Тайна горы Калма-Кужа

               
               
                ЧАСТЬ 1 
                ПРИКОСНОВЕНИЕ К ЛЕГЕНДЕ
               

            « Никогда не забывайте, что истина куда удивительнее вымысла,  достаточно лишь найти ее…»
            
                Чарльз  Форт -  исследователь неизвестного.
               

        Есть в селе Вертелим Старо-Шайговского   района    Мордовии
загадочное и легендарное место - гора Калма-Кужа, что дословно в переводе означает - могильная поляна.  Ещё в пионерском детстве, приезжая в деревню к бабушке, я слышал легенду  про  гору  Калма-Кужа:
      «В очень далёкие времена жил мокшанский князь, который не покорился  татарам и ушёл со своим родом в глухие леса. Долго они выбирали место для того, чтобы остаться там жить. И вот, наконец, нашли лесную поляну на высоком холме, окружённую девственным лесом и глубоким непроходимым оврагом. Никто из врагов так и не нашёл место, где укрылся непокорённый князь. Как будто мордовские боги скрыли это место от чужих глаз. Был у князя неизвестно откуда добытый золотой меч, который многие лихие люди хотели у него отнять. Перед смертью князь завещал похоронить его вместе с золотым мечом на этой горе. И всему роду было завещано хоронить своих умерших там же. Только сделав это, присоединяясь после смерти к золотому мечу, потомки князя смогут прожить тысячи лет и не канут в небытие. Но кто потревожит покой мёртвых в поисках золотого меча, на того ляжет страшное проклятие».
      Тогда  всё это казалось обычной мордовской сказкой, в которую, естественно, я не поверил. Шли годы, как то в середине девяностых, приехав в очередной раз, я услышал интересное продолжение ожившей легенды.
       Оказывается, в 1965 году на Калма-Куже  проводились раскопки под руководством профессора Алексея Циркина. В экспедиции всё лето работали студенты исторического факультета. Профессор слышал про легенду и  организовал эту экспедицию в надежде найти  раритет. Старики говорили: «Вот, приехал сюда саблю золотую искать», и открыто предупреждали местную власть, чтобы те запретили нарушать покой мёртвых. Один коммунистический атеист из властей  смеялся  над  стариками, говоря, что какие они ещё тёмные люди и как можно бояться каких-то старых костей? Не  прошло и  полгода,  как его ударил инсульт. И у него, прикованного к постели, атеизм мгновенно  испарился. Но это было только начало конца. С каждым годом огромное, богатое село стало умирать. Более того, в 90-е годы его поразил остервенелый всплеск жестокости и насилия. Убийства и грабежи происходили чуть ли не еженедельно. Многие вертелимцы стали знаменитыми киллерами, на которых были десятки загубленных душ по всей нашей необъятной стране.
      Профессор золота не нашёл, но результаты экспедиции были сенсационными. Самые старые захоронения датировались второй половиной 13-го века. Людей на Калма-Куже хоронили непрерывно (только вдумайтесь в цифру) на протяжении пятисот лет. Кроме этого, были открыты документы 19-го века, в которых, со слов старожилов села, было записано, что в незапамятные времена людей везли хоронить с мест в радиусе 150 км, из современных Ельниковского  и  Инсарского районов Мордовии. Всё это говорило о том, что легенда имела под собой прочную почву.
       До сих пор не поддаётся осмыслению тот факт, что заставляло людей столь длительное время так сильно почитать это место? Годы шли, но вопросы о невидимой связи времён периодически волновали меня. И вот, приехав в очередной отпуск в 2005-м году, я решил посетить Калма- Кужу.   
      К этому времени многое изменилось, бабушка переехала в другое место из Вертелима, сейчас её уже нет в живых. У неё там было два дома: один большой, новый, дед перед смертью построил  в 1986 году. Моя мама со своими братьями и сёстрами отдали этот дом церкви, т.е. пожертвовали его на восстановление разрушенного храма в Вертелиме, потому что только с возрождением веры можно было вдохнуть новую жизнь в практически вымершее село. Зрелище, которое предстало передо мной в июне 2005 года, было просто страшное. Такой деградации и ужасающей нищеты я никак не предполагал увидеть. По  долгу службы мне приходилось бывать во многих российских сёлах и деревнях, но такой развал я ещё нигде не встречал. Все бандиты и киллеры уничтожили друг друга в бессмысленной бойне. Всё общественное (колхозное) с каким-то дьявольским остервенением было разграблено и уничтожено.
      Заколоченные окна, покосившиеся, выцветшие дома, заросшие берёзками и одуванчиками брошенные поля, и на этом фоне одинокие фигуры малочисленных жителей, в основном стариков, во взглядах которых печаль, уныние и спокойное ожидание неизбежно приближающейся смерти. Всё погружено в какую-то субстанцию обречённости и фатализма. Никто из них не жаловался на жизнь и не ругал власть, это было так непривычно, если  сравнивать их со сварливыми и вечно недовольными пенсионерами в трамваях, сберкассах и паспортных столах больших городов. Вот он результат десятилетий жизни без веры, без стремления, без мечты!
      Долгожданный день настал, обычный июньский день. Я и мой любимый сын Дима, одевшись по-деревенски, идём на Калма-Кужу. Проводник наш - дядя Саша (мамин родственник) - один из тех печальных стариков. Идти четыре километра. Неожиданно портится погода: ветер, холодный моросящий дождь, тяжёлые свинцовые тучи. Но мы твёрдо решили не останавливаться и идти! По дороге с удивлением узнаю, что я, оказывается, не первый.
   Многие из тех, кто уехал жить в другие города, попав в Вертелим, идут на Калма-Кужу. Видно, не только у меня, но и у них в глубине души  имеется чувство неразрывной связи с далёкими предками, лежащими там. Дима мой плачет.  На сапоги, которые на  три размера больше, налипло  по килограмму грязи. Идти мальчишке тяжело. Я его подбадриваю:  "Надо идти, путешественникам всегда нелегко". Тем временем дорога пошла  вдоль глубокого оврага, заросшего непроходимым лесом.  Дядя Саша  рассказывает ещё одну жуткую историю. Оказывается, время от времени из этого леса, который рядом с Калма-Кужей, выходит какой-то человек, в белой одежде с белым лицом и белыми волосами. Выходит и жалобно воет:  "У-а-у-а-а-а"! И манит рукой людей к себе в лес, как будто хочет что-то рассказать и показать, но не может и от этого плачет. А к  какому - то из дяди Сашиных знакомых он даже подходил и смотрел в лицо, когда тот решил заночевать в поле на сенокосе. Правда, это было очень давно.
      Ещё этого белого и немого видели женщины, когда ягоды собирали. Он подсматривал за ними, а потом с воем убежал. А один раз этот белый в село приходил и женщину в бане напугал. Та думала, муж воды принёс, открыла, а там лицо белое и вой жалобный: "У-а-у-а-а-а!!!". Посмотрел на неё и как  будто испарился. Та от испуга сознание потеряла. Вот так за этими разговорами мы и дошли до Калма-Кужи. С виду обычная поляна на опушке леса, абсолютно никакой мистики и ничего привлекательного.
       Вот и ямы эти от раскопок сорокалетней давности: две - размером пять на пять метров, холмики рядом, все травой заросли высокой и густой. СТОП!!! И точно, только трава. Рядом поле брошенное, всё берёзками заросло, а тут лес по кругу и трава на поляне, ни кустика, ни деревца нет. В ямах тоже ничего. Точно это Кужа (поляна), видно, и в древности деревья на ней не росли. Удивляемся и смотрим дальше. Дядя Саша рассказывает, когда раскопки были, многие сельчане приходили смотреть.
       Старики ругались на археологов, проклинали. Взрослым было безразлично, а дети истлевшими костями играли. Говорят, волосы на некоторых черепах очень хорошо сохранились, даже косы были тёмные и мягкие. Потом все кости в одну кучу сложили и тут же закопали. Кстати, впоследствии  Калма-Кужу хотели вспахать, но трактора постоянно ломались, стоило только подъехать к священному месту. Как будто что - то неведомое останавливало технику.   
       Вокруг поляны с трёх сторон крутой овраг, заросший лесом. Название у него «oрган», так называли остатки от варки позы - священного напитка. Её варили во время языческих молений, а остатки в овраг выливали. Поэтому и стал он называться «орган». В 19-м веке, когда вертелимцев окрестили и построили церковь в селе, долго ещё продолжались моления на Калма-Куже, хотя там никого уже не хоронили. Приходские священники приходили на моления и выливали позу, стыдя, своих новокрещён, но те упорно продолжали совершать языческие обряды, в то же время посещая и церковь. Пытаясь перенестись в мыслях в те времена, я задавал себе  вопрос:
       -  Почему же  именно это место стало для моих далеких предков святым?
      Может быть, на самом деле лежит в земле где-то под ногами золотой меч! А может быть, и не было его никогда. И тут ответ пришёл сам по себе, как будто какая- то неведомая сила его мне подсказала...
         Был или не был золотой меч - неважно, это всего лишь металл, изделие, у которого есть свой срок. Важно то, что золотой меч стал символом уважения  и любви к своим традициям, связующим звеном поколений. Он хранитель памяти о тех забытых людях, которые погребены здесь. Он защищает праведных и карает отступников, которые ходят в образе белого человека, страдают в одиночестве и просят родных взять к себе на Калма-Кужу.
       Все эти видения крутились в воспалённом сознании.
     -  Я пришёл поклониться вам, вы не забыты, я помню о вас! Я привёл с собой сына, в нём тоже течёт частица вашей крови. Защитите нас, мы свои!!!
      Эти фразы невольно повторял я про себя. И чудо, моросящий дождь разом кончился, ветер стих, сквозь свинцовые тучи пробился мягкий солнечный свет, радугой играя в росе на траве. На душе стало необычайно легко и радостно.  Вся поляна была залита тёплым светом.
        - Они приняли нас! Они благодарны нам! - твердил внутренний голос.
        -  Золотой меч здесь! Надо верить, надо любить, и тогда ты тоже когда-нибудь обретёшь вечную жизнь.
         Наполненные жизненным пафосом мы спускались с горы вниз. Под нами на равнине раскинулось умирающее село, посреди которого стояла старая церковь. Я повернулся назад и увидел одинокое деревце на холме, которое сильно раскачивалось от  внезапно налетевшего ветра.
        - Боже, это не деревце, это старый князь машет нам рукой, он прощается с нами. На мгновение что-то блеснуло у него на боку - это же меч, золотой меч - он в ножнах, значит впереди другое время, время созидания и любви, бессмысленные убийства и насилие прекратятся. Боже, что это?
       Из чащи, раздвигая ветви, выбирается белый человек. Склонив голову, он подходит к князю, при этом с его уст срывается:
      -  Прости,  князь! 
        Белый человек  - это дух всех отступников и предателей рода. Старый князь всё  прощает и забирает его с собой. Медленно они поднимаются на Калма-Кужу и исчезают в лучах мягкого света.
      -  Помни, ты уже прикоснулся к нам!  Скоро ты многое узнаешь и поймешь! Мы любим тебя! Мы верим в тебя!  - донес до меня ветер слова старого князя.
       Казалось бы, всё, но по дороге что-то неведомое заставило меня зайти в старую церковь.
        Я стал снимать внутри на видеокамеру. Позже дома, когда я показывал запись своей маме, она вскрикнула от неожиданности:
       - Смотри!  Что это?
       В темноте старой  церкви чётко запечатлелись два высоких креста из света.
      Перед глазами вновь возник старый князь. Он сказал:
     -  Ты должен все про нас знать!
     - Господи, что со мной? Золотой  меч, светящиеся  кресты..., - в голове все смешалось. 
      -  Может,  я  схожу с ума? Что со мной происходит? - мысли, перебивая друг друга, бились  в голове.
      -  Нет, ты прикоснулся к легенде  и  Калма-Кужа подает тебе знак, она хочет открыть тебе свою тайну, - твердил в ответ внутренний голос.
       С  того момента моя жизнь стала неразрывно связана с легендой о золотом мече.  Я потерял покой. Желание узнать о событиях давно ушедших лет, заставляло меня собирать по крупицам  драгоценную информацию о жизни своих предков.
     И словно в благодарность  их магнетическая сила и мудрость, к которым я прикоснулся в тот июньский день, подсказывали, где искать. Герои Калма-Кужи сами приходили ко мне, называли свои, давно забытые имена и с гордостью рассказывали о том, как радовались и переживали, верили и мечтали,  любили и умирали. Все они очень хотели, чтобы  далекие потомки  узнали про их нелегкую, но по-своему прекрасную жизнь. И на своем примере  желали еще раз напомнить, что жить надо в любви и с верой, потому что наше земное бытие рано или поздно закончится, но от него напрямую зависит,  будет ли дальнейшая вечная жизнь светлой или темной  и будет ли она вообще.
        Просыпаясь, я набрасывался на книги и интернет. И часто мурашки шли по коже от найденных фактов, которые чудесным образом совпадали с рассказами героев, приходивших во снах, еще и еще раз подтверждая  неразрывную связь прошлого и настоящего.
       Постепенно, шаг за шагом, Калма - Кужа открывала мне свою тайну. Закрыв  глаза, я вновь и вновь погружался в то трагическое и героическое время.  И вот сейчас, поднимая завесу времени, я хочу, чтобы и вы узнали историю золотого меча.







                ЧАСТЬ 2 

                БИТВА  ПРИ  ЛЕГНИЦЕ
               

                Глава 1. Пуреш - мокшанский князь


      « В  царстве  морданов ( Mordanorum)  было  два князя: один князь  со
       всем    народом  и   cемьей   покорился  владыке  татар,  но другой с   
       немногими людьми направился  в весьма укрепленные места, чтобы
       защищаться, если хватит сил…»
               
                Юлиан - венгерский монах миссионер, 1237 год.
               

    Старый Пуреш не был вызван на хурал (военный совет), который провел с командирами чингисид Байдар накануне битвы. Смотрителя Хуврага это сильно насторожило. Вечером прискакал гонец  от Байдара и огласил приказ:
    - Тумен мокселей выводится в резерв.  Ночью он должен переместиться в поле за десять километров от лагеря, причем обоз остается на месте. Китайцы с утра зажгут дымы и тем самым закроют мокселей от рыцарей. Тумен Орду завяжет битву и, медленно отступая, увлечет, немецкую «свинью» к оврагу, после чего Пуреш должен ударить в тыл рыцарям.
     -  Что это Байдар нас решил в резерве использовать, до этого всегда впереди перед собой гнал? – спросил через переводчика Пуреш у гонца. Лицо монгола хитро скривилось. Он снял с шеи золотую пайцзу, поднял ее вверх и воскликнул:
      - На то воля повелителя! (повелителем монголы называли Чингисхана), после чего развернулся и ускакал со своими телохранителями.
      Смотритель Хувраг молчал, молчал и Пуреш. Оба поняли, что волей Чингисхана завтра они обречены на смерть. Пуреш накануне, объезжая округу, был на этом роковом поле, оно с двух сторон зажато поросшими лесом оврагами.
       -  Легкой коннице мокшан развернуться негде. Если ждать рыцарей, спешившись, надо строить засеку, но на это уже нет времени, или отходить к лесному оврагу и биться там под прикрытием деревьев, но как можно ослушаться  приказа  Чингисида. Да плюс этот едкий китайский дым!
      Так размышлял Пуреш, вспоминая недавнее взятие Сандомира, когда китайцы зажгли дым, только мокшанам толку от него было мало, треть Пурешевой рати полегло под стенами города.
      - Что же задумали монголы? Неужели они узнали про моего секретного посла к Генриху? Но как? Ведь даже Хувраг ни о чем не догадывается.
      В это время смотритель произнес:
    - Видишь,  Пуреш, как Байдар тебе доверяет, он благодарит тебя за Сандомир и за Краков! Мы ударим Генриху в тыл и с победой завершим битву!
      В душе он не верил своим словам, они звучали как самоуспокоение, монгольское воспитание, гордость за принадлежность к племени Темучина  не давали ему право высказывать сомнения при лесных варварах (монголы всегда считали жителей лесов, пашущих землю, низшей кастой)
     - Да уж, завершим, - с грустной иронией думал Пуреш. Он знал, что Генрих собрал огромные силы, с польских, германских и чешских земель пришли к нему рыцари и ополченцы. А биться с крестоносцами в открытом поле, когда они идут, закованные в броню, одним единым строем «свиньей», тысяче  легковооруженных мокшанских ратников - верная гибель, тем более без поддержки, ведь никого же не будет с ними завтра. Ни половцев, ни булгар, и русская дружина еще два дня  назад         куда – то   переместилась.
      - Что-то хитрое задумал Байдар, одно ясно, что в этой битве нам отведена роль смертников. Что ж, видно здесь Оцюшкай  уготовил нам  место упокоя, здесь, за тридевять земель от родины. Он отвернулся от нас за  то, что мы покинули землю предков, за то, что покорились монголам, польстились на обещание стать с нами равными и завоевывать вместе с ними мир.
       Горький ком стоял в горле у старого  Пуреша. Прошедшая жизнь вихрем прокатилась в глубине души.
       - Нет, монголы знают себе цену, они никогда не будут равняться с нами. Равным для них будет только тот, кто их  победит. А мы все,  вместо того, чтобы объединяться против них, грабили друг друга, плели интриги, радовались, когда соседние княжества дрались между собой. Не захотели сами объединяться и вот результат: нас объединила другая более жестокая сила – воля покорителя мира Чингисхана.
    Все  здесь – бывшие враги: суздальцы, рязанцы, муромцы, булгары, половцы, аланы.  Все здесь стыдливо прячут друг от друга глаза, падая ниц перед бунчуком повелителя.
   - А что мне было делать, как спасти свой маленький народ?- в тысячный раз оправдывал себя Пуреш.
   - Уйти как Пургаз  в тверди , но долго ведь там не высидишь, да и нет у нас таких крепостей, как у эрзян, и лесов таких нет. Мы уже привыкли к жирной степной земле, которая так щедро родит нам хлеб.
   Задумался оцязор   и с тоской посмотрел на своих воинов. Три года прошло, как увел он их с родной земли. Три года никто из них не впрягал лошадь в соху, не шел босыми ногами по теплой пашне, разбрасывая зерна пшеницы, не вынимал из бортей душистые соты.
   - А захотят ли они жить как раньше, - вдруг поймал себя на мысли Пуреш. -  Ведь они уже совсем не те.
   Три года войны сделали свое дело. Его воины прошли с монголами полмира, видели большие города, красивые дома бога-креста, величественные каменные замки и дворцы,  почувствовали сладкий вкус поверженных городов и деревень - вкус золота, вина и чужих женщин. Вон сколько их в лагере, подумал Пуреш, услышав девичий смех у костра. Они  еще не знают, что завтра достанутся другим воинам, хорошо если их разберут по  туменам, а если рыцари осилят монголов, тогда их ждет костер или в лучшем случае меч крестоносца, потому что женщин, живших  с варварами, они считают ведьмами.
       - Ну, все, пора! Пора идти к Оцюшкаю,  там заждались меня три тысячи воинов, которые легли в землю чужих степей и лесов, не пускает он их на родину, говорит, когда князь ваш отступник придет и покается передо мной, тогда дам я вам покой и разрешу  вернуться на родную землю. - Глаза старого князя заблестели от слез, перед ним вместе с мертвыми воинами стояли два его сына, погибших в этом проклятом походе.
       - Пора, пора! Мои любимые Тюштян  и Атямас, скоро я встречусь с вами!
         И вот уже гонцы побежали по лагерю, извещая сотников готовиться к выступлению…








                Глава 2.  Эряф и Верьгаз - воины Пуреша


             « Возвращаясь из упомянутой Венгрии, проехал по реке в 
               пятнадцать дней царство модванов (Morduanorum);  это-
               и  язычники  и  настолько  жестокие  люди,  что  у  них тот
               человек,    кто    не    убил   многих   людей,   ни   за   что
               не считается;  и  когда кто-либо идет по дороге, то перед
               ним  несут головы всех убитых им людей,  и чем больше
               голов перед кем несут, тем выше он ценится…»
               
                Юлиан - венгерский монах миссионер, 1237 год.



           Под маленьким навесом  из продубевших конских шкур сидел  Эряф со своей добытой на войне женой- половчанкой, носившей красивое тюркское имя Тансылу (что дословно  означало -  Прекрасный рассвет). Они только что поели сваренного  в медном котле мяса молоденького теленка, пойманного в разоренной польской деревне. Смотрели на костер и как обычно вели неторопливую беседу. Они хоть и были молоды (ему девятнадцать, ей семнадцать лет), но безумный век заставил их рано повзрослеть. Воля великого Чингисхана перевернула весь устоявшийся жизненный уклад, насилие и жестокость стали необходимыми элементами  нового мирового порядка, но парадоксом было то, что именно в это время яркими звездами загорались соединенные войной сердца, сердца людей совершенно разных племен и народов. Они, словно в плавильном котле, в котором медь и олово превращаются в бронзу, давали миру новую обновленную плоть, наполненную более жизнеустойчивой энергией. Так на бескрайних евразийских просторах, вбирая в себя дух  умерших племен, в кровавых муках   рождались новые  народы.  Эволюционная поступь человеческой цивилизации продолжала свой путь.   
      - Ты никогда не говоришь, почему тебя зовут Эряф (Эрю), ведь у остальных мокселей другие имена? А это слово вы говорите, когда хотите жить, - за два года, проведенных вместе,  Тасю (так он ласково, на свой лад, называл ее) стала  хорошо понимать по- мокшански, быстрота, с какой она запоминала слова, была просто поразительна, смешно было только то, как она их произносила.
      Но Эрю нравился ее своеобразный акцент, надо было отдать       должное    ее    уму,   ведь    мокшанский   и   кипчакский (половецкий) языки были абсолютно разными.
      Он ее страстно любил, так как в отличие от многих других воинов, ушедших с Пурешем в поход, у него не было ни жен, ни детей. Не успел он. Ведь ему было только пятнадцать, когда вместе с отрядом из пятидесяти ратников отправил его к Пурешу  старый Тумай - глава самого северного мокшанского рода, чьи земли находились вблизи Мокши, где в нее впадают тихие речка  Варма и Сивинь.
    С тех пор Эрю не был дома.  Четыре года он был воином, из них три -  воином империи, созданной великим Чингисханом. Для Эрю Чингисхан казался каким-то зловещим богом, спустившимся с небес к избранным  монголам и указавшим им на их превосходство над остальными народами и на то, чтобы они, исполняя его волю, подчинили себе весь мир.
    Так он думал, пока умная Тасю, выросшая в половецком кочевье, не рассказала, что Чингисхан (Темучин) был когда-то простым охотником и что он никакой не бог, а человек - великий воин, и что сейчас его нет в живых, он умер как простой смертный. Какой же  он бог?  Такие разговоры они вели только наедине с собой, потому что если бы про них узнал смотритель Хувраг, то Эрю неминуемо ждала бы казнь на бревне, когда кладут спиной на бревно и ломают на нем позвоночник. Монголы никогда не произносили его имя, называя его повелителем.  Обсуждать Чингисхана и тем более говорить про его  смерть подчиненным варварам было запрещено под страхом смерти.
    - Ладно, расскажу,- с неохотой сказал Эрю.
    - Мне самому не нравится мое имя, но так меня назвала мама. Я родился очень маленьким с петлей на шее.    Отец был спокоен, ожидая, что я вот - вот умру. На  то  воля  богов:  не   каждому ребенку суждено жить. Забрали ведь боги нашего сына, он и недели не прожил.  Через день, как я родился, соблюдая древний обычай, принесла меня мама к священному роднику, показать    Ведяве , и в сердцах попросила избавить ее от мук, забрать к себе.   Попросила и сознание потеряла. Явилась к ней Ведява и сказала: «Он будет жить! Жить! Жить! Он ваша жизнь!!!», « Эряф! Эряф! Эряф!», повторяя ее слова, очнулась мать. Я валялся рядом, завернутый в холст,  и смотрел на нее не плача. Она кинулась меня кормить. И на удивление, я  стал  жадно  есть.   Рассказав про то, что Ведява дарит мне жизнь, меня так и назвали: «жизнь» - «Эряф», ну а потом меня просто стали называть Эрю.
      - Да, наверное, и вправду хранят тебя боги,  смотри, сколько твоих мокселей  погибло, а ведь многие были гораздо сильнее тебя.
       - Я знаю, мои боги говорят мне, что я должен  вернуться на родную землю, и,  наверное,  ради этого охраняют меня.  Нас из рода Тумая осталось только шестеро. Все стали сильными воинами, у всех есть кони, у троих женщины, а у Верьгаза даже золото имеется, но  на  то он и сотник. И я горжусь, что мой родственник такой герой, хотя не люблю его за его кровожадность.
        Действительно, Верьгаз был в расцвете сил, воин с силой демона, жестокий, абсолютно без эмоций, не умеющий ни плакать, ни смеяться. Только кровь врага давала ему жизненное удовлетворение, он даже имя себе взял «Волк»- «Верьгаз».
     Воины  сотни его боялись и уважали, в то же время испытывали неприязнь. Он никогда не заводил себе жены. Попавших в его руки женщин поверженных врагов он жестоко избивал, насиловал и после чего убивал.
      Кроме этого, вспомнив про древний обычай рода - хранить головы убитых врагов, он воплотил его в жизнь, тринадцатый век давал на то свое кровавое разрешение. Головы убитых им рыцарей и знатных воинов он отрезал, коптил над костром, нанизывал через уши на кожаный ремень.
     Эту страшную, зловонную атрибутику он возил в обозе, перед боем доставал головы и привязывал их к сбруе лошади под ее головой и с боков. Даже  прошедший пол – мира,  воин Хувраг   с отталкивающей неприязнью смотрел на Верьгаза. Но в бою все средства хороши - такой была монгольская заповедь, соблюдая ее, смотритель мирился с видом мокшанского сотника, главным для него было созерцать страх, который испытывали поляки и немцы, видя несущегося с топором, в шкуре волка воина неведомого народа, лошадь которого была украшена головами их несчастных соплеменников.
     Зловещую славу обрел в Польше Верьгаз. Глядя на него, в тумене Пуреша появились последователи, хранившие головы убитых врагов.
     Для монахов-рыцарей Верьгаз стал олицетворением дьявола, исчадием ада, поэтому в братстве было принято решение в первую очередь убивать тех,  кто несет головы  и незамедлительно предавать их огню. Убившему «дьявола» отпускаются все грехи, таков был наказ магистра. Пуреш не решался осаживать Верьгаза, потому что был уже стар и в душе даже побаивался его, понимая, что война выдвигает своих лидеров, рождает своих кровожадных героев, которые в итоге заберут его власть. Такие,  как Верьгаз, никогда уже не пойдут за сохой. Они хотят во всем походить на монголов и даже  превзойти их.
    Цепная реакция жестокости и насилия, запущенная Чингисханом, продолжала  находить  место среди сотен людей,  и Верьгаз был одним из ее последовательных звеньев.
    В этом и заключался гений Чингисхана: под лозунгом веротерпимости  объединять под свои знамена людей разных народов, давать им возможность  убивать и тем самым устанавливать в мире свой бескомпромиссный порядок.
     Тансылу  также  ненавидела Верьгаза, но тем не менее по страшной иронии судьбы  именно благодаря ему она встретила свою любовь…
      Внезапно, напав на половецкое кочевье, большинство воинов которого сражались с монголами под знаменем непокоренного хана Котяна, булгарский отряд, действующий совместно с сотней  Верьгаза, взял  небольшой полон.
    Булгары хотели пленных продать, но посылать гонцов по своим старым путям к факториям было некогда, так как пришел приказ Бату хана собираться в поход на южнорусские княжества. Поэтому  нескольких оставшихся в живых мужчин изрубили, молодых женщин распределили по воинам, детей и стариков отпустили в степь на съедение волкам. Верьгазу досталась красивая высокая девушка  с длинными темными волнистыми волосами.
    Он крепко связал ее, закинул на лошадь и поскакал в лагерь, Эрю еле поспевал за ним. К вечеру решили устроиться в лесной балке на ночлег.
    Верьгаз   грубо  скинул  ее на  землю  и решил,  не   выжидая, удовлетворить свою плоть. Эрю был в это время рядом и увидел ее сверкающие глаза, которые так и молили «Спаси!!!» Он  бросился к Верьгазу и взмолился:
      - Отдай ее мне, у тебя и так было много женщин, а у меня ни одной!   
     Тот ухмыльнулся и вспомнил, что да, на самом деле Эрю никогда не участвовал в изнасилованиях, за что соплеменники частенько над ним посмеивались.
     - Ладно! - сказал Верьгаз и пнул в спину стоящую на коленях девушку.
       - Бери ее, ты ведь мне какой-никакой, а родственник!  Только потом убей ее! Понял!?
      - Понял, ответил Эрю и потащил ее за волосы в лес.
    Обещания он не сдержал, за что Верьгаз его возненавидел.
     Как-то он сказал ему:
       - Ты  слабый, твоим разумом завладела вражеская женщина.
      - А ты безумный, - в сердцах ответил юноша. -  Твоя жестокость тебя же победит, ты забыл кто ты, откуда ты. Твоя душа никогда не попадет в священную дубраву, будешь ты белым призраком ходить по оврагам и болотам и вечно искать своих родных! Ты будешь вечно один!
     Гневно блеснули глаза Верьгаза, ноздри стали раздуваться от переполнившей его злобы, усы ходить ходуном от нервного дыхания.
   - Как ты смеешь, пине , говорить это мне, Верьгазу- волку, воину, которого уважают монголы, перед которым трепещут рыцари. Я волк, я соберу свою новую стаю, я выберу себе новых богов,  и они мне дадут  вечную жизнь.   А ты слабак, цепляйся за свою старую веру, за свое нищее прошлое. Наступило новое время, время всеобщей войны и слава, а значит, и вечная жизнь, будет у тех, кто в этой войне победит!   
      - Нет,  Верьгаз, - думал про себя Эрю, - сила жизни в любви, а на волка всегда найдется другой волк.
    - Я должен выжить! Я должен вернуться домой. Но прятаться в бою за спинами товарищей я не буду. Я буду впереди и не погибну, мать леса  и мать воды сохранят меня!
         Гордый за себя, молодой Эрю достал из кожаной походной сумки кабаний клык, с просверленным отверстием, через который был продет сыромятный шнур, и  посмотрел на вырезанный  на клыке тяштькс . Поразительно, но личным тяштьксом Эрю были два креста - один поменьше, другой  побольше.
     Что они означали, он не знал - этот знак, состоящий из солнечных лучей, он увидел на небе, когда лежал, истекая кровью, после схватки со страшным кабаном, на клыке которого он впоследствии вырезал свой новый, посланный Вирявой  и Ведявой  тяштькс.
     - Храните меня, мать леса и мать воды!  Пусть наши с вами кресты будут сильнее красных крестов рыцарей.
     С этими словами он надел на шею кабаний клык, служивший ему спасительным амулетом и напоминающий о первой победе, которую он  одержал,  будучи четырнадцатилетним юношей.
      -  Ты это зачем? -  вскочила Тасю,  зная, что только перед боем он одевал  этот клык.
      - Я чувствую страшную битву, - сказал Эрю, смотря на запад, где садящееся солнце, словно кровью, залило горизонт красной зарей.
      Предчувствия не заставили долго ждать, через несколько минут мокшанские трубы зловеще завыли, возвещая о предстоящей битве.
        Приготовление было недолгим. Мокшане не могли похвастаться обилием оружия и снаряжения. Защитой им служили добытые в боях кольчуги и купленные у булгар островерхие шлемы
 Кольчуги одевали поверх сшитых из кусков бычьих шкур накидок, шлемы -  на войлочные круглые шапки.
     Неизменным элементом экипировки была длинная льняная рубашка, с вышитыми красными шерстяными нитками родовым орнаментом и личными тяштьксами (искусно вышитые  зигзагом линии и ромбы являлись своеобразной автобиографией человека, по ним любой мокша мог определить статус человека, его подвиги и принадлежность к роду). Вышитые рубашки бережно хранили и одевали только в бой, в них и хоронили.
       Оружие, кроме топоров, и снаряжение убитых собиралось, ремонтировалось и служило дальше редеющему мокшанскому войску.
      Любимым оружием в бою были тяжелые, выкованные на родине топоры. Мокшане ими очень гордились, потому что, обладая недюжей силой, могли с одного удара проломить топором бычий череп, не говоря уже о человеческих головах, которые зачастую не спасали даже стальные шлемы.
   Хотя многие имели и половецкие сабли, все равно предпочтение отдавалось тяжелому топору-кувалде.
       Вообще, в те далекие времена отношение к оружию было очень  трепетное. После его изготовления или добычи, обязательно проводилось особое моление (озкс), при котором в жертву приносилось животное, а иногда даже  и человек.
     Оружие окроплялось кровью жертвы, после чего считалось, что в него вселялся дух, который будет помогать воину в бою. Перед битвой обязательным обрядом было говорить со своим оружием. Поочередно обращаясь к топору, копью, луку, мокшанский воин просил их не подвести, просил, чтобы он убил много врагов и остался жив. Топор являлся главным оружием, поэтому считалось, что со смертью воина умирал и живущий в топоре дух. Поэтому их хоронили вместе.
      Вот так появлялись на европейских просторах     могилы воинов, похороненных в белых  рубашках с топорами в руках.
       Эрю собирался быстро. Островерхий шлем без забрала и короткую кольчугу дополнили: тяжелое длинное копье, монгольский лук в кожаном чехле, колчан со стрелами, два коротких метательных копья - сулицы, связанных кожаным ремнем и ловко притороченных к седлу.
     Завершал экипировку деревянный, обшитый бычьей кожей круглый щит, на котором был нарисован меловым камнем отличительный знак-оберег  Эрю -  два белых креста.
     Все приготовления шли молча.   Тасю  помогла зашнуровать кожаную накидку и одеть кольчугу. Облаченный  Эрю,  не прощаясь, сел на лошадь и, не оглядываясь, поскакал.
       Прощаться с женами считалось плохой приметой. Тасю  еще  долго стояла у костра, смотря в ночную даль, в которой растворился ее любимый.  Кроме него, у нее не было никого на этом свете.
      - Боги! Сохраните ему жизнь! – со слезами и каким-то жалобным воем, взмолилась она, подняв голову к небу.
      - Я его так люблю! Он очень добрый! Он так не похож на остальных воинов, он может разговаривать с деревьями,  птицами, зверями; смотря в воду маленьких речушек и ручьев, он видит живущих там дев и просит их дать мне здоровье, а ему силы пройти все испытания. Он любит меня и дарит мне по ночам столько радости. Останься в живых любимый! Я не смогу жить без тебя!...
          Тихо плакала  Тасю  и смотрела на вышедшую полную луну.





