У моего коллеги Сергея Бильдосина есть сын – Гриша, Бильдосин же.
Грише Бильдосину семь лет, он первоклассник и очень любит, чтобы папа ему сам сочинял сказки. Именно сам.
У Гриши очень хорошая память, что называется – зеркальная. Он знает очень много сказок и все их помнит чуть ли не наизусть. И русские народные, и «народов мира», и Андерсена, и из «Тысячи и одной ночи» - словом, весь сказочный ассортимент. Поэтому он требует от папы Сережи абсолютно оригинальных сказок. Пускай совершенно, извините, дебильных, но – оригинальных. А дебилизм папасережиных сказок даже приветствуется. Чем дебильнее, тем лучше. «Прикольнее».
Я неоднократно присутствовал при этих Бильдосинских творческих корчах. И даже участвовал в них.
Папа Сережа начинает сказку, скажем, так:
- Жила-была в море русалка…
Гриша тут же говорит:
- Про русалку – было, про море – было, про «жила-была» - было. Отстой.
- Хорошо, - морщит лоб вертикальными полосками папа Сережа,- не жила была, а… «существовала». Годится? Или даже так – «имела место»?
- «Имела место» круче. Давай дальше.
- Хорошо, значит так: имела место… где?.. ну, скажем, в озере…
- Было. Русалка в озере – это мильон тысяч раз было.
- Гм… ну, не в унитазе же?..
- «В унитазе» - круто! Дальше давай.
- Ужас!.. Ну, ладно. Значит, имела место в одной московской квартире, в унитазе… русалка – нельзя?
- Нельзя.
- А как же тогда ее назвать?.. «Хвостотетинская рыба» годится?
- Круто. «Рыботетка с хвостом». Дальше.
Папа Сережа морщит лоб по горизонтали:
- Итак. Имела место в унитазе такая вот рыбная хвостотетка… Ужас какой-то!.. Звали ее… хм… как же ее звали? Ну, например, Машенька.
- Ты бы ее еще Красной Шапочкой назвал. Не годится.
- Хорошо. Звали ее, скажем назвать, Габриэлла…
- Круто. Дальше.
- Значит вот так. Звали ее Габриэлла Анисимовна, а фамилию она имела… Лихоструева…
Это, кстати, фамилия нашей с Бильдосиным сотрудницы. Правда, она не Габриэлла Анисимовна, а Жанна Филипповна. Но это все равно сволочь редкая. Я уже предчувствую, куда клонит матерый сказочник Сергей Бильдосин.
- Нормально! – радуется Гриша. – Дальше…
- Дальше-дальше… Ничего, кстати, «нормального» я тут не вижу.
Папа морщит лоб сразу во всех направлениях, вдохновенно скалится и становится похож на собирающегося чихнуть шарпея:
- Дальше – больше, сынок. Лихоструева была, прямо скажем, плохая хвостотетка. Прямо – гадкая. А вот в соседнем унитазе жил добрый волшебник…
- По-другому, пап. Не «добрый волшебник», а по-другому.
- Гм… Хорошо… «Мягкосердечный экстрасенс».
- Во! Достойно!
- Звали его…
Сережа заговорщически хитро косится в мою сторону:
- Звали его… Елистрат. Сойдет?
- Сойдет. Похоже, конечно, на королевича Елисея, но - сойдет. Давай дальше, пап.
- А почему в унитазе-то?! – возмущаюсь я. – И вообще два соседних унитаза в квартире – это неправдоподобно. Зачем они рядом-то? В шахматы что ли играть?
- Ну, хорошо, - «мягкосердечно» согласился Бильдосин, - экстарсенс Елистрат был очень милосердный, мягкосердечный и жил… то есть… имел место в ванне.
- Ладно, - морщусь я и становлюсь прохожим на только что чихнувшего бульдога. – Пусть себе… имеет место… Только мне эта сказочка про совмещенный санузел не нравится…
- Не отвлекай папу, дядь Вов, хорошая сказка, - строго замечет мне Гриша. – Давай дальше, пап. Елистрат жил в ванне рядом с унитазом. И?
- И вот Лихоструева все время вредила Елистрату.
- А как? – живо интересуется Гриша.
- Ну… показывала ему язык, обзывалась, писала про него всякие письма…
- Кому писала? – быстро переспрашивает, как опытный следователь, Гриша. – Как обзывалась? В какой форме?
- Писала она письма, - не выдерживаю я, - гнусному и злобному экстрасенсу Блину по кличке Тошка.
Блинов – это наш заведующий. Антон Антонович.
- Точно! – соглашается Сережа. – Писала она письма Тошке-Блину. И обзывала в них Елистрата «безынициативным конформистом».
- А что это такое? – спрашивает Гриша.
- Что-то типа вашего двоечника… как его?.. который все время только ест и спит.
- Бурундука?
- Да. Феди Бурундукова.
- С-с-сало, - презрительно цедит сквозь зубы Гриша. – А что, Елистрат действительно такое же сало, как Бурундук?
- Ни в коем случае! – восклицаю я. – Он был добрый… В смысле – мягкосердечный, трудолюбивый и очень-очень талантливый. Его жутко любили студенты… Пардон! Местные гоблины…
- Про гоблинов уже было, - хмурится Гриша.
- Ну, не гоблины, а «прогуляки» и «хвостоносы», - встревает Сережа.
