Невидимые молоты продолжили ковать серебро ночи. За изогнутой поверхностью покрытой ржавчиной и пылью кормовой переборки, не прекращая и на миг своих гулких ударов, работали двигатели, выбрасывая наружу всесжигающее пламя контролируемых ядерных взрывов.
«Словно каждую минуту взрывается по десять атомных бомб, — вспомнил Натан. Учителя старательно вбивали в его голову все требуемые Уставом правила, но это не очень помогало. Что-то безнадежно устарело, что-то не имело сравнения в тесном мирке корабельного быта, а остальное… Остальное отвергалось молодым разумом из-за излишней самоуверенности и чувства противоречия. — Какие-то там Хиросима и нога в… Кому нужны эти замшелые имена!»
Юноша поплотнее привалился к теплой переборке двигательного отсека, и подрагивающими пальцами развернул упаковку. Черная пленка, распавшаяся исчезающими на глазах хлопьями, скрывала тонкую, маслянисто блестящую маску серого цвета. Покрытая изнутри едва заметными ячейками металлической сетки, она переливалась мягким блеском, и манила. Хотелось прижать маску к лицу, поплотнее закутаться в ее объятия, и, привычно закрыв глаза, подождать, пока к векам прильнут липкие волоски. А потом…
Космос вокруг, такой пустой обычно, если смотреть невооруженным взглядом, наполнился жизнью. Сначала проявились разноцветные драгоценности крупных скоплений звезд, полотна туманностей, провалы пылевых мешков и угрожающая тьма с просинью скрытых в глубинах пространства черных дыр. Потом стали видны отдельные солнца, вокруг которых неразличимыми дотоле пылинками вращались планеты и поблескивали астероидные пояса. Да и сама темнота вакуума раскрасилась в миллион оттенков излучений, гравитационных полей и неощутимых взаимодействий частиц, и все они, эти цвета и нити, дышали, и бились, как живые, в едином пульсе, пронзающем всю Вселенную…
— Какого… — хриплый голос, услышанный Натаном сквозь видения безбрежного космического моря, сначала остался за пределами внимания юноши. Что стоило любое человеческое проявление по сравнению с тем, что он видел и ощущал сейчас? Да ничего. — Ах ты мелкий говнюк!
Чьи-то руки, твердые и безжалостные, приподняли его, и начали трясти.
— Просыпайся, урод малолетний! Чтоб тебя… Ты что, сдохнуть хочешь?
Вселенная вздохнула в очередной раз, и свернулась в тугой шарик, растаявший где-то внутри черепа, унося с собой что-то важное и нужное. И оставив взамен только горечь и сожаление об утраченном. Мир развернулся перед мутным взором Натана во всей своей серости, грязи и неприглядности.
И первым, что он увидел, было искаженное гневом лицо Хакаса, старшины мотористов. Широкая физиономия в струпьях ожогов после одной неприятной аварии, навсегда лишившей его волос и права на размножение, побагровела, и шрамы на щеках налились кровью. Глубоко запавшие черные глаза смотрели угрожающе.
— Ага, с-скотина, навел свои гляделки. Ну, давай, рассказывай, где ты нашел ее, — Хакас с брезгливостью помотал перед Натаном, все еще приходящим в себя, мокрой невзрачной тряпочкой белесого с прожилками цвета. Парень, никогда не видевший использованные маски, распадавшиеся прежде, чем он выплывал из сна, испытал отвращение и приступ тошноты. Больше всего она походила на слезшую с лица кожу, или сброшенную во время линьки шкурку трюмной крысы, — в какой дыре, и как много там осталось этой дряни?
Юноша дернул руками, пытаясь убрать из поля зрения маску, но смог добиться только вялого взмаха ладонью. С удивлением обнаружив, что тело подчиняется ему с большим трудом, он спросил у моториста:
— Что происходит? — и вместо своих слов услышал только невнятное булькание и клокотание. Испугавшись, Натан тонко завыл.
— Понятно. Пять раз уже было… — Хакас вздохнул. Потом, размахнувшись, влепил Натану пощечину, от которой тот взвыл, и больно ударился затылком о переборку. — Молись, засранец, чтобы в медотсеке тебя откачали. Сильно молись. Как я в свое время.
Взвалив на спину подергивающееся в судорогах тело, старшина сплюнул на оплывающую студенистой массой маску, и понес Натана к шахте лифта.