               Глава 3.  Жертвоприношение. Хувраг - монгольский воин



                « Услышать  более  точные сведения о монголах мы не можем,
                ибо впереди  них идут некие племена, именуемые морданами
                (Mordani), и они уничтожают всех людей без разбору…»
               
                Матфей Парижский,  Великая хроника, 1240 год.
               

               
    Ночь на  9 апреля  1241 года была очень светлой. В следующий  день польский городок Легница войдет в историю свидетелем величайшей битвы  Запада с  Востоком.
    В условленном месте тумен  Пуреша сосредоточился к полуночи. Там их уже ждал отряд монгольских разведчиков. Туда же приехали с охраной несколько  китайцев- инженеров.
    Китайцев монголы очень ценили и усиленно охраняли. Эти люди, пришедшие с ними  с края земли, являлись главной технической мыслью монгольского войска. Построенные под китайским руководством катапульты, тараны и другие хитрые приспособления оказывали неоценимую услугу при штурме крепостей. Мокшане с любопытством  разглядывали  как китайцы  выгружали с телег деревянные бочки с каким-то порошком, который сгорая, образовывал клубы едкого молочного цвета дыма, от которого сильно слезились глаза.
     Командир отряда разведчиков передал  смотрителю  Хуврагу, чтобы мокшане рассредоточились по полю, зажгли много костров и устраивались на ночлег.
      Этот приказ окончательно убедил Пуреша и Хуврага                в том, что ни в каком резерве они  находиться не будут, так как резерв монголами всегда  тщательно скрывался.
      - Ну   что  ж,  готовься  к  смерти,   Пуреш! – сказал  Хувраг,        словно читая мысли князя.
      Смотрителю, как никому другому, была известна излюбленная тактика монголов:  устраивать в битвах различные комбинации для того, чтобы  заманить противника в выгодное место, расстроить его ряды, после чего внезапным сильным ударом во фланг или тыл завершить битву.
    Вот и сейчас оба понимали, что завтра им предстоит ощутить всю мощь лобового удара рыцарской «свиньи». Войско Генриха втянется в ловушку, которую захлопнут, ударив в тыл и левый фланг, русский, половецкий и булгарский тумены. План был гениальным, только ощущать себя смертником в нем было неприятно. И тут Пуреш окончательно понял, что попытка наладить контакт с Генрихом, чтобы перейти на его сторону провалилась.  Байдар вероятнее всего узнал про гонца и теперь решил  мокшан специально подставить под смертельный удар, чтобы в этой битве их никого не осталось.
     - Надо принести жертву богу войны - громовержцу Пурьгине, -сказал Пуреш и дал команду своему родственнику- рыжеволосому великану Унже   начинать обряд (культ Перкунаса - Перуна - Пурьгине, пришедший с берегов далекой Балтики,  нашел у мордвы свое новое продолжение, первыми поклоняться Пурьгине стали родственники-эрзяне, в среде которых уже больше сотни лет находили пристанище не принявшие христианство русы-язычники. Дети от смешанных русско-эрзянских браков, как правило, становились профессиональными воинами и составляли в дружине инязора   Пургаса значительную часть.   Несколько сотен людей длинной воли из Эрзянь Мастор   в поисках добычи и славы  приняли участие в западном походе в составе войска Пуреша). 
      Унжа был хранителем большого топора - священного Оцюузеря, который предназначался для ритуального убийства, приносимых в жертву животных и людей.     Не каждый мог поднять над головой этот громадный топор-молот. На отполированном дубовом топорище Оцюузеря  были вырезаны тяштьксы всех мокшанских родов, воины которых участвовали в западном походе.
      В свете полной луны и двух разведенных огромных костров помощники Унжи, еле удерживая, привели здоровенного черного быка. Его давно держали в обозе для того, чтобы принести в жертву свирепому Пурьгине. Запутав толстыми веревками ноги, десять рослых помощников свалили быка на землю.
       В это время Пуреш, обращаясь к полной  луне, воскликнул:
    - Прими,  великий бог войны, жертву! Возьми, Пурьгине, себе душу этого быка! Дай нам завтра умереть красиво!
     Последние слова Пуреша заглушил предсмертный бычий рев. Унжа двумя могучими руками поднял топор-молот и страшным ударом размозжил быку голову. Хруст треснувшего бычьего черепа возвестил о том, что жертву злой Пурьгине принял. Не тратя времени, помощники, ловко орудуя ножами с широкими лезвиями и топорами, приступили к разделке. Каждой сотне должна была достаться часть туши, которая поровну делилась на всех. 
      Съесть этот маленький кусок сырым   обязан был каждый воин, готовившийся к битве.  Эрю, смотря на доставшийся ему крохотный красный кубик, в мыслях просил не Пурьгине, а своих женщин-хранительниц Виряву и Ведяву, оставить его  живым в предстоящей битве.
    Ощутив вкус теплой свежей крови во рту он, не разжевывая, проглотил кусочек жертвенного мяса. И в это время в дыму разгорающегося костра он увидел лики богинь.
     - Ты будешь жить!!! Ты должен жить!!! Завтра ты станешь великим воином!!! - в один такт говорили они ему,      
    Женщины-богини исчезли,  и на их месте возникли два пылающих креста.
     -  Завтра я прикоснусь к чему-то новому, неведомому! Не зря  приходили богини и дали мне знак, -  размышлял возбужденный Эрю.
     Ночь выдалась безветренной и теплой, несмотря на апрель - месяц. Воины не спали, расположившись у костров, молились, готовили оружие и разговаривали с ним.
      Невозможно описать те чувства, которые испытывает человек перед боем, зная, что кто-то завтра погибнет.
      Но надежда, что этим кто-то будет не он, во все времена  была,  является и будет  незыблемой аксиомой войны. Надежда на жизнь - главное лекарство, подавляющее  естественный  страх человека  перед смертью.
        Не спал Пуреш, не спал и Хувраг.  За проведенный вместе год  они стали друг друга понимать без слов. Одного только не смог увидеть смотритель -  готовившегося заговора.
        Пуреш был хитер и опытен, жизнь того времени обязывала его, имеющего княжеский титул, уметь плести интриги. Но Байдар, хоть и был почти в два раза моложе,  оказался еще хитрее. Он разгадал замысел Пуреша  перейти на сторону рыцарей, чтобы освободиться из - под власти монголов.  И помогли ему в этом  именно те люди,  которым  Пуреш  доверился.
       Смотрителю тумена оставалось только погибнуть с честью в предстоящей битве, в противном случае его ждала бы позорная казнь за то, что не справился со своими обязанностями, вовремя не выявив  заговорщиков.
      Хувраг относился к той категории монголов-воинов, которые до мозга костей были преданы идеалам повелителя мира. Выросший на войне и не знавший жизни без войны, он не боялся смерти.         С величайшей гордостью он готов был в любую минуту отдать свою жизнь ради выполнения воли Чингисхана.




               Глава 4. Альберт - рыцарь ордена иерусалимского храма

               
                Письмо папе римскому

            « Силою Вечного Неба все земли, начиная от тех, где восходит солнце, и, кончая теми, где заходит, пожалованы нам. Кроме приказа бога так никто не может ничего сделать. Ныне вы должны сказать чистосердечно «мы станем вашими подданными, мы отдадим вам все свое имущество». Ты сам во главе королей, все вмеcте, без исключения, придите предложить нам службу и покорность. С этого времени мы будем считать вас покорившимися. И если вы не последуете приказу бога и воспротивитесь нашим приказам, то вы станете (нашими) врагами…»
               
                Гуюк  -  Великий хан Монгольской империи, 1246 год.
               

      Не спал и вражеский лагерь. Молодой рыцарь Альберт вместе с другими братьями молился и повторял девиз ордена тамплиеров:   
   -  Non  Nobis, Domine,  Non Nobis,  Sed  Nomini  Tuo Da Gloriam, Not To Us O Lord, Not But To Your Name Give Glory! «Не нам, Господи, не нам, но имени  Твоему дай славу, ради милости Твоей, ради истины Твоей!»         
         Посланные папой римским в поддержку Генриха Благочестивого, они готовились дать решающий бой неизвестному, пришедшему из преисподней врагу. Альберт был одним из самых молодых и удачливых братьев. Три года прошло, как его посвятили в рыцари.  Три года он свято соблюдал обет, данный ордену и кресту.
     - Господи, ты даешь мне столько силы, ты любишь меня! Помоги мне в завтрашней битве уничтожить сына дьявола! И если по твоей воле мне придется умереть -   прими мою грешную душу к себе. Всю свою короткую жизнь я посвятил служению тебе, господи.  Спаси мою душу! - горячо молился молодой рыцарь.    Нахлынувшие воспоминания перенесли его в далекое - счастливое детство….
     Теплое солнышко, ласковое море,  серебристые рыбки, которых ему нравилось вытаскивать из отцовских сетей, сладкий вкус спелых красных виноградинок.  Яркие картины той детской жизни, проведенной на лазурном берегу юга Франции, он всегда ассоциировал с раем. Ему хотелось, чтобы в вечной жизни все было так же, как в его родной мирной рыбацкой деревне.
      Ему было восемь лет, когда галеры арабских пиратов, приплывших из-за моря, разграбили и сожгли его рай. Он хорошо помнил, когда, чудом уцелевший, ходил по пепелищу, тщетно ища своих родителей, братьев и сестер.
      Бог не бросил этого мальчика, наоборот, он полюбил его. За годы, проведенные в монастыре, он превратился в красивого и  сильного мужчину. Монахи обучили его грамоте, они все любили умного  послушника, жадно читавшего  написанные на латыни священные книги.
     Искренняя вера не давала ему другой альтернативы, как стать божьим воином. Ему было семнадцать, когда темноволосого с голубыми глазами юноши из монастыря не стало. Вместо него появился статный, сильный, но в то же время  истинно верующий  монах-воин.
      Со смирением  принял он свое новое имя Альберт. Душа его пела от радости, которую давало ему осознание принадлежности к братству. Он гордился тем, что теперь он Альберт - рыцарь ордена иерусалимского храма.
      Помолившись, Альберт еще раз вынул из ножен свое новое сокровище, своего нового друга – оружие, врученное перед походом  самим  магистром за доблестную службу ордену. Это был меч, искусно выкованный рейнскими мастерами. Меч был по-настоящему красив, редко у кого из рыцарей встречались подобные. Заточенный обоюдоострый  стальной клинок украшала гравировка «ALBERT». В ордене  подтвержденная  подвигами  преданность братству  давала рыцарю право на именное оружие. Одноручная рукоятка ярко сверкала золотом, отражая пламя костра.
      Она на самом деле была из золота, вернее золотой была проволока, красивым жгутом, наискосок, оплетавшая сталь рукоятки. Концы гарды- необходимого элемента тамплиерского меча, защищающего  кисть от скользящих ударов, были слегка загнуты в сторону клинка и украшены золотыми накладными пластинами в форме лавровых веточек.  Рукоятка  заканчивалась круглым навершием, отлитым  из сплава  золота с серебром.   Внутри  навершия,  мастерски впаянного в стальное тело меча, находился равноконечный тамплиерский  крест с треугольными концами, в центре которого красовался цвета спелой вишни ограненный камень - альмандин (темно-красные  гранаты- альмандины  получили название от города Алабанда в Малой Азии, где издавна производилась их огранка.  Альмандин  был  священным камнем крестоносцев, считалось, что он  защищает от болезней и ран).
     Меч был воистину произведением искусства того времени.
     Альберт с любовью и восхищением ловко покрутил его перед собой, предвкушая, как завтра его новенький сверкающий друг будет с божьей помощью разить пришедших из преисподней врагов.
      Тем временем на звездном небе полная луна завершала свой ночной путь, напоминая тысячам людей, готовившимся к битве, что земная жизнь человека – это всего лишь короткий миг и что завтра многие из них, перейдя в другой мир, прикоснутся к вечности.





                Глава 5.  Тансылу -  дочь степей


                Письмо   королю  Венгрии  Беле IV

           « Я Хан, посол царя небесного, которому он дал власть над землей возвышать покоряющихся мне и подавлять противящихся, дивлюсь тебе, королек венгерский: хотя я в тридцатый раз отправил к тебе послов, почему ты ни одного из них не отсылаешь ко мне обратно, да и своих ни послов, ни писем мне не шлешь. Знаю, что ты король богатый и могущественный, и много под тобой воинов, и один ты правишь великим королевством. Оттого-то тебе трудно по доброй воле мне покориться. А это было бы лучше и полезнее для тебя, если бы ты мне покорился добровольно. Узнал я сверх того, что рабов моих куманов ты держишь под своим покровительством; почему приказываю тебе впредь не держать их у себя, чтобы из-за них я не стал против  тебя. Куманам ведь легче бежать, чем тебе, так как они, кочуя без домов в шатрах, может быть, и в состоянии убежать; ты же, живя в домах, имеешь замки и города: как же тебе избежать руки моей?»

                Батый,  1237 год.



   
        Тансылу не спала всю ночь. Греясь у костра, она держала в руках отполированный солнечный камень- янтарь. Это был подарок ее любимого. Месяц назад Эрю снял его с убитого германца. Янтарь был полупрозрачный, цвета липового меда, величиной с небольшое куриное яйцо. Через аккуратно просверленное отверстие был продет льняной шнур. В то время в Европе носить янтарь могли только знатные люди, поэтому ценность его приравнивалась к золоту. Эрю знал про это, он много раз видел на груди и запястьях богатых купцов ожерелья и браслеты из солнечного камня. Обрадовавшись такой неожиданной удаче, он подарил  камень своей Тасю.
         - Как же он туда попал?- размышляла она, в очередной раз рассматривая  застывшего в янтаре  паучка.   -  О боги, если завтра вы решите  забрать  Эрю к себе,  сделайте так, чтобы я окаменела, как этот маленький паучок. Лучше вечно стоять в степи каменным истуканом, чем  ходить по земле с мыслью, что радости, получаемой от близости с любимым мужчиной,  больше никогда не будет.
         Ей вспомнилось, как три года назад, за хороший калым, отец отдал ее в жены знатному воину, одному из многочисленных родственников могущественного Котяна. Она стала четвертой, самой младшей и самой униженной женой. Никогда не забыть ей первой брачной ночи, когда в юрте он заставил ее раздеться и голой плясать перед ним. Поедая вареную баранину, новоиспеченный муж, насмехаясь, обсуждал с присутствующими тут же другими женами ее девичью худобу.
      Насытившись мясом и порядком возбудившись, он при всех грубо взял ее. Появившуюся кровь жирными руками размазал по спине Тансылу, сопя от удовольствия, что калым отдан не зря - девушка на самом деле была девственницей.
     Гнетущая безысходность и дикая боль остались  в памяти от той ужасной ночи. Тихо плача, она лежала в дальнем углу юрты на брошенной ей, как собаке, дырявой войлочной подстилке, с отвращением слушая, как муж развлекается с возбудившимися от сцены насилия женами. Они сами когда-то прошли через такие же унижения и поэтому получали особое наслаждение от чувства, что теперь в семье появился новый изгой, который будет  выполнять всю черную работу и над которым можно вдоволь поиздеваться. Вопреки ожиданиям, новая жена оказалась не такой, как все. С первого дня она возненавидела мужа. За проведенный с ним год Тансылу так и не стала покорной и податливой, близость приносила ей только боль и отвращение, что вызывало дикое негодование мужа, выливавшееся в постоянные избиения и изнасилования. Она была несказанно рада, когда муж ушел в поход. Стала игнорировать указания старшей жены, а однажды, не выдержав, в отместку за оплеуху, ударила ее подвернувшимся поленом по спине.
    Жены такое  простить не могли. Этой же ночью Тансылу, накрыв шкурой, жестоко избили, в результате у нее случился выкидыш. Жаловаться было нельзя и некому. Обычаи кочевой жизни не допускали этого.
     - За что же боги меня так наказывают? Разве о такой семейной жизни я мечтала,- задавала она себе вопрос, ожидая спасительные ночи. Во сне к ней приходил  молодой батыр, с которым  они  скакали на лошадях по весенней расцветающей алыми тюльпанами степи. Остановившись у весело журчащей речки, он поднимал ее как ребенка на руки и, посмотрев в ее искрящиеся озорные глаза, говорил:
     -  Я люблю тебя! Ты  самый  Прекрасный  Рассвет в моей жизни!
    Обхватив его голову руками, она в ответ шептала, касаясь язычком его  уха:
      - Я тоже люблю тебя! Мой милый багатур! -  радуясь и гордясь за то, что она у него одна единственная и любимая.
     Сладкие сны обрывала монотонная тяжелая кочевая жизнь.
     Муж  знал, что Котян отправил послов к королю Венгрии Беле договариваться о переселении в его пределы непокоренных монголами половцев. Поэтому, не дожидаясь приказа хана и опасаясь за своих родственников, табун и скопленное добро, он  дал команду начать перекочевку на запад, подальше от надвигающегося из центра Евразии,  рожденного волей Чингисхана, цунами. И уж никак не ожидал муж Тансылу, что в глубоком степном тылу его родное кочевье будет так жестоко уничтожено, невесть откуда взявшимся  отрядом волков - оборотней. Видно,  неумолимый круг расплаты вернулся,  и ему пришлось заплатить высокую цену за плач детей над убитыми им родителями в разграбленных  селах  Руси и греческих колониях Крыма.
        Переселение в Венгрию половцев не спасло. Монгольское  цунами пришло и туда. Ужасной трагедией обернулось непокорство как для хана Котяна, так и для сорока тысяч его подданных. Кровавую цену заплатили и венгры за то, что их приютили.
     Через три дня после легницкой мясорубки на реке Шайо войско короля Белы было наголову разбито Батыем. Вскоре был сожжен   Пешт. Венгерская знать, пытаясь хоть как - то остановить цунами, решила уничтожить Котяна.  Могущественный хан  куманов - властелин  причерноморских степей  был вероломно зарезан вместе  с семьей. Но  Батыя это не умолило. Уничтожая половцев, он подверг Венгрию страшному опустошению. В одном из боев погиб муж Тансылу, так и неузнавший, что в это время всего лишь в трех дневных переходах  находилась его непокорная  младшая  жена, которая неожиданным образом обрела долгожданное счастье в войске врагов.
        Встречая весенний рассвет у костра, она благодарила богов за то, что осталась жить, за то, что чужестранец из далекой северной страны вырвал ее из лап чудовища - Верьгаза и подарил ей то, о чем она так долго мечтала во снах. Увидев тогда Эрю, она  почувствовала его внутреннюю доброту - его глаза выдавали, что он не способен на убийство беззащитной женщины.  И даже, когда он за волосы тащил ее в лес, она уже знала,  что спасена.
     Интуиция не подвела умную степнячку. Эрю специально разыгрывал жестокость, чтобы спасти девушку от волка- соплеменника. В  ту ночь, оставшись наедине в лесу, она впервые почувствовала поднимающуюся взрывную волну внутреннего тепла, о котором  так долго мечтала. Он, развязав ей руки, сильно обнял ее и прижал к дереву. Гладя ее волосы, он шептал ей слова на непонятном языке. Потом он долго растирал ей затекшие от ремней руки. Все это происходило,  как во сне. Вернее сны стали явью.
      В Дешт - Кипчаке  воровство женщин было обычным явлением, поэтому уже вскоре Тансылу перестала воспринимать Эрю и других мокшан как врагов, за исключением одного Верьгаза. Она очень боялась  злобного, ненавидящего ее, воина - волка. Даже проведенные вместе два года не смогли их хоть как то примирить. Эрю был не просто любимым, он был ее спасителем, и она прекрасно понимала, что в случае его гибели Верьгаз без промедления расправится с ней со всей своей дьявольской жестокостью.
        Мысли Тансылу прервали звуки просыпающегося лагеря. Женщины и оставшиеся для охраны воины начали сворачивать нехитрый полевой скарб. Все с тревогой и нетерпением ждали исхода начинающейся великой битвы. Но никто не думал, что итоги сражения будут для них так печальны.




 
                Глава 6.   Битва

« В году 1241 Батый, татарский хан, со своим войском — народом многочисленным и жестоким, пройдя Русь, вознамерился вторгнуться в Венгрию. Но, прежде чем он достиг венгерских границ, он направил часть своего войска против Польши. Они в день Пепла  опустошили и город и Сандомирскую землю, не пощадив ни пола, ни возраста. Затем они через Вислицу пришли в Краков, подвергнув все опустошению.  Недалеко от Ополья их встретили князья Владислав опольский и Болеслав сандомирский и начали было с ними сражаться, но бежали, не имея возможности сопротивляться ни их многочисленности, ни воле Божьей. И, таким образом, упомянутая часть татарского войска, опустошив Серадз, Ленчицу и Куявию, дошла до Силезии. С ними Генрих, сын Генриха Бородатого, князь силезский, польский и краковский, со многими тысячами вооруженных воинов храбро встретился на поле у крепости Легница и, уповая на Божью помощь, уверенно с ними сразился. Но с соизволения Господа, который иногда допускает избиение и своих за их преступления, знаменитый вышеупомянутый князь Генрих вместе со многими тысячами несчастных людей пал на поле боя…»


                Великая польская хроника, 1253 год.
               


