Валерий Валерьевич Честных почти всю свою жизнь проработал в «Интуристе». Около тридцати пяти лет. Я познакомился с ним так.
Моему сыну нужен был репетитор по английскому языку. Начало нулевых. 2002 год. Вижу, на столбе объявление, написанное от руки аккуратным, почти каллиграфическим почерком: «Опытный преподаватель дает уроки английского, французского, немецкого и испанского языков. Недорого. Валерий Валерьевич». И номер телефона.
Я позвонил. Договорился. Действительно, очень недорого. Раза в четыре дешевле, чем брали тогда наши университетские репетиторы. Да еще Валерий Валерьевич сам приезжал на занятия. Вернее – ходил час пешком «для здоровья».
Репетитор бывает разный. Бывает честный, старательный и относительно недорогой. Бывает наглый и зажравшийся до неприличия.
У меня один знакомый преподаватель по кличке Лопата (Лопатин его фамилия) готовил в тех же нулевых по английскому языку следующим образом.
Берет по пятьдесят долларов за полтора часа с абитуриента. Сажает группу из десяти человек. Заводит магнитофон с письменным заданием. Идет на кухню пить чай.
Час пьет чай. Потом приносит распечатку с расшифровкой задания. «Проверяйте, считайте ошибки».
Двадцать пять минут пьет чай. Ну, нравится Лопате пить чай. А работать в аудитории с абитуриентами и студентами не нравится. Так сложилась жизнь у Лопаты.
- Меня, - говорит, - чай бодрит. А то я как на абитуру посмотрю, такая зевота находит – один раз даже челюсть вывихнул. Еле жена вправила. Она у меня по челюстно-лицевой хирургии. А чай – он бодрит. Поэтому я его люблю.
Ну и вот. За пять минут до конца занятия приходит Лопата, весь опухший от и бодрый от чая, к абитуриентам:
- Ну, посчитали?
- Посчитали, - понуро отвечают абитуриенты.
- Сколько?
- У меня четырнадцать…
- Так… - Лопата записывает цифру себе в книжечку.
- У меня восемь…
- Так-так…
- У меня шестнадцать…
- Кошмар!..
- У меня…
И так далее. В конце переклички Лопата глубоко вздыхает и говорит:
- Да, плохи ваши дела, двоечники. Вам, колышникам, с таким количеством ошибок никак не поступить. И не мечтайте. Вам всем, бездельникам, надо не один раз в неделю заниматься, а два. А то и три. Так родителям и передайте.
А задания он специально выбирал позаковыристее, чтобы было побольше ошибок.
Дети в шоке, родители в шоке. Многие соглашаются заниматься по два, а то и по три раза. Странное дело: чем наглее репетитор, тем послушнее абитуриенты и их родители.
У Лопаты таких групп было не меньше четырех в неделю. То есть человек сорок. Которые считают ошибки. А Лопата считает деньги. Один раз на работе вижу: Лопата сидит, пьет чай, что-то оживленно считает на калькуляторе.
- Ты чего, Лопата, считаешь?
- Да вот, Володюшка, видишь, - озабоченно-философски проговорил Лопата, - хочу посчитать, какова цена человеческой ошибки.
- То есть?..
- Гляди. У меня за ту неделю было всего тридцать восемь абитуриентов…
- Ого!
- Что «ого»?! Четыре группы по десять михрюток. Двое, сволочи, заболели. Грипп у них, видишь ты… Лимон надо жрать. И чеснок. Тогда гриппа не будет… Ладно… Значит, тридцать восемь лохопендриков… Получается, они всего заплатили сколько? Тридцать восемь на пятьдесят… Выходит – тысяча девятьсот долларов.
- Ого!
- Чего «ого»?! У меня норма выработки – две тысячи зелени этой масонской в неделю. Считаем дальше, Володюшка… Всего они сделали за неделю сколько?.. Так, смотрим…
Лопата углубился в подсчеты.
- Вот!.. Всего – четыреста пятьдесят шесть ошибок. Дальше что мы делаем?
- Что?
- Считаем, Володюшка, цену человеческой ошибки. Вот что мы делаем, Володюшка. Тысяча девятьсот делим на четыреста пятьдесят шесть. Сколько получится?
- Сколько?
- Погодь… Не в сортир бежим. Сейчас… Так… Четыре доллара шестнадцать центов! Вот смотри.
Лопата открыл записную книжечку с календариком. Напротив каждой недели у него аккуратно были выписаны три цифры: сначала – количество абитуриентов в неделю, потом – количество ошибок и наконец – «цена человеческой ошибки».
- А вот гляди еще, - вдохновенно отхлебнул чаю Лопата, перелистал книжечку, достал вложенный в нее большой лист ватманской бумаги и развернул его.
- Я ведь записываю все это дело уже восемь лет, Володюшка. И составил график динамики цен человеческих ошибок. Смотри, как растет цена ошибки. Офигительная динамика.
