5.
20 апреля 1942 года, кабинет гауптштурмфюрера СС Вегера.
…Тошнота подходила к горлу, голова раскалывалась напополам. Во рту было горько и противно. Заместитель начальника Могилевского гестапо Курт Вегер лениво потянулся к графину и с жадностью залпом осушил стакан воды. Капитану вчера целый вечер везло. Впрочем, ему почти всегда везло в преферанс, он редко бывал в «минусе». Вот и вчера фортуна улыбнулась ему: Курт выиграл две тысячи оккупационных немецких марок. Выигрыш мог бы быть и больше, но партнеры осторожничали со ставками. Конечно же, эту сумму нельзя было сравнить с довоенной валютой. Тогда две «косых» считались капиталом, а это «бабло» только и могло сгодиться на посещение двух-трех второстепенных гаштетов или одного занюханного кабака.
Офицеры играли в преферанс до глубокой ночи, слегка взбадриваясь шнапсом. Глубокой ночью они той же компанией отправились в ночное кабаре. Ну, а там нагрузились уже основательно, вот только всякой дрянью. Курт смутно помнил, как после пива и водки под занавес принесли пару бутылок французского шампанского и он, под аплодисменты коллег, пил на брудершафт с тамошней певицей. Кажется, ее звали Терезой.
Проснувшись рано утром, и с изумлением увидев репродукции Дюрера на незнакомой стене, Вегер обнаружил себя в чужой комнате. В мир реальности его вернуло сладкое сопение красивой, с пухленькими губками, барышни, лежащей рядом.
— И зачем же я так вчера нажрался, — с сожалением протянул Курт, потянувшись снова к графину с водой.
Ничего, он сегодня восполнит вчерашний конфуз и восстановит свою репутацию. Капитан сладко потянулся в кресле в предвкушении новой вечерней встречи с певицей.
В дверь постучали. В кабинет Вегера вошел капрал.
— Хайль Гитлер! — вошедший в приветствии вытянул руку. — Господин гауптштурмфюрер, арестованный по Вашему приказанию доставлен! Вчера днем он был задержан патрулем на местном рынке в форме фельдфебеля и с чужими документами.
Капрал пытался дополнить свой рапорт другими подробностями, но заместитель шефа гестапо перебил его:
– Вводите. С задержанным я разберусь, а Вы займите свой пост в приемной.
Солдат вышел, скрипнув дверью, а капитан Вегер жестом указал арестованному на стул. Под колючим взглядом задержанного мужика угадывалась сильная личность. Глубоко посаженные голубые глаза излучали ненависть. Капитан Вегер поймал себя на мысли, что где-то он уже встречал этого человека. Лицо арестованного, правда, несколько было подпорчено немецкими конвоирами. Распухший, посиневший нос, разбитые губы… Но где же он мог его видеть ранее?
Первым молчание нарушил подследственный:
— Что, не узнаешь, кэп? Шесть лет прошло. Извини, что я не при параде.
Услышав некогда знакомый голос, Курт вмиг оживился. Его только что болезненное состояние сменилось широкой улыбкой, а глаза заблестели неподдельной радостью:
— Майн Готт, я не верю своим глазам! Неужели это ты, Василий? Знаешь, догадка, что это ты, мелькнула у меня сразу! Но я решил, что это какое-то наваждение.
Гауптман придвинул к себе пачку сигарет и щелкнул зажигалкой.
— Угощайся, геноссе Василий, — следователь подтолкнул курево к краю стола.
— Тамбовский волк тебе геноссе, — услышал он дерзкий ответ еще недавнего однокашника.
В речи русского было столько презрения и злобы, но Курта, впрочем, это не обескуражило.
— Эта война, милый друг, придумана не мною, — резюмировал он. Ты прекрасно знаешь, что идеи национал-социализма и коммунистические идеи имеют общие корни. И те, и другие призывают к насильственному господству над миром, как говорится, отнимай и властвуй.
Вегер поднялся из-за стола и, широко жестикулируя руками, нервно зашагал по комнате:
— Нет, это не война народов! Простым смертным она действительно не нужна. Сегодня мало кому в голову придет, что светоч Гитлера в том и состоит, что своим походом на Восток он несет советскому народу освобождение от большевистской тирании.
Василий угрюмо молчал.
— Вспомни, Топорков, ты же мне сам рассказывал, как в начале тридцатых годов красные бандиты расстреляли кого-то из твоих близких родственников. Расстреляли только за то, что он умел рачительно вести хозяйство!