      Заморосил мелкий дождь. Новый день встречал воинов плотным молочным туманом.
       Пуреш, облаченный в боевой наряд, дал указания своим разведчикам выдвигаться вслед  за монгольским разведотрядом. На груди князя сверкала серебренная  пайцза, врученная ему когда-то самим Бату-ханом.  С одобрения Хуврага разведчикам была поставлена задача, следить за немецко-польским клином и вовремя успеть доложить о его перемещении.
      Находящиеся впереди китайцы  выжидали, когда туман начнет рассеиваться. Их монгольская охрана держала наготове лошадей, чтобы успеть своевременно ретироваться.
     Войско Генриха уже было построено в боевой порядок, когда в рассеивающемся тумане рыцари увидели приближающихся монгольских всадников. Немецкие рыцари- тевтоны и присланные Папой тамплиеры были главной ударной силой Генриха. Построенные в клин, конные рыцари должны были нанести сокрушительный удар в центр монгольского войска и,  разрезав его напополам, дать следующим за ними отрядам польских  ополченцев развить наступление и уничтожить варваров в двух образовавшихся котлах.
     Генрих верил в силу своего войска. Он решил начинать битву, даже не дождавшись союзников чехов, хотя они были всего в суточном переходе от Легницы. И сейчас  то нетерпение, с которым он хотел быстрее стать спасителем Европы, заставило его, увидев монголов, дать команду клину начать движение.
     Монголы, вызывая рыцарей на битву, кружились впереди, осыпая тамплиеров градом стрел, которые закованным в броню воинам  Христа особого ущерба не наносили. 
    В это время китайцы зажгли дымы.
    Клин, ощетинившись копьями, набирал ход.
    В такие минуты  возбужденные тела и души братьев  сливались в единый организм. Бьющиеся в унисон сердца, единый порыв, непоколебимая вера в победу- это те свойства, которые он обретал на поле боя. Эйфория от чувства  принадлежности к этому организму переполняла душу Альберта.
   -  Non Nobis,  Domine! Non Nobis! Sed Nomine Tuo da Gloriam…   «Не нам, Господи, не нам, но имени Твоему дай славу!», -   повторял он вместе со всеми, скача в первых рядах на белом коне. Полукруглый шлем с забралом, треугольный  щит, обшитый белым холстом, длинное тяжелое копье, кольчуга, поверх которой была одета белая холщевая накидка. Весь этот облик Альберта завершал знак ордена - равноконечный крест. Нанесен он был красной краской на грудь, спину и щит рыцаря.
     Вдали появились скачущие назад разведчики.
  -  Оцязор! Монголы заманивают клин прямо на нас!- кричали они.
Китайцы, выполнившие свое дело, спешно покидали со своими охранниками мокшан.
     Пуреш и Хувраг переглянулись -  все шло строго по намеченному сценарию.
      - Всем в седло!- скомандовал Пуреш. - Сотникам прибыть ко мне!
      Увидев за собой  белый дым, монголы, словно призраки, в одно мгновение растворились в нем.
    -  Что это?- глядя на белый дым, недоуменно задавали себе вопрос несущиеся во весь опор рыцари.
     Все двенадцать сотников были  уже у Пуреша, когда скачущий отряд возвращающихся монгольских разведчиков вихрем прокатился сквозь строй мокшан.
      -  Пуреш! Встречай клин и рубись с ним как можно дольше! Воля повелителя!-  прокричал на ходу командир.
         Горькой обидой ударили эти слова по смотрителю. Ведь сказаны они были по-монгольски и разведчик знал, что только Хувраг мог перевести их Пурешу.  Но разведчик не обратился к нему.
      Хувраг  вынул из ножен  кривую саблю, посмотрел на небо и, чувствуя свой последний час, произнес:
      -  О, всевидящее Монхе Тенгри – Вечное Синее Небо! Вершитель судеб людей! Я иду на смерть и верю, что ты будешь  справедлив ко мне, и скоро моя душа сольется с тобой! Смотри, Монхе Тенгри,  как погибнет с честью  твой верный воин Хувраг!
      План  Пуреша  был прост, это был план обреченных. Времени оставалось считанные минуты. Верьгазу и Унже со своими сотнями он приказал отойти немного назад и встать соответственно по правую и левую руку князя. Сам он с основными силами остается в центре и в лоб встречает клин. После того, как Пуреш сойдется с рыцарями, Верьгаз и Унжа должны отступить в противоположные стороны, увлекая рыцарей  к лесу и оврагу.
        -  Пуреш! Я с тобой!- крикнул Хувраг. Впервые за проведенное вместе время, они посмотрели друг другу в глаза и при этом их суровые лица скривились в похожих на гримасы улыбках. Предсмертное единение породнило этих, так не похожих друг на друга людей: русоволосого могучего бородача и гибкого, как лук, ловкого и выносливого узкоглазого степняка с тугой черной косой.
      - Принимай, Пурьгине, свою кровавую жертву! Инголи!!! , с этими словами, подняв топор, Пуреш первым поскакал навстречу смерти, вдохновляя и увлекая за собой войско!
     Вслед за Пурешем, отбросив щит, выставив саблю вперед, устремился Хувраг. В  последнем бою он хотел показать всю свою    доблесть и презрение к смерти.   
    - Урагх!!!,  надрывисто вырвался у него из груди боевой клич племени Темучина!
        Тамплиеры  вошли в дымовую завесу, навстречу им уже спешили, обреченные на смерть, мокшане. Китайцы свою миссию выполнили: рыцарям пришлось наступать вслепую. Но клин все же  продолжал движение в едином слаженном строю.
      На полном ходу два войска столкнулись. Великая битва началась! Бронированный рыцарский кулак практически в одночасье смял передние ряды мокшанского тумена.
      Поднятый на копья Пуреш  погиб в первые минуты боя. Через короткое время, несмотря на умелое маневрирование от копий и мечей врага,  был опрокинут вместе с лошадью, заколот и растоптан Хувраг. Но тем не менее  мокшане сделали свое дело: как  ни стремителен  был натиск, клин все же увяз и приостановил движение. В смешавшейся груде людей и коней начались единоборческие схватки.
       Рыцарям пришлось ощутить на себе мощь мокшанского топора, все больше и больше крестоносцев и их лошадей падало с размозженными черепами, создавая жуткую свалку.
        Выполняя приказ оцязора,  Верьгаз и Унжа,  не   вступая в бой,
 развернули сотни и начали отступать к лесу. Часть тамплиеров, воодушевленная победой, пустилась за ними в погоню.
        Альберт с поднятым вверх окровавленным мечом в дурманящем боевом порыве первым устремился за врагом.
       - Стой,  Альберт! – кричали за спиной братья.
       -  Посмотри, это не монголы! Их очень мало! Стой!
    Но, потерявший счет поверженным врагам, Альберт уже ничего не слышал. Среди отступающих воинов он увидел людоеда - оборотня.
     - Бог именно меня направляет отправить назад в ад этого слугу сатаны! -  гордость за себя и желание схватки переполняли душу молодого рыцаря.
       Слугой сатаны был  Верьгаз. Сегодня он, желая показать всю свою дьявольскую красу, надел на себя  имеющиеся человеческие трофеи: на груди к кольчуге были привязаны высохшие уши, почерневшие пальцы, снятые с кожей волосы.    На лице запеклась кровь жертвенного быка, которой он умылся ночью. Углем от костра он нанес на лоб священный знак рода Тумая: приплюснутый ромб с лапами и  косым крестом посередине.
        Тщетно кричали братья.  Как будто туман окутал Альберта, он не видел никого, кроме скачущего впереди сына дьявола.
         Уничтожение воинов Пуреша завершалось. Китайский дым прогорел. Генрих вслед за тамплиерским клином несокрушимой лавиной вел свое огромное войско. К нему навстречу спешили рыцари, возвещая, что впереди монголов нет. Заканчивающаяся бойня произошла с небольшим войском неведомого племени.
      Генрих нахмурился, осознавая, что какую-то ловушку приготовили ему монголы. И в это же время  зловещий гул грянул из-за спины. Это русская конная дружина, крича по-польски «Спасайся»,  ворвалась в задние ряды пеших польских ополченцев.
    Через некоторое время  молниеносный фланговый удар булгаро-половецкого  тумена  Орду  предопределил исход битвы. Пока рыцари, упиваясь  победой, добивали остатки мордовского тумена, войско Генриха благочестивого, спасаясь от беспощадного натиска, начало отступать.
     Генрих  ничего уже не мог сделать! Монгольская тактика, опыт и тщательная подготовка  несли ему неминуемое поражение. Молодой  царевич-чингисид  Байдар ликовал. Битва шла строго по плану. Не сработала лишь одна  деталь: мокшан не должно было остаться совсем, но этого не случилось. Треть воинов Пуреша все же выжила в адской битве.
     Всего этого ни Альберту, ни Верьгазу не суждено было узнать.
     Часть рыцарей, видя, что догонять рассыпавшуюся сотню Верьгаза было бессмысленно, вернулась добивать еще сопротивляющуюся окруженную мордву.
    Верьгаз почувствовал погоню, он знал, что удачливому рыцарю с сияющим мечом нужен только он. Опытный воин - волк  с самого начала боя заметил это и поэтому специально маячил перед Альбертом, выманивая его из клина.
     Все мысли Верьгаза работали над тем, как сделать его своей добычей. На ходу, резко поменяв направление движения, он приказал находившимся  рядом воинам задержать, скачущих за Альбертом рыцарей. Воины, подчиняясь,  завязали бой.
      Не послушался только Эрю. Увидев, что рыцарь с золотым мечом в погоне за Верьгазом оторвался от своих, он ринулся ему наперерез с целью на полном ходу сбить рыцаря копьем с лошади. Мгновения схватки проходили как в замедленном кино. Альберт, видя приближающегося с боку конного воина, в момент столкновения ловко откинулся назад, копье Эрю протаранило пустоту. И в это же время Альберт, резко дернув за поводья коня, достал мокселя мечом. Удар пришелся по шлему. Высекая искры, острие клинка чиркнуло по гладкой стали и разрезало лицо. От дикой боли Эрю выронил копье и упал с лошади. Кровь хлестала из глубокой раны, прошедшей через лоб, переносицу и щеку. Сознание уходило…
        Альберт не стал тратить время на добивание. Впереди остановился Верьгаз и развернул коня. Они смотрели прямо друг на друга. Совсем скоро кто-то из них должен был умереть. Видя, что рыцарь без копья, Верьгаз  воткнул свое копье в землю, демонстрируя, таким образом, неожиданное благородство. Два великих  воина медленно приближались друг к другу, еще раз оценивая силы свои и врага.
     -  Вставай! Эрю! Вставай!!!-  кричали склонившиеся над лежащим воином богини.
      -  Твое время пришло! Вставай!!!-  он видел над собой их позеленевшие лица. Превозмогая боль, он вытер ладонями залившую глаза кровь. Лица женщин исчезли. Эрю  открыл  глаза.
     Фыркающая морда любимого рыжего коня, склонившего над ним голову, возвратила  ушедшее на несколько мгновений сознание.
       Почти одновременно ринулись друг на друга  рыцарь с направленным вперед мечом и воин в шкуре волка с поднятым вверх топором. Считанные секунды и все было кончено. Защищаясь щитом, поднявшись в стременах, Верьгаз  сходу нанес  удар тяжелым топором сверху. Проломив верхнюю часть выставленного Альбертом под удар  щита, топор вонзился в левое плечо рыцаря. От страшного удара разрубленные кольчужные звенья впились в мышцы и кость. Альберт, парируя удар Верьгаза, метким выпадом нанес смертельную рану сыну дьявола. Острие меча, скользнув по щиту, вонзилось в  открывшееся на долю секунды  горло врага. Из перебитой артерии фонтаном брызнула кровь, окропляя  привязанные к сбруе  синечерные головы.
       Левая рука Альберта онемела и беспомощно повисла, разжатая кисть выпустила щит, который почти бесшумно упал на траву. Смешанные чувства радости победы и в то же время какой-то  опустошенности заглушали боль исковерканного плеча.
      - Спасибо тебе, господи! Сын дьявола отправляется назад в ад, шептал рыцарь, глядя, как Верьгаз в предсмертных судорогах пытался закрыть руками  хлеставшую из горла кровь.
      Неожиданно конь Альберта, дико заржав, встал на дыбы и свалился на бок, подминая под себя раненого рыцаря. Обезумевший от боли конь, пытался избавиться от вонзившейся в  брюхо сулицы. В это время, метко  брошенный  Эрю второй дротик, пробив ребра, прочно вошел своим зазубренным наконечником в легкое животного. Полученные с детства охотничьи навыки не подвели.
   Очнувшись  после падения, Эрю быстро сориентировался, выхватил сулицы, притороченные к седлу, и, пробежав несколько метров, одну за другой сильно метнул их, целясь в брюхо лошади. Конь, поднявшись, в предсмертной агонии, поскакал к лесу, оставляя за собой кровавый след.
    Альберт не мог подняться. При падении конь всей своей тяжестью придавил рыцаря, сломав ему левое бедро. Превозмогая боль, Альберт пытался дотянуться до выпавшего из рук меча. Подбежавший Эрю,  сапогом отбросил меч в сторону и наотмаш ударил по голове рыцаря обухом топора. Топор был Верьгаза. Эрю подобрал его на ходу, подбегая к рыцарю.
       От удара Альберт потерял сознание.  Шлем сбился, на нем образовалась сильная вмятина. Желая увидеть предсмертное лицо врага, Эрю стащил круглый шлем с головы рыцаря и оцепенел от смятения. Совсем не таким представлял он лицо чудовища- богатыря, убившего Верьгаза.
      - О, боги! Кто это?- взмолился Эрю, рассматривая лицо молодого рыцаря. Прямой нос, небольшой подбородок, подстриженная короткая бородка, тонкие, разжатые от прерывистого дыхания  губы.
    -   Нет, нет! Этого не может быть!-  отгонял он от себя  внезапно пришедшую, назойливую мысль. Перед его взглядом предстало, как отраженное в воде, собственное лицо.
    Они оказались поразительно похожи друг на друга: житель вековых дубрав и изумрудных лугов - Эряф и житель солнечного морского побережья - Альберт. Судьба рано оторвала их от привычной жизни, лишив простых обыденных радостей. Они почти вместе взяли в руки оружие. У них у обоих не было детей. Судьба рано сделала воинами  двух, так похожих друг на друга молодых людей и словно насмехаясь, жестоким образом свела их  вместе на поле брани.
     - Кода тонь лемце !?, закричал обезумевший Эрю, пытаясь пощечинами привести в чувства оглушенного рыцаря…
       Альберт как птица парил над землей.   Какая же это благодать,  быть птицей и уметь летать.  Внизу мелькали поля и леса, горы и реки. И вдруг впереди он увидел  родное, из далекого детства, ласковое море. Оно сливалось на горизонте с небом и своей пронзительной синевой манило к себе. Яркий, мягкий солнечный свет озарил горизонт, открывая врата в новый  мир. Куда-то исчезли чувства боли и ярости. Покой и тепло охватили душу. «Я люблю тебя, Альберт! Ты выдержал  испытания! Я жду тебя!» - произнес невидимый голос.
     -  Господи, это же ты! Я иду к тебе!- прошептал рыцарь и открыл глаза. Небо над ним заслоняло окровавленное лицо воина неведомого народа.
   -  Лемце ??!!- на непонятном языке кричал воин.
      Они смотрели друг другу в одинаковые голубые глаза. Боль ушла. Душевная сила Альберта была сильнее мук переломанной плоти. Он увидел, что в бездонных глазах варвара есть какое-то внутреннее, знакомое ему тепло.  Он почувствовал мучения, которые  тот  испытывает, не зная, что дальше делать.
    – Лемце?! -  умоляюще  крикнул еще раз Эрю.
     И тут невидимый голос  сказал рыцарю: «Имя, он хочет знать твое имя!»
      - Мое имя Альберт, - произнес на латыни рыцарь. Глаза его засветились, он улыбнулся, глядя прямо в глаза врагу.
      - Альбе? – недоуменно повторил Эрю. Дрожь пробежала по телу, «альбе» на  древнемокшанском означало «сила».
      - Что это? Весь переломанный и израненный рыцарь улыбается, почему он не стонет от боли, почему не просит пощады? Кто он?  Почему его имя «Сила»? Какая в нем сила? – думал Эрю в смятении, понимая, что прикоснулся к чему-то новому, непонятному.
     - Господи, спаси его душу!- продолжая улыбаться, произнес Альберт. Глаза его еще сильнее засветились каким-то неземным ярким светом.
     Эрю стало страшно, не выдержав лучистого взгляда рыцаря, он отвернул голову. В нескольких шагах лежало обескровленное тело Верьгаза.  И вдруг над телом появился белый призрак убитого воина; держа в руках белые головы, он произнес:
     -   Эряф, помни закон войны: если ты не убьешь врага, то враг убьет тебя! Отомсти за меня!
    Тяжелый топор взметнулся вверх.
     -  Я забираю твою Силу!- прокричал Эрю. Через мгновение темноволосая голова Альберта покатилась по начинающей зеленеть траве, окропляя кровью весеннюю землю.  Эрю поднял голову и, превозмогая страх,  взглянул в лицо. Голубые глаза, немигающим  взглядом, смотрели на него,  улыбающиеся губы как будто шептали « Альбе»- «Сила».
     Душа рыцаря кружила над мертвым телом и стоящим с головой в руках воином.
    - Альберт! Ты прошел последнее испытание и с честью выдержал его. Ты полюбил врага своего, ты смог полюбить человека, который тебя убил. Ты отдал ему свою любовь и силу. Он еще не знает, что всю  жизнь будет помнить о тебе. Частица твоей чистой души, так и не изведавшей  женской ласки, не почувствовавшей радости, слышать смех  и видеть тянущиеся ручки твоих детей, навсегда останется в душе этого варвара.  Дети его, внуки, правнуки и еще многие-многие потомки будут хранить память о рыцаре с золотым мечом, - невидимый голос замолчал.
       Светлая душа бесстрашного монаха-воина летела навстречу небесному свету. Она заслужила вечной жизни в раю!
        Обезумевший Эрю метался с головой рыцаря в руках и выкрикивал:
    - В чем, в чем твоя сила? - и тут взгляд остановился на кожаном шнурке, висящем на обрубленной шее рыцаря.   Потянув за него, Эрю вытащил из - под кольчуги  большой медный крест. Ничего уже не понимая, он одел его себе на шею. Затем он отыскал  отброшенный в траву вражий клинок и,  соблюдая древний обычай, обратился к  золотому оружию:
    - Дух меча, оставайся жить, послужи мне, в тебе осталась сила  убитого мной воина.  Дай мне ее!
     Эрю приложил холодную сталь к кровоточащей на лбу ране. И вдруг его осенила  мысль, объясняющая значение символов, на которые указывали ему богини-покровительницы. Воткнув меч в землю, он встал на колени перед ним и внимательно посмотрел  на него.    Меч высоким крестом сиял на солнце.  Эрю снял медный крест и  выставил перед собой.  Два  креста - один маленький, другой большой  -  ярко пылали, отражая солнечные лучи.
      - Вот к чему вели меня боги.  Я чувствую в себе новую великую  силу. Спасибо тебе, всевидящий  Оцюшкай, спасибо вам, мать леса и мать воды!  Теперь я стал по-настоящему великим воином! - с этими словами Эрю перевязал голову Альберта крест-накрест ремнем, крепившим к седлу сулицы.  Другим ремнем привязал голову на упряжь к груди лошади.
      Сотня Верьгаза кружилась по полю, осыпая рыцарей стрелами. Вид  приближающегося  Эрю  неожиданно удивил воинов.
   -  Верьгаз ушел к богам! - выкрикнул он, поднимая над головой  золотой меч Альберта.   -   Я теперь ваш командир! Инголи!!!
   -  Эрю! Эрю! - пронесся по рядам одобрительный гул  воспрявших  духом мокшан. 
        Тамплиеры были сильно потрясены, увидев болтающуюся на веревке голову несчастного Альберта. Еще больше они были подавлены тем, что дикий варвар с окровавленным лицом, одел себе на грудь крест убитого брата.
      - Господи, не сегодня! Прости нас грешных!- сказал маршал,                отдавая приказ рыцарям  уходить.
     Надо было спешить. Ополченцы  Генриха, видя, что монголы вот - вот  окружат  войско и прижмут его к лесу, начали беспорядочно отступать.
    Сам Генрих, отчаянно сражаясь, пытался своим примером вдохновить войско, но все было тщетно, меткий удар копьем   оборвал жизнь мужественного человека.  Воины из личной гвардии Байдара, которым была поставлена одна единственная задача: взять короля живым или мертвым, насадили  на копье отрубленную голову Генриха и, высоко подняв, демонстрировали ее сломленному польскому войску.
       С болью в сердце тамплиеры и тевтоны, смешавшись с поляками, стремительно продвигались вдоль опушки леса, вырываясь из образующегося котла. Из леса летели мордовские стрелы и дротики. Это Унжа со своими людьми расстреливал отступавших,  мстя за гибель соплеменников. Сотня Унжи  практически без потерь добралась до спасительного леса. Попав в родную стихию, мокшане стали неуязвимы для рыцарей. Более того, в изменившемся ходе битвы они неожиданно оказались на очень выгодной позиции.
     Как охотники на поколке стада, переплывающего реку, они с жестоким азартом убивали  не оказывающих сопротивления,  в  панике  убегающих врагов.
        Войдя в дьявольский транс, обезумевший  Эрю  носился по полю, догоняя убегавших поляков. Меч зловеще свистел, опускаясь на головы и плечи несчастных. Остановился он только тогда, когда войско монголов,  прекратив преследование, бросилось добивать раненых и грабить убитых. Только сейчас он заметил, что головы рыцаря нет. Вероятно, она просто выскользнула из ремней в ходе боя.




            Глава 7.  Горькая победа.  Кемай - воин из Эрзянь Мастор 


      «В лето 6737 года, месяца апреля придоша Мордва с Пургасом к              (Нижнему) Новугороду и отбиша их новгородцы и зажегша монастырь Богородицы и церковь иже вне града, того же дни и вбежаха прочь поимав свои избиенных. Того же лета победи Пургаса  Пурешев сын с Половци и изби Мордву всю и Русь Пургасову, а Пургас едва вмале утече.»
               
               
                Лаврентьевская  летопись, 1229 год.
               


         Ревущий звук, издаваемый длинной берестяной трубой - торамой, разнесся над полем брани. Это Унжа собирал, оставшихся в живых мокшан.
        Радости победы не было. Какая могла быть радость, когда после переклички оказалось, что из тысячи двухсот воинов, принимавших участие в битве, в живых осталось около пятисот, из них раненых было больше сотни.
      В вассальных войсках монголы вели строгий учет воинов, это была одна из главных обязанностей, возложенных на смотрителя, в этом ему помогал специально обученный хорезмийский купец-переписчик. Еще один приставленный к смотрителю купец следил за тем, чтобы десятая часть добычи  отправлялась в обоз Бату хана. Такая же десятина отдавалась Байдару, как непосредственному начальнику Пуреша. Война была идеальным средством обогащения монгольской военной верхушки, и находившиеся под   покровительством Бату-хана хорезмийские купцы успешно претворяли в жизнь меркантильные интересы завоевателей. Кроме дележа награбленного, купцы параллельно вели торговлю внутри вассальных войск, выменивая оставшуюся добычу на вино, продовольствие и другие товары, необходимые воинам в длительном походе.
     У них также можно было купить лошадей и женщин. Половину от полученной таким образом прибыли хорезмийцы  отдавали Бату-хану и его окружению.
       Вот и сейчас  купцы с охраной и обозом спешили на поле боя,  невзирая на то, что еще кое-где продолжались отдельные схватки с отступающими поляками. Дележ добычи промедления не ждал. Вслед за ними подтягивался и мокшанский обоз.
         Унжа сидел на земле, тупо уставившись на изрубленное тело Пуреша.  Оставшиеся в живых мокшане перетаскивали  трупы своих соплеменников в одно место. Тел было так много, что решили сделать три общие большие могилы. Превозмогая усталость, все, молча и безропотно, работали. Предстояло выполнить много дел: собрать оружие и снаряжение, поймать разбежавшихся лошадей, дать им питье и корм, поставить на ночь лагерь. Но все же главной священной задачей было похоронить погибших, проведя обряд упокоения.
         За  проведенные в походе годы воины- мокшане  впитали в себя основные постулаты железной монгольской дисциплины, поэтому к дележу добычи и  следующему за ним пиршеству приступали только после завершения похорон  погибших собратьев. 
          - Унжа! Что будем делать? Теперь ты наш оцязор. Решай! - сказал подошедший  Кемай,  один из оставшихся в живых шестерых  сотников.
           -  Почему я, ведь еще не было совета? -  выходя из оцепенения, ответил Унжа.
           - Потому что больше некому, хитро ответил Кемай, -  Верьгаз погиб, а остальные еще  молоды.
           -  А что, тело Верьгаза  нашли? 
           -  Нет, но этот, его безумный родственник Эряф, говорит, что видел как он погиб.
            - Да, он очень странный, не похож на других воинов. Ты  видел, какой он был в битве? Он убил знатного рыцаря, сам стал командовать сотней Верьгаза. Этот молодой Эряф не так-то прост.
           -  Он еще сосунок и не дорос до того, чтобы принимать решения, как и кем командовать. Назначь меня командиром сотни Верьгаза, а я подговорю всех оставшихся в живых старых воинов поднять топоры за тебя.
           -  Вон к чему ты клонишь,  хитрая лиса, - ответил Унжа, -  Правильно, от твоей сотни почти никого не осталось, а люди Верьгаза  вышли из  боя практически без потерь. Интересно, как это ты еще выжил, на тебе даже царапин нет.
          -  Я воюю уже 13 лет, разве ты забыл, кто я? Настоящий командир не должен лезть на рожон, он должен всегда думать, в том числе и о том,  как не погибнуть,  -  сказал Кемай,  косясь при этом на тело  убитого князя  и намекая на то, что Пуреш поступил неправильно, ринувшись вперед  навстречу смерти. Хитрый Кемай был одним из предводителей воинов, пришедших  с Эрзянь Мастор. Когда -  то он был  дружинником Пургаса, воевал с русскими, пытаясь взять Нижний Новгород - главный  форпост суздальских князей в эрзянском крае. Воевал с воинами того же Пуреша, когда ненависть друг к другу двух мордовских  князей вылилась в  братоубийственную, жестокую и бессмысленную  усобицу. Однажды, поругавшись с Пургасом, Кемай забрал с собой  жаждущих приключений единомышленников и пристал к дружине лихих людей, промышлявших разбоем на Оке и Волге. В итоге многонациональный коллектив грабителей новгородских и булгарских торговых караванов сделал из него человека без стыда и совести, воина без рода и племени, для которого где и с кем воевать было все равно, главное, чтобы была добыча. Поэтому, когда монгольское цунами пришло на Волгу, такие люди, как Кемай, быстро оценив обстановку, встали под бунчуки  исполнителей воли Чингисхана. Но сейчас  новости с далекой родины, которые дошли до Кемая, и плачевные итоги Легницы  подтолкнули этого солдата удачи пуститься в очередную авантюру.
         - Допустим, ты решишь, что выбор остановится на мне. А даст ли мне пайцзу Байдар?  Ведь я родственник Пуреша, а ты сам видишь, как он с ним поступил, - размышлял Унжа, обращаясь к Кемаю.
          - Пусть Байдар увидит мой голый зад! Пусть все монголы сгниют заживо! - смело выругался Кемай и плюнул в сторону приближающихся с охраной купцов.
       -  Очнись, Унжа, пора делать выбор, или ты еще не понял, что еще одна такая битва и нас даже никто не похоронит. Дикие звери набьют твоим телом свои животы. Надо уходить  немедленно,  пока монголы  еще  не  опомнились после битвы.  Золота    Пуреша    нам хватит дома, чтобы купить оружие на новый тумен. На родине только и ждут сигнала, чтобы избавиться от монголов. Знакомые булгары говорят, что  на Волге опять неспокойно. Буртасы готовы воевать, готов воевать и Великий Болгар. Пургас так и не покорился, он, как раненый зверь, сидит в твердях и в любую минуту готов мстить врагу. Разграбленная  Русь хоть и преклонилась перед Батыем, но в подходящий момент всегда воткнет ему нож в спину. На Волге монголов сейчас мало. Мы их быстро уничтожим, - пламенная речь Кемая оборвалась, когда купец подошел к ним.
      Высказывания эрзянского сотника потрясли Унжу. К сожалению, в отличие от погибшего оцязора он был слишком доверчив и гибкостью ума не отличался. Не разгадал он, что за горячим призывом Кемая скрывалось банальное желание остаться  жить и завладеть золотом Пуреша. Унжа и его закаленные в боях воины должны были стать инструментом, с помощью которого он вернется в Эрзянь Мастор и станет инязором вместо Пургаса. Кемай знал, что Пургас болен и слаб, и что дни его сочтены. Но и князем он хотел стать только для того, чтобы  под видом борьбы с монголами  собрать со своего народа дань и уйти в Великий Новгород. Там обосновались несколько его собратьев по лихой жизни, которые, разбогатев на грабежах, вели чинную жизнь деловых купцов. Кемай мечтал быть таким же,  как и они.  Он даже  еще будучи разбойником   крестился, чтобы больше с ними сблизиться.  Только вера его была показная, неискренняя, ради выгоды он готов был верить хоть в кого, поэтому, попав  в войско  Пуреша, Кемай тщательно скрывал данный факт из своей биографии.
     Среди язычников он вновь стал одним из самых ревностных последователей громовержца  Пурьгине.
    -  Приветствую тебя, Унжа! Я  все знаю. На все воля всевышнего. Пуреш и Хувраг погибли,  как великие воины! Дай бог им светлую небесную  жизнь, - купец, сложив руки, прочитал молитву. Унжа и Кемай молчали, от их злобных взглядов купцу стало не по себе.  Хитрый  хорезмиец, желая разрядить обстановку, тут же предложил  мордовским командирам выпить.
      Его раб уже стоял наготове с бурдюком, наполненным красным терпким виноградным вином, торговля которым с успехом шла в подчиненных монголам войсках.
     Вино хорезмийцы  покупали у евреев, нередко просто выменивая его на попавших в плен поляков и немцев.
    - С этого и надо было начинать, буркнул по - кипчакски  Кемай, забирая бурдюк. Предусмотрительный раб подал ему деревянный ковш.
    - Выпей Унжа, выпей за то, чтобы Оцюшкай принял к себе оцязора, - проговорил  Кемай,  протягивая  доверху налитый ковш.
     Рыжий великан одним залпом его осушил.
   -  А теперь выпей за то, чтобы сила и доблесть Пуреша перешли к тебе.
      Унжа выпил и второй ковш.
     - Что ты смотришь, купец? Давай нам еще вина, за все заплатим. Добычи много, получишь сполна! – Кемай кивнул в сторону собранной кучи трофейного оружия. - И вот этих тебе отдадим, - продолжал он, указывая на связанных, несчастных пленников.
     - Я знаю, тебя они больше интересуют. Евреи за них много дадут. Еще больше они возьмут с их родственников! - цинично засмеялся Кемай.
      Купец нахмурился, но все же  дал команду везти вино и припасы. Это была правда, которую не принято было  обсуждать. С молчаливого согласия монгольских генералов, хорезмийцам было дозволено входить в контакты с польскими евреями. Они выступали посредниками  при выкупах   пленников. Но как это бывает, на пленниках не останавливались, выкупались также  оружие,  доспехи и другое захваченное  добро.
       Евреев за это не трогали. Их работа была выгодна  всем. Да и делали они ее деликатно, правда,  нередки были случаи, когда за выкуп  плененных родственников  целые семейства попадали к ним в пожизненную долговую  кабалу.
      - Я пошел собирать знатных воинов. Унжа, дай команду  разжигать священный костер, мы должны выбрать нового оцязора и с честью проводить убитых. - Кемай сказал это так, как будто не Унжу, а его выбирали в князья. Но, осоловелый от вина, Унжа  на это никак не среагировал.
     По его приказу  воины из рода Пуреша начали раскладывать костер и резать раненых лошадей. Мяса на приближающуюся ночь  должно было  быть   много.
      Несмотря на то, что подоспевшие с обозом люди тут же включились в работу, свезти к могилам и похоронить успели только половину павших мокшан. Из-за небывалых потерь правила монгольского устава выполнить не удалось. Обессиленным  выжившим воинам необходим был отдых. 
      Выборы  прошли по сценарию Кемая. Успевшие изрядно перед этим выпить сотники и знатные воины мокшанских родов по очереди подняли топоры,  единогласно при этом крикнув: « Унжа! Оцязор!»
       Кровавое солнце растворялось на горизонте. День великой битвы завершался. Поминальный плач женщин, стоны раненых, победные песни пьяных воинов, предсмертные крики людей и животных, приносимых в жертву – все слилось в какую-то жуткую какофонию, сдобренную зловещим ревом торамы. Мокшанский лагерь, освещенный заревом священных костров, погружался в ночь. Звуки, оглашаемые им, служили своеобразным гимном во славу всех погибших на пробуждающемся от зимы весеннем  поле, живописно раскинувшемся вблизи польского городка под названием Легница.               
      