Я посмотрел. На листе был изображен резко возрастающий график. Первая отметка была девяносто восемь центов. Датированная 1995-ым годом. Последняя – четыре доллара шестнадцать центов. За вторую неделю марта 2002-ого. Лопата:
- Тут я еще составил график с учетом колебания курса доллара. Но он дома. Всё равно цена человеческой ошибки неуклонно растет. Тут, Володюшка, целая философия. Да, мельчает человек, деградирует. Хоть диссертацию пиши на тему: «Деградация человечества (на материале динамики возрастания цены человеческих ошибок)».
Лопата диссертацию так и не написал. Его уволили через год. Говорят, он стал брать по сто долларов и сажать по двадцать человек. Не знаю, может быть, Лопата и на такое способен. Пересолил Лопата. Все-таки у наглости есть пределы.
Но возвращаюсь к Валерию Валерьевичу Честных. Он начал заниматься с моим сыном как раз в марте 2002 (почему я вдруг и вспомнил Лопату – так сказать, по контрасту) и прозанимался до июня. Очень помог. Занятия были четкие, конструктивные, насыщенные. И, повторюсь, за более чем умеренную плату. После одного из уроков мы разговорились, опять же, попили чаю.
Валерию Валерьевичу было тогда, в 2002-ом, под семьдесят. Веселый, спокойный дед, подтянутый, бодрый.
После войны он закончил школу, отслужил в армии и поступил в институт военных переводчиков. Тогда это называлось «Военный Институт Иностранных Языков Красной Армии».
Языки ему давались очень легко. Он мечтал стать военным переводчиком. Закончил институт с отличием. И тут на медкомиссии выяснилось, что он не годен для службы по состоянию здоровья. Что-то у него обнаружилось вроде бы и незначительное, но с чем в армию не берут. Раньше не обнаружили, а теперь – на; тебе.
- Я прямо весь обмяк, - рассказывал Валерий Валерьевич. – Смысл в жизни потерял. Ну, погоревал-погоревал и пошел преподавать язык в школу. Вроде пошло;. Год проработал с детишками. Трудно с ними, конечно, с бандитами, но интересно. И вот однажды приходит ко мне папа одного оболтуса и говорит: позанимайтесь с моим лопоухим дополнительно. Я заплачу;. Я говорю: это не положено. Я могу и так позаниматься. Он: ничего, не бойтесь. Со мной положено. А за «так» только воздухом дышат. Оказалось, что этот самый папа – большая шишка и чуть ли не первое лицо в «Интуристе». Ладно. Позанимались. Парень неглупый, только рассеянный . Знаете, такое бывает: муху увидит и глядит на нее час с открытым ртом. В нос пальцем залез – и все, завис, копает там до Второго Пришествия. Ну, ничего. Кажется, лучше стал парень заниматься по немецкому. А я в школе два языка преподавал: французский и немецкий. Папа его мне однажды и говорит: а вы лихо по-фрицевски шпарите. Говорят, вы и французский освоили. Я говорю: да. Английский еще и испанский… Итальянский похуже. Сейчас вот пытаюсь в свободное от уроков время арабский одолеть. Тот: ну и ну! Знаете, говорит, что: хватит вам в школе малолеток этих окучивать. Идите-ка вы в «Интурист». Нам такие полиглоты сейчас позарез нужны. Скоро интуристы во всего света понаприедут, а у нас полторы девицы в гидах-переводчиках ходят. Вы что заканчивали? Я: Военный Институт Иностранных Языков Красной Армии. Тем более, говорит. А тогда как раз шел 55-ый год. А в 56-ом намечался тот самый фестиваль молодежи и студентов. В общем, стал я работать в «Интуристе». И проработал тридцать пять лет.
- И как работалось в «Интуристе», Валерий Валерьевич?
- По-разному. Престижно, конечно, но трудно. С языками у меня никогда трудностей не было. Хотя один раз я чуть не полетел из организации…
- Да ну! Это как это?..
- А так. Был один период, где-то в середине 60-ых, когда начальство на меня повесило Большой театр.
- ?!
- То есть года два подряд я – вы не поверите! – ходил почти на все спектакли в Большой театр.
- ?!