Сидевший на стуле арестант, чуть было не подпрыгнул. Ну и память у этого зверюги! Василий вспомнил о том, как на одной из офицерских пьянок он выплеснул нечаянно своё недовольство системой. Недовольство было ненавязчивым и беззлобным. Скорее всего, носило информационный характер.
В тот раз Василий поведал тогда немецкому другу о судьбе родного брата своего деда. Тот в свое время создал сельхозартель на Кубани. Но продовольственный налог был в то время не по силам. Из амбаров забиралось все! И никому дела не было, что селяне в тот год оставались с «дыркой от бублика», т.е. были обречены на голод и холод. Родственник Василия сделал заначку из пары десятков мешков картошки. Но упрятанный им картофель нашли и конфисковали, а бедолагу по приказу свыше расстреляли.
Гауптштурмфюрер тем временем встал, подошел к шкафу и достал рюмки. Вегер понимал, что никакими убедительными доводами он ничего не достигнет. Слишком упертым и крепким был его собеседник.
Курт плеснул в рюмки немного коньяка, бросил на поднос две шоколадные конфетки и возвратился к столу.
— Война с Советами, мой друг, идет уже почти год. Да, мы получили «по заслугам» под Москвой, но еще не все потеряно! Великий арийский народ, под руководством фюрера, полон сил задушить красную гадину. Heil Hitler! Да здравствует, Гитлер! Так давай, выпьем за нашу победу! — капитан запрокинул рюмку и захрустел конфетой.
Соблазн был велик, но Василий Топорков сдержался, не потянулся к живительной влаге. Он лишь цинично сплюнул сквозь зубы на пол.
Вегер же так увлеченно заливался соловьем, что не обратил внимания на реакцию бывшего приятеля.
— Город Ленинград зажат в кольце блокады. Еще месяц – другой и ваша колыбель революции запросит пощады. Наши войска развивают успешное наступление на Северном Кавказе. Дело считанных дней – и мы станем контролировать всю советскую нефть, а затем перед нами откроются двери через Урал и Сибирь на восточные рубежи. Германию ожидает великое будущее.
Топорков его, похоже, не слышал. В это время он с интересом следил за пауком, плетущим паутину.
— Вот почему, Василий, меня мало интересует твоя военная история, — продолжал Верег. — Вся Белоруссия, за исключением глубинных лесистых болот, находится под нашим контролем. Твоя дивизионная часть сейчас, наверняка, за линией фронта, а может быть уже уничтожена. Сам понимаешь, ты для нас не представляешь никакого стратегического интереса...
Красноречивый монолог Курта был прерван пронзительно громким телефонным звонком. Капитан схватил трубку, и его самодовольное лицо тут же осветилось заискивающей улыбкой. Видимо, на проводе было начальство.
Закончив телефонный разговор, Курт запалил новую сигарету и поднял на Василия глаза:
— Ты знаешь, какой сегодня день? Не догадываешься? Сегодня нашему фюреру исполнилось пятьдесят три года! Мне только что звонил гауляйтер барон фон Кубе и сообщил, что в числе других офицеров я представлен к награде. Это для меня большая честь!
Топорков угрюмо молчал.
— О! У меня сегодня великолепное настроение! — продолжал немец. — Поэтому, Василий Топорков, я принимаю решение отпустить тебя! Да, да! Не удивляйся! Я думаю, что наверху меня поймут правильно. Ты не опасен, дружище. А в пропагандистских целях можешь сослужить великое дело. Сейчас я дам распоряжение и тебя переоденут в хорошую одежду. Ходить в форме немецкого солдата, не имея при себе подтверждающих документов, согласись, не очень этично. Опять же возникнут вопросы у особистов.
Василий равнодушно следил за пауком. А Курт Вегер продолжал:
— Вот только одна закавыка: есть у меня сомнение, что тебя свои же и прикончат. Ты бы рассказал мне свою историю – от начала и до конца. А вдвоем мы уж придумаем общую легенду так, чтобы поверили. Давай, хотя в этом деле, на какой-то час, но станем союзниками.
Капитан вновь заглянул в шкаф и накапал себе еще коньячку.
