Не спасешься от доли кровавой,
Что земным предназначила твердь.
Но молчи: несравненное право —
Самому выбирать свою смерть…
Н. Гумилёв
* * *
«В том, что умираю, не вините никого,
и, пожалуйста, не сплетничайте,
покойник этого ужасно не любил».
В. Маяковский, предсмертная записка
_________________________________
Внедорожник, прорезав две черные полосы по только что выпавшему на талую землю первому снегу, остановился среди поля. Водитель, надев поверх одежды белый маскировочный халат, достал из багажника двустволку и, пикнув кнопкой сигнализации, пошел на соседнее поле к темневшим черными боками кучкам неубранной с осени соломы. Ему нравилось ходить по окрестностям, любоваться природой, дышать свежим воздухом и думать о своем. Ружье брал скорее для повода чем для охоты - не пойдешь ведь в чисто поле просто так. Иногда раздумья прерывал выскочивший из-под ног заяц. И вместо того, чтобы послать ему вдогонку дробовой заряд, он замирал и с улыбкой смотрел ему вслед – живи, косой!
Но в последнее время он мало что замечал. Ходил погруженный в свои мысли. Страшные мысли. Если бы кто зашел в его сознание, то просто ужаснулся бы от того, о чем он думает. Он думал о том, что ничто в этой жизни его больше не радует, что все он познал и больше ничего не хочет, что жизнь кончена. Мысли были пространны и мучительны. Он думал о суициде. У него было всё – от хорошей работы и просторного дома до новой машины и любимых увлечений. Но что-то не ладилось, что-то тяготило его. И настолько тяготило, что он не хотел искать ни причины беспокойства, ни пути выхода из этого. Ему виделся только один выход – самоубийство.
Причем мысль о суициде давно засела в его голове. Вначале он относился к ней с усмешкой – глупость какая. Но затем она стала корениться в нем все серьезнее и серьезнее. Он с интересом стал отслеживать случаи суицида в новостях, покупать специальную литературу и изучать её, подбирая для себя наиболее подходящий способ расставания с жизнью. Природой определено, что каждое живое существо уходит из мира сего в свой час и своей естественной смертью. Некоторые животные доводят себя до самоубийства, отказываясь от пищи, скорпионы, попав в безвыходное положение, жалят себя и убивают своим собственным ядом. Но все эти случаи самоубийств не осознанные. Лишь для разумного человека самоубийство это всегда осознанный шаг, это запасный выход.
Как воспользоваться этим выходом, обдумывал он? Повешенье? Нет. Синюшное перекошенное лицо, длительная агония, испачканные брюки – тело расслабляется, допуская самопроизвольность естественных испражнений.
Утопление? Пока найдут, кожа станет бледно-серой и отслоившейся, печальная картина для родственников, не попрощаться - тоже нет.
Отравление? Сильнейшие боли, длительные мучения. Современники Александра Радищева описывают, что выпив смеси азотной и серной кислоты, тот претерпевал такие муки, что это заставило его затем перерезать себе горло.
Или ДТП? Здесь нет гарантии смерти. Можешь остаться на всю жизнь прикованным к кровати инвалидом...
Застрелиться? Да, это допустимый способ. Но с чего? С ружья? В сердце еще бы можно, рана будет скрыта одеждой. Но смерть не мгновенная. Это только в кино от одного выстрела падают замертво. На самом же деле, пока мозг живой, сознание сопротивляется смерти, хватается за жизнь. Еще останется возможность пожалеть о содеянном, но будет уже поздно. Минуты ожидания в агонии страданий покажутся вечными. Быстро – только выстрел в голову. Тогда смерть будет скорой. Но с ружья разворотит всю голову. В голову только с пистолета.
Определившись с этим, он долго искал оружие и наконец, через десятые руки, с опаской и перестраховками получил старый немецкий «Парабеллум» времен второй мировой войны. Ему очень нравилась эта конструкция. Застрелиться с «Парабеллума» считал достойной смертью. Это оружие с давних пор завоевало уважение во всем мире. Лаврентий Берия был застрелен генералом Павлом Батицким с личного «Парабеллума» одним выстрелом в лоб. Название «Парабеллум» происходит от латинской пословицы «Si vis pacem, para bellum» – «Хочешь мира, готовься к войне». «Парабеллум» уникален. Считается, что зловещий дизайн этого пистолета обладает притягательной силой. Общение с ним способно изменить характер человека. В некоторых странах «Парабеллум» объявлен оружием целенаправленного уничтожения и запрещен к использованию. С любовью гладил он его отполированные временем накладки рукояти, разбирал, восхищаясь инженерной мыслью создателя: собран «без единого гвоздя», разбирается на два десятка запчастей без какого-либо инструмента и также просто собирается.
