед лицом Бога».
Батюшка читал в алтаре из Евангелия. Сергей разбирал некоторые фразы, но не понимал их смысла. В сознании отложилось одно, много раз повторяющееся слово – человеколюбие. Врата отворились, священник вышел к ним с дымным кадилом, провел глазами по молящимся, и Сергею почудилось, что на секунду дольше его взгляд задержался на нем. Лицо батюшки показалось ему знакомым.
После службы он подошел к нему.
- Здравствуйте, отец Георгий. Меня к вам направил Вячеслав Иванович Ермолин. Я хотел бы исповедоваться. Сразу хочу сказать: я никогда в жизни не исповедовался.
- Здравствуйте. Как вас зовут?
- Сергей.
- Вы ведь крещеный?
- Да.
У Сергея было ощущение, что отец Георгий смотрит на него так, как художник оценивающе вглядывается в натуру, прежде чем приступить к работе. Отец Георгий был высокого роста, худ, лицо его было вытянуто и оканчивалось небольшой вьющейся бородкой. Темные глаза его были необычайно живые, взгляд прямой и строгий, хотя от краешек глаз разбегались лучиками морщинки, словно говоря, что этот человек часто и много улыбается именно глазами. Его лицо опять показалось Сергею очень знакомым, хотя он был уверен, что не встречался с ним раньше.
- Хорошо. Но раз вы исповедуетесь впервые, я хотел бы дать вам несколько напутствий. Побудьте в одиночестве день-два и вспомните всю свою жизнь, с самого раннего детства. Постарайтесь вспомнить всё, любые свои поступки мысли и слова, за которые вам стыдно. Вспомните всех, кому вы причинили боль. Поговорите с собой и будьте честны перед самим собой. В каждом из нас есть два человека: один стремится к добродетели, другой к греху, и тот, второй, всегда находит вину в своем ближнем, чтобы тем самым оправдать себя. Но есть высшая, более могущественная сила, чем человек. Это Бог. Он видит и знает всё. Поэтому не пытайтесь оправдываться перед Ним. Это бесполезно и ненужно. Будьте искренним, разговаривая с собой, потому что Он слышит ваши мысли.
И еще. Принести на исповедь надо не просто список грехов, а покаянное чувство и сокрушенное сердце, желание изменить свою жизнь. В течение всей нашей жизни наша духовная одежда непрестанно покрывается пятнами греха. Их можно заметить лишь тогда, когда одежда наша бела, то есть очищена покаянием. На темной от греховной грязи одежде пятна не могут быть заметны. Мы думаем, что не только вне нас, но и в нас самих не останется следов греха. Между тем, он оставляет глубокие следы и в нас, и вне – на всем, что нас окружает. Спрашивайте свою совесть, потому что покаяние – это свойство нашей совести.
Я дам вам молитвенник для исповедующихся. Почитайте внимательно и подумайте над каждым словом. Приходите через два дня рано утром, до службы, не пейте и не ешьте с утра.
Весь день Сергей просидел в мастерской один, не замечая, как в окна ранней темнотой заглянул вечер, как пришла ночь. Он разбирал себя и прожитые годы отстраненно и беспристрастно, как патологоанатом по частям препарирует перед студентами органы и мышцы человеческого тела.
Что смог совершить он в свои двадцать пять лет, чему научился, что сделал он хорошего хотя бы для близких ему людей? И отвечал себе честно и горько: ничего. Он никогда никому ничего не давал, а жил, как нищий, подаяниями и обижался, когда не подавали. Он думал о счастье, как о будущем даре небес, он думал о радости, как о сегодняшнем минутном удовольствии, он думал о женщинах, как о телах, приносящих наслаждение, он думал о деньгах, как о милостыни. Он жил, как нахлебник, и считал, что так и должно быть, что это состояние естественно, а значит он прав во всем, что бы ни делал. Сейчас ему это состояние бесполезности и самоуверенного хамства представлялось никому не нужным плывуном, дерьмом, самодовольно всплывшим на поверхность чистой воды. Ему вспомнились заплаканные глаза матери и недовольный, удивленный взгляд отца. Будто мама говорила: «За что ты так, сынок?» - а отец спрашивал молча: «Что же ты делаешь?» Ему вспомнилось тревожное лицо Вячеслава Ивановича в больнице. Он вспомнил девушек, которых он не любил и бросал, он уже даже не помнил всех имен, но в памяти оставались их скорбные, страстные, гневные лица. Он вспомнил ведьму – Елену Прекрасную, и запах дна и немытых тел, как запах тлена, ударил в нос. Он вспомнил грязные шприцы и сигареты с отравой, и его передернуло, как от чего-то пачкающегося и гнилого. Он постарался найти в себе хоть что-нибудь, чем бы он гордился теперь. Живопись? Может быть, это дар Божий? Но он и его закопал в землю. Он подробно, шаг за шагом, день за днем, попытался воскресить в памяти свою жизнь, и не находил в ней ничего стоящего. Снова перед глазами встали лица матери и отца, так, будто они сидели напротив и смотрели на него с укоризной и надеждой, и ему стало стыдно.
