Я сижу и чего-то жду. На холодном камне жестковато. Но жестко сидеть – лучше, чем мягко стоять, правда? Кхе.
Да. Пустыня делится пополам полосой высохшей травы, шуршащей под порывами горячего ветра. И где-то на середине этой полосы стоит мой камень. В обе стороны, как не гляди, песок, дюны-барханы, выжженное добела небо, и солнце. Утром с одной стороны, вечером с другой. Вспышка слева, вспышка справа — день прошел, япона мама…
Тот, который Тот, сидевший тут до меня, говорит, что помнит, как вокруг шумели леса. Врет, наверное. Или путает с пирамидами, на которые и извели все насаждения. Уроды.
Так вот, когда здесь были деревья, а не скрюченные во все стороны уродцы, эта полоса так же делила местность на три части. Почему три? Да потому, что есть часть справа, есть часть слева, и есть злая трава, их разграничившая. Кажется, она была тут всегда.
И камень был.
Я сижу, и привычно обтекаю жаром. Снаружи плюс пятьдесят, камень морозит задницу, но в целом получается комфортные плюс двадцать пять, и жить можно. Меня давно мучает вопрос — как можно выжить в пустыне без еды и воды три года? Или тридуать три, неважно. Тот говорил, что он ждал меня три тысячелетия. Удод…
И дернул же меня черт наступить на узкую полоску непонятной растительности у края лагеря гонщиков на пустынных каяках. Поссать отошел, видите ли. Ну, а потом захотелось пройтись по мягкой траве, так необычно смотрящейся среди песка и камня. Потом — пробежаться. Когда солнце упало за горизонт, я все еще бежал, восхищаясь полной луной, повисшей над макушкой, и радостно завывал что-то наподобие «где тут у вас дорога, та, что из желтого кирпича?!»
Идиот.
На какое-то утро я подошел к белому искрящемуся камню размером с присевшего посрать слона. Сверху на меня смотрел морщинистый худой египтянин, смуглый до черноты, и с лицом, украшенным длинным горбатым носом, которому бы обзавидовались все армяне в мире. Никогда не видел такого радостного человека — как будто он давно потерял всякую надежду, и тут с небес свалился роскошный подарок. Чудо.
Чудо? В гробу я видел такое чудо, знаете ли. Нет, приятно, конечно, чувствовать себя хранителем мудрости веков, или крестоносцем в кольчуге и с бородой до пояса, оберегающим Грааль, или еще какие мощи святого Пистония. Только у всех этих героев есть сам грааль, или библиотека атлантов, или, на худой конец, золото Гитлера, закопанное в болотах Амазонии, над которым построен древний храм во имя бога Коцальпорватля. Что мы, как говорится, имеем? А белый камень, морозящий задницу и не дающий мне загнуться от голода, холода, жажды, жары и болезней. И все.
Тут даже живность не пробегает. Тот говорил, что тушканчик — это уже как явление фараона к берегам Нила, пробежавший по делам варан — словно сама Изида спустилась с небес на лодке Ра, а птица… Птица, говорил он, заставляла его задуматься о смысле жизни с утроенной силой.
Старик верил, что у каждого «места силы», или как он называл эту пакость, «дыры между», есть свой хранитель. Он живет, занимается своими делами, а потом внезапно становится на кустик травы в пустыне — и поминай как звали. А как меня звали-то? Забыл. Н-да. Бессмертный склеротик с перспективой пронаблюдать какую-нибудь очаровательную ядерную войну Судного дня, закат человеческой расы, гибель Земли. И иные развлекательные шоу нашей повседневной телепрограммы «глубокая пустыня отжигает».
Интересно, а самолеты тут летают? Ведь может же случиться так, что какой-нибудь задрипанный самолетик сядет рядом с полосой травы, из него выйдет пилот, заскучает, и… И я пойду куда глаза глядят, а белый камень будет греть другая задница. Мне ведь многого не надо — только отпустите, дальше я сам. Вон, роман могу написать. «Роман с камнем». Или было уже?
Кто здесь?
Немолодой уже мужчина в кожаной летной куртке, распахнутой и рваной на груди, оперся на белый камень. Его изможденное лицо было обветрено и обожжено пустынным солнцем, но темные глаза смотрели цепко и внимательно, искрясь особенным светом. На плече висела небольшая круглая фляга, побулькивавшая при каждом шаге. В руках он сжимал потрепанную записную книжку.
— Я не помешаю? — поинтересовался он, переводя дух. — В этой пустыне все очень странно, как будто она не принадлежит миру. Или принадлежит, но не полностью.