Чувствовался критический момент. Сомнений оставалось всё меньше. Вчера был новый порыв. Упало настроение. Чтобы избавиться от навязчивой мысли, решил почитать чего-нибудь веселенького. Все книги у него дома прочитаны, поэтому, зная сюжет произведения, он под настроение брал с полки томик соответствующего жанра и, открыв наугад, читал отдельными кусками. В этот раз взял «Чонкина». Раскрыв книгу посередине, прочел:
«…Опираясь на ствол ружья, он поднял правую ногу и ввел большой палец в дужку спускового крючка. Осталось только шевельнуть пальцем, да, всего лишь шевельнуть пальцем, и все будет тут же окончательно решено. И что удивительно, он не испытывал никакого страха перед настоящим, он был совершенно спокоен.
– Ну ладно, – сказал он и, закрыв подбородком ствол, попытался сделать движение пальцем, но ничего не произошло, и прокурор не сразу понял, что его собственный палец отказывается ему подчиниться. – Ерунда какая-то, – пробормотал он и опять попытался шевельнуть пальцем, и опять палец не подчинился. Это было странно и удивительно, он решил двинуть ногой, но и нога, согнутая в колене, не шевельнулась.
«Да что же это такое? – подумал он почти в панике. – Неужели я такой трус и тряпка, неужели я не могу сделать то, что хочу? Ведь я готов к этому, я не боюсь этого, я совершенно спокоен».
– А! – вскрикнул он, как будто рубил дрова, и, выставив вперед плечо, сделал новое волевое усилие, чтобы двинуть ногой, но она была неподвижна. Весь его организм бунтовал и отказывался выполнять посланные мозгом приказы.
От внутреннего напряжения ему стало жарко, и дыхание участилось. Он решил передохнуть, собраться с новыми силами, усыпить бдительность организма.
– Сейчас, – пообещал он себе, – Сейчас все будет в порядке. Надо только взять себя в руки. Я и в самом деле ведь не боюсь, я готов. Ничего страшного в смерти нет. Смерть не несчастье, смерть – это просто ничто, пустота.
Он почувствовал, что его знобит, и течение мысли переменилось.
«Но как же другие? – подумал он. – Другие же не лучше меня. Они грабят, режут, лгут, предают ближайших друзей, отрекаются от жен, детей и родителей и, ничем не терзаясь, доживают до своего срока и спокойно умирают в своих постелях. А я еще молод и полон сил, я бы мог еще что-то сделать, за что же мне, если я так страдал, смертная казнь? Я жить хочу, жить! Пусть кем угодно – негодяем, бандитом, гадом ползучим, червем, тараканом, но только жить!»
Ему стало страшно, как никогда, он почувствовал, что весь дрожит, и поднятая нога его дергается непроизвольно, и палец вот-вот зацепит спусковой крючок.
– Не хочу! – хрипло прокричал он в пространство и шевельнул ногой, чтобы выдернуть палец.
В этот момент он потерял равновесие, наступил всей тяжестью на спусковой крючок и одновременно закрыл ствол ладонями, как бы пытаясь удержать смерть, рвущуюся оттуда.
Огненный шар вспыхнул в его ладонях, пронзил их насквозь и упруго ткнулся в подбородок. Что-то глухо треснуло, засиял и распространился повсюду сиреневый свет.
Павлу Трофимовичу стало так хорошо, как не бывало раньше. Он почувствовал, что становится лужей, которая растекается, растекается, растекается и уходит в песок… »*
«Рок какой-то! К чему такое совпадение? - он захлопнул и отбросил книгу в сторону, задумался. - Нет, надо жить. Жить, всем назло, чтоб остальным тошно было!»
Он взял другую – Куприна, рассказы. Открыв страницу, стал читать:
«…Ромашов бросил весла вдоль бортов. Лодка едва подвигалась по воде, и это было заметно лишь по тому, как тихо плыли в обратную сторону зеленые берега.