— Давай, приятель, выпьем за тебя. Только не говори ничего лишнего, у нас у каждого своя дорога. За твою личную судьбу я готов выпить с удовольствием. Поверь, она мне далеко не безразлична, невзирая на то, что мы с тобой враги. Усекаешь? Я, хотя и враг тебе, но не мясник. Признаюсь, меня воротит от вида крови.
Топорков молчал, он только внешне был равнодушен, внутренне же не давал себе расслабиться. «Не верь ни одному слову фашиста. Это хорошо спланированная провокация», — мысленно твердил он сам себе.
Но интуиция, никогда или почти никогда его не подводившая, диктовала разумность этой нелепой затеи. Нервная дрожь пробежала током по телу пленника и он, наконец-то, решился:
— Союзниками – не союзниками, а что-то вроде временных заговорщиков.
Василий впервые за все время диалога улыбнулся и потянулся к коньячной рюмке. Приятное тепло пробежало по его телу, нервный озноб ослаб и он попросил Курта:
— Угости сигареткой, капитан...
Сладко затянувшись сигаретой, Василий поднял голову и посмотрел на настенные часы.
Поймав его взгляд, Курт придвинул к себе лежащий на столе металлический диск. Откинув крышку карманных часов именитого мастера Павла Буре, еще раз прочитал дедовскую гравировку.
— Вот храню, как память о той встрече в ресторане, — добавил он.
— Хранишь, значит? А я вот, твои швейцарские не уберег! Полицаи в лагере при обыске изъяли. Лучше бы я их Марийке подарил!
— Кому? — изумился Вегер. — Какой Марийке? Фрейлен Мари?
Пришлось Топоркову рассказать капитану о том, как он пытался выйти из окружения, как нелепо попал в плен. Поведал о встрече с Марийкой, о ее больном сыне.
— Сколько лет ее ребенку? — резко перебил немец.
— Не спрашивал я. Да и какая теперь разница. — Топорков рассказал о поступке молодой женщины, спасшей ему жизнь. А также о том, как добирался он в Могилев, не упустив и факта убийства фельдфебеля Ганса Рота. Ничего не утаил.
— Да, перепало тебе, — посочувствовал бывшему другу капитан Вегер. — Значит так. Поступим следующим образом, — лицо бывшего однокашника приняло сосредоточенный вид. Из ящика стола он достал карту Беларуси. Во всех прифронтовых немецких газетах мы пустим «утку», что ты бежал из плена и наделал много шума у нас в городе. Припишем к несчастному фельдфебелю на твой личный счет еще нескольких офицерских чинов. Дезинформируем красиво, ни один чекист не подкопается.
— Думаешь, так и поверят? — Топорков пустил к потолку колечко дыма.
— На всякий случай снабдим тебя аусвайсом. Документ поможет тебе беспрепятственно проехать по дорогам рейха. Бомбежки не ожидается, с Божьей помощью проскочишь. А как в пропагандистских целях обернуть твою историю в нашу пользу, мы еще хорошенько обдумаем. Главное, чтобы тебе ничем не навредить. Врубаешься?
Василий сидел на стуле и не верил своим ушам. Еще только час назад он сидел перед казавшимся грозным офицером в гестаповской форме. Вот он, час освобождения…. Совсем близок.
— До фронтовой полосы ты доедешь на автомобиле с фельдъегерской оказией, а там пересядешь на легкий мотоцикл или пешком пересечешь линию переднего края, где и будешь искать выход к своим частям. — Курт «выжал» из пузатой коньячной бутылки последние капли и, с задумчивой грустинкой в голосе, произнес:
— Давай выпьем за две стороны медали. Пусть одна сторона будет моей, а другая – твоей. И пусть каждому из нас светит фортуна. Хотя мы и враги, но мы — солдаты, поэтому свято выполняем свой долг. За фортуну, старина!
Со стороны можно было решить, что эта встреча носит вполне дружественный характер. Лишь громадный письменный стол, служивший границей, отделял самодовольного и сытого гестаповца от сидящего напротив безоружного пленника, еще год назад носившего звание командира советской армии…
…Уже несколько часов автомобиль ехал по разбитой, грунтовой дороге. Растерянный и еще не верящий в чудо Топорков сидел на заднем сиденье автомобиля, держа в руках пахнувший типографской краской аусвайс. Фотографии на документе не было, стояли только загадочный номер и размашистая подпись гауляйтера.
А гауптштурмфюрер Курт Вегер сидел в своем кабинете, дымил в потолок, и открывал очередную бутылку коньяка.
Продолжение следует.