            



                ЧАСТЬ 3 

                МЕЧ     ТАМПЛИЕРА


                Глава 1.   Раскол.  Офта - воин из рода Тумая



                Письмо  королю Франции Людовику IX после вестей из Легницы
       
          «Знайте, что татары разорили землю, принадлежащую герцогу Генриху, и убили его с великим количеством его баронов, а также шестью нашими братьями и пятьюстами нашими сержантами. Трое из наших  спаслось, и знайте, что все немецкие бароны и духовенство, и все из Венгрии приняли крест, дабы идти против татар. И ежели они будут по воле Бога побеждены, сопротивляться татарам будет некому вплоть до вашей страны.»
               
                Магистр ордена Храма во Франции Пон де Обон, 1241 год.   
               


     Тансылу плакала и кричала от радости, когда  Эрю подъехал к ней на лошади.  Сил  практически не осталось,  слезая  с коня,  он  рухнул на землю. Она вовремя успела его поддержать. Рана, нанесенная рыцарским мечом, кровоточила и страшно болела. От потерянной крови, сильно кружилась голова. Не теряя времени, Тасю принялась разводить костер, чтобы приготовить  отвар из лечебных трав и мясной бульон. Нужно было срочно обработать  и зашить рану. Годы, проведенные на войне, давали необходимые для этого  навыки. В кипящий отвар Тасю опустила бронзовую иголку с продетой шелковой китайской нитью, которые являлись необходимыми средствами врачевания и имелись у каждого воина  монгольской армии. Положив голову любимого на свои колени, она аккуратно наложила шов, чтобы рана быстрее зажила.    После чего, тихо напевая песню, прославляющую богов, начала отпаивать Эрю жирным бульоном. Подошли воины-десятники из верьгазовской сотни, ставшие теперь его подчиненными.
     Они озвучили новости, которые ошеломили  Эрю. Как оказалось, тело Верьгаза на месте его гибели не нашли, не было там и тела сраженного рыцаря. В связи с этим  Кемай  объявил  Эрю  убийцей  Верьгаза. Он сказал, что тот убил родственника, чтобы стать предводителем сотни, а рыцаря  сразил Верьгаз, потому что не мог юный Эряф победить крестоносца, от меча которого погибло два десятка мордовских воинов.
       Кемай знал, что Эрю и Верьгаз были не в ладах, и знал причину возникшей вражды. Падкий до женщин, он давно наблюдал за стройной красивой степнячкой и  очень хотел ею обладать. Но на его пути стоял молодой Эряф. Поэтому  опытный интриган Кемай готов был идти на все, лишь бы устранить препятствие, мешающее осуществить ему свой коварный план. Слишком уж близкой стала для него манящая  перспектива: вернуться на родину во главе сильной дружины, да еще с трофеями в виде золота Пуреша  и  в лице красавицы-половчанки Тансылу.
        -  Зачем он так говорит?  Верьгаз погиб, как великий воин. Боги этому свидетели. Неужели  вы верите Кемаю? – обратился к соплеменникам  потрясенный клеветой  Эрю.
     -  Мы давно тебя знаем и поэтому верим тебе, мы еще в битве решили, что ты теперь наш командир. Тебя охраняют боги. И мы хотим, чтобы дальнейшая наша судьба решалась тобой, - сказал десятник Пичай , один из самых сильных воинов Верьгаза.
      -  Остерегайся  Кемая, он затеял что-то недоброе, - продолжил он. -  Мы идем на совет, выбирать оцязора, который заменит нашего отца Пуреша. Тебя,  Эряф,  не  позвали, нам это не нравится, но мы клянемся быть тебе верны до конца. 
      Собравшиеся воины, потрясая топорами, гулом одобрения подтвердили слова Пичая.
       Изумленный  оказанной честью, Эрю, превозмогая усталость, поднялся, опираясь на меч. Взяв его за клинок, он поднял его как крест и сказал:
        - Спасибо, братья! Я клянусь, что буду честен. Моя жизнь, моя судьба теперь принадлежат вам. Дух меча великого воина - будь свидетелем  моих слов!
       Поднявшийся ветер обдувал выступившие слезы. Воины ушли. Оставшись наедине с любимой, Эрю заснул, уткнувшись лицом в ее груди. Сон был тяжелый:  убитый  рыцарь  протягивал ему свою голову, которая улыбалась и говорила « Альбе-сила!».  Не выдержав его взгляда, Эрю отвернулся, а там уже белый Верьгаз протягивал ему трясущиеся головы и кричал: « Шавомс! Шавомс! ». Эрю побежал от них, впереди возникло огромное поле, все усеянное трупами мокшан, по которому ходил  одинокий  Пуреш. Он пытался разбудить убитых и удивленно восклицал:                « Просыпайтесь! Сколько можно спать! Подъем!»
    -  Эрю! Очнись! - вскрикнула  проснувшаяся от неожиданного шороха Тансылу. Эрю моментально вскочил, схватив лежащий под ним меч,  в это же время  в ночной тишине просвистел дротик и  пробил согретую теплом тел шкуру. Через мгновение из темноты выбежал воин. Рыча слова «Кулок, пине !», он со всей дури махнул топором, пытаясь срубить голову Эрю. Каким-то невероятным образом  Эрю  увернулся от топора и, пригнувшись, нанес мечом  смертельный удар в живот  воину. Из разрубленного желудка хлынули кровь и вино, издававшие  кислый, отвратительный запах.  Смотря на корчившегося в судорогах и орущего от нечеловеческой боли человека, Эрю  понял, что тот был  сильно пьян. Это обстоятельство и спасло Эрю от неминуемой гибели. Воином, так вероломно хотевшим убить его, оказался Офта , один из почитателей  Верьгаза и дальний родственник Эрю. Офта был вторым из оставшихся в живых после битвы воинов из рода Тумая.
      -  За что? За что  ты хотел меня убить? – глядя Офте в лицо, закричал Эрю.
      -   Скоро, скоро мы встретимся! Мы с Верьгазом будем ждать тебя, собака! – прошипел кровавой пеной Офта и закатил глаза.
        Эряф посмотрел на ночные звезды и еще раз с нахлынувшей болью произнес: «За что?». В голове не укладывалось, что теперь он последний из оставшихся в   живых воинов рода Тумая.
        Тансылу оцепенела от увиденного. Отходя  от перенесенного шока, она медленно поднялась, подошла к дрожащему Эрю и, разжимая до синевы стиснувшую рукоять меча  кисть, произнесла:
       -  В Офту вселился шайтан, но боги опять сохранили тебе жизнь, они любят тебя. Даже меч врага стал теперь твоим верным слугой. Не расставайся с ним, в нем великая сила.
         С  восторженным суеверием она погладила сверкающую рукоятку и поцеловала серебристый крест  с  красным камнем посередине.
         - Что происходит? Почему он хотел меня убить? Где тело Верьгаза?  Куда подевалось тело рыцаря?   Может быть, они живы?
        Ответов не было. Боги молчали. И только окровавленный меч  возвращал уставшее сознание в жестокую и трагическую реальность.  Эрю  так и не узнал про таинственное исчезновение тел.
      А разгадка была такова:  во время битвы  поняв, что уйти назад через давку, созданную погибающим польским войском, невозможно, пять братьев тамплиеров решили прорваться сквозь поредевший  мокшанский  строй. Троим это удалось. Уйдя от погони, они оказались на месте гибели брата Альберта. Бросить непогребенным тело героя, убившего сына дьявола, они не могли. Они поймали  ходившую возле убитого хозяина  лошадь Верьгаза и привязали безголовое тело монаха к седлу лошади. Не забыли и про воина-волка. Тело Верьгаза привязали  за ноги к лошади, так оно и волочилось по земле, разбрызгивая  жирную весеннюю грязь.
    Через день братья-тамплиеры прибыли в расположение   чешского войска. Они были первыми, кто сообщил королю  Вацлаву  новость про страшное поражение и  гибель  Генриха. Тело Альберта привезли в ближайший  монастырь.  Похороны были скромные. Выжившие братья-рыцари сделали все  в соответствии с канонами    ордена храмовников. Вблизи могилы героя-рыцаря они устроили аутодафе. На высоком деревянном кресте было распято тело Верьгаза.  Собравшиеся чехи, а также жители окрестных селений  с ужасом и отвращением смотрели на мертвого воина в растрепанной волчьей шкуре.
    Трое суток висел труп Верьгаза на кресте, напоминая жителям о надвигающейся беде. После чего  при большом скоплении народа сын дьявола был сожжен.
       - Эрю! Ты жив! Слава тебе, Оцюшкай! – с облегчением выдохнул  подбежавший  Пичай, увидя  мертвое тело Офты. Следом к костру подтянулись остальные воины.
       - Беда, Эряф! Нет больше мокшанского  тумена, нет  у нас настоящего оцязора. Унжа не может заменить Пуреша. Он все делает как скажет ему Кемай, - продолжил Пичай, рассказывая дальше, что произошло.
         После ритуала посвящения  началось пиршество, в ходе которого новоиспеченный  пьяный оцязор объявил, что командиром сотни Верьгаза он назначает Кемая и приказал Пичаю склонить голову перед ним. Пичай отказался, отказались и остальные, кроме Офты. Унжа пришел в ярость.  Схватив священный топор, он замахнулся на Пичая. Тот стоял не шелохнувшись, остальные верьгазовцы сомкнулись вокруг него, крепко сжимая топоры.
        - Какой же ты оцязор, Унжа, если не можешь выслушать  тех, кто только что за тебя поднял топор.  Вместо этого ты поднял священный топор на своих соплеменников. Неужели ты готов пролить мокшанскую кровь? – спокойно высказал, глядя в глаза Унже,  Пичай.
         Налитые кровью глаза Унжи  забегали в растерянности. Его пьяный разум не знал, что дальше делать. Вокруг все притихли. И тут вырвавшийся стон связанного раненого поляка подсказал Унже решение, которое своим безумием привело к еще большей  утрате его  авторитета среди большинства подчиненных.
         Всю свою бессильную злобу он выместил на несчастных пленниках. С криком  «Все тебе, Пурьгине!!!»  Унжа принялся с остервенением убивать их. В мгновение ока священный топор умылся кровью и мозгами размозженных человеческих голов. Вскоре все было кончено. Два десятка обезображенных тел бились в последних судорогах, освещаясь отблесками огромного костра.
        Тем временем  Кемай не дремал. Понимая, что план его под срывом, он отозвал Офту и приказал ему идти и убить Эрю. Еще вначале пиршества, зная, что Офта ради вина готов на все, Кемай усиленно его спаивал, наговаривая, что все зло идет от Эрю и что именно он повинен в смерти Верьгаза.
       - Иди, Офта, и принеси его голову. Тогда раздора между нами не будет, и мы скоро вернемся на родину! – шепотом произнес Кемай и протянул  Офте свой дротик. Тот, слепо повинуясь, скрылся в ночи. Кемай  взял последний бурдюк с вином, два ковша и поспешил к Унже, который заканчивал кровавую бойню пленников. Кемай не ожидал, что Унжа совершит такой идиотский поступок. На пленников у него были свои виды: часть из них он хотел продать хорезмийцам, других, за обещанную свободу, можно было использовать как проводников, ведь возвращаться предстояло через разграбленные и сожженные земли, от жителей которых ничего хорошего ждать не приходилось. Но останавливать оцязора было нельзя, как нельзя было при всех подвергать  сомнению  его действия. Поэтому он сделал вид, что одобряет Унжу и пытается примирить мокшан, хотя реально просто решил выиграть время, надеясь, что после убийства Эрю, все встанет на свои места.   
        Налив вина в два ковша, он протянул один Унже и крикнул:
         - Пичай, подойди, выпей. Мокшанская кровь не будет пролита. Если вы не хотите, чтобы я был вашим сотником, так и не надо. Бери сам сотню Верьгаза под свое командование. Я думаю, что ты достоин этого. Я думаю, что и оцязор со мной согласится.
        Унжа, переводя дух от выпитого вина, молча кивнул.
        Пичай подошел к ним. В это время из-за спины послышался возглас « Пичай! Офта исчез!»
        Заподозрив неладное, Пичай вылил вино из  взятого ковша и бросил его к ногам Унжи.
         - Ты не оцязор! Мы уходим! – уводя своих воинов, сказал  Пичай.
      Кемай злился. Унжа, окончательно опьянев, упал на землю и захрапел. Остальные воины, требуя еще вина, пошли к купцам, хотя рассчитываться было уже нечем, мертвые  пленники купцов не интересовали. Офта не возвращался. Кемай понял, что сотню Верьгаза не вернуть. В его голове лихорадочно зрел новый план.
         
 
      
               
                Глава 2. Эряф остается с монголами.
                Ицхак- еврей  из Кракова

                Калишский статут.  Привилегии евреям

           «Ни один воевода или староста да не наложит на евреев никаких поборов, то есть денежных налогов, податей и даней, кроме тех, что евреи дадут по своей доброй воле, ибо мы охраняем их интересы ради казны нашей… Если, сохрани бог, один христианин убьет одного из евреев и если еврей, самый близкий к убитому, докажет вину того христианина клятвой на свитке десяти заповедей, по обычаю евреев, то мы желаем и повелеваем, чтобы тот христианин, чья вина доказана описанным образом, был казнен, по принципу голова за голову. И да будет так…»
                Болеслав V Благочестивый -  удельный  князь
                Великой Польши , 1264 год
                               

    -   Что будем делать, Эрю? – с тревогой  спросил Пичай.
    - Завтра мы должны всех похоронить! А там пусть боги определят нашу судьбу!- ответил Эрю. Голос его был спокоен и вселял надежду на лучшее.    -  Но надо для начала выспаться! Только распорядись выставить охрану. Впереди у нас много дел и обязанностей, в том числе и перед нашими женами,  а чтобы их выполнить, мы должны быть живыми!
       Последние слова Эрю вызвали улыбки на хмурых лицах и хоть как-то разрядили обстановку.
      А в это время в остальном лагере продолжался разгул. Купцы, серьезно опасаясь за свою жизнь, отдавали  вино, уже  не требуя оплаты. Видя, что в тумене ш безвластие, они предусмотрительно отправили  к Байдару воина-монгола   передать, чтобы он  поспешил выслать к мордве нового смотрителя. Нужно было срочно останавливать  начавшийся  беспредел. 
      Кемай также понимал, что надо действовать быстрее.
   -  Если Байдар, вспомнив про свой недобитый авангард, пришлет смотрителя, то уйти будет уже невозможно. Как же сделать, чтобы хотя бы сотня Унжи, последовала скорее с ним? – размышлял он, глядя на  развалившегося на земле, храпящего рыжего увальня.
     Идея пришла быстро. Надо отдать должное его изворотливому разуму.  В этот раз  задуманное  было реализовано безукоризненно.
    - Проснись! Охранники купцов - уйгуры  зарезали Офту, а сами купцы смеются над тобой и называют тебя рыжей свиньей. Надо с ними разобраться. Ты же оцязор! – заорал прямо в ухо Унже Кемай.
       Этого было достаточно, чтобы еще толком не проснувшийся и не протрезвевший Унжа  схватил свой огромный топор. Новость про Офту сработала наверняка.
      В следующий час  пъяные  мокшане, ведомые оцязором, окружили  купеческий стан и в буквальном смысле разорвали  всех,  кто там находился.  Не пощадили  ни рабов, ни наложниц.              Несмотря   на  отчаянное сопротивление, уйгурские воины, охранявшие купцов, не смогли остановить разъяренную толпу. Спастись никому не удалось. Унжа лично убил главного купца, который еще днем его приветствовал и поил. Кемай перерезал горло второму купцу-переписчику. После чего, перевернув все в шатре, он  нашел и забрал себе купеческую казну и драгоценности, которые явились частью воплощаемого в жизнь плана. Остальное имущество купцов было разграблено воинами Унжи.
       Светало.
  -    Собираемся! Уходим! Скорее! – орал Кемай.
  -  По коням! Уходим без обоза, раненых с собой не берем! – рявкнул Унжа. Его больная голова начала понимать, что за убийство купцов  будет неумолимая расплата.
  -   А как же убитые, кто их будет хоронить? – недоуменно спрашивали воины.
  -    Эрю  их  похоронит! – ответил за Унжу Кемай, - Мы уходим на Родину, мы за них отомстим!
       Подчинились не все. Многие мокшане, разочаровавшись  в оцязоре,  который так поспешно убегал, остались. Унжа злился, но на усмирение  непокорных времени не было. Кемай торопил. Нужно было оторваться от  монголов хотя бы на дневной переход. С собой забирали оружие и самое ценное. Женщин взяли только своих и то не всех: тех, на кого лошадей не хватило, бросили. Унжа приказал, чтобы у каждого, уходившего с ним человека,  было по два коня.
     Солнце было высоко, когда Унжа вместе с  Кемаем  выдвинулись  с  легницкого поля. С ними отправилась в дальний путь всего лишь  половина мокшан  оставшихся в строю после битвы.  Вслед  им  неслись  проклятья брошенных женщин и  раненых воинов.
      Остальные воины  постепенно стягивались к стану сотни Верьгаза,  которая с этого времени стала носить имя Эряфа.
       Пичай  и  Эрю  молча сидели у прогоревшего костра.
       -  Все, они уходят! – известил, подбежавший к ним очередной гонец.
           Эрю молил богинь - покровительниц дать ему совет, что делать дальше. Он стал понимать, что с уходом Унжи  на  него  в полном объеме ляжет несоизмеримая с его возрастом ответственность за судьбы   доверившихся ему людей.
           В  небе  наконец-то появились лики богинь.
        -  Мы говорили тебе, что ты станешь великим воином. И ты  им стал, ты взял себе силу рыцаря, меч тому свидетель и поэтому он теперь твой верный друг, - сказала Вирява.
         -  Но ты не взял  всю силу рыцаря, - продолжила Ведява. -  В медном кресте осталась непонятная  нам  другая его сила.  Ты должен ее познать, но для этого тебе предстоит пройти много испытаний. Ты вернешься домой, но не сейчас. Сейчас ты должен помочь людям. Они верят в тебя!
          Богини растворились в воздухе.
         - Надо похоронить погибших! – сказал Эрю  плотно обступившим его людям  и стал мечом протыкать дерн,  очерчивая  контуры новой могилы. Воины, повинуясь, приступили к работе.  Их молчаливое согласие означало, что Эрю теперь их новый вождь.
     А в это время  в ставке Байдара произошло событие,  которое оказало значительное влияние на дальнейшую судьбу великого западного похода. Поэтому  на известия,  принесенные гонцом о вакханалии, творившейся в мокшанском  тумене,  Байдар не обратил  внимания.  Всему корпусу он дал два дня на грабеж и отдых, при этом отдал приказ  отрезать ухо у каждого погибшего в битве воина противника. Батый  потом  похвалит молодого чингисида, когда тот пришлет ему в доказательство великой победы десять, набитых до отказа  почерневшими  ушами, огромных  мешков.
     Но сейчас Байдара заботило не это. С   минуты на минуту должна была произойти тайная встреча, которая стала бы завершением политической игры, которую вел царевич уже два месяца и о которой был извещен Бату хан.
        Наконец, в шатер занесли завернутого в ковер человека. Конспирация была строжайшей – от этого прежде всего зависела дальнейшая безопасность того, кто пришел на переговоры. Это был Ицхак - управляющий королевским  монетным двором, предводитель еврейской общины города Кракова.
        Попросив воды, он с нескрываемой радостью  выпалил:
      -  Император Священной Римской империи – великий Фридрих прислал тебе в дар вот это, - Ицхак развернул холстину и передал Байдару усыпанный алмазами золотой крест, на котором красовался герб Гогенштауфенов . Это означало, что тайный союз между королем  Фридрихом II и монголами заключен. Евреи, используя свои связи,  блестяще исполнили роль посредников в переговорах. По их условиям Фридрих обязался стать союзником монголов и оказать им поддержку в войне с венгерским королем Белой. В ответ монголы  должны были не трогать подвластные ему немецкие земли. Этот тайный союз был как  воздух необходим и монголам,  и Фридриху.
      Корпус Байдара понес в Польше невосполнимые потери. Несмотря на поражение никто из польской знати не присягнул бунчуку Повелителя, поэтому ни о каком пополнении  не могло  быть и речи. Потенциал Европы был огромен – впереди лежала ощетинившаяся замками и крепостями, многолюдная Германия.
     И хотя известия с Легницы уже  несли по немецким городам и весям  умножающиеся с геометрической прогрессией   страх  и ужас монгольского цунами, Байдар понимал, что в следующей «Легнице» фортуна может отвернуться от него.  Рисковать он не мог, ибо раскрытый с помощью Ицхака заговор Пуреша  был серьезным звонком, явно говорящим, что состоящий на восемьдесят процентов из покоренных народов полиэтнический  корпус Байдара был  крайне  ненадежен. В то же время для   Фридриха, которого Григорий IX   отлучил от церкви, появилась возможность исполнить мечту своей жизни - объединить Сицилию, Италию и  Германию под руку одного монарха, но для этого ему надо было свергнуть престарелого папу.
     Поэтому монголов, воюющих с главными сторонниками папы – Польшей, Чехией и Венгрией, во что бы то ни стало  нужно было делать своими союзниками. 
        -  Фридрих передал, что если ты повернешь на Чехию, то он без  промедления  выступит   на  Рим, - продолжал Ицхак.
       Байдар помолчал и, сузив и без того узкие глаза, спросил:
        -   Скажи  еврей, для чего ты все это делаешь? Ведь ты не из-за богатства предал своего короля Генриха, когда привел ко мне  тайного лазутчика мокселей. Твоя услуга мне очень пригодилась. Если бы собака Пуреш успел перейти к Генриху, то скорее всего моя голова, а не его сидела бы на копье.
       Переводчик долго не мог подобрать нужные слова, пытаясь донести смысл  как никогда длинной  речи Байдара. 
       -  Да, ты прав, дело не в деньгах, хотя они нам сейчас крайне необходимы, ведь твои воины сожгли и уничтожили все, чем мы жили. Но я думаю о будущем. Польша должна стать для евреев новой землей обетованной и чем больше она будет разрушена, тем больше будут нуждаться в нас польские короли.
       -   Ты очень хитрый, почти как монгол. Но вы никогда не будете такими, как мы, потому что монголы - избранный богом народ, и в нас, кроме хитрости, живет великая  доблесть! – Байдар снял с шеи золотую пайцзу и, подняв ее вверх,  продолжил:
      -  Я знаю, что вы ненавидите главного римского священника, а он еще больше ненавидит вас. Но вам его никогда не победить. Это сделать сможет только воля нашего Повелителя!
       Ицхак склонил голову и, глядя в пол, тихо произнес:
     -  Пусть бог отомстит Риму огнем монголов за слезы детей Израилевых!
      -  Возьми знак Повелителя, передай его королю Фридриху! Мы не будем вступать в его пределы! Мы поворачиваем на юг! В Чехию!
       Ицхак встал на колени,  взял  пайцзу  и бережно завернул ее в тот же холст. Германия была спасена.
       История не оставила память об Ицхаке, не сделала  святым, как сделала святыми Генриха, Белу  и  многих других героев – воинов. Но ведь, благодаря таким как он, тысячи евреев обрели новую родину в опустошенной монгольским цунами Польше.
     Они усердно восстанавливали разоренные города и множили своим умом и трудом богатства польских королей, которые за их службу,  вопреки религиозным предрассудкам, гарантировали им права и поощряли их деятельность. К сожалению, Польша так и не стала для евреев землей обетованной. Через семь столетий, очередной Покоритель мира – новоявленный Чингисхан будет тысячами кидать потомков Ицхака в разожженный  во имя сатаны костер Освенцима и Бухенвальда…
          В мокшанском лагере  завершался еще один день, монголы так и не пришли. Убитых  похоронили.  Эрю собрал всех оставшихся воинов и произнес речь:
         -  Братья, наш покойный отец, оцязор  Пуреш, дал клятву Бату хану, что дойдет с ним до последнего моря. Нам ничего не остается, как держать его слово. Завтра я надену  пайцзу  Пуреша и поеду к Байдару. Мы продолжаем поход!
         Это были слова нового князя.