- Да, ничего не будет, - повторил Ромашов задумчиво.
- А посмотрите, нет, посмотрите только, как прекрасна, как обольстительна жизнь! - воскликнул Назанский, широко простирая вокруг себя руки. - О, радость, о, божественная красота жизни! Смотрите: голубое небо, вечернее солнце, тихая вода - ведь дрожишь от восторга, когда на них смотришь, - вон там, далеко, ветряные мельницы машут крыльями, зеленая кроткая травка, вода у берега - розовая, розовая от заката. Ах, как все чудесно, как все нежно и счастливо!
Назанский вдруг закрыл глаза руками и расплакался, но тотчас же он овладел собой и заговорил, не стыдясь своих слез, глядя на Ромашова мокрыми сияющими глазами:
- Нет, если я попаду под поезд, и мне перережут живот, и мои внутренности смешаются с песком и намотаются на колеса, и если в этот последний миг меня спросят: «Ну что, и теперь жизнь прекрасна?» - я скажу с благодарным восторгом: «Ах, как она прекрасна!» Сколько радости дает нам одно только зрение! А есть еще музыка, запах цветов, сладкая женская любовь! И есть безмернейшее наслаждение - золотое солнце жизни, человеческая мысль! Родной мой Юрочка!.. Простите, что я вас так назвал. Назанский, точно извиняясь, протянул к нему издали дрожащую руку. Положим, вас посадили в тюрьму на веки вечные, и всю жизнь вы будете видеть из щелки только два старых изъеденных кирпича... нет, даже, положим, что в вашей тюрьме нет ни одной искорки света, ни единого звука ничего! И все-таки разве это можно сравнить с чудовищным ужасом смерти? У вас остается мысль, воображение, память, творчество - ведь и с этим можно жить. И у вас даже могут быть минуты восторга от радости жизни».**
В смятении закрыл книгу. В самом деле рок. Его судьба предопределена. Его увидели Там и ему говорят. Языком книг. Но что? Какой исход ждет его? Жизнь или смерть?
За окном тихо шел снег. Завтра с утра надо съездить на охоту, проветриться, отдохнуть, поразмыслить...
И вот, шагая по матово-снежной целине, он вновь был погружен в мысли. Они возникали отдельными слоями различных тем. Погода была замечательной: тишь, легкая оттепель, аромат влажного воздуха, перемешанный с запахом начинающей подгнивать соломы. Оружие – ружье на плече и кобура с пистолетом на поясе – приятно отдавались своей уверенной тяжестью. Но он не радовался этому, как было раньше. Он пытался постичь своё состояние, уловить те источники беспокойства, которые не давали ему покоя и влекли к мрачным думам. На работе вроде порядок, но надоела настолько, что стал ненавидеть её. Перестало тянуть к друзьям. Всякие посиделки превращались в пьянки – надоело. Увлечения, та же охота... Но и они не спасали его от накатывающей депрессии. Он видел, что серьезного повода для ухода из жизни нет. И всё же…
Незаметно для себя он вновь вернулся к черным мыслям. Он видел себя в гробу, в костюме со скрещенными руками. Не хочется никому ничего говорить, но хорошо бы, чтоб похоронили без галстука. Или в нем? Всю жизнь он проносил галстук и сейчас, когда выходил без него, ощущение, что мерзнет шея. Впрочем, какая разница!
Виделось ему множество пришедших на похороны друзей, знакомых. Плачущие родственники. У всех на лицах немой вопрос: почему? Несмотря на трагизм ситуации у гроба пересуды:
«Болен был...»
Дальше продолжат:
«Болезнь неизлечимая, молодец мужик - не стал ждать».
Тут же возразят:
«Да нет, что-то там с работой у него не ладилось...»
«Ага, - подтвердят, - Дело хотели возбуждать!»
«Из-за бабы, - скажут третьи, - Была у него...»
«Да, - подхватят самые знающие, - В чужом городе. Далеко, ребёнок есть...»
