Почему ей так не везёт? И именно сегодня! Сегодня, когда такой решающий, можно сказать, судьбоносный разговор впереди. И вдруг! Как чёрт из табакерки выскакивает навстречу этот хлыщ! Этот диссидент, доморощенный! Политический узник! Непонятый гений! А попросту - босяк! Отвратительный, наглый ренегат! Он таким был с самого детства! Всегда немного в стороне от всей компании. С вывертом, со своей этой снисходительной ухмылочкой. Мол, все вы тут дерьмо, а я пришёл только на вас посмотреть. Ради смеха. Ради опыта. Ненавижу! Не говоря уже о том трагическом случае…
Вика пробежала по двору, нырнула в арку, догнала трамвай и понеслась к университету. Внутри дрожало и билось в диафрагму сердце. Если её отчислят из универа, произойдёт большая трагедия. Папа ещё переживёт, но мама! Мама съест её прямо с оперением и косточек не выплюнет. Отношения с мамой носили такой острый конфликтный характер, что достаточно было малейшего бытового несовпадения для скандала. А тут такое… Отчисление с третьего курса.
У деканата было неправдоподобно пусто. На месте не было даже овчарки- секретарши. Вика постучала согнутым пальчиком во всемогущую дверь. Ей позволили войти. За нескончаемым столом сидел декан Петрушевский в седом облаке волос и с депутатским значком на мятом лацкане пиджака.
В двух словах декан объяснил Вике, что такой легкомысленной личности не место в престижном учебном заведении, вспомнил о её колких статейках в студенческой газетёнке и о многочисленных хвостах. Но не это главное. Главное – это её соловьиные трели по вечерам в столичном ресторане.
Говорил он много и громоздко. Зачем-то вспомнил про комсомол, который почил в бозе ещё до того, как Вика стала студенткой. То есть, комсомол приказал долго жить, когда ещё Вика в пионерках бегала. Так что при любом рвении она не могла бы cтать комсомолкой, она и пионерскую - то свою карьеру не закончила. Но Петрушевский говорил, говорил и говорил.
Из здания родного университета Вика вышла морально казнённая и без перспектив. Как идти домой? Как признаваться? Врать? Но куда убегать по утрам? И до бесконечности не может продолжаться даже самое умелое враньё. А у мамы не особо-то заврёшься. У неё в каждом глазу по рентгену, да и связи. Донесут. Будет ещё хуже. Надо поговорить сначала с папой. Он может сработать подушкой безопасности. То есть, удар, конечно, на Вику обрушится, но не такой сокрушительной, смертельной силы, как в том случае если она бухнет всё маме напрямую без подготовки.
Издалека Вика видела, как во дворе у благоухающей помойки ненавистный ренегат и проныра, Лёнька, мыл из дворницкого шланга свою шикарную машину.
«Обойду. Пройду мимо булочной и под аркой!» - решила Вика и пошла прямо на Лёньку, стоящего в раскоряку перед своей машиной. В шортах, с мокрыми и (Бр! Фу!) волосатыми ногами.
– Ой! Шоб я так жил! Красавица наша чешет! Мессалина! Нет! Клеопатра! Викусь! Постой, побалакай с простым людом! Снизойди!
– Это ты что ли простой люд, Лёня? – Вика воздела к небу карие очи.
Из Лёньки простой люд, как из Анки- пулемётчицы Офелия! Но поболтать присели на лавочке у подъезда. Лёня пытался угостить Вику шикарной импортной сигаретой. Но Вика почти не курила (голос!), а если и позволяла себе побаловаться сигареткой в компании, то очень тайно, и потому высокомерно отказалась.
Постепенно беседа от взаимных щипков плавно вошла в дружелюбное русло общих детских и юношеских воспоминаний.
А вспомнить было что. Ведь Лёнька в девятом классе был влюблён в Вику до потери самосознания. Подстерегал её у школы. А сам он учился в центре, в математической школе. Чтобы поймать ветреную Вику после уроков, ему приходилось сбегать с последней пары. Это было чревато, опасно и не в его правилах.
Но любовь стояла над ним с дубинкой нетерпения и гнала, гнала на встречу с Викой.