                Глава 3. Жажда смерти.  Субедей   


       « Годных для битвы воинов и поселян они, вооруживши, посылают против воли в бой впереди себя… Воинам же, которых гонят в бой, если даже они хорошо сражаются и побеждают, благодарность невелика; если погибают в бою, о них нет никакой заботы, но если в бою отступают, то безжалостно умерщвляются татарами. Потому, сражаясь, они предпочитают умереть в бою, чем под мечами татар, и сражаются храбрее, чтобы дольше не жить, а умереть скорее…»

                Юлиан - венгерский монах миссионер, 1237 год.



     -  Зачем  тебе меч,  моксель? Отдай его мне!  Твое  оружие -    топор,  - пренебрежительно ухмыляясь, потребовал  Байдар.
     -  Этот меч – моя судьба! Если хочешь его забрать, тогда убей меня! – решительно, сверкнув взглядом,  ответил Эрю. Рука крепко сжала сияющую рукоять. Пичай и остальные командиры, прибывшие вместе с  Эрю,  обступили своего нового князя и достали из-за широких ремней-поясов топоры. Их спокойная готовность принять смерть заставила Байдара дать команду охране опустить копья.
     -  Ладно, успеешь еще умереть, моксель, - уже без ухмылки продолжал Байдар. Появление Эрю было для него неожиданностью, он  задумался,  как поступить с остатками Пурешева  тумена.  За убийство купцов и тем более за бегство по монгольским законам полагалась суровая расплата.  Вдогонку за взбунтовавшимся  Унжой   еще  на рассвете  убыли четыре сотни лучших  монгольских  воинов. Казнить же тех, кто добровольно пришел к нему, было неразумно. Тем более наступило время, когда каждой сотней нужно было дорожить. После Легницы у Байдара осталось всего пять тысяч воинов. В Польше он потерял больше половины своего корпуса.
     Всматриваясь в свирепые бородатые лица выживших рослых мокселей,  он перевел взгляд на сложенные рядом мешки с человеческими трофеями. Моментально пришедшую мысль он тут же озвучил приказом:
      -  Моксель с мечом! Поедешь с моим гонцом к Бату. Отвезешь вот это! – он взглядом указал на мешки с ушами. -  Расскажешь ему про предательство своих соплеменников.  Хан  решит твою судьбу. С собой возьмешь только полторы сотни своих воинов. Выступаешь сегодня.
      Байдар отвернулся, но буквально через мгновение опять повернулся, подошел к Эрю и со злостью сорвал пайцзу с его шеи.
     -  Ты еще ее не заслужил! – прошипел он, в душе еще раз поражаясь  смелостью и безумием молодого  мокселя с распухшим от  раны лицом.
     Беглецов вернуть не удалось. Более того, в схватке с предусмотрительно  оставленной  Кемаем   засадой погибло тридцать монголов. Дальнейшее преследование в лесах и болотах смысла не имело. Кемай в этот раз действовал правильно. Он не стал отступать через те места, по которым они пришли. Отряд двинулся на северо – восток. Целью была Пруссия. Неплохо ориентируясь в географии и военной обстановке, он надеялся получить там  поддержку.
      А   Эрю в это же время предстоял тяжелый разговор с любимой.
      -  Тасю!  Ты должна остаться. Пичай будет старшим. Он защитит тебя, если что. Помогай раненым. Я скоро вернусь! – негромко прошептал ей  на ухо молодой князь.
      -  Возьми меня с собой, у  меня  плохие  предчувствия! – умоляла Тасю.
      -   Нет, все женщины остаются. Нам  предстоит  нелегкий  путь, а с войском вы будете в безопасности. -  Эрю скрыл, что ханский гонец запретил брать женщин и  что  либо из обоза с собой. 
      Эрю с наивностью верил Байдару, он искренне думал, что, выполнив задачу, получит если не серебряную, то хотя бы бронзовую пайцзу, а с ней  и ту неведомую силу, о которой так настойчиво твердили ему боги. С сияющим лицом  он отобрал людей в поход и дал команду выдвигаться.
    Меч искрился на солнце, будто бы  радуясь новеньким, правда, неродным кожаным ножнам. Скоро Эрю познает сполна цену монгольской благодарности.
       Посол Байдара был из знатного рода, его охраняла сотня монголов. Проводниками были подкупленные Ицхаком чехи. Путь лежал через горные леса Моравии.  Всего до Батыя, громившего в то время  Венгрию, необходимо было пройти около четырехсот километров. Мокшан, разбив на группы, высылали вперед на разведку. Их опыт ориентации в лесу позволял быстро передвигаться, при этом сохранялась скрытность. Селения обходили стороной, вступать в стычки с враждебным населением было нельзя. Слишком высока была цена риска, ведь посол должен был довести до Бату бесценную информацию, от которой зависела дальнейшая судьба похода.
       Благодаря высочайшей осторожности уже через шесть дней, двигаясь по тайным тропам, миновали  горы и леса.  Впереди  расстилалась  заливаемая кровью  венгерская равнина.
       Батый был доволен, рассматривая привезенные трофеи. Победа под Легницей еще раз показала  силу и мощь  монгольского оружия, ведомого неугасаемой волей повелителя. Но тайный крест Гогенштауфенов был для Бату, пожалуй, более ценен, чем мешки с ушами. А вот известия про Пуреша привели хана в ярость. По его приказу  расположившихся на отдых мокшан  окружили плотным кольцом всадники из личной гвардии Бату, затем приказали сложить оружие и встать на колени. Хан подъехал на черном скакуне и вынул из ножен роскошную саблю. Проезжая между склонившими головы воинами, он молча указывал саблей на некоторых из них. Тут же нукеры хватали их и тащили за строй гвардейцев. Эрю не успел еще что-то сообразить, как свист сабель в считанные  мгновения прервал предсмертные крики обреченных. Двадцать отсеченных голов были брошены к ногам внука повелителя. Такой оказалась ханская расплата за измену вассального князя. Но это было еще не все.  Готовившийся  в обратный путь гонец, кроме  утвержденного Бату  плана дальнейших действий,  должен  был  передать  Байдару  приказ:   уничтожить  всех  оставшихся  под  Легницей  мокселей.
     - Кто у вас главный? - кричал по-кипчакски нукер Бату, обращаясь к стоящим на коленях воинам с посеревшими лицами. - Великий хан вызывает тебя к себе.
      Эрю поднялся и смело пошел к сошедшему с коня Бату.  Приблизиться  близко к хану не удалось, копья нукеров, ткнувшись в звенья  кольчуги, остановили Эрю в десяти шагах от него.
      - Пойдешь к Субедей-богатуру, моксель, и умрешь в бою как воин. Я не хочу больше знать ни про тебя, ни про твое продажное племя. Если я вас еще увижу живыми, то будете валяться как вот эти свиньи, - Батый указал взглядом на обезглавленные тела сородичей.
       Эрю никогда еще не испытывал такого унижения, внутри горело желание броситься с мечом на низкого, с кривыми ногами монгола и умереть у всех на глазах, чтобы смыть позор. Обидней всего было то, что  он  искренне  надеялся на  пайцзу, а получил за свою верность трупы  поверивших ему людей. Долго он смотрел вслед уходящему ненавистному хану, повернуться назад и посмотреть в глаза товарищам по оружию не было сил. Внутри что-то надломилось, видимо,  злость и отчаяние победили желание жить. Повернувшись, он громко рассмеялся. От сумасшедшего смеха суровым, привыкшим к смерти воинам  стало не по себе.
     - Он сказал: умрите! А разве мы не хотим этого!  В этом мире мы и так уже давно мертвы! Смерть для нас будет новой жизнью! Смерть даст нам свободу! - Эрю ходил между воинами и снова и снова  сквозь смех повторял: « Смерть – это свобода!»
     Из уст воинов, завороженных безумием молодого князя,  в ответ срывалось: « Кулома!... Эряф! ….» « Смерть это жизнь!»
     Продолжая входить в транс, Эрю побежал на берег Дуная. Холодная сырость реки еще больше пьянила.
    -  Не нужна мне больше ваша неведомая сила! И вы мне не нужны! – вытащив из под кольчуги рыцарский крест и  сняв с себя клык-оберег, он поочередно  закинул их далеко в холодную серую воду.
    … Словно паря над водой, появились богини. Их лица как будто окаменели, губы не шевелились.
     -   Я хочу умереть! – в безумии кричал он.
    Глаза богинь  открылись и посмотрели на Эрю до боли знакомым взглядом -  печальным взглядом его любимой. На мгновение лица Вирявы и Ведявы приняли облик Тансылу, после чего, невесть откуда, набежавшая волна смыла  их призрачные силуэты.
    Эрю умылся дунайской водой. Заживо похоронив и себя, и Тасю, он повел воинов к верному псу Чингисхана.
    Всем казалось, что за долгие годы бесконечных боев Субедей  потерял, присущие всем людям  положительные чувства и эмоции, превратив в грозную  машину для  войны. Отчасти они были правы, действительно, в голове Субедея рождались блестящие планы   боевых действий. Именно он, а не Батый, был  главным военным предводителем великого западного похода. Люди для него были лишь фигурами в шахматной игре кровавых завоеваний. Он с безразличием посмотрел на Эрю единственным правым глазом и отдал приказ, как отдавал их таким же молодым и горячим воинам. Сколько их было? Сотни, тысячи? Только бог мог посчитать их на небесах. Однако образ молодого мокселя почему-то отложился в памяти старого полководства. Что стало причиной, нам не ведомо. Может быть, смелый взгляд или трофейный меч,  может, такой же глубокий шрам на лице, только у Эрю он чудом не задел глаза. А может быть, вид Эрю  напомнил Субедею себя в молодости – сына простого бедного кочевника, в котором не текла кровь аристократов, но без которого впоследствии чингисиды  не могли обходиться. И тем не менее, приказ Субедея должен был отправить князя мокселей на тот свет. Каково же было его удивление, когда через день Эрю вернулся невредимый и с добычей. Как будто судьба насмехалась над ним, не давая ему смерти. Что-то перевернулось в суровой душе Субедея. Он хорошо знал, что Бату, увидев  мокселя, тут же  даст команду его  убить. Знал он и то, что доведенные до отчаянья, ищущие смерти, рабы способны делать невозможное.   
      -  Пусть еще нам послужит, - подумал одноглазый багатур и отдал приказ Эрю со своими воинами идти с отрядом, сопровождающим  гонца, к Кадану – командиру корпуса, воевавшего к югу от основных сил.
     Эрю  как будто подменили, он стал немногословен, строг и замкнут.  Ему стало безразлично под чьим знаменем поднимать меч. Он  нес смерть, ища смерти себе.  Заставляя себя забыть про Тансылу, он все чаще вспоминал и общался во снах с другой героиней своей юношеской жизни. Готовясь к смерти, он ждал встречи с этой женщиной, которой был обязан жизнью и чью тайну строго хранил от соплеменников.





                Глава 4.  Мертвый  среди  живых.  Кулоф  Келу 


       « Калмонь Кирди, Калмава , собери мою мать, возьми правой рукой, поставь возле себя с правого бока, покажи те тропы, где люди не ходят, где птицы не летают, там ходят лишь следов от ног не оставляющие, зеленой бабочкой порхающие…»

                Погребальная молитва, XX век.


     …Ее звали Кулоф Келу .  Через несколько дней  после  победы над ужасным вепрем  его, бессознательного,  привезли домой. Страшные раны, оставленные кабаньими клыками, распухли и гноились, ядовитая слюна попала в кровь, вызвав заражение. Родственники, умоляя богов, зарезали в жертву овцу, пытаясь хоть что-то сделать. Узнав про трагедию, пришел сам глава рода Тумай, но, увидев побелевшего Эрю, лишь обреченно вздохнул. Всем было жалко смотреть, как умирает храбрый мальчишка. И тут, шурша и позвякивая беличьими хвостами, высохшими птичьими крыльями, медными колокольчиками, подвесками-оберегами, сделанными в форме коньков и гусиных лапок, появилась Кулоф  Келу.  Все эти странные предметы были пришиты к еще более странной одежде –  объеденной молью шубе до пят  из  черной овчины и нелепому головному убору.
      На густо намазанном  белилами лице были начертаны углем и синей краской священные родовые ромбы. Отталкивающий  накрас скрывал истинные черты красивого, но уже увядающего лица.   Несмотря на сентябрьскую теплынь, от нее повеяло холодом. Люди немедленно расступились, по их коже пошли мурашки,  ведь Кулоф Келу была хранительницей кладбища – матерью могил – калмавой. Этот культ сохранялся в роде Тумая с незапамятных времен.
    Калмавой  могла стать только вдова  погибшего в бою воина, которая добровольно отрекалась от всего мирского и оставшуюся жизнь должна была провести в одиночестве в маленькой избушке на кладбище.
   Это случалось не часто, но тем не менее избушка редко пустовала, так как считалось, что мертвецы обидятся и будут мстить живым за то, что у них нет хранителя. Если долго не будет калмавы, связь между мертвыми и живыми родственниками может прерваться и тогда  род будет обречен.
    Келу  была  когда - то  красивой, сильной женщиной. У нее было двое маленьких детей и муж – младший брат  Тумая  Каргай . Жили они на берегу Мокши. Каргай мечтал построить пристань и организовать торг. Куманская стрела не дала мечте сбыться, пронзив насквозь шею Каргая. Келу пыталась закрыться с детьми в доме, но  здоровенный  половецкий воин вышиб дубовую дверь. Семилетнюю дочку вырвали из рук матери и в мешке увезли навсегда. Отбиться от воина  было невозможно. От удара в висок рукояткой сабли Келу потеряла сознание. Ее обмякшее тело бросился насиловать все тот же воин. Пятилетний сынишка, прятавшийся под лавкой, схватил  лежащее на приступке шило и, насколько хватало  крохотных сил, вонзил его в ногу распластавшегося над  матерью зверя. Келу на мгновение открыла глаза, как будто повинуясь  злому богу, пожелавшему, чтобы она воочию увидела самую страшную картину своей жизни  –  из разбитой головки  сына летели мозги, куманский  зверь все никак   не мог остановиться, продолжая, схватив ребенка за ноги, бить его головой об стену.  Келу очнулась когда  почувствовав неладное,  подоспел Тумай с дружиной.  Из всех, кто жил на речном выселке Каргая, только она осталась в живых.
   -   Почему зверь не убил меня? Как мне дальше жить с этим? – причитала она над изуродованными  телами мужа и сына. Вдруг она почувствовала, что кто-то ее зовет, две зеленые бабочки порхали перед глазами:
  -    Не плачь, Келу! Нам здесь хорошо!
  -    Мама, не плачь, моя голова цела и мне совсем не больно!
    Удивленные  и  еще не привыкшие к своему новому облику, муж и сын кружили вокруг Келу.   А к ним уже слетались другие    ваймот – души. Их было много - десятки, сотни, одни были еще чистые, другие  покрылись серой пылью.

   -  Келу, Келу! – шептали души, - Боги выбрали тебя! Новая держательница! Новая хранительница! Мы рады тебе, новая  Калмонь  Кирди! Мы рады тебе, новая  Калмава!
     Старухи, бормоча заговоры, готовили Келу к обряду. На нее одели затхлую одежду предыдущей Калмавы и переходившие по наследству медные и железные обручи, спирали, бляхи-застежки и другие  обереги, сакральный смысл которых был забыт за сотни лет их существования.  Мрачный наряд должен был навсегда скрыть от людей красоту двадцатипятилетней женщины. И только ее длинная густая коса была украшена цветами и  украшениями, которые она носила при жизни и которые так нравились ее любимому мужу.
    Все, включая Тумая, упали ниц, когда старухи вывели Келу к могиле. Тела мужа и сына  в  сделанных из цельного дуба  колодах уже опустили вниз. Взяв из рук помощниц остроотточенный жертвенный нож, она отрезала свою косу, изрядно потяжелевшую от вплетенных  украшений, и бросила ее в могилу. Кольца, бусы, сюлгамы  звонко зазвенели, ударившись о гроб мужа.
   -  Кулоф  Келу! Калмонь Кирди! Калмава! – с трепетом произносили собравшиеся.  Скорбь по убиенным сменилась всеобщим единением и гордостью.  Ведь теперь перед ними была не женщина, перед ними стояло божество - мертвое для людей и живое для мертвых. Род Тумая, следуя вековым обычаям, продолжал жить, сохраняя хрупкое  равновесие между миром живым и загробным. Келу   должна  была стать  проводником между мирами.  В ответ  род обязан был ее почитать, охранять и содержать. Ее добровольное отречение от мирских радостей оберегалось строгим табу. Под страхом смерти ни один мужчина не должен был к ней прикасаться. Но не только это заставляло   мужчин отворачивать глаза от Келу. Главнее  был страх перед  родовым проклятьем, из-за которого мужчина мог остаться в пограничье, отвергнутый миром живым и миром мертвым.      
       На холмике поставили два шеста – с развилками на концах, обозначающих могилы погибших воинов. В знак уважения, маленькому  сыну  Келу  поставили такой же  высокий шест, как и отцу, ведь он погиб как настоящий воин. Шило с запекшейся вражеской кровью аккуратно вложили в его маленькую ручку.
      Кулоф Келу медленно, будто протаптывая в снегу тропинку, обошла по кругу могилу. После чего кровные родственники покойных друг за другом пошли за ней, стараясь идти след в след. Они три раза прошли по кругу, провожая души родных в царство мертвых.   
      - Они ждут отмщенья! – Келу огласила первое, переданное ей, желание. Желание мертвых звучало, как приказ. Тумай вместе с лучшими воинами рода дал клятву его выполнить.
      Вскоре  Тумай  выступил в  поход. Прежде всего, нужно было дойти до Пуреша, недавно ставшего оцязором всех мокшан. Вопросов к нему было много и они мучительно терзали Тумая:       «Как могли половцы пройти сквозь все мокшанские земли,  внезапно напасть и так же внезапно ретироваться? Тем более, что Пуреш недавно переехал со своих родовых земель на  Цне  в верховья Мокши. Нет, не могли половцы пройти мимо него незаметно.   Пуреш не мог про них не знать! Но почему? За что  меня так жестоко наказали?»
      Недобрый вид оцязора развеял  сомнения Тумая.
      - У меня с Котяном мир! Половцы не заходили в наши земли. Это булгары тебя навестили -  друзья твоего  Пургаса. Я давно тебя предупреждал не общаться с эрзянами. А ты не слушал. Еще и пристань решил построить без моего разрешения. Вот они тебе и отплатили по – дружески. Сам виноват. Неужели до тебя еще не дошло, что Пургас наш главный враг! – почти не скрывая притворства, ответил Тумаю  Пуреш, - возвращайся и впредь будь умнее, скоро я буду собирать поход на Пургаса, вот тогда и отомстишь за брата.
      Горькая правда сломила Тумая. Стало понятно, что половцев на него наслал Пуреш. Тем самым он показал всем родам, что мирной жизни с эрзянами  быть не должно. Земли  рода Тумая  граничили с пределами Пургаса. С эрзянами жили всегда нормально, но теперь  непримиримая  княжья  вражда ставила крест на дружбе с соседями.
      Вечером хмурый Тумай объявил своим воинам, что это не половцы уничтожили выселок. Скоро будет большой поход на север и тогда под предводительством оцязора они отомстят за убитых.
      Воины  поняли, что произошло, и с болью смирились. Кроме    Паксяя . Этот горячий молодой воин столько ждал, чтобы показать свою удаль, поэтому приказ возвращаться привел его в бешенство.
     - Какие эрзяне? Какие булгары? Тумай, разве ты разучился отличать булгарскую стрелу от куманской? Мы не должны возвращаться с пустыми руками, ведь мы поклялись перед Кулоф Келу?
      Тумай со всего размаха осадил дерзкого юношу, ударив кулаком в лицо. Перечить главе рода было неслыханно. С нескрываемой злостью Паксяй сплюнул кровь под ноги Тумая и, молча,  удалился. На   утро  его нигде не было. С ним ушли два молодых воина. Для Тумая это было еще одним ударом. Поисками беглецов заниматься было некогда, нужно было возвращаться.  Убийство брата стало жестоким уроком. Вольности  закончились, не выполнить  приказ  набирающего силу Пуреша   означало  обречь весь род на уничтожение.
      Прошел месяц, родные Паксяя  и  пропавших с ним воинов потеряли  надежду  увидеть  их  живыми. Но вдруг средь бела дня Паксяй  объявился. Верхом на  куманском  черном жеребце он медленно въехал в селение. Высыпавший народ был поражен его видом. Сверкая гордым и жестоким взглядом, он, не проронив ни слова, поехал к кладбищу.
     -  Кулоф  Келу! Это тебе! Я выполнил клятву! – Паксяй   бросил к  ногам  выбежавшей   калмавы   два связанных между собой кожаных мешка,   от  которых  исходил  невыносимый тошнотворный   запах.
     -  Передай мертвым, что в нашем роду появился новый воин, который будет всегда беспощаден к врагу и которому неведом страх.  Его  имя  Верьгаз.
       Только после этих слов растерявшаяся Келу заметила притороченную к седлу  свежую шкуру огромного степного волка.
      - Паксяй, что это? – недоуменно спросила Келу, указав рукой на мешки и на шкуру.
      -  Ты что,  не поняла? – грубо ответил он.
      -  Я больше не Паксяй! Мое имя Верьгаз!
     Воин развернул лошадь и, отвязывая на ходу волчью шкуру, поскакал в селение.
     -  Верьгаз...,  - вслух  произнесла  Келу,  провожая  взглядом удаляющегося воина, на плечах которого трепыхалась в такт скачущей лошади грязно-серая шкура. После чего взгляд остановился на издающих трупный запах подарках. Подсознательная тревога охватила ее, она догадалась, что там. В мешках лежали вражеские головы. Келу вытряхнула их из мешков. Неописуемый ужас объял ее, когда вместе с головами взрослых  выкатились четыре детские головки.  Одна была совсем маленькая, видимо, еще грудного ребенка.
     -  Нет! Нет! Зачем? Я не хотела этого! – не желая верить своим глазам, Келу  убежала  в  избушку. Упав на пол, она горько по-женски разрыдалась. Душа не принимала такой жестокой платы за смерть своих близких. В тот же день она почувствовала и поняла, что носит под сердцем ребенка.
     Люди рода по-разному отнеслись к исполненной  Паксяем мести.  До сознания бывалых воинов, в том числе и  самого Тумая, никак не могло дойти, как смог юнец  пробраться далеко в степь, выследить и вырезать целую семью  куманов, вернуться домой целым и  невредимым, да еще по пути подстрелить волка. Двум его товарищам повезло меньше: один умер от полученной в ночной схватке раны, другой сгинул в темных водах со стрелой в шее, когда переплывал с конем неизвестную реку. Объяснение было одно: мертвые вселили в  Паксяя  душу и силу волка.  Поэтому  новое  имя  Верьгаз  было родом  принято.
      Келу как ни пыталась, не смогла скрыть от старух колдуний свою беременность. Через несколько минут после родов они принесли  ей  задушенную девочку, завернутую в бересту.  Ребенок, в котором могла течь кровь врага, жить был не должен.  Келу похоронила  ее  там  же,  где были закопаны головы, привезенные Верьгазом.
    А  дальше потекли серые годы – годы жизни или смерти при жизни, порой она уже не видела между этими понятиями разницы. Все слезы были выплаканы, радости уничтожены смирением, и лишь  изредка, по ночам, тело покрывалось влагой спрятанных желаний, напоминая Келу, что она все- таки  еще  жива. Через год после того, как она отрезала косу, Пуреш совершил поход на Пургаса. Тот, немного восстановив силы, нанес ответный удар.
       Живущие на границе люди Тумая оказались в пекле междоусобицы. Кроме этого, участились мелкие набеги  булгарских и различных степных разбойничьих дружин и отрядов.  Так  что  Келу  работы  хватало. Все больше и больше появлялось на кладбище шестов с развилками. Одного Верьгаза лишь ничего не брало. Через несколько лет он стал военным вождем рода, фактически сместив при этом стареющего Тумая. 
       Келу ждала знак. Последнее время тревожные  предчувствия не давали ей покоя. Ей казалось, что  весь их устоявшийся за века мир  будет скоро уничтожен.  Не желая  все это видеть, она молила богов отправить ее  навсегда к убитым восемь лет назад родным.
       Келу подошла к лежащему без сознания Эрю, наклонилась над ним и прошептала заклинания, как будто помогая душе без мучений перейти в другой мир. Она внимательно рассматривала лицо Эрю. « Наверное,  и мой сын стал бы таким же, как Эрю, ведь он был лишь на год младше его. Я не хочу, чтобы он умер. Это мой знак. Я должна сделать все, чтобы он не попал к мертвым. Он должен жить! Он сохранит род!» - нахлынувшее желание вернуть молодого  Эрю к жизни заставило Келу действовать.
      -   Вайме   Эрю хочет посмотреть на мир мертвых, она еще не решила, где ей будет лучше.
       Как будто под гипнозом, родные перенесли бессознательного Эрю в избушку на кладбище.
       - Оставьте нас!  Вайме  Эрю нужен покой!  Не тревожьте ее! Пока я не скажу, никто не должен подходить к кладбищу.
       Пожелание Кулоф Келу было исполнено  беспрекословно. Даже колдуньи не осмеливались заходить в жилище калмавы, оставляя  еду и  питье  у порога.
    Тем временем Келу начала неистовую борьбу за жизнь юноши. Без остановок распевая песни- заклинания, она втирала в раны различные колдовские снадобья, вливала в рот горькие отвары и настои. Все полученные от колдуний врачевательские знания и навыки она с неудержимой силой отдавала Эрю.  И чудо случилось. Через неделю Эрю  открыл глаза.   
     Придя в сознание, он испуганно рассматривал странное убранство жарко натопленной, закопченной избушки,  не понимая, что с ним и где он.
    - Ты жив, мой мальчик! Ты будешь жить! – радостно произнес женский голос. Эрю с трудом  различил  возникший в полумраке силуэт абсолютно голой женщины с распущенными вьющимися волосами.
    - Мать леса и мать воды услышали меня! Они не пустили тебя к мертвым! – продолжал шептать голос, мягкие пряди длинных волос упали на его лицо и грудь. Женщина склонила голову и смотрела в глаза, как будто еще раз проверяя, в сознании  Эрю  или нет.   
    -  Кие?  Кие тон?   - еле слышно выдавил из себя юноша.
    -  Я  Кулоф Келу! – тут женский голос осекся. - Нет, я  Келу,  я живая!  Крупные слезы покатились из глаз разрыдавшейся женщины.  Эрю почувствовал их  соленый вкус. Через мгновенье, словно доказывая, что он не умер,  горячие  женские губы и  влажный язык прикоснулись к его рту.  Целуя безумно и страстно, Келу  неистово  желала  вдохнуть  в  мальчишку  оставшуюся у нее в глубине, нерастраченную энергию  жизни.
       Мир перевернулся. Сияющая от счастья  Келу  порхала вокруг выздоравливающего Эрю. Нахлынувшая любовь дала ей  вновь почувствовать  забытый, но от этого еще более сладкий, вкус жизни.  Краска была смыта, ненавистная одежда брошена в угол. Мрачная хранительница могил превратилась в чувственную женщину, чье красивое, статное тело дарило удивленному юноше незабываемое чувство первого проникновения в разлившееся  теплом лоно.  Эрю быстро поправлялся. Странное любопытство к происходящему заставляло его во всем подчиняться Келу и быть прилежным учеником.
     Познавать пришлось не только телесную радость. Келу, пытаясь выговориться,  рассказывала ему все, что накопилось в ее душе. Когда темнело, они выходили из избушки и гуляли среди освещаемых звездами и луной надгробных срубов и шестов. Перед  Эрю открывался новый, не совсем понятный мир, мир  богов,  призраков, родовых суеверий  и  проклятий. Ему никак не верилось, что страшная  Кулоф Келу, которой пугают детей, теперь ходит рядом и смотрит на него лучистым обворожительным взглядом.
     -  Кресты, которые ты видел в тот день, – это знаки, которые дали тебе Ведява  и  Вирява. Они тебя не пустили в мир мертвых. Они полюбили тебя. Люби их, они помогут тебе стать великим воином, главой нового рода!
     -   Почему нового?
     -   Потому что наш род обречен, мы все умрем! Все, кроме тебя!
Эрю стало страшно. Ночной порыв ветра зашелестел осенней листвой. В унисон зашевелились бесчисленные обрывки  беличьих  шкурок, истлевшие полоски ткани, привязанные на развилки шестов. Келу опустилась на колени и прижалась к остолбеневшему Эрю.
      -  Я знаю, я чувствую, мы все погибнем. Одного хочу! Прошу одного!  На кладбище никто не должен жить. Это так тяжко быть мертвым среди живых! – Келу поднялась, лицо стало каменным, она понимала, за нарушенное табу будет расплата и поэтому делала все, чтобы хоть еще на несколько дней продлить неожиданно свалившееся на нее горькое счастье.
     Колдуньи, увидев, что Келу стала выходить  с умытым лицом, сразу заподозрили неладное. Уведомленный Тумай негодовал, но  не стал  ничего делать, он побаивался Келу и не знал, как быть. И только когда ему сказали, что Келу ходит по ночам по кладбищу вместе с юным охотником, он  наконец-то решил с ней покончить.
     Ранним утром Тумай вместе с двумя колдуньями пришел к избушке.
   - Кулоф Келу! Выходи, сегодня праздник, мы принесли тебе позу. Выпей сама и угости мертвых, - громко позвал он калмаву.
    Келу вышла в одной белой рубашке, босая, с распущенными волосами. Тумай  невольно отшатнулся. Она была такая же, как и раньше, молодая, красивая, как будто и не было восьми долгих лет, прожитых  на кладбище.
     Келу была готова к последнему часу. Молча, со спокойным видом  взяла из рук старухи глиняный кувшин и сделала несколько глотков.
    -  Спасибо! Хороша поза! – переводя дух от пенящегося напитка, ответила она и сделала вид, что не почувствовала  приторного привкуса яда, добавленного в позу.
    -  Наверное,  сам  варил!? 
    Тумай,  не выдержав пронзительного взгляда, опустил глаза и тихо произнес:
     -  Пей,  Келу,  пей. Тебя там давно уже ждут.
    Яд был очень сильным, приготовлен он был по сложному старинному рецепту на настое из волчьей ягоды, с добавлением туда сушеной бледной поганки и толченого корня лоха зонтичного. Такой яд убивал в течение двух - трех часов, убивал наверняка, противоядия к нему не было. Келу, собрав всю свою волю, продолжала пить. В предсмертные минуты она очень боялась показать Тумаю свою женскую слабость, но больше всего ей хотелось, чтобы  Эрю запомнил ее сильной и смелой женщиной, не выпрашивающей пощады, спокойно завершившей предначертанный  богами   земной  путь. 
    Уже  через несколько минут Келу забила  дрожь. Пытаясь бороться с подступающим удушьем, она жадно хватала ртом холодный утренний  воздух. Зрачки расширились. Наплывшие галлюцинации  вызвали   видение, которое звучало, как пророчество.   
    -   Наш священный тума  скоро умрет.  Сотни лет жил он в священной роще, крепко держась могучими корнями за землю. Сотни лет жил вместе с ним наш род. Каждый раз, выбирая нового главу рода, мы нарекали его именем Тумай, желая тем самым так же крепко стоять на родной земле, как могучий Тума, - слова Келу прервала   потекшая изо  рта  кровавая  пена.
    Справившись с приступом, она вытянула руки и подошла к Тумаю, как будто желая схватить его за шею. Тот отпрянул и  вытащил нож. Старухи успели вовремя повиснуть у него на руках, умоляя его не проливать кровь калмавы, ведь  она  и так должна была скоро отойти к мертвым.
     -  Ты не смог нести данное тебе имя, ты не отомстил за брата, ты испугался! И что бы ты сейчас ни делал, ты не сможешь спасти священный дуб. Его срубят  идущие с края земли черные воины. Ты не сможешь спасти род.  Все погибнут.  Все, кроме него! – Келу вскинула руку, указывая на Эрю, который, не понимая, что происходит, прижался к замшелым бревнам избушки и с ужасом наблюдал за происходящим. Очередной приступ рвоты и эпилепсических  судорог свалил Келу на землю.
     Она была без сознания. Казалось, что все кончено, но вдруг она перевернулась со спины на живот. На какое-то мгновение Келу очнулась. С невероятным трудом она, упираясь на локти,  подняла голову и посмотрела на Эрю. Из ее глаз ручьем хлынули слезы.
       -  Мальчик мой! Не спеши умирать! Всегда надейся и верь в лучшее! Боги любят тебя, ты сильный и добрый,  от тебя пойдет новый род! Только исполни мой наказ: никто не должен жить на кладбище!  - голова Келу беспомощно уткнулась лицом в землю, теперь уже навсегда.  Еще несколько минут тело содрогали конвульсии. Яд был приготовлен качественно. Не прошло  и часа, как он остановил жизнь красивой и сильной женщины, на долю которой выпало столько страданий.
     Тумай, желая, чтобы ничто больше не напоминало ему о калмаве, отправил бедного Эрю на охотничью заимку, находящуюся в непролазном лесу далеко к северо-востоку от городища, вместе с  охотником - бобылем. Они должны были вернуться только весной с добытыми за зиму беличьими и куньими шкурками. Родителей у Эрю  тогда уже не было, поэтому для него это был лучший вариант, чтобы забыть произошедшее и успокоить душу.
     За зиму  Эрю  возмужал и окреп.  Соплеменники встретили  с нескрываемой неприязнью, особенно  чурались его женщины, боясь  тени зловещей Кулоф  Келу, которая обрекла всех на гибель. Эрю чувствовал себя изгоем, стал  немногословным и замкнутым. 
    Но вскоре Тумай, несмотря на  молодость, приказал ему вступить  в дружину Верьгаза.    Величайший груз спал с плеч. Эрю была дана возможность  показать себя в новом качестве перед родом. Он с вдохновением и усердием старался быстрее стать настоящим воином. Пришедшая вскоре  война помогла ему в этом.
     История про Кулоф Келу была спрятана под замок в глубину души. Никогда никому не рассказывал  Эрю про свою первую странную близость, которая, несмотря на то, что закончилась трагически,  наложила на всю жизнь неизгладимый яркий отпечаток, с точностью определивший его дальнейшую судьбу.
     Теряя рассудок от безысходности, Эрю  просил  Кулоф Келу  забрать его к себе. На что та, приходя во снах, лишь мотала головой и шептала:
    -  Не сейчас! Твое время еще не пришло. Ты воин, неси свой меч смело! Полюби заново жизнь, тогда отчаяние и  муки пройдут! 
    -  Но как? Как полюбить, сжигаемую войной, подневольную жизнь? – в холодном поту просыпался Эрю  и, схватив меч, со всей силы рубил всполохи тлеющего ночного костра, желая уничтожить невидимого  молоха, требующего все новых и новых жертв ради исполнения воли ненавистного Повелителя.
    Ответа не последовало, Кулоф Келу, закружившись вокруг костра, превратилась в легкий белый вихрь и полетела навстречу спускающемуся с горделивых  гор  утреннему туману.