Но это сплетни. И чем горячее тема, тем больше «знающих» людей. Никто не знает истинной причины. И он сам не знает. И нет его уже. Одно лишь тело. Он же – его «Я», его сознание, его душа – растворился где-то во Всеобъемлющем Едином Разуме, слился с ним, перестав существовать как личность. И теперь лишь однажды, когда-то Бог, наделяя душой вновь созданное существо, зачерпнет ковш этой субстанции, куда попадет и частичка его души, и вольет он её в это новое тело. Но будет оно уже не им и, может быть даже вообще не человеком, а совершенно другим существом, рыбой или божьей коровкой. И будет оно тупо рыться в мутной воде под замшелой корягой или остервенело пожирать капустный лист…
Размышления прервал резкий шорох выскочившего из заснеженного ряда соломы испуганного зайца. Вскинув ружье, он машинально выстрелил. Заяц кувыркнулся, погасив инерцию бега и окрасив снег красными пятнами крови.
«Боже! – опустил он ружьё, - Ну зачем? Зачем я его убил?!»
Он подошел к животному, склонился над ним. Заяц был еще жив, он судорожно подергивал лапками, глядя большими круглыми глазами, полными ужаса от наступающей смерти, на своего убийцу.
Вот, думал он, наверное и в нем часть чьей-то прежней человеческой души. Может даже его отца или матери. Он вспомнил своё детство, деревенский домик под березой, родителей. Как заботились они о нем, сколько тепла и ласки давали ему, как, повзрослев, ушел от них в самостоятельную жизнь. Было трудно, со слезами возвращался домой, они переживали вместе с ним, утешали его и убеждали, что надо идти вперед. И он устоял. Жизнь увлекла его, закрутила. Он забыл о родном доме, о родителях, а они терпеливо ждали сына, надеясь, что скоро он навестит их и порадует молодой невесткой, маленькими внуками. Но он тогда думал о другом, заезжал к ним наскоками, с кем-либо из друзей и часто пьяный.
«Вот оно что, - постигла его новая мысль, - Вот она, расплата». Вспомнились ему и другие случаи, когда кого-то он недооценил, обидел, не попросил прощения… И тягостно ему стало. Слезы подступили к глазам, комок к горлу. Ему захотелось заплакать как в детстве, излить своё горе вместе со слезами. Наплакаться и потом, вздохнув глубоко, получить облегчение. Но, странное дело, если раньше в детстве, юности он не мог сдержать слез, то теперь, с годами, у него не получалось выдавить из себя слезу. И это камнем, неразрешимым бременем лежало на душе. Каким-то переполненным пузырем держалось на последнем издыхании. Казалось, лишь коснуться к нему бритвой и он лопнет, разорвётся и выплеснется из него все накопившееся и наступит облегчение. Но он не мог найти это средство, которое бы разрешило его бремя, которое бы вспороло этот пузырь и вылился бы из души весь этот негатив. Чувствовалась его переполненность где то на уровне груди, чуть выше сердца. Оно давило и жгло изнутри и его никак нельзя было вытолкнуть наружу...
Ему Привиделась мать, по прежнему любящая его и манящая к себе, отец, стоявший в стороне, но со спокойной улыбкой, как бы говоря, что он одобряет её...
Опустившись на кучу соломы, он посмотрел в синеватую дымку оттепели: «Всё кончено...»
Достал «Парабеллум». Большим пальцем правой руки двинул предохранитель вверх, закрыв обнадеживающую надпись «Gesichert» - «безопасно». Левой рукой отвел назад затвор. В окне выбрасывателя зловещей желтизной сверкнул послушно поданный магазином патрон. Отпущенный затвор щелчком загнал его в черную дыру ствола.
Ему не было страшно. Не было той робости и опасности выстрела как тогда, когда он, репетируя свою смерть, наводил на себя пистолет. Не отводя взгляда от дымки, он поднял ствол к виску, опустил веки и, чуть помедлив, шевельнул указательным пальцем. Легкий ход спускового крючка…
Звук выстрела оглушил его. Вышедшая с противоположной стороны головы пуля окропила плечо маскхалата красными пятнами. Рука с пистолетом плетью упала вниз. Всё его тело обмякло и медленно повалилось влево. Лицо уткнулось в мягкий снег, выплавляя в нем посмертную маску.
Ему стало так хорошо, как не бывало раньше. Он почувствовал, что становится лужей, которая растекается, растекается, растекается и уходит в песок…
* В.Войнович. «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина»
** А. Куприн. «Поединок»
Фото пистолета «Парабеллум» из Интернета