В жизни нет сюжетов,
в ней все смешано-глубокое с мелким,
великое с ничтожным,
трагическое со смешным.
А. Чехов
Как это целительно в пасмурный вечер сидеть в теплой гостиной и потягивать душистый чай или крепкий кофе, и еще при этом занимать себя душевным разговором с приличным собеседником!
Именно в таком редком благоприятном положении находился университетский преподаватель литературы и домашний философ Антон Никитин.
В тот вечер к нему в гости зашел его давний студент Суворин, впоследствии ставший товарищем.
На столике перед ними, точно к месту, расположились вазочка, наполненная сладостями и высокие стаканы с темно-карамельным чаем, вложенные в изящные мельхиоровые подстаканники. Камина, отменно дополнившего бы сложившуюся обстановку, не имелось, но на стене был прикреплен телевизионный экран, который в наше время способен заменить любую необязательную деталь интерьера.
Немного обсудив домашние дела и карьерные перипетии, Никитин, усевшись поудобнее в вольтеровское кресло, аккуратно и со смаком развернув хрустящий фантик шоколадной конфеты, произнес:
— Несколько дней назад очередной раз подошел к творчеству Чехова и вот что я хочу сказать. Кажется мне, что в школьной программе Антона Павловича преподносят как-то совсем вяло, недостоверно. Кто после школьной скамьи выносит любовь к его произведениям? Единицы! По большей части, это те, кто расположен к литературе от природы. Взять хотя бы его рассказ про Ваньку Жукова.
— Да, я помню его. Это когда маленький мальчик письмо пишет на деревню дедушке. Мне кажется, его даже экранизировали, — вступил Суворин, облокотившись одной рукой на ручку кресла.
— Да. Но этот рассказ преподают в младших классах, и дети просто не способны осознать и пронести через жизнь всю глубину этого шедевра, который вызывает ужас и восхищение. «Ванька» впервые был опубликован в «Петербургской газете» в разделе «Рождественские рассказы». Он обращается к доброму дедушке, который живет в уютном доме в прелестной деревеньке. Сейчас… подожди…
Никитин встал с кресла, подошел к книжному шкафу и достал с полки томик писателя в твердом переплете. Немного полистав его и открыв на искомом месте, вернулся в кресло.
— Слушай, как начинается его письмо: «Бумага лежала на скамье, а сам он стоял перед скамьей на коленях. «Милый дедушка, Константин Макарыч! — писал он. — И пишу тебе письмо. Поздравляю вас с Рождеством и желаю тебе всего от Господа Бога. Нету у меня ни отца, ни маменьки, только ты у меня один остался». Видишь, друг ты мой, Ванька принял молитвенную позу и действие происходит под Рождество, а к кому предрасполагает обратиться в такой день, особенно если ты одинок, догадываешься? Кажется, что Чехов специально выбрал такую форму, потому как жанр рождественского рассказа предполагает, что внешнее содержание произведения это только метафора, понятный символ.
Суворин был искренне заинтересован идущим повествованием.
— Так, идем дальше: «Ванька перевел глаза на темное окно, в котором мелькало отражение его свечки, и живо вообразил себе своего деда Константина Макарыча…»
Образ свечки, и имя подобрано неслучайное. Имя Константин в христианстве соотносится со многими святыми, и в первую очередь, это образцовый христианский правитель Константин I Великий, благодаря которому христианство стало господствующей религией Римской империи. Для Вани его дед — это заступник и проводник в лучший, уютный мир без какой-либо злобы и угрозы.
«Это маленький, тощенький, но необыкновенно юркий и подвижной старикашка лет 65-ти, с вечно смеющимся лицом и пьяными глазами. Днем он спит в людской кухне или балагурит с кухарками, ночью же, окутанный в просторный тулуп, ходит вокруг усадьбы и стучит в свою колотушку. За ним, опустив головы, шагают старая Каштанка и кобелек Вьюн, прозванный так за свой черный цвет и тело, длинное, как у ласки… Теперь, наверно, дед стоит у ворот, щурит глаза на яркокрасные окна деревенской церкви и, притопывая валенками, балагурит с дворней. Колотушка его подвязана к поясу. Он всплескивает руками, пожимается от холода и, старчески хихикая, щиплет то горничную, то кухарку…»
Образ освещенных окон деревенской церкви, постоянного веселья и верных, хоть и шкодливых собак, которые, однако, не могут серьезно навредить, прибавляет тепла в описание того далекого пространства, куда нестерпимо хочет Ванюша.