   
               
            
      


                Глава 5. Пророчество монаха. Последнее море


                Письмо  королю Германии Конраду IV

                «Мы вынуждены явить горькие стенания, исходящие из глубин сердца, и превратить нашу радость в глубокую печаль. Свирепые народы, называющие себя татарами, пришли с востока, как саранча из пустыни, и опустошили Великую Венгрию, Булгарию, Куманию и Руссию, а также Польшу и Моравию. Множество людей было подло истреблено. Передав завоеванные земли новым обитателям,  они заняли – о несчастье – все наше королевство по ту сторону Дуная. С великой болью сообщаем мы, что уважаемые архиепископы, епископы, аббаты, монахи, францисканцы и доминиканцы, равно как и монахини, женщины и девушки, которых перед тем бесчестили, были низким образом умерщвлены. А так как мы сопротивлялись не без больших потерь в людях и имуществе, судьба была снова неблагосклонна к нам. Впрочем они планируют, как я узнал из надежного источника, по наступлении зимы врасплох захватить Германию и как только там будет подавлено всякое сопротивление – занять остальные государства и страны. И так как по опыту прошлого, в настоящее время ставка в игре не только наша судьба, но судьба всего христианства, наш же защитный вал уже частично прорван, мы просим и призываем Вас настойчиво и с молитвами к Господу, чтобы Вы, ради возвеличивания имени Господа, без промедления поспешили на помощь нам и более того – всему христианству…»

                Король Венгрии Бела IV,  июнь 1241 года.   
               


     Наступил 1242 год. Великий Западный поход продолжался. Войско Кадана, преследуя непокорного Белу, вторглось на Балканы. Из трех монгольских группировок  корпус Кадана был самым малочисленным, но зато он не так пострадал в отличие от армий Субедея  и Байдара.
     Кадан исключения для Эрю не сделал. Как и  подобало воинам-рабам, мокшанская сотня шла в авангарде в качестве одного из передовых отрядов, безжалостно уничтожая все на своем пути.
    Эрю  завоевал среди воинов-соплеменников непререкаемый авторитет. Порой страшная мысль о том, что он стал таким же, как  Верьгаз, приводила его в неописуемый ужас.  В то же время чувство величайшей обиды за то, что кто-то может жить спокойно, а он и его измученное  племя обречено на смерть, заставляло этот ужас заливать внутренними слезами и убивать, убивать, убивать! Бессмысленно и обреченно.
     Иметь такую сотню для Кадана было как никогда кстати. Пробираясь как волки ночами, моксели неожиданно и в непредполагаемых местах возникали из ниоткуда и уничтожали хутора и селения, даже те, которые были надежно спрятаны в горах.  Ужас, охвативший население, не давал возможности Беле организовать достойное сопротивление и остановить монголов. Напрасно героический король Венгрии взывал о помощи, призывая Европу объединиться. Напрасно он просил Фридриха и его сына Генриха прислать для него войско. Не знал  Бела, что Фридрих заключил предательский союз с монголами. Король Германии Генрих по указу отца все же собрал армию в Баварии, но как только Байдар, выполнив обязательства, увел свой корпус от немецких границ, распустил  ее.  Григорий IX, оплакивая Венгрию,  перед смертью разослал письмо, в котором даровал большое отпущение грехов всем тем, кто возьмет оружие для защиты короля Белы от монголов. Папское благословление не помогло.  На помощь никто не пришел. Недобитые остатки половецкой орды, после гибели своего хана, покинули Венгрию и ушли в Болгарию. Бела остался один на один с пожирающей его землю, не знающей поражения  монгольской военной машиной. В январе пал Загреб – главный оплот сопротивления в Хорватии, входящей в то время в  венгерское королевство.  В Загребе Белу пленить не удалось. Видно бог послал  милость  несчастному королю. Бела ушел на юг в Далмацию и укрылся в городе Сплите.   Кадан  был вне себя от ярости. Задача,  поставленная Бату и Субедееем,  была не выполнена. Разделив войско на несколько частей, он двинулся вслед за неуловимым королем к Адриатике, вымещая всю свою злобу на  беззащитных мирных жителях.
    Весна застала наших воинов в сердце Северной Далмации.
     Под лучами  восходящего яркого солнца  утренний  туман быстро рассеялся. Перед глазами Эрю открылась изумительного вида, утопающая в цветах, уединенная горная долина. Как  завороженный  смотрел он на изумрудные лужайки, окруженные  диковинными стройными  кипарисами и огромными, ветвистыми соснами. На берегу  неширокого, но очень длинного  озера   красовалась  крохотная каменная церковь, отражаясь своими свежевыбеленными стенами в неестественно голубой  воде. За церковью раскинулось небольшое селение, органически вписавшееся в живописный ландшафт. Маленькие домики, сложенные из дикого камня, манили давно забытым уютом и теплом. Пастухи, радуясь  наступившей солнечной погоде, спешили быстрее выгнать коров и коз из загонов. От увиденной идиллии сердце Эрю защемило.
   - Эрю, Эрю!  Нам опять везет. В доме бога креста должно быть золото. Лошадей не видно, значит,  воинов  нет.  Пора, Эрю, надо быстрее, пока все еще не проснулись, - шептал нетерпеливо стоящий сзади десятник.
   Очнувшись от наваждения, Эрю поднял меч и дал команду на штурм. Садясь в седло, он поймал себя на мысли, что хочет сохранить в памяти  увиденную красоту. Ему стало жалко, что через пару часов от селения останется  залитое кровью, безобразное пепелище. Война выбора не давала.
    Молниеносный, ошеломляющий штурм. Несколько  успевших схватиться за оружие  мужчин были изрублены в неравной схватке.
    Эрю первым подъехал к храму. Из дверей вышел старый, худой монах в коричневой рясе с одетым на голову капюшоном. Эрю, грозно посмотрел на него и, махнув мечом, дал знак уйти с дороги. Тот, не обращая внимания, спокойно встал перед входом, откинул с головы капюшон, снял с шеи тяжелый металлический крест, и, направляя его в сторону воина,  начал молиться.  Эрю соскочил с лошади, негодуя, подбежал к нему и замахнулся мечом. И тут как будто  молния ударила в голову от слова, которое сорвалось с  уст монаха.
   - Альберт! – еще раз повторил тот, указывая крестом на поднятый сверкающий меч.
    Рука невольно опустилась. Перед глазами Эрю возник предсмертный образ улыбающегося рыцаря.
   - Он сказал Альбе – сила, откуда он знает? – размышлял Эрю, теряясь в мучительных догадках.
   - Воин, не убивай! Прекрати  проливать кровь невинных!  Альберт… -  теперь уже умоляюще, на  кипчакском произнес старик.
    Эрю  был  потрясен. Что-то  неведомое нахлынуло и заставило дать приказ подоспевшим  десятникам остановить насилие и грабеж. Всей сотне он приказал собраться перед храмом.
    - Кто ты? Откуда ты знаешь  про  Альбе? Откуда тебе известен язык степи? – спросил  Эрю.
     Несмотря  на возраст, зрение у монаха было орлиное. Готовясь принять смерть от варвара, он непроизвольно, вслух произнес имя, начертанное на занесенном над ним мече.
     Неожиданно посланное  господом чудо дало надежду на спасение.  Интуиция подсказывала старику, что дальше делать. Он, осторожно подбирая слова вражеского языка, начал рассказывать  про себя.
     -  Когда то, я тоже был молодым и сильным, как ты. В поисках золота и приключений я покинул свою родную Венецию. Торговый корабль, на который я завербовался, попал в Черном море в страшную бурю и сел на мель у берегов  Колхиды. Измученной команде отстоять корабль и товар не удалось. Я попал в плен к диким горцам. Вскоре меня и еще двоих молодых моряков перевезли через скрытые облаками снежные перевалы в страну степей. Там нас поменяли на черного скакуна, предназначенного царю горцев. Десять лет я был рабом у куманов. Выполнял самую тяжелую работу, питался объедками. Потеряв всякую надежду, я молил бога,  послать мне смерть, чтобы избавиться от невероятных страданий. Бог услышал меня, но вместо избавления послал мне еще более тяжелые испытания. В Крыму меня увидели враги генуэзцы и выкупили у куманов. Так я попал на галеры.    Три года был  прикован к веслу, - монах прервался и жестом указал Эрю отойти под тень деревьев и там продолжить.
      Тот  молча  подчинился. Старик, усевшись на гладкий круглый камень, продолжил:
   - Галерные рабы долго не жили. Максимум два года. А меня опять не брала смерть. Господь испытывал меня. Там на галере я дал ему слово, что если обрету свободу, то всю жизнь посвящу ему и церкви. Бог опять меня услышал, но в этот раз  не отвернулся от меня. Новый хозяин освободил меня. Ему нужен был толмач, хорошо знавший язык степи. От покупки рабов у куманов  и дальнейшей их перепродажи  сельджукам и арабам, генуэзцы имели  огромные барыши. Я еще пять лет  отрабатывал свою свободу на рынке рабов.  И  когда ее получил, выполняя данное богу обещание, я приехал в вечный Рим. Братья францисканцы приютили меня. Много приходов и монастырей поменял я, пока не оказался на этой благодатной земле, которую ты так хочешь уничтожить.
    Эрю слушал как завороженный. Он не понял больше половины из сказанного, особенно, когда старик говорил о большой воде, о плавучих  домах и о своем великом боге. Но неторопливая речь монаха так его увлекла и приворожила, что ему казалось, что перед ним не человек, а бог.
    Проницательный монах заметил это. Заметил он и то, что Эрю не может читать, и ему  не ведом смысл букв, отчеканенных на клинке.   
   - Альберт! Бог сказал мне про это имя! – старик приподнялся и поднял крест.
   Эрю упал ниц, он не мог больше терпеть. Монах, воодушевленный  победой,  продолжал свой рассказ – пророчество:
  -  Посмотри вокруг! Все цветет и радуется жизни. Не губи, воин, эту красоту! Не губи невинных людей. Если сделаешь это, бог пришлет тебе радость, ты вернешься домой, у тебя будут жена и дети. Ты вновь полюбишь жизнь!
   Боясь посмотреть на стоящего перед ним человека - бога, Эрю отвернулся и поспешил к своим. Обескураженные воины не узнали своего князя.
    Еще больше они были удивлены, когда воодушевленный  Эрю приказал отпустить согнанных перед храмом жителей и отдать им назад все награбленное.
 -  Здесь живет великий колдун! Ничего нельзя брать, уходим! – передавали  друг другу слова Эрю воины. Как неожиданно пришла, так же неожиданно и ушла вражеская сотня. Жители деревни, не веря  в спасение, обступили  лежащего под деревом монаха. Тяжело ему далось перенесенное нервное напряжение. От  ударившего его приступа  руки и ноги перестали слушаться, он не мог произнести ни слова. И только по сияющему лицу старика можно было определить, какая величайшая божья благодать сошла на него.
   - Не зря, не зря прошла моя жизнь. Не зря я столько терпел и страдал.  Спасибо тебе, боже, за то, что помог мне спасти моих людей. Будь милостив, спаси душу и этого вражеского воина с золотым  мечом, - молил он про себя, пытаясь разжать окаменевшие губы. Глядящие  в небо, искрящиеся глаза  без слов передавали  молитвы  уходящего к богу человека. Пройдет сто лет и в память о чудесном спасении  деревни и храма  францисканцы построят монастырь, который по сей день  радует глаза тысяч туристов, приезжающих за солнечной синевой Адриатики.
     На следующий день горы расступились. Взору изумленных мокселей предстала бескрайняя синь. Никто из них раньше не видел моря.
    - Вот она, большая вода! – как дети радовались они и хлопали друг друга по плечам и спинам.
    Вечером осторожно вышли к берегу. Чтобы поверить в происходящее, воины прямо в одежде заходили в играющий белыми барашками прибой и пробовали воду на вкус.
   Предсказания колдуна - прорицателя сбывались. Соленый вкус моря дал прилив новых сил. Желание жить постепенно возвращалось. Благоухающая весенними ароматами земля назойливо требовала от всего живого любви.
   -  Эрю, война скоро кончится! – щебетали птицы.
   - Эрю, где твоя любимая? – спрашивал, обдавая брызгами, дующий с моря ветер.
    - Я люблю тебя, милая Тасю! Я буду тебя ждать, я буду жить ради тебя! Я тебя хочу, я тебя люблю!
     Не желая, чтобы кто-то  из воинов увидел, что их князь расчувствовался, Эрю поспешил смыть соленой водой моря горькие слезы почти годовой разлуки.
   - Она жива! Она ждет тебя. Терпи и ты скоро ее увидишь! – в воде появилось лицо Ведявы…
   Через неделю Кадан приказал  вышедшим в разных местах побережья отрядам собраться у Сплита. Город был сильно укреплен. Кадан начал подготовку к осаде. Но узнав, что  Бела не там, а в соседней крепости Трогир, немедленно переместил войско туда.  И тут монгольская машина встала. Город находился на острове. Без кораблей и плотов достать Белу было невозможно. Попытка  пройти вплавь с лошадьми через самое узкое место пролива, отделяющего остров от материка, не увенчалась успехом. Лошади и облаченные в доспехи воины увязли в почти метровом слое ила, беспомощно барахтаясь и погибая под летящими со стен стрелами.  На какие только уловки ни шел Кадан. Монголы несколько раз уходили в горы, имитируя уход и выманивая короля на побережье. Несколько раз посылал послов  уговаривать жителей выдать короля, чтобы спасти себя. В противном случае, угрожал им полным уничтожением. Город не дрогнул и  короля не сдал. За проявленную верность Бела потом щедро отблагодарит горожан, пожаловав им привилегии и некоторые  земли, ранее принадлежавшие Сплиту.
    Между тем до Батыя дошли  известия, повлиявшие на ход истории. В Карокоруме скончался сын Чингисхана  Угэдей - Великий хан Монгольской империи. Батый и ненавистный ему Гуюк – сын Угэдея -  были  главными  претендентами  на трон. Назревала серьезная борьба. Но еще одна неприятная новость заставила Батыя рассылать гонцов по войскам с приказом, поворачивать на восток и собираться в устье Дуная. Приехавший из Монголии посол рассказал, что чуть не лишился жизни, переправляясь через Волгу. Великая река вновь забунтовала. Булгары отказались платить дань, и стали не пускать ханских купцов через себя.  Буртасы и баскарты, подстрекаемые булгарами, в открытую стали грабить караваны и уничтожили несколько монгольских станов и переправ на Волге. В страну мокселей вернулись  сбежавшие от Байдара воины. Их вожди, заново  собрав войско, ограбили ханский обоз с данью. Отряд, сопровождающий обоз,  был уничтожен, лишь нескольким баскакам удалось спастись.
       Батый был взбешен, он не знал, что делать. Нужно было  гасить разгорающийся в тылу пожар, но и бросать  только что завоеванную тучную Венгрию тоже не хотелось. Решение подсказал  опытный  Субедей:
    - Успокой свой пыл, хан. Воля Повелителя - твоего деда выполнена. Кадан купает лошадей в последнем море. Никто не устоял    против  силы  Вечного  Синего  Неба.    Мы    должны возвратиться на Волгу и уничтожить тех, кто посмел поднять меч на людей синего волка.  Если мы это не сделаем, то сила,  данная нам  Вечным  Небом,  иссякнет. 
     - Да, ты прав, верный пес Повелителя, надо возвращаться, - ответил Батый. Он понял, что в зашифрованных словах одноглазого полководца  звучало опасение, что вслед за народами Волги  может взбунтоваться Русь и тогда  отрезанным от метрополии монголам грозит неминуемая гибель.
    Субедей, через разветвленную сеть информаторов получал достоверные сведения о состоянии противника. Помощниками у него были  так называемые  «юртаджи» -  офицеры, отвечающие за сбор и анализ данных по определенным направлениям: политика, количество и боевые возможности войск, экономическая база, состояние местности, климатические условия. Фактически это был прообраз современного Генерального штаба.
   Субедей продолжил:
   -  Я рад, хан, что мы научились быстро понимать друг друга. Булгары и прочий волжский сброд нам не страшны. У них нет ни возможностей, ни вождей, которые смогли бы их собрать в единое войско. А вот с Русью все гораздо сложнее. Русские княжества сильны, и наше счастье, что они ненавидят друг друга больше чем нас. Но если у них появится король, который всех объединит  и  пойдет против нас, то сила, данная нам  Монхе Тенгри, перейдет к ним.
   -    Что же нам делать? Мудрый Субедей, ты же не просто так это говоришь, наверняка твои  юртаджи  что то разнюхали?
   Субедей лукаво улыбнулся.
  -   Да, хан, не просто так. Пока Русь еще не бунтует, надо сделать из нее нашего главного вассала - союзника. И помощь в этом нам дает Вечное Небо в лице нашего врага - римского священника.
 -   Как это? – Батый вскочил от неожиданности.
 -  Мне сообщили, что римский священник благословил еще один крестовый поход на Русь. Рыцари уже двигаются к ее границам. Не
дремлет и Новгород, там молодой князь по имени Искандер, собирает большое ополчение.
 -    Крестоносцы их сметут
 -   Не торопись, хан, делать выводы. Этот Искандер уже побеждал северных германцев. Говорят, он не по годам умен и у него сильная дружина.
 -    Посмотрим, но я не думаю, что он устоит против тевтонов.
 -   Возможно и не устоит, но тем не менее  я считаю, к нему надо присмотреться и поддержать. Я думаю, этот Искандер нам еще пригодится.
 -    Ты что, предлагаешь послать ему войско?
 -   Нет, зачем же. Пусть убивают друг друга. Мы должны  отправить к его отцу Ярославу посла, который передаст, что если им понадобится помощь против рыцарей, то мы ее дадим. Ведь рыцари же наши общие враги. В подтверждение этому мы отправим домой  находящихся у нас русских воинов.
-    Пусть уходят, они нам пока не нужны. Рабов итак  много.
-    Но это еще не все, Бату хан. Надо освободить Ярослава от дани, пока. Все равно она грабится буртасами и мордванами.
-    Да, это будет существенная помощь. Ладно, булгары отдадут нам больше. Надо быстрее с ними покончить. Я хочу, Субедей, на земле булгар на Волге построить великий город, который станет столицей Улуса Джучи. Я не хочу возвращаться в Каракорум. Да к тому же, там меня не ждут. Ты же знаешь, как меня ненавидят Гуюк и его  мать -  ведьма  Туракина.    Пусть чингисиды  грызутся за престол без меня. А я, во славу  Повелителя, буду строить золотой город. Он будет центром моего мира, моей земли, которая будет называться  Золотой Ордой.
    Субедей  мрачно скривился, видя, что Батый, чересчур зазнавшись, пытается равняться  славой со своим дедом. Он жестко оборвал хана:
  -  Вначале  сделай, как сказал тебе я.  Русь не должна ударить в спину. А  Европа  не должна подумать, что мы, как сайгаки, убегаем.  Мы  предадим  огню и мечу  Балканские страны, пройдем их и соединимся в устье Дуная.  А там Вечное Синее Небо покажет нам путь.
  -  Будет так! – ответил Батый. В душе ему было обидно за то, что старый пес  до сих пор позволяет себе  так грубо ему  указывать. Ему, хану – завоевателю, от имени которого трепещет полмира. В то же время Батый  прекрасно  понимал, что он стал таким только лишь  благодаря опыту и мозгам  Субедея. 
     Когда Кадану прочитали письмо от Бату хана, его взяла неописуемая ярость. Уйти из Далмации, не раздавив  загнанного в угол Белу,  было для него равносильно поражению. Злоба его была сатанинской.  Людей, среди которых было много женщин и детей, не успевших уйти под защиту крепостных стен, загнали в холодную воду пролива в  месте,  которое было хорошо видно из Трогира.  Град камней и стрел опустился на их головы. Бирюзовое море стало алым от крови. Долго еще потом спасшиеся жители вылавливали по всему побережью распухшие, объеденные рыбой трупы. Напоследок  Кадан заставил воинов вырубить и сжечь окружающие город виноградники и оливковые рощи. Деревья, как и люди должны были почувствовать  гнев  разъяренного внука Повелителя.
    Монголы ушли, оставив о себе злую память. Оскорбленное и  поруганное последнее море провожало их негодующим, яростным штормом.
   Эрю и его спутники, хмурые и молчаливые, уезжали с окутанного дымом пожарищ побережья. Чайки издавали душераздирающие крики, будто бы спрашивая людей:
   - Зачем, зачем эта война?
   У Эрю ответа не было. Оглушительный гром расколол темное небо. Появившийся в свинцовых тучах дьявольский лик Повелителя ответил за него:
 -  Воля!  Весь мир покорит моя воля! – из узких глаз полыхнули яркие молнии, вселяя в сердца людей всепоглощающий ужас и безысходность.   