Уже засыпая, Сергей вспомнил, где он видел отца Георгия. Это лицо привиделось ему во сне, это было лицо священника в пустом храме на холме.
VI
Сергей ждал этого утра и страшился его. В ожидании отца Георгия он стоял возле аналоя у окна и, глядя на заснеженные деревья, не видя их, еще раз проговаривал про себя вымученные за прошедшие два дня слова, которые подсказала ему совесть.
Подошел отец Георгий и положил на аналой крест и Евангелие.
- Прежде чем вы будете исповедоваться, вдумайтесь в то, что я сейчас скажу. Это слова одного очень мудрого человека, святителя Василия: «Не тот исповедует грех свой, кто сказал: согрешил я, а потом остается во грехе, но тот, кто обрел свой грех и возненавидел. Какую пользу принесет больному попечение врача, когда страждущий болезнью крепко держится того, что разрушительно для жизни? Так никакой пользы от прощения неправд делающему еще неправду, и от извинения в распутстве – продолжающему жить распутно.»
Теперь представьте, что стоите не передо мной, а перед самим Господом, и рассказывайте всё, ничего не утаив из того, чем тяготится ваша совесть. Кайтесь сердцем.
Отец Георгий замолчал. В церкви стало тихо.
- Самое страшное, что случилось со мной, произошло несколько месяцев назад, и виню я в этом только себя. Я стал наркоманом, и совсем недавно пережил клиническую смерть. Я понимаю теперь, что опустился на самое дно и барахтался в грязи, как свинья, и получал от этого удовольствие, не чувствуя ничего, не думая ни о чем, не видя света в темной, грязной яме и не желая выбраться из нее. Теперь я понимаю, что сам лишил себя и чувств, и мыслей, и зрения, и рассудка. Мне кажется, моя пятиминутная смерть помогла мне разглядеть, каким я был, будто я перешагнул порог и вышел из черной комнаты, но всё еще оглядываюсь. Я не знаю, смогу ли я не вернуться назад, я очень хочу сделать шаг вперед и пройти точку невозврата. Я раскаиваюсь в содеянном и прошу у Бога прощения за то, что чуть не погубил себя.
Сергей говорил и смотрел прямо перед собой в одну точку, туда, где на аналое лежало Евангелие. Он не видел и его: буквы на переплете расплывались. Он не видел лица отца Георгия, он даже забыл, что тот стоит рядом. Расплывающиеся буквы и возлежащий на них золотой крест сливались в коричнево-желтое пятно и затягивались пеленой, но в глубине ее уже брезжил свет, и кусочек голубого неба увеличивался и разгонял дымку, и сквозь разорванный, разлетающийся клочьями туман Сергей видел глаза Того, с кем повстречался он на проселочной дороге в жарком летнем поле. И теперь он обращался к Нему, рассказывал Ему, разговаривал с Ним. По серьезному взгляду своего далекого собеседника Сергей догадался, что слушают его с пониманием и терпением, что его любят и прощают.
- Я пьянствовал, я развратничал, прости меня, Господи. Всё перемешалось внутри меня. Гордость, что я не такой, как все, что я особенный, что чувствую и мыслю я иначе, будто стою во весь рост, а внизу ползают людишки, как муравьи, а я смотрю на них свысока и усмехаюсь, глядя, насколько они малы, как они копошатся, бегают, суетятся, они мне неинтересны. Я горжусь тем, что у меня есть талант к живописи, хоть и не обучался этому никогда.
- Бог дал тебе этот талант, не ты сам его приобрел. Чего же им гордиться? – прозвучал голос не то отца Георгия, не то Того, кто стоял перед ним в ярких лучах распогодившегося летнего дня.
- Я осуждал слова и поступки других и винил их в своих неудачах. Я завидовал тем, кто имеет больше меня. Я завидовал своему брату. Я думал, что только деньги могут сделать меня счастливым. Я заблуждался, не это главное. Прости меня, Господи.