Он прибегал взъерошенный и счастливый, но каждый раз натыкался на Викино глухое раздражение и полное равнодушие. Вике в ту пору нравились совсем другие. И не мальчики, а парни. Взрослые, гривастые, с гитарой на ремне через плечо. Она уже бегала по вечерам петь в ресторане. На их фоне худенький Лёнчик смотрелся более чем неубедительно.
Его ухаживания занижали Викину самооценку. И когда в один из морозных предновогодних вечеров он бросился в отчаянном бессилии на неё в подъезде с пылом всей своей юношеской страсти, Вика его категорически и беспощадно отвергла. А через полчаса после того, как она хлопнула перед его носом дверью своей квартиры, Лёню с перерезанными венами, увозила скорая с сиреной.
Но после этого трагического случая Лёнька ещё долго таскался к её подъезду. Приходил и стоял с нищим лицом. Пока семья срочно не засобиралась, якобы в Израиль, который волшебным образом обернулся Францией с главным городом земли Парижем.
А по Лёнчику вздыхала лучшая подруга Вики - Лилька с нижнего этажа. Ту прямо колотило от любви и желания называться девушкой Лёньки. То есть, тогда это обозначалось как: «ходить с Лёней». И вот так она мечтала с Лёней ходить, что плакала на груди у Вики чуть ли не каждый вечер.
История с венами на время развела подруг по разные стороны. Лиля не могла простить подруге случившегося с безответно обожаемым Лёнчиком. Потом они, конечно, помирились, но тень окровавленного Лёнчика ещё долго витала над их дружбой.
Когда пять лет назад Лёнчик с родителями удалился в сторону загнивающего запада, никто не удивился. Их семья всегда выбивалась из привычного понятия об интеллигентной семье. Папа врач, мама провизор, казалось бы совершенно далёкие от мира искусства люди. Но у них в доме собирались сомнительные, гонимые люди из актёрской и писательской среды. И квартирка их считалась почти по - булгаковски, нехорошей.
Как только они свалили, стали доходить слухи об их благоденствии. Про их благополучие знала даже не интересующаяся Лёнькиной судьбой Вика. Мама Лильки и Лёнькина мамашка приятельствовали в социалистическую бытность Лёнькиной семьи. Лилькина мама была хорошим врачом, так что интересы объединяли. Общая клиентура, дефицитные лекарства, то да сё. Теперь они изредка переписывались. Так что про их сытую жизнь Вика знала.
Семья уехала, оставив в квартире Лёнькину бабку с дедом, которые наотрез отказались уезжать. Сработало безоблачное коммунистическое прошлое. Они послали вслед детям и внуку парочку смачных проклятий на идиш, и зажили спокойной семейной жизнью уважаемых пенсионеров.
Но время крутило свой патефон, обесценивала заслуженные пенсии, опустошало кошельки и съедало накопления. Пришлось наладить переписку с этими сволочными детьми, которые, оказывается, только для виду рвались во всякие там Палестины, на исторические родины, но осели в прекрасном городе Париже. И очень неплохо там себя чувствовали, судя по тому, что их зять (этот шлимазл!) имел себе там неплохую практику и можно сказать, процветал. Пошли посылки, денежные поступления, и жить стало сразу много веселей и комфортней.
Вот и внук Лёня, когда-то преданный анафеме, приехал погостить. Лёнька носился, как реактивный по родному городу, по друзьям и вечеринкам, наслаждался жизнью и бабушкиными блинчиками по утрам. Иногда они усаживались вечером с дедом на балконе и пили коньяк из маленьких рюмочек. А потом (о, Боже мой!) курили ароматные сигаретки. Самое высочайшее блаженство испытывал дед – вечный глашатай здорового образа жизни. Он выпивал рюмку хорошего коньяку, делал затяжку хорошей сигареты и понимал, что прожил жизнь не правильно, если, вообще, не зря!
После разговора на лавочке Лёнька стал частенько подкарауливать Вику у подъезда, а однажды закатился к ней в ресторан. Сидел за столиком и слушал, как поёт его первая безответная любовь.
Начались провожания и стояния у подъезда под чёрным, усыпанным яркими звёздами украинским небом. А как-то Лёня пригласил Вику в гости. Дед и бабка поехали куда-то в гости по поручению родителей. И только на следующий день внук должен был привезти их обратно.