          


          Глава 6.  Конец Западного похода. Возвращение к жизни   
 

            « В мужских погребениях обычными находками являются ножи, желобчатые огнива, фитильные трубочки и топоры. В наиболее богатых инвентарем погребениях найдены металлические котлы и деревянные ковши с серебряной оправой по краю. Нередки женские украшения, положенные мужчине в качестве заупокойного дара. Обычно это украшения головы. Так, известно, что вдова отрезала и клала в могилу мужа свою косу с ее украшениями… »

           Археология СССР, Финно-угры  и  балты  средневековья, гл. Мордва. Изд. 1987года.


    К  июлю   войска  монголов, вдоволь пограбив  Сербию, Албанию и Болгарию, соединились в устье Дуная. Когда все чингисиды собрались, Батый провел военный совет. Было решено  сделать  Болгарию  юго-западной границей империи. Остальным странам была дарована милость  самим решать свою участь. Предложение Субедея  уничтожить всех пригнанных с собой пленных  было принято единогласно. Перед выдвижением на Волгу  Батый решил  провести строевой смотр своей непобедимой  армии.  Было выбрано место и дано время для подготовки.
    Когда войска соединились, Эрю первым делом разыскал лагерь Байдара. Там были очень удивлены, что молодой вождь мокселей не просто выжил, а стал приближенным сотником хана Кадана. Новость сообщили Байдару, она ему была крайне неприятна, но он сделал вид, что ему неинтересна судьба его бывшего воина-раба,  высказывать же что – то  по этому поводу своему двоюродному брату   не позволяла гордость происхождения.
   Душу молодого чингисида охватило волнение,  он хорошо помнил безумного мокселя с мечом,  его  сближала  с ним одна тайная деталь, оставившая  неизгладимый след в его суеверном сознании.
     Булгары поведали Эрю страшные вести. После возвращения гонца  Байдар окружил лагерь оставшихся с Пичаем  мокселей. Все были уничтожены, не пощадили ни раненых, ни большинства находившихся там женщин.
      Участь, постигшая булгар, была не лучше. Их осталось всего несколько десятков.  Практически все погибли при неудачном  штурме  моравского Оломуца.
  -  Моксель с мечом, для тебя есть еще одна новость. Только не знаю, будешь ты ей рад или нет, -  сдержанно  сказал командир булгар.
 -    Говори же! – сгорая от нетерпения, взмолился  Эрю.
 -    Твоя женщина жива!
 -   Как? Где она?  – выкрикнул, взволнованно, Эрю, не понимая, как Тансылу миновала участь оставшихся.
 -  Не спеши радоваться, моксель. Ты ее вряд ли узнаешь. Она стала ненормальной. В тумене говорят, что она колдунья. Байдар после того, как уничтожил твоих соплеменников, забрал ее  в наложницы. Он знал, что она принадлежит тебе,  поэтому решил вначале позабавиться и не убил ее сразу.  Вскоре Байдара свалила неизвестная болезнь и он, на удивление всем, отпустил твою женщину и более того, приказал всем под страхом смерти  не трогать ее. Она сейчас в куманской тысяче.   Не знаю, правда это или нет, но говорят, что она насылает порчу, поэтому Байдар ее боится.  Куманы же,  наоборот, жалеют ее. Она у них ухаживает за безнадежными, помогая им без страданий уходить в другой мир.
    Эрю,  не дослушав, помчался к куманам Байдара. Они, увидев Эрю, побросали дела и с любопытством наблюдали за происходящей встречей. 
    -  Тасю, я не верю своим глазам! Ты жива! Богини  не обманули! - Эрю схватил ее в охапку и поднял на руки, не обращая внимания на ее страшный  вид.
      Тансылу, потеряв дар речи от неожиданности, закрыла глаза и прижалась к груди  воскресшего из мертвых  любимого.
    Тансылу было не узнать. За  какой-то год молодая  красивая девушка превратилась в сгорбленную старушку. На ее страшно худом теле как на пугале болтались грязные лохмотья, которые шевелились от кишащих там вшей.
   - Где твои волосы, Мой Прекрасный Рассвет? – как ни в чем не бывало  спросил  Эрю.
     Тасю вырвалась и, стыдясь своего вида, взмолилась:
   - Уходи, воин. Забудь меня. Я скоро покину этот мир. Неужели ты слепой и не видишь, что со мной стало?

   - Монах не обманул, - не обращая внимания на ее  слова, прошептал  Эрю, -  Спасибо ему! Ты пойдешь со мной. Ты должна родить мне детей!
     Тасю громко разрыдалась, все еще не веря в нахлынувшее счастье, и, уже не сопротивляясь, пошла за ним.
    - Безумец, он все-таки забрал ее! - облегченно рассуждали  куманы.
    -  Зачем она ему нужна? Ведь, судя по его одежде, он может купить себе нескольких жен - красивых и сильных, - продолжали они удивляться, провожая взглядами удаляющуюся пару.
    Эрю  пустил  лошадь в галоп.
   -  Мы будем жить! Ты снова будешь самой красивой! – шептал он на ухо, сидящей впереди Тансылу!
   -  Я ждала тебя, мой багатур! Я люблю тебя, -  неслось в ответ.
    Возвратившаяся любовь с невероятной силой и быстротой стала заполнять живительным жизненным соком ее высохшее тело и измученную душу.
    Боги благоволили влюбленным, предоставив им время для себя. Великая армия отдыхала и готовилась к смотру. Кадан  провел переформирование своего корпуса. Сотни, которые  потеряли  больше  половины  воинов, были расформированы. Люди из них пошли на доукомплектование подразделений, имевших меньшие потери. Сотня мокселей, уменьшившаяся  только на треть, принимала  пополнение. Три десятка аланов, таких же подневольных, как и мордва, встали под командование Эрю.  За хорошую службу и преданность Кадан не только сохранил за мордовским вождем должность,  он еще направил к нему пятерых опытных воинов из личной гвардии.
   Сотня Эрю официально была переведена в разряд разведывательной, на  нее у чингисида  были свои определенные планы. 
     Деньги, давно забывшие про смысл их существования, с радостью переходили в руки купцов.  Эрю не скупился. Лучшая по тому времени одежда и многочисленные украшения возвратили Тасю  ее прежний вид.
    Худоба, правда,  еще оставалась, но вскоре и она должна была уйти.  Мяса и молока у сотника-победителя было вдоволь.
    Эрю летал, как на крыльях. Радость, получаемая от повернувшейся к нему лицом жизни, давала возможность хоть на время  забыть о прошлом и не думать о будущем. Все свободное время  измученные долгой разлукой влюбленные  тратили друг на друга, спеша   утолить  голод вновь запылавшей страсти. Вечерами  они выходили на берег и просили мать воды послать им сына, такого же могучего и красивого,  как великий Дунай.
   - Прости меня, любимый, я не сохранила твой подарок. Старшая жена Байдара отняла у меня твой янтарь. Я ничего не могла сделать, меня там каждый день били, - Тасю отвернулась и заплакала, нахлынувшие воспоминания не давали покоя.
   - Не переживай, ведь у тебя сейчас много других украшений, - успокоил Эрю и нежно провел ладонями по ее коротким волосам и голым плечам, еще раз наслаждаясь  ароматом арабского масла, с избытком  впитавшегося  в  отмытую бархатную кожу девушки.
   -  Эрю, почему ты не спрашиваешь, что со мной было?  Прости меня, но я не могу больше скрывать и держать это в себе.
   -   Не спрашивал, потому что боялся причинить тебе боль. Хватит страданий, что было, то прошло.
   -  Ты не понял, мой багатур,  я должна рассказать про чудо, которое спасло мне жизнь.
   -  Какое чудо? - напряженно спросил Эрю, внезапно почувствовав   дыхание  другого мира.
    Не поворачиваясь, боясь увидеть его глаза, Тасю  продолжила рассказ:
   -   У Байдара мне было совсем плохо. Меня почти не кормили, держали как собаку на привязи. Сам он приходил по ночам, бил меня и насиловал. Потом отдавал меня своим нукерам, а сам смотрел и смеялся. Он все ждал, когда же  я  сдохну.
     А я, как назло, теряла сознание, но не умирала.  Очнувшись, я молила богов об одном, быстрее забрать меня к себе.  Однажды ночью  я поняла, что боги услышали меня.  Надо мной кто-то склонился,  это была она – смерть.
   От  странного предчувствия у Эрю задрожали руки, по спине пошел холод.
  -  Как она выглядела? – закричал он.
     Тансылу  продолжала,  как  завороженная: 
  -  Женщина, женщина с белым лицом в черной шубе, она взяла в руку свою косу, сняла ее с головы и бросила на землю. «Не сейчас», - сказала она, растворяясь в темноте.
    Эрю, потеряв дар речи, мотал головой.
   - Утром я нашла обглоданную баранью кость, разгрызла ее и  осколками, волос за волосом, отрезала свою косу. Женщина -смерть заставила меня это сделать. Когда пришел Байдар, я бросила ему в лицо свои волосы и сказала, что ухожу в мир убитых им мокселей  и  забираю  с собой его душу. Он взбесился и бил меня плеткой до смерти. Но я опять не умерла. На следующий день пришли хмурые нукеры и отвели меня в шатер Байдара. Он лежал мокрый, горячий и жалкий. Вместо надменного и жестокого чингисида передо мной предстал трусливый, сраженный недугом юноша.   Я почувствовала в себе странную силу. Я поняла, что это я наслала  на него болезнь. Он умолял прекратить муки. Ради этого он приказал меня отпустить и больше не трогать. Я ушла к своим.  Вылечился Байдар только через месяц и говорят, что его до сих пор мучают приступы. Он боится меня, а я боюсь  женщину с белым лицом. Я боюсь, что она придет и заберет меня навсегда. - Тасю прижалась как ребенок, желая спрятаться в объятьях любимого от наблюдающего за ней призрака.
   - Не бойся, она за тобой не придет! – выдавил из себя Эрю.
   - Почему?
   - Потому, что она Кулоф Келу. Ей нужен только я.
     Таинственная фраза испугала Тасю, она больше не задавала вопросов и, прильнув головой к груди мужа,  вскоре заснула. К Эрю сон не шел.
    Пораженный рассказом, он пролежал до утра: мир живых, мир мертвых, боги и призраки, предсказания и видения, горящие кресты и золотые мечи, любовь и ненависть - все смешалось и закружилось вокруг него. 
  -  Мои богини, где я? – взмолился Эрю, поняв, что очутился один на лесной, залитой солнцем поляне.
  -  Все будет хорошо, мы любим тебя, - отвечали они, прячась за деревьями.
  -   Ты должен жить! – послышался до боли знакомый голос. Огромная береза, на одной стороне которой были  желтые листья, а на другой живые зеленые, шевелила ветками как руками.
  -  О боги, да это же она, Кулоф Келу! 
  -  Да, это я, мой мальчик! – прошептали, раскрывшиеся из коры губы.
  -    Это мы, Эряф! Не забывай про нас! – шептали ожившие разом люди-деревья. Волшебным хороводом они зашагали вокруг Кулоф Келу, треща сучьями и шелестя листьями. И в каждом дереве из десятков  оживших сосен, берез, тополей, кленов, дубов, осин и лип он узнавал кого-то из погибших на войне соплеменников.  Не было одного Верьгаза. Он понял об этом,  когда очнулся от свалившего его под утро нервного сна.
    Кадан очень хотел отличиться на смотре, впрочем  этого хотели и другие чингисиды. Собрав командиров, Кадан отрубил головы двум десятникам, на которых пожаловались купцы за то, что те с ними не рассчитались. Простые воины из этих десятков были тут же проданы в рабство. Командиры были предупреждены, что их ждет такая же участь, если воины из их подразделений будут иметь неприглядный вид и не будут вооружены по монгольскому стандарту. К счастью, Эрю и его людям это не грозило. Еще в Венгрии все обзавелись требуемой экипировкой и оружием. Даже любимые топоры были заменены на булатные сабли и мечи. Тем более, на добытое в Европе золото  можно было купить что угодно на развернутом на берегу Дуная грандиозном торге.
     Эрю в душе  любовался, наблюдая  за  видавшими виды  грозными  мокселями, которые с нескрываемым усердием начищали войлоком и песком шлемы и латы, чинили старое и подгоняли новое снаряжение.
   - Да, покинувший нас Пуреш не узнал бы их, - подумал Эрю, в очередной  раз осматривая своих, закованных в металл, сверкающих на солнце, могучих солдат.
   -  Надо, чтобы и пополнение выглядело не хуже, - подумал он, осматривая  алан, которые с нескрываемой завистью косо смотрели  на стоящих рядом в строю мокшан. Приказ отдать все оставшиеся ценности, включая и свои личные,  вновь прибывшим, аланы приняли с восторгом. Золото Эрю  не жалел, ведь в отваге и мужестве последние  не уступали основному составу сотни.
       Наступил день долгожданного смотра. Войска были выстроены в пешие коробки по сотне в каждой. Порядок построения соответствовал династической иерархии, установленной Чингисханом. На правом фланге находились войска, подчиненные детям и внукам Джучи – старшему сыну Повелителя, далее соответственно войска потомков  Чагатая, Угэдея и Тулуя.  Замыкали строй старая гвардия Субедея и  мозг  армии -  его непревзойденный штаб. Среди юртаджей  особняком стояли в расшитых золотом шелковых халатах и посеребренных шлемах знаменитые китайские инженеры.
     Пятнадцатитысячное войско победителей выстроилось почти в километровую линейку. Напротив, на холме представители местной знати и приехавшие на торг многочисленные купцы наблюдали за предстоящим грандиозным представлением. Недалеко от них под бдительной охраной расположились несколько тысяч ни о чем еще не подозревавших пленников, которым победители пожаловали величайшую милость - лицезреть  перед  смертью  мощь и величие империи. 
      Вой сотен труб возвестил начало смотра. Из стоящего на холме шатра вышел Батый, его встречали облаченные в золото чингисиды.
     Субедей  согласно этикету стоял в стороне, еще дальше за ним выстроились прославившиеся темники и тысячники, в которых не текла кровь Повелителя или ее наличие подвергалось сомнению.
   Среди них стоял семнадцатилетний талантливый тысячник Ногай, который проживет невероятно долгую жизнь и запишет свое имя в анналы истории на одну страницу с именами золотоносных   чингисидов: Бату, Берке, Орду, Шибана, Гуюка, Кадана, Мунке, Бури, Байдара.   
    Батый поприветствовал встречающих и сел на колени, устремив взгляд в бесконечное и вечное небо. Как по команде вся выстроившаяся армия  повторила то же самое. Купцов попросили, а пленников заставили также встать на колени. Прозвучала короткая молитва, прославляющая  Монхе Тенгри. После чего Батый и его окружение сели на лошадей и поскакали к войскам. Каждый чингисид  представлял свои войска, темники и тысячники – свои подразделения. Для Батыя это был апофеоз славы. Настроение у него было приподнятое, ему ужасно нравилось равняться подвигами с самим Повелителем.
    Эрю со своими людьми находился на левом фланге. Воины замерли и стояли не шелохнувшись. В первой шеренге выстроились десятники. У всех на щитах белой краской был нанесен ромб с крестом – тяштькс рода Тумая, ставший опознавательным знаком сотни.   На копье Эрю развевались небольшое треугольное полотнище с таким же знаком и волчий хвост, который хранили в память о предыдущем командире.
     Батый  останавливался не у каждого подразделения, но услышав, что Кадан при перечислении лучших своих сотен упомянул мокселей, пожелал их немедленно увидеть. Ничего не подозревающий  Кадан  представил  Батыю Эрю, при этом упомянул про его храбрость и находчивость. Удивленный Батый повернулся назад, выискивая взглядом  Субедея:
   - Ты же сказал, что мокселей больше нет?
   - За удаль в бою не судят. Так говорил Повелитель, - хитро улыбаясь, ответил Субедей. Он был польщен тем, что  интуиция его не подвела, когда он отправил Эрю к Кадану.
   - Что же мне с ними делать? – Батый оценивающе смотрел на склонившего голову Эрю и его рослых, закованных в сияющие кольчуги, солдат, явно выделяющихся на общем фоне.
     -  Отдай их Ногаю, ему они больше пригодятся, чем Кадану, - теперь уже суровым голосом ответил одноглазый полководец.
    -   Я понял тебя, старый пес, так этому и быть, - Батый, щелкнул плетью и кавалькада поспешила дальше. Кадан был обескуражен и недоволен, во-первых, он не мог понять, почему Субедей скрыл от него правду про мокселей, во-вторых, почему он решил отдать одну из его лучших сотен юнцу Ногаю.
     Эрю  облегченно вздохнул, провожая взглядом сверкающих золотом всадников. Он еще не знал о том, что вечером его переведут в войско Ногая. Причину перевода он узнает только через год.
     Закончив объезд, Батый с окружением вернулся на холм. Повторилась церемония поклонения Монхе Тенгри. После чего во славу Повелителя над равниной прогремело, подхваченное тысячами  голосов, громогласное «Урагх!!!».  Все без исключения: и воины Великой армии, и купцы, и даже несчастные пленные в этот момент понимали, что нет в мире силы, способной противостоять ненасытной воле Повелителя мира, постоянно требующей  свежей  крови. Утром решение военного совета было исполнено, пленники из западных стран были уничтожены.  Вечером их развели по туменам и объявили, что завтра  освободят. Монголы сдержали слово: более-менее знатные  после того, как на их глазах казнили соплеменников, были отпущены на родину. Остальным была тоже дарована свобода от рабства - на небесах.


            

       


                Глава 7.  На Волге. Рабыня Толне 


            « Возвратившись оттуда (из Западной Европы) они пришли в землю Мордванов (Morduani), которые суть язычники, и победили их войною. Подвинувшись отсюда против Билеров, то есть великой Булгарии,  они и ее совершенно разорили. Подвинувшись отсюда еще на север, против Баскарт, то есть великой Венгрии, они победили и их…»

                Плано Карпини – монах ордена францисканцев,
                посол Папы Иннокентия IV к монголам, 1246 год.