В ярости я становился, как сумасшедший. Я мог бы убить человека. Слава тебе, Господи, что уберег меня.
Я предавал женщин и записывал в друзья тех, кто предавал меня. Я многих обидел. Прости мне, Господи, их боль и слезы.
Я с легким сердцем оставил и родителей. Мне казалось, что они не понимают меня, что живут они прошлым, и век их ушел. Теперь я знаю: они любят меня и потому прощают всё. Я кричал на них, я обманывал их, я издевался над ними. Бедные мои, любимые. Простите меня. Мне стыдно, мне стыдно.
И снова легким дуновением, словно из ниоткуда, в уши и в мозг вошел голос:
- Если остался в тебе стыд, значит душа твоя еще живая.
Сергей замолчал, будто очнулся, поднял голову и увидел взирающие на него с темных стен маленькой церкви иконы и слабый утренний свет, вливающийся в окно.
- Обращались ли вы к колдунам и гадалкам? – спросил отец Георгий.
- Нет, никогда.
- Подвержены ли вы чревоугодию?
- И этого нет. Хотя, как нет? Когда я сижу в ресторане, мне нравится выбрать что-нибудь повкуснее и получше. Но не до обжорства, нет.
- Случалось ли вам думать о самоубийстве?
- Да.
- Это большой грех. Нельзя предаваться унынию даже в самые тягостные минуты. Жизнь переменчива, но она дана нам от Бога. Какой бы она ни была, радуйтесь ей, радуйтесь каждому дню. Она разная, плохая или хорошая, но это наша жизнь.
Сергей глубоко вздохнул и словно выдохнул из себя срам и грязь, и снова вздохнул с облегчением. Он склонил голову, отец Георгий покрыл ее епитрахилью и прочитал молитву. На душе стало легко и спокойно. Ушел страх, и тихая радость заполнила сердце. Сергей понял, что Тот невидимый и узнаваемый, близкий и далекий, смыл темные пятна с белых одежд и простил его.
- Я еще нечто важное хотел бы вам рассказать, отец Георгий. Не исповедоваться, а просить совета.
- Я слушаю вас.
- Я умер и вернулся к жизни. Но в эти пять минут, которые показались мне часами, будто я попал в другое измерение, и время там идет по-другому, я встретил Иисуса Христа. Верите ли вы мне? Я шел через поле, дорога была пустынна, был яркий летний день. Поле было бескрайним и жарким, шмели пили нектар цветов, а вдалеке на холме возвышалась церковь. Навстречу мне шел человек. Когда он приблизился, я увидел сияние, исходящее от Него, и я узнал Его. Я упал на колени, а Он возложил мне руки на голову и сказал: «Взойди на холм. Там ждут тебя.»
Скажите, отец Георгий, как мне понять этот знак или послание? Что мне делать? Стать священником или монахом? Что хотел Он передать мне этими словами?
После долгого молчания отец Георгий ответил:
- Бог стучится в наши души, но мы, чаще всего, не слышим Его. Тогда Он посылает нам знаки. Мы не понимаем и их, и лишь спустя годы, может быть, узнаём: то был знак свыше.
Промысел Господень не дано уразуметь человеческому рассудку, он недоступен нашему пониманию и неведом нам. Пути Господни неисповедимы. Мне, как и вам, не дано распознать, наставляет ли Он вас на священнический или монашеский путь или хочет подвигнуть вас ближе к Богу и церкви иным способом. Может быть, ваш талант живописца призван служить Ему? Большинство людей приходит в церковь, чтобы быть ближе к Богу. Но мало тех, кого встреча с Богом повернула к церкви. Они особенно благословенны.
Идите по жизни прямо и слушайте свое сердце. Пройдет время, и вы поймете, Бог поможет понять, в чем ваше предназначение и каков ваш путь.
Служба заканчивалась. Было необычно и непривычно подойти к вышедшему из алтарных врат отцу Георгию, приложиться к чаше и к кресту и получить причастие. Он улыбнулся ободряюще одними глазами. Все тени и страхи исчезли, и на их место заступили мир и покой. «Наверное, это и есть Бог», - подумал Сергей.
Вечером он был один. Он прислушивался к себе и понимал, что перешел рубеж, отделяющий его прежнюю жизнь от той, что ждала его впереди. А еще он чувствовал, что сковывающий его внутри кокон раскрылся, и стало свободнее дышать.
VII
В один из дней, когда Вячеслав Иванович встал у мольберта в своей мастерской и приготовился работать, Сергей подошел к нему и сказал:
- Я хотел бы вам помогать, Вячеслав Иванович. Возьмёте меня в подмастерья?