Вика прибежала к Лильке и пригласила её на так называемый сабантуй! Вкратце обрисовав ситуацию с Лёнькой. Приехал и вроде опять втюрился. Лилька смеялась, запрокинув голову и играя ямочками на румяных щёчках. Она давно уже была невестой стройного красивого лётчика, и этот Лёнька ей был, как не пришей к одному месту рукав. Но на вечеринку пойти согласилась.
Собралась тёплая компания. Вика, Лилька с лётчиком, Тата с пятого этажа, Шурочка из их класса и друзья Лёньки. Выпито было много, съедено мало. И как-то так получилось, что очнулась Вика в страстных, но уже хозяйских объятиях Лёнчика. И Вика не то, что не расстроилась, она влюбилась в Лёнчика. Это уже был не худенький мальчик из их двора. Это был молодой, красивый, пропитанный юмором и загаром мужчина.
И пошли разгораться страсти. Всё в голове и в душе Вики перемешалось. С одной стороны желание восстановиться в университете. Как-то поводить маму за нос до осени, а там что-то предпринять, где-то попросить, где-то нажать и вернуться в стены альма - матер. А тут Лёнчик с уговорами уехать с ним во Францию, в Париж, пожениться и жить долго и счастливо, как в сказке. И, действительно, всё, что он рассказывал об этом городе и о своей жизни в нём, было похоже на сказку.
А в Викином городе уже вовсю бушевал май, цвели каштаны. Но Лёня говорил и говорил. Сулил, соблазнял, охмурял. И постепенно Вика склонялась в сторону парижских каштанов, которые цвели в центре, а не на обочине цивилизации. Там, где маячила «Сорбонна» и манили Елисейские поля. Не начавшиеся ещё студенческие каникулы для Вики уже были в самом разгаре. Было время подумать, помечтать об восстановлении в университете, или о переезде в Париж к Лёнчику и учёбе в знаменитой «Сорбонне».
А к тому времени, когда мама узнала, что Вику отчислили из университета, парижские каштаны зацвели в Викиной душе сказочным неповторимым цветом, и она дала согласие Лёне. Но уезжать решили тайно. Сначала в Москву. Там поболтаться по музеям и театрам, а оттуда в Париж самолётом. Билеты, визу, материальное обеспечение – всё это брал на себя жених, то бишь Лёня.
Они лежали на сочной траве, смотрели в высокое синее небо, а Лёнчик рисовал картину их жизни в Париже. До побега оставалось два дня.
– Год я буду тебя знакомить с Парижем. С твоими способностями тебе года вполне хватит, чтобы говорить на приличном, пусть даже, бытовом уровне. А со следующей осени пойдёшь учиться.
– А что же я буду год делать? Бездельничать? – Удивилась Вика.
– Ты будешь любить меня, ходить по выставкам и музеям. Будешь привыкать к Парижу и ко мне. А захочешь - будешь петь! Всё, что ты захочешь, я одобрю сразу и навсегда! – Прошептал Лёнчик и заслонил собой высокое синее небо.
Вечером Вика отпросилась ночевать к Лильке. Они так давно дружили, что эти ночёвки друг у друга случались часто. В такие ночи они долго шушукались под одеялом, доверяя друг другу самое сокровенное.
Лилька была двумя руками за отъезд Вики в загадочную и шикарную Францию. Конечно, расставаться было тяжело. Немыслимо было расстаться. Но ведь жизнь такая длинная. Мир изменился, стал распахнутым. И что может им помешать видеться, хоть изредка? А там, во Франции… Там счастье!
Утром Вика стояла в кухне у окна и думала о своём завтрашнем побеге из семьи. Да и была ли семья? Мама среагировала на её отчисление удивительно спокойно. Папа таки сыграл роль подушки безопасности, но совершенно в неожиданном амплуа: у него кто-то там завёлся.
Маме, конечно, донесли. Она скандалила, плакала и даже дралась иногда. Папа прятался от неё в туалете. Мама с остервенением дёргала ручку двери и кричала:
–Выходи, идиот! Я тебя не трону!
Но папа выходить остерегался. И так из вечера в вечер.
Вика слушала и понимала, что ничто и никто не держит её в родном городе. Почти все её пятиграфные одноклассники в последние годы потянулись куда-то к югу. Но далеко не все осели на исторической родине. Их разбросало по всему миру. И лишь одна она здесь зимует, как серая шейка, с мамой и папашкой, у которого кто-то завёлся.