     Прошел еще один год.  Эрю со своей еще больше обновившейся сотней сопровождал первый караван с собранной данью от ставшего наместником западных земель темника Ногая. Молодой амбициозный  военачальник блестяще выполнил поставленную Батыем задачу.  Ставка, обустроенная Ногаем в степном Крыму, стала административным центром всех причерноморских земель, покоренных монголами. Несколькими карательными рейдами он замирил и привел к единому руководству все разрозненные племена куманов. Умные  греки-феодориты, обитающие на южном побережье Крыма, приняли предложение Ногая  платить фиксированную дань в ответ на покровительство и прекращение беспорядочных разбоев, чинимых усмиренными куманами. Извечным соперникам Венеции и Генуи он предоставил равные права по обустройству торговли в Крыму.  Правда, уже к концу века  генуэзцы вытеснят венецианцев из Крыма и, находясь под крылом монгольских наместников, а  впоследствии - крымских ханов, на несколько столетий прочно обоснуются на благодатном полуострове.  Ногай сразу оценил выгоду своего положения. Наделенный неограниченными полномочиями над богатыми  землями, он не упустит возможности в будущем  укрепить свою власть и  фактически выйти из подчинения Золотой Орды.
     Год в Крыму прошел для Эрю и его воинов относительно спокойно. Ногай,  проверив  способности  сотни,  держал Эрю при себе, давая самые ответственные поручения.  А десяток самых сильных мокселей вообще перевел в свою личную охрану. Эрю переживал по этому поводу, ведь в сотне стало уже больше половины воинов не родной для него крови. Но жизнь продолжалась и по весне принесла ему долгожданную радость. Тансылу родила сына. Высоко в небе спешила на север стая гусей. Радостный новоиспеченный отец кричал им вслед:
   -  Передайте родной земле, родным богам, что у меня родился сын! Он будет такой же красивый и свободный, как  вы! Я нарекаю его именем  Торай !
    Тасю приняла имя мальчика, но с условием, что второго сына назовет по-своему.
     К Волге крымский караван вышел в сентябре 1243 года. В это же время огромная, перегруженная добром со всего света, сопровождаемая многими тысячами рабов орда  медленно совершала перекочевку на юг.  Батый выбирал место для будущего города, который должен был стать его золотой столицей. Зимовка на средней Волге оказалась очень тяжелой и заставила Батыя отказаться от первоначальных планов закладки   столицы на земле булгар.
     - Здравстуй  Великий  Рав!, - моксели  приветствовали реку и умылись волжской водой, ведь в себе она несла воду родной Мокши. Караван присоединился к орде и двинулся на юг.
    Здесь Эрю узнал про горькие известия с Родины. Теперь он понял, почему его оставили в Крыму.
    После смотра   Батый разделил войско на две части.  Одна часть, наиболее мобильная во главе с  Каданом  и  Субедеем  ускоренным маршем выдвинулась уничтожать буртасов и мордву, вторая, во главе с самим Батыем дошла до Волги и после переправы  повернула на север с целью окончательного усмирения булгар. После ожесточенного сопротивления  теперь уже окончательно  пал Великий Болгар, знать была казнена, часть населения обращена в рабство, оставшихся разогнали.
     Субедей  и  Кадан,  превратив  правобережье  Волги в выжженную пустыню, также перешли на левый берег и соединились с основными силами. С собой они пригнали  огромный  полон. Из мокшан спаслись только те, кто успел разбежаться по лесам.  Буртасы  подверглись поголовному истреблению и фактически перестали существовать как народ. 
    Эрю опускал глаза, он не мог без боли смотреть на страдания тысяч пленных соплеменников. Величайшим усилием воли он подавлял в себе терзающее  чувство вины перед ними, вины за то, что не разделил участь своего народа, за то, что служит врагам. Надо было пройти и через это испытание, надо было продолжать жить, исполняя желание богов.
    - Эрю!  Эрю! Там…, - подбежал запыхавшийся десятник, глаза его блестели от слез.
   -  Что там? – с тревогой в голосе ответил Эрю.
   -  Там Унжа! Он в клетке!
      Эрю мигом вскочил в седло и помчался в главный стан Батыя.
      Толпа смеющихся и улюлюкающих людей обступила выставленную на обозрение железную клетку, укрепленную на огромной повозке. Клетка была разделена дубовыми досками на две половины. В одной находился медведь, а во второй человек. Этим человеком был Унжа.
     Эрю ужаснулся, глаза отказывались верить в то, что могучий воин - герой Легницы  превратился в грязное, обросшее, безумное существо. Охраняющий клетку монгол на потеху зрителям кормил  медведя и Унжу тухлой сырой кониной. Он надевал маленькие куски на острие копья и, дразня, протягивал в клетку. Голодные человек и медведь, как бешеные кидались на вонючее  мясо. Зрелище было отвратительное. В толпе Эрю узнал, что  сам  Бату  приказал  держать в клетке с медведем вождя побежденных  мокселей. Не красил этот поступок хана, кичившегося своим венценосным  происхождением. Превращать побежденного воина в животное было недостойно принципам благородства, изложенным в священной ясе. Но тем не менее Бату нарушал их, все это говорило о начале конца. Империя, купающаяся в лучах славы, но созданная на крови и страданиях миллионов людей начала движение к своему краху.
         На следующее утро Унжу обнаружили мертвым. Бесшумная меткая стрела торчала из его глаза. Унижение было прекращено. Батый негодовал, нерадивому охраннику отрубили голову. Того, кто пустил стрелу так и не нашли.
        Эрю и его воины с горьким нетерпением  ждали, когда их отпустят назад в Крым. Он очень скучал по любимой Тасю и маленькому Торю. Тем временем   наступила зима. Наконец, Батый определился с местом для города. Раскинувшийся на левом берегу Волги огромный лагерь в скором времени усилиями тысяч рабов превратится в первую столицу Золотой Орды – величественный город Сарай - Бату. Сотни купцов с товарами со всего мира спешили в рождающийся новый центр Империи. Всем им Батый гарантировал  личную неприкосновенность.
        Эрю приехал с воинами на один из бесчисленных торгов, раскинувшихся на волжском берегу. Вдруг, выбирая  необходимые для зимы вещи, он услышал за спиной до боли знакомый родной голос.
       -  Тебя не узнать, Эряф! Ты стал таким красивым и сильным, - голос принадлежал красивой, статной девушке с рыжими волосами, заплетенными в две тяжелые длинные косы.
       -  Ты меня не узнал? Это же я, Толне !
         Эрю оторопел. 
       -  Толне! Ты! – ему не верилось, что перед ним та самая смешная рыжая с конопушками  девчонка, родственница охотника, с которым он зимовал в лесу.
       - Да, за шесть лет, ты сильно изменилась, но конопушки остались, если бы не они, я бы ни за что тебя не узнал. Я так рад, Толне, что тебя встретил.
        -  А я как рада  ведь в детстве  я так любила на тебя смотреть, а ты меня никогда не замечал.
       Не веря такой встрече, Толне разрыдалась и повисла на шее Эрю, нежно его обняв.
       -  Воин отойди от нее! – женщина  с замотанной в синюю ткань головой грубо дернула за воротник бекеши, в которую была одета рыжеволосая девушка и оттащила ее в сторону. Толне, всхлипывая и вытирая рукавом нос, безропотно повиновалась.
     - Не смей больше приближаться к ней, воин! Она наложница самого  Анзура.  Пойдем отсюда! – женщина схватила Толне за рукав и повела за собой. Было видно, что Толне еще плохо понимала язык степи.
     -  Эрю! Рода Тумая больше нет! Мы с тобой остались одни! – крикнула на прощанье Толне. Густыми хлопьями пошел снег. Он падал на непокрытую голову девушки, застывая на ее рыжих волосах, которые еще долго мелькали, резко выделяясь на фоне темной толпы восточного базара.
      Горьким комом обернулась неожиданная встреча.
    - Нет, я не брошу тебя, я вызволю тебя из рабства, - давал себе установку Эрю, думая,  как выкупить Толне у богатого купца.
    - Мы ничего здесь покупать не будем, обойдемся, отдайте все деньги мне, - со злостью в голосе приказал  Эрю своим воинам,  те опешив от резкой перемены настроения своего командира, безропотно повиновались.
      На следующий день Эрю, одевшись по-боевому, один на коне приехал к шатру  Анзура. С собой он привез все деньги, которые были в сотне.
      Изумленные наглостью, слуги передали купцу, что его вызывает на улицу какой-то безумный сотник. Анзур тоже удивился, но все же,   не спеша,  вышел.
     - Ты кто такой? Как ты смеешь вызывать к себе меня. Ты хоть понимаешь, кто перед тобой стоит?  -  хмуро начал разговор купец, в то же время внимательно и с любопытством рассматривая закованного в латы всадника,
    - Я Эряф, сотник Ногая из Крыма. Я пришел купить у тебя рыжую рабыню, - Эрю достал кожаный мешочек с деньгами и бросил его к ногам   Анзура.
     -   Рыжая  не продается, забирай свои деньги и убирайся, пока я не сказал своим нукерам размозжить тебе голову, - еще раз поражаясь глупости и наглости невесть откуда взявшегося сотника, ответил  купец.
     -  Я не уйду! – рыкнул  Эрю и вытащил из ножен меч.
   Слуги купца  схватились за копья и сабли. Но тут Анзур, увидев необычное оружие, переменил тон.
     -  Ладно, слезай с коня и проходи в шатер. Там  поговорим.
Нукеры, получив команду, опустили копья.
      Эрю следом за Анзуром зашел в огромный шатер, роскошное внутреннее убранство которого говорило о невероятной состоятельности владельца.
     - Сядь, воин, выпей кумыса. У тебя великолепный меч, - восхищенно говорил купец, рассматривая внимательно золотую рукоять.
     -  Продай мне рыжую, пожалуйста, ведь за те деньги, которые я принес, можно купить пять таких рабынь, - взволнованным голосом умоляюще попросил  Эрю.
      -  Деньги мне не нужны, отдай мне за рыжую свой меч! – глаза купца заблестели, он был большим любителем искусно сделанного холодного оружия.
     -  Нет, меч я не отдам, он мне слишком дорог! – огорченный Эрю, не притронувшись к принесенному кумысу, развернулся и вышел.
     -   Я тебе в придачу еще двух рабынь дам, подумай, воин!
      Эрю ходил сам не свой. Перед глазами все время стояла заплаканная Толне и умоляла:
     - Не бросай меня, Эрю, ведь кроме тебя у меня никого нет!
    И в то же время  дух меча искрился в красном камне и повторял:
     -  Я твоя судьба, мы должны быть всегда вместе, во мне твоя сила!
       - О боги, что же мне делать?
       -  Поступай по зову сердца! – отвечали богини.
    Наутро,  промучившись всю ночь, Эрю снова  пошел к купцу.
   Тому тоже не давала покоя история с мечом. Ночью он вызвал Толне и устроил допрос. Эмоциональный рассказ девушки его поразил, он очень удивился, что воин с мечом и она родственники, к тому же единственные,  кто остался из их огромного рода.            А он-то думал, что сотник  захотел  купить рабыню из-за блажи.
      - Я принес тебе меч, забирай его. Отпусти Толне!
      Купец не ожидал, что Эрю на это решится. Осторожно взяв в руки меч, он долго любовался, рассматривая каждую деталь, после чего, тяжело вздохнув, отдал его назад ничего уже не понимающему Эрю.
   - А ты молодец, воин! Я бы никогда не решился отдать такое сокровище. Оставь меч у себя. И рыжую свою забирай.
    Эрю не мог поверить в это.
   -  Я будучи мальчишкой  был рабом, но, к сожалению, в моем родном Кулобе   не нашлось родственников, которые меня бы выкупили. И тогда я сказал себе, что сделаю все, чтобы стать свободным. Аллах мне помог. Прислуживая купцам, я вбирал  в себя до малейших подробностей все знания о странах, товарах, о ценах. Я сам обучился письму. И вот настал момент, когда я сам себя выкупил. Сейчас я самый богатый купец в Сарае. Сам Бату покровительствует мне. У меня много караванов, меня все знают. Но запомни: настоящее  богатство  не в золоте, не в деньгах, не в товаре. Главное богатство вот здесь, - купец приставил унизанную кольцами и перстнями кисть ко лбу, после чего подал знак  стоявшей в глубине шатра все той же женщине с замотанной головой. Та вышла и привела   еще ни о чем не догадывающуюся  Толне.
     -  Давай воин, уходи! А то передумаю, - купец явно расчувствовался, рассказывая о своей судьбе.
    Эрю быстро засунул меч в ножны и схватив за руку Толне поспешил удалиться, испугавшись, что купец передумает.
     -   А она рыжая везде! – вдогонку крикнул  Анзур, по привычке  расхваливая  товар,   и  громко  рассмеялся. Настроение у него  поднялось, в душе он гордился собой за то, что сделал богоугодное дело, цена которого была гораздо выше всех золотых дирхемов Сарая.
       На деньги, которые  Эрю  хотел отдать за Толне, он выкупил двух мокшанских рабов, бывших воинов Унжи. Один из них по имени Пангай   стал  легендарной личностью. Он был  из тех воинов, кто выжил под Легницей и возвратился домой. Он - то и рассказал, что произошло с  Унжой и Кемаем.
    Оторвавшись от преследования, беглецы благополучно миновали Польшу и вступили в прусскую землю, содрогающуюся от железной поступи  тевтонского ордена. Локис – вождь одного из самых сильных прусских племен – бартов, как и ожидал Кемай,  принял мордву хорошо.
     Известие о разгроме рыцарей под Легницей было встречено им  с нескрываемой радостью. Воины Унжи получили кров и еду. Прусские вожди готовили очередное восстание против ордена, поэтому отпускать  мокшан Локис не хотел. Воины, привыкшие к монгольской дисциплине и получившие бесценный опыт в сражениях с  рыцарями,  были ему как никогда кстати. Кемая такой расклад не устраивал. Он стал подбивать Унжу скорее уходить. Но к его глубочайшему сожалению прусское гостеприимство произвело еще один раскол в отряде. Часть мокшан, которым  надоели скитания, решила остаться на службе у Локиса. Унжа сделать ничего не смог, его авторитет все больше и больше падал. Вождь бартов, наблюдая за поведением принятых им воинов, решил предотвратить назревающую кровавую развязку и разрешил Унже и  Кемаю  уйти, но с одним условием - оставить воинов, пожелавших ему служить. Вдобавок  он щедро снабдил уходящих продовольствием.   Проведя пять месяцев у пруссов, Кемай спешил.
Через Литву и Русь прошли быстро и скрытно, лишь изредка появляясь в селениях для мирной покупки еды. Заниматься грабежом в этих местах маленькому отряду  было смерти подобно.
    На Мокшу с Унжой пришло меньше сотни воинов. Весть о гибели Пуреша и практически всего его войска моментально облетела все мокшанские роды. Ненависть к монголам была беспредельной. В начале зимы решили собрать всех старейшин родов. Но накануне схода  Кемай, тайно забрав оставшееся золото, сбежал. Куда он делся, как говорил Пангай, никто не знал. Лишь через несколько лет в Сарае от пленных эрзян Эрю узнал, как Кемай бесславно закончил свой путь. Он пришел в Эрзянь Мастор сразу после смерти Пургаса и пытался интригами взять его власть. Но не тут-то было. Там и без него хватало претендентов. В развязавшейся кровавой борьбе Кемая не спасли даже его деньги. При попытке подкупа его задушили и набили рот монетами. Мечте о купечестве сбыться не удалось.
      Унжа был подавлен предательством Кемая, но все же сход с главами родов провел, после чего стал собирать войско. Но, к сожалению, как уже говорилось выше, не обладая способностями Пуреша, действия мокшан под его руководством были стихийные и бессмысленные.
     Он отверг разумное предложение буртасов объединиться, в результате в первом же сражении с Каданом  потерпел ужасное поражение и сам при этом угодил в плен. Монголы сожгли все мордовские селения на Цне и Мокше.   Тумай  надеялся, что беда до него не дойдет и не увел людей в лес, в чем жестоко просчитался. Крупный монгольский отряд внезапно окружил городище и исполнил пророчество Кулоф Келу.  Священный тума был срублен и повален на землю на глазах у истекающего кровью связанного главы рода. Следом за дубом были срублены головы всех  плененных  мужчин и мальчиков. Род прекратил существование. Застывшие стеклом глаза Тумая  недолго наблюдали за страшной картиной.  Прилетевшие вороны быстро расправились с посаженной на кол головой.
     Так за нерадостными разговорами с Пангаем и Толне закончилась дорога назад в Крым. Бату вызвал Ногая к себе, поэтому Эрю пришлось ждать в Сарае своего темника и потом сопровождать его обратно. 
    Тансылу встречала не слишком радостно. Хотя многоженство в степи было практически обязательным, появление в семье новой женщины она восприняла с прохладой и ревностью.  Несколько месяцев они не разговаривали вообще. Эрю не вмешивался в их отношения. Он одинаково любил обеих, что вскоре привело к одному результату: они  забеременели. Это немаловажное обстоятельство начало сближать таких непохожих, но все же  по-своему красивых и, самое главное, добрых жен.  Первой родилась девочка у Толне, буквально через несколько недель мальчик у Тансылу.  Второго сына называла Тасю,  она  дала ему имя Бекшай – так звали когда то ее предка – невероятного богатыря. Мальчик был очень крупный, а роды - тяжелыми. Тансылу не могла оправиться, она угасала. Толне, как могла, помогала ей, беда окончательно их сблизила. Ей пришлось одновременно кормить обоих деток и заботиться о двухгодовалом Торае. Радость для Эрю сменилась горем. Оставалось только молиться богам.
     -  Эрю, милый, помнишь, как мы любили друг друга там, на Дунае, - Тасю вся мокрая от жара лежала в шатре и гладила волосы склонившегося над ней  мужа. Он молчал, и только слезы капали на лицо любимой.
     - Она здесь  в шатре,  справа от меня, - зашептала вдруг Тансылу.
        Эрю невольно огляделся.
     -  Здесь никого нет, Тасю, мы одни, любимая, все будет хорошо!
     -  Нет же, она здесь, женщина с белым лицом в черной шубе. Но мне почему-то не страшно. Она ведь добрая, Эрю?
     -  Да, - ответил он, чувствуя, что уже ничего не сделать, Кулоф Келу пришла забрать ее навсегда.
     - Я буду ждать тебя, любимый! – тихо простонала Тансылу и,  как будто ложась спать, закрыла глаза.
     Горе для Эрю не было последним, через несколько дней Кулоф Келу пришла опять, и проводила в свой мир его маленькую дочку. 
    Зато Торай и Бекшай росли не по дням, а по часам, принося неописуемую радость отцу и Толне, которая искренне дарила свою неудержимую любовь не своим, но ставшим для нее по-настоящему  родным детям.
    Шли годы. В Золотой Орде настало относительное спокойствие, Эрю продолжал службу у Ногая. Обязанностью у него оставалась охрана  сборщиков дани. Служил он честно и был на хорошем счету у молодого темника.
    Толне рожала еще несколько раз, но дети в младенчестве умирали, видно сказывалось кровное родство. Но тем не менее в жены Эрю больше никого не брал, решив навсегда отдавать свою любовь только жене и детям.
    В 1247 году Батый, видно опасаясь слишком больших успехов Ногая, вызвал его в Сарай, где определил  новую задачу, которую тот должен был выполнить с другим войском. Так, сотня Эрю  в очередной раз перешла под новое командование. На этот раз служить пришлось хану Сартаку – любимому сыну Батыя. В этот же год Эрю довелось увидеть в Орде русского князя – знаменитого Искандера, который вопреки прогнозам Батыя разгромил тевтонов в битве на льду.
      Про Искандера в Сарае ходили легенды, еще раз подтверждая прозорливость Субедея, сделавшего когда-то на него ставку.  Эрю с нескрываемым любопытством смотрел на  статного и сильного русского князя. Когда перед входом во дворец Сартака Искандер отдавал оружие Эрю, взгляды их невольно сошлись.
    - Какой сильный человек? -  мелькнуло у него в голове. - В  глазах столько страданий, откуда только  он находит в себе силу не показывать боль и  держаться  с величайшим достоинством, выдерживая на себе  грозные взгляды потомков Повелителя.
    Образ Искандера так сильно отпечатался в сознании Эрю, что  стал служить укором для него самого:
   -  О, боги, почему я не могу найти в себе силу и так, же как он, быть свободным и от этого равным с  монголами. Неужели я так и останусь  их рабом. 
   - Терпи, твое время еще не пришло! – Вирява  и  Ведява  взяли Эрю за руки и подвели к берегу Волги, на том берегу он увидел Кулоф Келу, она схватила солнечный луч, в ее руках он превратился в огненный меч.
    - Терпи! – прокричала она и унеслась на север, к родным  рекам и лесам.   
 
      
          
   
       
               



                ЧАСТЬ 4 

                ВОЗВРАЩЕНИЕ.  ЗОЛОТО КАЛМА-КУЖИ


          « Эта страна за Танаисом (Доном) очень красива и имеет реки и леса. К северу находятся огромные леса, в которых живут два рода людей, именно: Моксель (Moxel), не имеющие никакого закона, чистые язычники. Города у них нет, а живут они в маленьких хижинах. Их государь и большая часть людей были убиты в Германии. Именно Татары вели их вместе с собою до вступления в Германию, поэтому Моксель очень одобряет германцев, надеясь, что при их посредстве они еще освободятся от рабства татар…»

          Гийом де Рубрук - французский монах, посол Людовика IX Святого  к монголам, 1253 год.




   -  Отец! Где же наша Родина?  Когда мы туда доедем? – с нетерпением спрашивали возмужавшие  Торай  и  Бекшай. 
   -   А там,  правда, трава зеленее и вода голубее?
        Отец, воспитывая детей, всегда восторженно рисовал картины той далекой сказочной земли, на которой он не был уже  19 лет.
  -   Да, дети, да! Там  закат самый красивый на свете! И еще рассвет…самый прекрасный!  – проглатывая  слезы, ответил  Эрю.
  -  Толне, слушая разговоры отца с сыновьями, тихонечко всхлипывала.  Ей  до сих пор не верилось, что они едут на Родину. Не верилось, что  долгие годы  носимая в укромном уголочке сердца  надежда  теперь неожиданно превращалась в явь.
     Ехали медленно, давая табуну отдых. Июльское солнце нещадно палило.  Путники невзгод не замечали, ведь впереди их ждала земля, к которой они стремились всю свою жизнь. За безопасность опасаться было нечего. Серебряная  пайцза,  врученная  Эрю ханом Сартаком,  давала на дороге зеленый свет. Встречаемые в пути  редкие  ордынские разъезды и мелкие  кипчакские  кочевья оказывали посильную помощь.
    В истоках Суры встретили караван, идущий с Руси. Нагруженные до предела, запряженные быками, огромные половецкие телеги медленно плыли, поднимая тучу пыли.  Везли  меха, мед, хлеб. За телегами, привязанные одной веревкой, понуро брели рабы, в основном женщины и юноши-подростки. Высокую плату отдавала Русь за химерический симбиоз с Ордой, за возможность хранить православную веру и копить силы для будущего расцвета. 
    Рабы оживились, с недоумением и с какой-то надеждой всматриваясь в лица  приблизившихся путников. Действительно, вид  Эрю и его воинов  был необычен. Как-то не вязались бородатые  славянские лица  с одеждой и снаряжением кочевников.   Еще большее удивление вызывали их разномастные жены и дети.
    -  Кто вы? – неожиданно вырвалось с уст молодой  девушки с длинной русой косой.
     Эрю  нахмурился. Вопрос он понял, но ответа на него  не было. Толне, не выдержав пронзительного взгляда, отвернулась. Когда- то она так же, глотая пыль, брела, привязанная к телеге.
    Караван удалялся. Баскаки, прощаясь,   кивнули головами, еще раз отдав   дань  уважения ханскому сотнику.
   -  А кто же мы? – теперь уже  сам себя спрашивал Эрю. Ответ был один: - Мы тоже рабы.
     Родина встретила унынием и запустением. Последствия проведенного Каданом и Субедеем  геноцида  были катастрофичны. Казалось, что эта земля и этот народ никогда не оправятся от понесенных потерь. Две трети населения было уничтожено или отправлено в рабство. Те, кто выжил, влачил жалкое существование.  Каких - то 14 лет отбросили жизнь на много столетий назад. Страх и апатия обуяла людей, которые впроголодь  жили в лесах в маленьких  хижинах, довольствуясь тем, что давала природа, и обрабатывали жалкие лесные полянки. Многочисленные когда-то поля на речных поймах и степных черноземах были брошены и заросли березками и ольхой. Единства между выжившими родами не было.
    Более того, чтобы угодить ордынскому наместнику, князьки зачастую нападали друг на друга, угоняя и без того редкий скот и  воруя людей на продажу.
     Нерадостная картина все больше и больше ставила под сомнение выполнение задачи, поставленной Сартаком. Не из-за благих намерений сын Бату отправил на Родину Эрю.  Смерть самого Бату обострила и без того непростые отношения в Золотой Орде.  Чтобы сохранить свою власть, Сартаку необходимы были большие силы.  Распыленные на огромном завоеванном пространстве, верные ему немногочисленные  монгольские отряды  не  могли противостоять силе его дяди Берке, который умело подбирал ключи к  Мунке – правителю  Каракорума.  Сартаку, чтобы одержать победу над Берке, оставалось одно, как и во времена отца, деда и прадеда  мобилизовать покоренных, опять собрать  армию свежего мяса и бросить ее на съедение молоху, рожденному волей Повелителя. Эрю девять лет служил у Сартака. Хан был уверен в своем сотнике и отправил его собрать мокшанскую тысячу, которую он хотел использовать вместе с войском Искандера против ненавистного Берке. К счастью для Эрю, судьба распорядилась иначе. Через несколько месяцев Сартак был отравлен людьми Берке. Узнав об этом, наместник стал приказывать Эрю отправляться назад в Сарай и присягать Берке, при этом открыто указывал на его рабское положение. Эрю негодовал, на этот раз спровоцированный наместником приступ ярости привел к смертельному поединку, в котором верный рыцарский  меч пронзил  спесивого  монгола.
    - Братья мои, - горячо сказал Эрю, собрав своих воинов, - я сделал свой выбор, я ухожу. Со мной не идите, иначе монгольские мечи окончательно уничтожат нашу землю. Простите меня, я люблю  вас, я люблю свой народ, надо сделать все  ради его спасения.
     Хмурые воины молчали, их жизнь уже столько лет была неразрывно связана с любимым князем.  Но долгие годы в Орде обязывали их знать, что за убийство наместника последует очередной геноцид, избежать который можно будет, только добровольно уехав назад.
      Прощание было печальным. Воины быстро скрылись из виду, направив своих коней на юг, они вынуждены были спешить к бунчуку нового хана Золотой Орды. Эрю стоял один на берегу родной Мокши. В ее водах отражался кровавый закат.
   -   Неужели я свободен? – сам себя спрашивал бывший сотник.
    И как когда-то в Дунай, полетела в Мокшу и скрылась в серой воде       серебряная   пайцза.
   -  Боги, я все делал как, говорили вы! Я страдал, я терпел. Но я не знаю, как жить дальше?
   -   Иди на Ирсеть! – в один голос отвечали богини.
   -    Ирсеть! – вторила Кулоф Келу.
    На следующий день Эрю с семьей, забрав лошадей и коров, продирались сквозь  чащобы на северо-восток от Мокши. Целью ему служила маленькая речка, на которую так упорно звали его боги. Когда то, гоняясь за куницами, он часто выходил из крупного леса к высоким холмам, огибая которые  по непролазным оврагам текла речка с кристально чистой водой и странным названием Ирсеть.  Никто не знал, что означало имя реки.  Эти места считались нечистыми. У истоков Ирсети заканчивалась земля рода. Вслед за дичью  Эрю несколько раз пытался туда прорваться. Но суеверный охотник всегда останавливал и предупреждал:
     -  Ты что, там же проклятая земля! – и в очередной раз рассказывал, что там  когда-то жило невесть откуда пришедшее злое племя. Они были очень жестокие, часто нападали на род Тумая, уводили людей и приносили их в жертву своему богу-луне. Говорят, что они пили кровь убиенных. Боги тогда сжалились над мокселями, они прокляли злых соседей и те умерли от насланной на них болезни.   Мир мертвых их не принял и они до сих пор бродят вдоль своей речки и проклинают людей.  Кто из рода Тумая ступал на берег  Ирсети, в скором времени  погибал, поэтому уже сотни лет эти места обходят стороной. Никто уже не помнит, как называлось злое племя, одно только слово оставили они из своего языка – Ирсеть.
       -    Иди туда, не бойся, призраки Ирсети вредят только злым и плохим людям, вас они не тронут, вас они наоборот будут охранять, - подбадривала Эрю  приходившая ночью Кулоф Келу.
     -   Не бойся, любимый, - повторяла за ней улыбающаяся Тасю.
  Толне в отчаянье умоляла мужа вернуться к людям, тщетно пытаясь избавить его от нахлынувшего безумия. Эрю был               неумолим, интуитивно  шел туда, куда вели его боги, а сыновья безропотно подчинялись. И вот, наконец, чаща расступилась. Они очутились на чудесной, залитой солнцем  поляне, спрятавшейся на высоком, заросшем лесом холме. Утолив жажду хрустальной водой из бившего  ключа, Эрю упал на землю.
      -  Мы пришли!  – радостно крикнул он. -  Здесь наша земля!   
     Хан Берке  отнесся к упавшим под его бунчук  мокшанским воинам на удивление всем снисходительно. Более того, в скором времени он отправил их на Родину вместе с новым наместником, которого теперь сопровождал сильный монгольский отряд. Берке всерьез решил укрепить  земли, которые могли бы с ним воевать. На Мокше,  вблизи разрушенного мокшано-буртасского  городища, разместилась ставка наместника, теперь уже напрямую управляющего  краем. К концу века ставка превратится в знаменитый город Мохши – центр северного улуса Золотой Орды, оставшийся в русских летописях под названием Наручадь.
     Монголы про Эрю на время забыли. Мордва также не знала, куда делся князь. Через два года Эрю тайно появился с сыном в одном из селений на Мокше. Обменяв мешок искрящихся  куньих шкурок на семена, он  быстро растворился. Весть о спасении знаменитого князя с золотым мечом мигом облетела селения. Вместе с ней  в затравленном сознании жителей появились робкая гордость и маленькая  ниточка надежды. Надежды  на жизнь, надежды на будущее.   Имя Эрю обрастало легендами и стало символом свободы. На призрачную Ирсеть потянулись люди.  Наместник несколько раз пытался найти и разорить выселок. Все попытки были безрезультатны и только усиливали любовь населения к  непокорному князю.
    Эрю наконец-то дышал свободно. Бытовые тяготы были ничто, по сравнению со свежим воздухом вновь обретенной Родины. Загадочная  Ирсеть  изобиловала рыбой, леса вокруг нее кишели дичью. Распаханный чернозем поймы дал необычайный урожай.  Даже загадочные призраки мертвого народа защищали укромный уголок с непокорными людьми, заводя идущих с мечом в непролазные чащи и топкие болота.

    Эрю на всех возможных тропах и проходах  наставил ловушек и сделал засады, было построено несколько ложных телимов .
   Прибывающих людей он обучал воевать, оружие тайно покупалось в  Мохши. В конце концов, наместник перестал посылать свои отряды на гибель и оставил в покое Эрю и его людей.
      Эрю очень переживал смерть Толне,  стал сдавать, его, казалось бы, неисчерпаемая   энергия таяла на глазах. Он похоронил ее под огромной наполовину высохшей березой на опушке леса.
     Суровая жизнь на выселке закалила его крепких сыновей. Они обзавелись женами, которые рожали им здоровых детей. Для них обнесенный  дубовой стеной телим  был родиной, их миром.  Поседевший Эрю любил смотреть, как дети играют и смеются. А те с нетерпением ждали, когда наступят трескучие морозы и дедушка Эряф соберет весь род в своей избе, достанет драгоценный меч и вновь начнет рассказ про сказочные моря и горы, про великих воинов: Пуреша, Верьгаза, Унжу, Кемая, Офту, Пичая, Пангая, про доброго колдуна, про королей Генриха и Белу, про хана Котяна, про Батыя и Субедея, Байдара и Кадана, Ногая и Сартака, про князя Искандера и рыцаря с улыбающимся лицом, подарившего Эрю  неведомую светлую силу, которая хранила его и провела невредимым через все испытания. Детям, мир для которых ограничивался речкой и лесом, рассказы деда казались фантастической сказкой. Эрю читал это в их изумленных лицах. Но удивительно то, что этой сказкой была его жизнь. 
    Старый князь долго уходил в мир, к которому столько раз за свою долгую жизнь был так близок. Очнувшись после очередного приступа беспамятства, он попросил близких  помочь одеть его в боевой наряд. Сыновья поняли, что последний час отца настал и беспрекословно подчинились. Все молча встали на колени, когда Эрю, облаченный в кольчугу и шлем, вынул из ножен заветный меч и с трудом побрел в лес. Строго соблюдая традицию, он пошел, ни разу не взглянув  на рыдающих соплеменников. Три дня все скорбили и, повинуясь последнему желанию князя, не покидали телим.
     Нашли Эрю сразу. Он лежал, прислонившись головой к высохшей огромной березе, которая чудным образом уже несколько лет стояла на опушке леса и не упала. Рядом вростал в землю трехвенцовый сруб его любимой рыжеволосой Толне, определивший  место для родового кладбища.
    Историю про мертвую березу старый князь унес с собой. Никто из потомков так и не узнал про ее сакральный смысл, который был так важен для Эрю. Он выполнил желание Кулоф Келу, культ мертвой среди живых остался навсегда в прошлом. Калмава трансформировалась в обычное божество, покровителя мертвых. Перед смертью его долго мучили видения. Выбеленные  Верьгаз и Офта, вместе с такими же призраками мертвого народа Ирсети  умоляли Эрю  просить Кулоф Келу проводить их в загробный мир. На что появившаяся  Келу ответила отказом.
    -  Их час еще не пришел, пусть помучаются, пусть напоминают живым, что надо заранее думать о вечности и вести себя праведно, - ответила она Эрю.
     Родным не верилось, что глава рода мертв. Казалось, что он просто заснул, убаюканный тихим шелестом ветра. Князь был в одной погребальной рубашке. Доспехи и меч  куда-то исчезли. Долгие поиски результатов не принесли. Так и осталось тайной, куда Эрю спрятал перед смертью золотой меч. Не захотел он, чтобы оружие, ставшее символом его жизни, попало  в другие руки. Но прежде всего, наверное, не хотела этого светлая душа рыцаря Альберта. Эрю похоронили в расшитой рубашке с топором в руках, ведь он столько лет оставался  подневольным солдатом Великого западного похода. Только судьба дала ему еще сорок лет жизни после роковой битвы при Легнице.
     До сих пор лежит на Калма-Куже золотой меч, а вместе с ним покоятся в этой земле честь, сила и воля  простого воина, сумевшего в страшное время пройти суровые испытания и дать жизнь новому роду людей. С чувством великой гордости и  благодарности, спустя семь веков  пишутся эти строки.
     Как не ржавеет золото, так не ржавеет и не меркнет слава. Пробиваясь лучом света сквозь тьму веков, она дает нам силу любить  жизнь и сохранять память. Будем помнить мы, будут помнить и нас!            
               



                ЭПИЛОГ


     Вот, казалось бы и все. Перевернута последняя страница.  На душе  спокойно от того, что попытка донести до вас маленькую часть истории моих далеких предков состоялась.  С другой стороны, чуточку грустно, от того, что придется  попрощаться с героями Калма-Кужи.  Окунувшись в их мир, я, сам того не замечая, стал другим. Жизнь моя  после посещения горы предков  сильно изменилась. Наверное, в лучшую сторону. Сын повзрослел. Подрастает маленькая дочка и каждый  день радует меня новыми познаниями, окружающего ее,  противоречивого, но такого интересного и прекрасного мира. А я опять с нетерпением жду. Жду, когда  мы все вместе отправимся туда, где пьянящий запах горьких трав, ласковый теплый ветер и мягкий солнечный свет. Туда где оживают легенды. К нам придет старый князь с золотым мечом, обрадуется  и  расскажет  еще одну удивительную историю жизни, которую бережно хранит священная гора.
      У каждого из нас есть своя Калма-Кужа.  Надо только научиться   верить…

                А.Зайцев

                Екатеринбург, 2010 год.