- Хорошо, Сережа. Я согласен, - ответил Ермолин буднично, будто так и должно было быть. А потом добавил:
- Вам деньги надо зарабатывать. Копии делали когда-нибудь?
- Да, с отцовских картин.
- Вот и отлично. Я дам вам заказы. Не Бог весть какие деньги, но все же.
Прошла неделя, прошел месяц. Сергей не чувствовал ни тяготения к наркотикам, ни желания, ни телесных и душевных мук, ни даже воспоминаний, будто отрезало этот кусок прошлого. Это могло показаться странным, но Сергей знал имя своего доктора и верил, что по-другому и быть не могло.
На службу к отцу Георгию Сергей ходил теперь часто. И случалось, ждал его после окончания службы у входа в церковь, чтобы пройтись с ним по бульвару и побеседовать. Казалось, эти беседы были приятны и отцу Георгию. При виде своего прихожанина он улыбался искренне и радостно глазами, и лучики мелких морщин разбегались по его лицу.
В Сергее появились новые качества характера. Он научился прислушиваться к чужим взглядам и признавать себя неправым, но в то же время выросли в нем уверенность и спокойствие в отстаивании собственного мнения.
- Вот я расскажу вам, отец Георгий, какой спор возник у меня недавно с одним моим товарищем относительно церковнослужителей. Он говорит: взяточники они, ездят на дорогих машинах, думают не о душах своих прихожан, а о мирских соблазнах и прелестях. Простите, отец Георгий, это не мои слова.
- А что же вы ему ответили?
- Я ему сказал так. Они такие же люди. Церковный мир живет другой жизнью, нежели остальной свет, но страсти, желания и амбиции там те же – человеческие. Не будешь же ты меньше любить свою родину только потому, что государственные чиновники берут взятки? Так и я буду не меньше любить Бога, даже если среди священников есть те, кто больше думает о материальном, чем о духовном.
- Не нам судить людей, и не надо их ни судить, ни осуждать. Мы не можем их переделать и исправить. А со священнослужителей спросится на Божьем суде больше и строже.
VIII
Можно ли описать красоту? Слова блекнут перед ней. Красота не нуждается в анализе и понимании. В ней есть что-то воздушное и неземное, как в радуге или в северном сиянии, или в летнем дожде с ясного неба. Она необъяснима, ее можно только видеть и чувствовать.
Можно ли описать свет? Он и рассвет на море, и солнечный летний день, и закат в чистом поле, и луч в морозном окошке.
Можно ли описать чистоту? Она – как родниковая вода, она – как святой источник, она – как первый клейкий листочек весной, она – как распускающийся цветок.
Можно ли описать грацию? Это готовящийся к прыжку тигр, это осторожно ступающий леопард, это взлетевший олень, это трепетная лань.
Можно ли по лицу разглядеть ум в человеке? Да, по глубине взгляда и по блеску глаз.
Можно ли сравнить нежный, чистый девичий голос, возносящий молитву души к Богу в церковном хоре, с любым другим? Нет, невозможно.
Можно ли остаться равнодушным перед детской, искренней улыбкой? Никогда.
Такой Сергей увидел Аню Виноградову.
Она пела в церковном хоре. Храм находился на территории женского монастыря, и в хоре пели монахини, большей частью молодые, но были среди них и прихожанки. На фоне черных монашеских одеяний они выделялись одеждой: кофточками, длинными юбками и светлыми платками.
Аня была самой молодой. На вид ей можно было дать лет семнадцать-восемнадцать. Ее имя он узнал от отца Георгия.
- Замечательная, чистая девушка, - сказал он. – Она приходит к нам по воскресеньям и по праздникам.
- Какой у нее голос, - вздохнул Сергей, а про себя добавил: «И какое лицо». Но было неудобно и даже почему-то стыдно говорить об этом с отцом Георгием.
Теперь во время службы Сергей выбирал место поближе к хору, чтобы видеть ее, закрывал глаза во время песнопений, чтобы распознать не слухом, а сердцем в женском многоголосье ее голос. Она была рядом и недосягаема, как богиня. Почему-то и рано утром, и после службы она всегда встречалась ему в церковном дворике, но проходила мимо, а он не решался приблизиться и заговорить с ней.
Он ждал, сам не зная чего: чуда, знака, случая. Он ждал и верил – что-то обязательно произойдет. Они заговорят друг с другом, и жизнь его начнет новый отсчет времени. Он не смел торопить свое счастье, надеялся и верил.
(продолжение следует)