«…Воздух тих, прозрачен и свеж. Ночь темна, но видно всю деревню с ее белыми крышами и струйками дыма, идущими из труб, деревья, посребренные инеем, сугробы. Всё небо усыпано весело мигающими звездами, и Млечный Путь вырисовывается так ясно, как будто его перед праздником помыли и потерли снегом…»
Передается чистое детское восприятие лучшего мира.
«Ванька вздохнул, умокнул перо и продолжал писать:
«А вчерась мне была выволочка. Хозяин выволок меня за волосья на двор и отчесал шпандырем за то, что я качал ихнего ребятенка в люльке и по нечаянности заснул. А на неделе хозяйка велела мне почистить селедку, а я начал с хвоста, а она взяла селедку и ейной мордой начала меня в харю тыкать…»
Далее продолжается жалоба. Ванька живет в условиях постоянных издевок и побоев, уничижения человеческого достоинства. Чувствуется безвыходность положения мальчика.
Далее идем: «А Москва город большой. Дома всё господские и лошадей много, а овец нету и собаки не злые. Со звездой тут ребята не ходят и на клирос петь никого не пущают, а раз я видал в одной лавке на окне крючки продаются прямо с леской и на всякую рыбу, очень стоющие, даже такой есть один крючок, что пудового сома удержит. И видал которые лавки, где ружья всякие на манер бариновых, так что небось рублей сто кажное… А в мясных лавках и тетерева, и рябцы, и зайцы, а в котором месте их стреляют, про то сидельцы не сказывают.
Милый дедушка, а когда у господ будет елка с гостинцами, возьми мне золоченный орех и в зеленый сундучок спрячь. Попроси у барышни Ольги Игнатьевны, скажи, для Ваньки».
В описании города чувствуется недоброе, что-то неуютное, недоступное. Отсутствует тот свет, который есть в деревне милого дедушки.
А теперь давай разберем самые пронзительные и знаковые фрагменты:
«Милый дедушка, сделай божецкую милость, возьми меня отсюда домой, на деревню, нету никакой моей возможности…». «Приезжай, милый дедушка, — продолжал Ванька, — Христом Богом тебя молю, возьми меня отседа. Пожалей ты меня сироту несчастную, а то меня все колотят и кушать страсть хочется, а скука такая, что и сказать нельзя, всё плачу…»
Ну, скажи мне, дружище, разве не рождается у нас в уме и сердце в дни невзгод и огорчений примерно такая же просьба?
Для Ваньки божественное и чудесное ассоциируется с дедушкой, с деревней, где все дышит свежестью и простой святостью. Ребенку легче совершать мольбу, но к кому обратиться нам. Ведь мы окружили себя комфортом и думаем, что неплохо устроились. Но если присмотреться, то и нас повсюду колотят, и в известном смысле кушать не дают, ну а про скуку и говорить нечего. Обиженные и оскорбленные ходим мы. Только замечательная способность ума человеческого отвлечься на что-либо и спасает нас от того, чтобы постоянно не рыдать. А слезы-то так близко, прямо у самых ресниц, стоит только отпустить себя и прольются они ключом.
Суворин отпил чаю и обратился к Никитину:
— Согласен. Рассказ не для младших классов. Жизнь нашу хорошо, символично описывает. На его месте представить себя не так уж и трудно…
Никитин закрыл книгу и отложил на край столика, попутно подняв стакан с чаем.
— Литература, друг мой, это не совсем штука для развлечения. Это средство борьбы. Борьбы со злом, с разрушающим все временем. Может это звучит банально, но как по-другому? Река Лета топит в себе все подряд. Никто не спасется. Плывем мы по ней, храбримся, а потом — раз, и уже ушли в нее.
На помощь нам литература способна прийти. Конечно, жить нас никто не научит, но весло подать, круг спасательный кинуть, так скажем, чтобы на плаву побыть, способна. Спрессованные в тома и томики стоят великие авторы и мыслители и спасают всех жаждущих. Не веришь?
— Как же не верить, учителю своему?
Оба собеседника расплылись в улыбке.
— Только подойти надо к ним, обратиться наподобие Ваньки ко всей Жизни напрямую.
Скольких людей спасла, освежила, освятила хорошая литература! Это наша, человеческая привилегия, панацея.
Почему я тебе в пример этот рассказ привел? А потому, что даже такое короткое произведение может стать помощником по жизни и как яркий луч освящать твой путь.
Тут внятно показано, что есть хорошо, а что плохо, и как жить правильно.