- Честное слово. Оно, конечно, хорошо ходить в Большой. Но это как, знаете, в «Белом солнце пустыни», помните, Верещагин: «Опять икра!»… Тяжело. Я должен был со всякими иностранными дамами в основном очень пожилыми, персональным вип-переводчиком ходить на спектакли в Большой. У нас было как? Если молодой или пожилой иностранец, то к нему приставляют молодую девушку. Ну, приятнее же с девушкой, чем с мужиком. Если молодая иностранка – тут можно по-разному. А вот если пожилая иностранка – то лучше молодого мужчину. Для омоложения, так сказать, клиентки. А я тогда бы еще вполне себе. Лет тридцать пять. Вот мне всех этих увядших валькирий и навешали. Много у меня их было. Саму Долорес Ибаррури я в Большой водил. Вот такие дела… А куда эти бабуси хотят пойти? Ясное дело: в Третьяковку да в Большой. Иногда – в консерваторию. Но в Большой – это святое. Я вообще-то музыку люблю. Но когда ты уже в сто пятьдесят пятый раз идешь на «Лебединое озеро» - звереешь. И у меня образовалась такая защитная реакция организма: как только эти самые маленькие лебеди на пуанты встанут – я отключаюсь. Ничего не могу с собой поделать: сплю – и баста. Работы-то много, хронический недосып. А тут еще и музыка убаюкивает. Сладко так засыпается, как в детстве под мамину колыбельную. А спать никак нельзя. Надо выражать восхищение, хлопать, обмениваться с интуристкой восторженными репликами. Тем более, что они все жуть какие эмансипированные, все эти вип-коммунистки. Тогда много было, помню, испанок и латиноамериканок. А эти ж – как порох. «Брависсимо! Брависсимо!» А я храплю. Позор. Что делать? Один раз одна француженка-коммунистка, бывшая секретарша, кстати, самого Жака Дюкло, когда писала отзыв обо мне, так и выдала: «Гран мерси, большое спасибо мсье Валери! Прекрасный гид и переводчик! Шарман, какой гид и переводчик. Но, кажется, к сожалению, мсье Валери совсем не любит искусство… Очень смешно и трогательно заснул на опере «Евгений Онегин»…» Пошутила, лягушатница. А меня вызвали на партбюро – и за жабры: «Ты что ж это, гражданин Честных, а?.. Спишь на работе?.. Смотри, мсье Валери! Еще раз заснешь – уволим, и из партии полетишь. Я говорю: извините, товарищи, это была моя роковая ошибка. А они: за такую ошибку знаешь какая цена?!. Смотри, коммунист Честных. Иди – и исправляй свою ошибку
Я вздрогнул, вспомнив Лопату.
- Тогда все было очень строго. И вот я стал бороться со сном. Во-первых, я – вы не поверите! – научился спать с одним открытым глазом…
- ?
- Да, да… Сидит какая-нибудь англичанка слева – я левый глаз открою, правый закрою и полусплю. А она думает, что я весь – внимание. Сидит в другой раз какая-нибудь немка – наоборот – справа, я правый глаз открою, а левый – на покой. И дремлю. Лучше почему-то получалось, когда был открыт левый. Наверное, как-то с полушариями мозга связано… Я их и старался посадить все время слева. Но не всегда выходило. Так что я научился и так, и так. А потом у меня появился еще один проверенный способ. Помню, первый раз я его испробовал на «Травиате». Случайно. Опять же чую – разомлел. Вдрызг. Полная летаргия. И тут, извините, левая нога зачесалась – ну там, где над носком. Я – опять же, извините за подробность, – запустил туда как бы невзначай с рассеянной улыбочкой руку и как-то так случайно волос на ноге зацепил и выдернул его к чертовой матери. Меня – как током! И сна ни в одном глазу! Чувствительное место-то… Минут десять полной бодрости. Как чифирнул. И так мне это понравилось, что я стал чуть что дергать, прошу прощения за интимные подробности, волосы с ног. Такой как бы Хоттабыч наоборот получился. Ножной. Трах-тибидох – не спать! И не сплю. Год я волосы с ног драл, чтобы не спать. И с левой, и с правой. Но один раз – помнится, на «Руслане и Людмиле» - залез, пардон, под штаны слева – вы не поверите! – кончились волосы… Ни одного. Ноги гладкие, как у младенца. Залез справа – тоже кончились… Полная, так сказать, эпиляция. Я так обалдел, что весь спектакль спать не хотелось. И как раз на следующий день меня, радикально эпилированного, вызывает начальство и говорит: «Ну что ж, товарищ Честных, с задачей вы успешно справились. Отзывы о вас поступают самые положительные. Объявляем вам благодарность. Теперь мы вас переведем на другой трудовой фронт: будете ездить с интуристами по Золотому кольцу. Задача архиответственная. Смотрите – чтоб без осечек! Цена за любую ошибку – самая высокая!» Ну, вроде бы, справился. Потом в Ленинград ездил, в Кировском театре, нынешней Мариинке, года полтора волосья с копыт таскал… Всякое бывало. Всякого навидался. Так и проработал тридцать пять лет. А потом ушел на пенсию и стал подрабатывать уроками. С чего начал, тем и кончил. Кольцевая, так сказать, композиция жизни… Все законно.
Мы распрощались с Валерием Валерьевичем в начале июня и договорились, что я перезвоню в сентябре. Чтобы продолжить занятия.
В сентябре я перезвонил. Несколько раз. Трубку никто не взял.
А мой сын до сих пор с благодарностью вспоминает занятия с Валерием Валерьевичем. И свободно говорит по-английски.