— Что же, что же, что же натворили мы… — мурлыкал себе под нос врач, осматривая скорчившегося на жесткой койке юношу. Тот уже не ныл, замерев от охватившей его безнадежности и тоски, и внутренне проклинал тот миг, когда в первый раз нашарил в старой вентиляционной трубе пластик пакета с масками. Прикоснувшись гибким щупом анализатора к подмышечной впадине пациента, доктор хмыкнул. — Что же, что же, что же мы наделали… М-да. Тяжелый случай.
— Он выживет? Или на биомассу? — моторист, сжав кулаки и набычившись, стоял у прозрачной двери в бокс. Заметно было, что пребывание в медицинском секторе ему очень неприятно. — А, доктор?
— Все бы вам на биомассу… — врач, поправив табличку с надписью «д-р Попрыгайло» на кармане своего сероватого халатика, сооруженного, судя по всему, из бывшей простыни и застиранного до невозможности, ввел данные в консоль, и замер, отбивая пальцами по металлической панели слышный только ему одному ритм. — Мозг не задет, а вот с остальным придется повозиться. Говоришь, возле кормовой переборки нашел? Что ж их к радиации-то тянет так, а?
Хакас засопел, но промолчал. Излучение на корме действительно было сильным, но и немудрено — за сорок лет износится что угодно, а постоянные атомные взрывы не добавляют металлу и композитам долговечности. Но моторист не обиделся на доктора, потому что знал — если кто и способен вытащить пацана с того света, так это старый Попрыгайло. Самого Хакаса после взрыва в податчике зарядов для пятого двигателя выходил именно он.
— Понятно, — доктор, дождавшись результатов анализов, встал со стульчика с треугольной спинкой, и с хрустом расправил узенькие плечи. — В общем, старшина Меленький, вы очень вовремя нашли этого молодого неудачника. Еще бы пять минут, и все. Маска бы доросла до гипофиза и гиппокампа, а это ****ец. Конечно, ходить он будет пока только под себя, но в остальном здоров, как бык… Если не считать проблем с нервной проводимостью и сбоями в передаче сигналов. Мо-ло-дец, бля.
— А ведь он юбилейный «залетчик», знаешь, — Попрыгайло посмотрел на Хакаса, и подмигнул. После чего подошел к вытяжке, и закурил плохо свернутую самокрутку, резко выдыхая дым в мигающую огоньком сигнализации решетку. — Вот зараза… Сотый. Сто молодых дебилов, которые находили во всяких дырках и щелках долбанные модули сопряжения. Вот только из всей бионики, для которой они создавались, остались только навигационная система и расчётный центр. Все остальное — тю-тю… Вместе с внешней грузовой платформой. И вместо подключения к погрузчику, экскаватору или грузовому мобилю бедняги сначала смотрели красивые картинки, получая при этом бешеный, лютый кайф, а потом, когда канал связи выстраивался полностью, к их мозгам подключался расчётный блок нашего корабельного биокомпа…
— И выжигал нахрен, — моторист разжал кулаки, и расслабился. — Док, я эту историю слышу уже в двадцатый раз. В курсе.
— Извини, забыл совсем, старый стал… — Попрыгайло нехорошо улыбнулся. — А знаешь, в чем самая большая ирония ситуации? В том, что через пару месяцев мы-таки долетим до цели. Но затормозиться и выйти на орбиту не сможем. Все навигаторы и капитан мертвы…
— Что?... — Хакас приоткрыл рот от удивления. — К-как?
— Авария, в которой ты едва не погиб, привела к повреждениям не только податчика, потере внешнего груза, и долгому выращиванию новых помещений взамен утерянных, — доктор подумал, и достал из нагрудного кармана еще одну самокрутку. — Все находившиеся на вахте в рубке, а там лежали и оба резерва, были поглощены своими саркофагами… «Мозг» корабля сошел с ума. Или обрел разум, что тоже возможно. Оставшиеся в живых предпочли скрыть это, но теперь все бесполезно…
— Док, вы не шутите? — моторист справился с собой.
— Какие уж тут шутки, — Попрыгайло хихикнул. — Мы летим сквозь тьму во внутренностях разумного бионического корабля, старшина! И этому хищнику, кажется, понравился вкус человечины…
2016.05.17