Сидевший на камне обалдело кивнул, наблюдая за незнакомцем. Тот, нимало не смущаясь, присел на выступ камня, и расшнуровал высокие ботинки из рыжей кожи. Пошевелив пальцами ног, путешественник зажмурился от удовольствия.
— Вы не представляете, как приятно почувствовать освобождение от тяжелых пут после долгого перехода. — ОН запрокинул голову, и подставил лицо порыву ветра. Тот был горячим, как и всегда, но мужчина пригладил короткие волосы, словно их огладил свежий морской бриз. — И осознать, что даже пустыня имеет свои границы.
— Э-э-э… — только и смог выдавить хранитель камня. Мысли в голове исчезли, оставив пустоту, в которой гулко стучало что-то. Сердце. Да, точно, сердце. — Ну, не границы. Только полоску травы и камень…
— Точно. Меридиан. — Пилот сбросил куртку, и остался в белой холщовой рубашке, мятой и грязноватой. — Одна гадалка в Марселе лет так двадцать назад предсказала мне, что я найду свой Меридиан. И, вот он.
Хранитель задумался. «Действительно, тоненькая ниточка злой травы тянулась к северу и югу от него, напоминая географический меридиан, прочерченный не на глобусе, а на поверхности земли. То есть, песка. Летчик был прав. Но что он тут делает? Неужели…» — тут его сознание снова дало сбой, и он почувствовал себя не на своем месте.
— Вы побледнели… — заметил незнакомец. — Наверное, тяжело сидеть тут, и ничего не делать. Только наблюдать, как сменяют друг друга день и ночь, раз за разом, круг за кругом. И только иногда пробежит варан, или змея проползет, оставив на песке тонкие следы. Я бы сказал, что это прекрасно — столько времени для раздумий, разговоров, мыслей.
— Наверное, вы правы, — произнес хранитель, судорожно вспоминая бетонные многоэтажки, улицы, забитые машинами, толпы людей, стремящихся попасть на работу и штурмующих автобусы. Потом сглотнул, и тряхнул головой. — Нет, не может быть. Не бывает так.
— Почему же? — пилот улыбнулся. — Я здесь, и готов занять ваше место. Если идти на север, то через пару дней будет море, и поселок рыбаков возле невысоких скал. У них там растут деревья — оливки, кипарисы, тополя… Очень красиво. Можно пожить там, а можно отправиться на шхуне по Средиземному морю. Война давно закончилась, и оно безопасно.
— Да. Война закончилась полвека назад, — хранитель медленно пошевелился, напрягая отвыкшие от движения мышцы. Боли не было, тело одеревенело, но все-таки двигалось. — Теперь там другие опасности.
— Видите. А мне просто надо подумать. На Меридиане делать это особенно приятно — здесь хорошее место для мыслей.
— Если иметь привычку думать — да. В противном случае…
Пилот протянул сползшему с камня молодому человеку в спортивном костюме свою флягу.
— Возьмите, месье. Вам пригодится. Еды у меня нет, как и оружия, но, если вы пойдете по этой траве, она подкрепит ваши силы. До побережья дойдете быстро…
— Спасибо, — бывший хранитель с трудом понимал, что происходит. В голове стоял туман, мысли путались, и мир вокруг словно колыхался от марева, которое бывает при очень сильной жаре. Но ветер, дувший в лицо, был прохладен и пах морем. — Скажите… Ваше лицо кажется мне знакомым…
— Меня зовут Антуан, — пилот устроился на камне поудобнее, поставив ботинки рядом с собой, и положил на колени записную книжку. — Что же до лиц — все люди одинаковые, если посмотреть, скажем, со стороны животного или обитателя другого мира. Может, потому и узнали?
Сменившийся кивнул, и вспомнил, как вел себя Тот. Старик радовался, как ребенок, и убежал по траве на юг, едва смог передвигаться… Но он лично не испытывал ни радости, ни грусти — только понимание предстоящей большой работы. Над собой в первую очередь.
— Молодой человек, прежде сем вы уйдете, я хочу дать вам совет. Один мой знакомый как-то сказал: «Есть такое твердое правило. Встал поутру, умылся, привел себя в порядок — и сразу же приведи в порядок свою планету». Так вот, сейчас ваша планета — это вы сами. Счастливого пути!
— Счастливых раздумий…
И он ушел на север, вдоль Меридиана, гадая, почему ему так знакомо лицо нового хранителя. И откуда взялась эта фраза про уборку планеты? Ему казалось: если он вспомнит книгу или фильм, где она звучала, то он вспомнит все.
Возможно, так оно и было. Кто знает?
2015.09.26