Ей совершенно не жалко было расставаться с этой кухней окнами на вонючую помойку, на супермаркет «ВЭЛЫКА» и на штакетник детского садика, который уже давно стал необитаем. То есть садик всё же был обитаем, но иначе, чем раньше.
Не было слышно щебета малышей на верандах дворика. По утрам садик смотрел на неё слепыми окнами, и оживал только к ночи. И это был уже не детский садик, а элитная баня со всем прилагающимся к ней комплектом услуг. И хотя баня всячески намекала на то, что она - только гигиена и ничего кроме, посетителей она принимала с чёрного хода. Но зады развратных иномарок не в силах был скрыть хиленький фасад детского садика. И на фоне грустных грибочков и детских качелей- лодочек развратно сверкали задницы всяческих мерседесов.
Вика перешла на балкон, выходящий во двор. Там перезрелая городская дурочка Лариска с телом Мерилин Монро подпрыгивала в классики. Её спелая, настоящая, природой данная грудь подпрыгивала синхронно прыжкам, и ударяла её прямо в подбородок. Периодически она исчезала со двора ненадолго. Какой-нибудь дяденька звал её кататься. Она впрыгивала в машину и исчезала. Поначалу искали всем двором, ставили в авангард общественность, а потом смирились. И так она играла себе во дворе в мячик или в те же классики, исчезала, а потом кто-то невидимый возвращал её во двор к детским забавам.
И о чём тут жалеть? Надо ехать. Лёнчик - её счастливый билет в жизнь.
Утро побега выдалось таким радостным и погожим, что Вика поняла: всё будет хорошо. Главное – не забыть документы. Вещей минимум. То, что войдёт в маленький спортивный рюкзачок. Родители с утра пошумели и ушли на работу. Лёнчик ждёт её в аэропорту. Вылет в 14.50. В Москве пробудут неделю. За это время Лёнчик всё утрясёт с документами. Решено посетить театр сатиры и Ленком.
Из дома Вика вызвала такси, в аэропорт прибыла почти за три часа до отлёта. Полтора часа прождала Лёнечку у стойки регистрации. Когда уже паника бросилась в голову тяжёлой гранатой, Вика стала выяснять, где и что, и где тот рейс в Москву. Да. Этот рейс есть. Вернее, был. Самолёт вылетел на Москву в 11. 50. Как? Что? Как она могла перепутать? Этого не может быть! Вот же бумажка, на которой чётко написан Лёнечкиной рукой номер рейса и время. Номер рейса был правильным, время не совпадало.
Боже мой! Она сотый раз взглядывала в мятую бумажку в своей дрожащей руке. И увидела, что четвёрка действительно, какая-то не убедительная. То ли четыре, то ли один? Сомнительно… Но почему она такая идиотка? Почему? Не переспросила, не уточнила! И телефон! Утром беспрестанно звонил домашний телефон! Она не подходила. Боялась, что это мама с какими-то очередными разговорами, которые могут расплескать счастье внутри неё, Вики!
А может это звонил Лёня? Боже мой! Он может подумать, что она нарочно его обманула и не приехала в аэропорт!
Вика схватила такси и метнулась домой. Сейчас ей может помочь только Лилька. Вместе они что-нибудь придумают. На Лилькин третий этаж она взметнулась пулей, пущенной из пушки. Приклеилась пальцем к звонку и замерла. Дверь в недоумении открыла тётя Нина, мама Лильки.
– Тёть, Нин! Лильу, срочно Лильку позовите!
– Да что ты как полоумная! От кого бежала? Лильки нету!
– А где она? Где?
– Да уехала она сегодня. Ты что не заешь, что ли?
– Куда? Куда уехала? – Истерила Вика.
– Так с Лёнчиком и уехала. К нему. В Париж! Он же за ней и приезжал! Что ты не знала, что ли? Подружка называется! Не пойму я вас, теперешних, честное слово! День и ночь вместе, на ночь не растащить, а живёте как в бреду. Иди уже! Мне собаку выгуливать пора.
И дверь захлопнулась. Чужая дверь, в чужую жизнь.
22.01. 2016.