- А это кто?
- Это вроде гоблинов, только хуже.
- Прикольно. А почему же они любили Елистрата? Злые в сказках добрых не любят.
Мы с Сережей задумываемся.
- Ты понимаешь, Гришук, - пытается выкрутиться Бильдосин. – Они не столько злые, сколько глупые. Вообще-то прогуляки и хвостоносы не такие уж и плохие. Раньше они вообще были очень даже ничего. Но лет десять назад появился в стране… Вузешколии, в которой как раз и жили… пардон, имели место милосердный Елистрат и злюка Лихоструева, злой-презлой такой экстрасенс по имени Фурс.
- Ровно девять лет назад, - уточняю я.
- Ну да…
- В общем, где-то девять-десять лет тому назад этот самый злобный Фурс придумал такое колдовское зелье…
- Фу, отстой! – снова недоволен Гриша. – «Колдовское зелье» - это миллиард тысяч раз было. У Андерсена и у всех других все время про это самое «колдовское зелье». Давай по-другому, пап.
- Хорошо. Он выдумал не колдовское зелье, а такое… ядовое тесто.
- Ух ты! – Гришины глаза загораются.
- И называлось оно… хм… как же оно называлось? – Сережа задумывается.
- Еговина, - говорю я. – От него человек становится тупым.
Не выдержав, добавляю:
- Как американцы.
- Точно! – подхватывает Сережа. – И вот он, этот Фурс, постоянно подсыпает это ядовое тесто, эту американскую еговину, всем хвостоносам и прогулякам. И те от этого стали тупые. И они все дальше тупеют и тупеют. И скоро совсем станут тупыми.
- Как Бурундук?
- Вот-вот. От этой еговины человек только жрет и спит, спит и жрет. А думать не хочет. Отучает это еговинское тесто думать. У человека от этой еговины мозги становятся - как тесто.
- Класс! – Гриша счастлив.
- А еще, - добавляю я, - Лихоструева все время пишет Блину-Тошке и вообще в высшие инстанции…
- А что это такое?
- Главным Злобным Экстрасенсам в Вузешколии.
- Ясно. Дальше.
-… что Елистрат постоянно рассказывает прогулякам и хвостоносам, а также пишет в Вузешкольских газетах и журналах, что Фурс отравил всех еговиной и что всем надо срочно прочистить мозги.
- А как?
Тут не выдерживает Сережа:
- Прекратить трескать тесто-еговину! Отменить ее к чертовой бабушке! Выгнать всех злобных экстрасенсов из Вузешколии. И вообще – вернуться к традиционной системе образования.
- К чему? – опять не понял Гриша.
- Ну, к тому, что было до Фурса.
- До Фурса тоже были всякие разные злобные еговишные экстрасенсы, - добавляю я. – Только я забыл, как они звались.
- Я тоже забыл, - говорит Сережа. – Фиг с ними. Кстати, не один Елистрат так думает. Так, можно сказать, думают все нормальные милосердные экстрасенсы.
- Например, в раковине рядом с ванной и унитазом, имеет место, - опять вклиниваюсь я, - еще один милосердный экстрасенс Бильдос…
- Что-то очень на нашу фамилию похоже,- настораживается Гриша.
- Конечно, похоже! – похватывает Сережа. – Это наш с тобой, Гришук, предок. Все мы, Гришук, в конечном счете экстрасенсы-волшебники. И вот наш предок волшебник Бильдос.
- Ух ты!.. Экстрасенс Бильдос!? – сияет Гриша.
- Да.
- Классно! А у тебя, дядя Вова, какая фамилия?
- А ты догадайся… - хитро щурюсь я.
- Понятно… Елистратин. Классная у вас вышла сказочка. Так-так… Значит, дальше Бильдос с Елистратом замочат Фурса, Блина-Тошку и Лихоструеву.
- Пойди их замочи… - ворчит Сережа. Лицо его становится похожим на морду засыпающего мопса.
– Да и сейчас уже главный не Фурс, а этот… как его?.. – тоже ворчу я. Не буду про мое лицо.
- Лив, - вспоминает Сережа. – Этот тоже за еговину.
- Вот-вот… А Блин-Тошка, он непосредственно, кстати, под Ливом ходит. А Фурс под Путом. А Лихоструева так… мелочь пузатая… Так что скоро все мы станем Бурундуками с тестом вместо мозгов.
- Пап, - недоволен Гриша. – Какая-то у вас с дядей Вовой грустная получилась сказка. Сказка, пап, должна хорошо кончаться. А у вас, пап, все плохо.
- Да уж чего хорошего… - бормочет Сережа.
- Сделали из Вузешколии санузел какой-то, - бормочу я.
- Ладно, пап, давай другую сказку, - тянет Гриша папу за рукав. – Только чтоб хорошо было в конце. Ладно?
- Ладно, попробую. М-да… Эту сказку придумал один очень умный негр. Значит так. Имел место пенсионер со своею пенсионеркой. У самой части мирового океана, имеющей окраску одного из основных цветов спектра – среднего между фиолетовым и зеленым…
Тоже печальная, кстати сказать, сказка у этого очень умного негра получилась. Зато жизненная. Сказки у умных людей вообще всегда печальные получаются.
Как и наша с Сережей про мозги с тестом.
Хотя насчет того, что мы сильно умные – это вряд ли.