— Вот тут я и спрошу! Смерть ведь для всех есть. Конец, так сказать, банален. Что тогда мне пользы от всей твоей великой литературы. Время тратить на чтение. Зачем?
— Великую пошлость, Суворин, сейчас говоришь. Повторяешь не лучшие мысли! Смерть несомненна, но умирать, извини, в «выгребной яме» с мучительным вопросом в глазах: «А что все это было?» или в чистоте и комфорте спокойствия и понимания — все-таки разные вещи.
— Понимания чего? Жизни прошедшей?
— Не совсем так. Жизнь никто до конца не поймет. Неуловимая эта субстанция. Мы живем в русле реки под названием «время», но закрепиться в ней все-таки можно, ухватиться, так скажем, за камень нужный. Для Ваньки это образ «милого дедушки». Иначе пропадет он, не вынесет бессмысленного процесса своей жизни, когда каждый день пытка. Чудо требуется, понимаешь. Даже религия это сплошная беллетристика. И литература действительно способна дать это чудо. Преображать может кардинально, если есть такое же жгучее желание как у нашего героя. Когда до точки кипения дойдешь, у тебя два пути: вырождаешься в агрессора к окружавшему миру или «милого дедушку», который знает, как жить по настоящему, с удовольствием, даже если рядом с тобой плетутся «иезуитские» собаки.
Никитин вкусно отпил чаю.
— Слушай, Никитин, есть у меня вопрос, с давнего времени мучает, когда вспоминаю. Почему Герасим утопил Муму, а?
Никитин улыбнулся и вытянул леденец из вазочки.
— О! Это один из «проклятых вопросов». Единого ответа не имеет. Но, давай попробуем поразмыслить… Тут опять рассказ символичный, но с четким направлением. Тургенев выносит в название рассказа имя собачки «Муму», а не Герасима или еще что-либо, отсюда и будем думать. Сразу же отбрасываем на второй план такие интерпретации, как символика забитости крестьянства, вред смирения и покорности и т. п. Это слишком просто для великого Тургенева.
Собачка это единственное, к чему по-настоящему остается привязан герой рассказа Герасим. Он способен выговорить только одно слово: «муму», и он называет им свое самое близкое существо. Он человек высокого смирения, без какой-либо черной мысли в сердце. Но вот ему приказывают убить то самое лучшее и близкое, что есть у него. Он чрезвычайно привязан к Муму, но он идет и топит ее, не пытаясь спасти. Но самое важное происходит после: Герасим без спроса уходит со двора в деревню, на свободу. Здесь мы можем проследить некую последовательность. Герой служит капризной хозяйке, для которой день был «чернее ночи», а дворовые люди сплошь мелочные и завистливые. Он привязан к прачке Татьяне, которую у него отнимают, выдав замуж за пьяницу башмачника. И, наконец, он приводит спасенную им собаку, которая становится для него олицетворением всего самого наилучшего. Он отдает ей всю свою любовь и заботу. Он испытывает страдания, когда Муму пытаются прогнать со двора. Он порабощен привязанностью, но в результате топит свою Муму.
Тургенев показывает, что для того, чтобы стать по-настоящему свободным, следует избавиться от своей самой глубокой привязанности и более ее не создавать. Нигилизм аля Тургенев вот путь к свободному человеку… Но такую мысль вместить крайне затруднительно. Ты знаешь, Суворин, я вот не могу. Творец ставит очень высокую планку: каждый, кто желает стать свободным и цельным человеком, должен убить свою Муму. И действительно, своя личная Муму есть у каждого, а у большинства их много, этих муму.
По Тургеневу есть два типа сверхлюдей: Базаров и Герасим. Они по-настоящему способны на поступки и на выбор свободы. У Овидия есть строчки: «Лучше всего свободы достичь, порвав свои путы. // И бременящую боль сбросивши раз навсегда».
Теперь ты видишь, друг, что такое настоящая литература!
— Да. Аж жутко стало! Далеко это от простого человека, — Суворин хлопнул ладошками по коленям и поднялся с кресла.
— И не говори! Я даже от ежедневного лакомства конфетами отказаться не могу, куда уж там Муму топить.
Улыбка вернулась на лица друзей.
Почти полночь. Они выпили по второй порции чая. Суворин рассказал несколько анекдотов и засобирался домой. Тепло попрощавшись, он ушел. Никитин посидел еще некоторое время, мысленно прогуливаясь по полюбившимся местам обожаемых произведений и довольный славно проведенным вечером, незаметно для себя, ушел в по-детски глубокий сон.