Немолодая, грузная, но всё ещё с гордой осанкой женщина в чёрных одеждах, медленно прошла к нему и села за стол. За её спиной во всю стену красовалась картина: «В.И. Ленин выступает на броневике перед рабочими гвоздильного завода». Татьяна положила руки на стол, и Шанганов отметил, что на ней практически нет драгоценностей, а ведь когда-то эта женщина была первой модницей в Армавире. Её вкусу завидовали даже дворянские жёны. Татьяна улыбнулась: её улыбка показалась Шанганову какой-то вымученной. «Да вот проходила мимо, решила зайти». Шанганов вспыхнул, как юноша, забегал, засуетился: «Как поживаете, Татьяна Григорьевна? Счастливы теперь то, в новое время?». Татьяна усмехнулась: «Знаете ли, батюшка (так Таня всегда звала Шанганова), я ведь уже 44 года живу на свете, а что такое счастье до сих пор не знаю!». Шанганов вышел из-за стойки, торжественно водрузил на стол графин с водочкой, положил на тарелку селёдочки с чёрным хлебцем, поставил стул и сел рядом. Ему хотелось подержать, как прежде, её мягкие руки в своих ладонях, но Шанганов постеснялся. «Ну что вы, Татьяна Григорьевна, вы такая ж красавица, как и раньше». «Ох, замолчите, батюшка, всё вы врёте! И все вокруг врут!». Она опустила голову на руки, и Шанганов отметил про себя, что прежней Танюши уже нет. Чтобы направить разговор в более светлое русло, Шанганов поинтересовался у гостьи: «А как же поживают ваши деточки, их у вас, кажется, шестеро было?». Татьяна передернулась, как от удара: «Девять, батюшка. Девять. И все подряд. Да вот только трое и осталось: Раечка, дерзкая выросла девка - замуж уже собирается, Нюсенька-аккуратница и Володька-стервец, этакий!». «А Клавочка, любимица моя?». Таня закрыла руками лицо: «Померла она». «Как померла?». «Да уж семь лет как в живых нету, батюшка мой!». Шанганов всплеснул руками: «Да как же это, я то думал, что она уже почтенная мать семейства». «Ей четырнадцать было. Уже и кавалер у ней появился. Красавица…Сгорела за три дня! Так в свадебном и похоронили, как невесту!». Шанганов опрокинул в себя третью рюмку. А Таня отломила кроху хлеба, прожевала его и расплакалась. Слёзы так и лились у неё из глаз. «О каком счастье вы спрашиваете, родной мой!? Меня сёстры мужа потаскухой звали, всю жизнь изжить со свету мечтали, даже травили, как в сказке про царскую дочку, яблочком». Шанганов прослезился: уж и суматохи было на весь город тогда. Яблоко изъяли, Татьяну спасли. Виновные в злодеянии найдены не были. Таня сорвала с головы чёрный платок, и мужчина ахнул: в прежних роскошных волосах Татьяны теперь главенствовала седина. «А кто меня такой сделал, батюшка мой, Шанганов, кто?» - спросила она у него, глядя пристально ему в глаза. «Я ведь мать в три года потеряла. Мой отец до сих пор по городу юродивым бродит, старик... Керенок полный сундук за собой таскает. Домой ко мне, бывало, придёт, сундук свой в коридоре оставит, а девахи Райка с Нюськой здоровые у меня, двадцатый год им пошёл, а у деда монетки таскают, как дети малые! Он руками машет, ругается, по-своему, по – хохляцки. А на Райку кричит: «Уйди, Кирим-разбойник!» и ногами топочет. А девки мои хохочут, дуры!». Шанганов всё же решился дотронуться до руки собеседницы, но Таня отдёрнула её. «А жизнь моя поганая от того, батюшка, что проклята я. Ох, знала бы, кто проклял меня! Вот от того и несчастна я всю свою жизнь! Шалаблодила, гуляла! А ты о счастье спрашиваешь. Никто меня не понимал, никто. А я ведь его искала: единственного мово. Муж грубый у меня, злой, чуть что не по его, руки в ход пускает, сковородками швыряется». Шанганов сидел, боясь издать хоть звук. Всю жизнь он мечтал разгадать загадку этой царевны и теперь слушал её с благодарностью. «Родители при доме у купца Тарасова служили, после того, как отец мой матушку украл. Он ведь украинских кровей у меня, в Крыму приказчиком работал. Там в мать мою и влюбился. Ольгой её звали. А она, матушка моя, татарочкой была, «крященой». Красавица! У него, у батюшки, кроме моей матери и деда Афанасия родных не было. Жили хорошо, отец за двор отвечал, за конюшни. Тарасов плотил исправно, кормил, поил. Отец рассказывал, что мать мою Ольгу хозяйские дочки очень любили за доброту, за нрав весёлый. Пела она хорошо, мастерица искусная, рукодельница (девчонки мои в неё пошли), а ещё на кофе умела глядеть и сны вещие разгадывала. Умерла внезапно. Двадцать девять годков её стукнула в аккурат накануне её ухода. Отец опомниться не успел. Так с ума и сошёл. Они ведь с матерью деньги на свой дом собирали. Мой батюшка и при жизни мамы нелюдимым был, малоразговорчивым, часто на голову жаловался, болями мучился. На мать ругался, а она во всём ему подчинялась. А как мама умерла, так батюшка и вовсе ум потерял. Сестёр моих Евдокию и Катерину чужим людям отдал, а меня к материным родственникам татарским привёл. Татары меня и вырастили. Детей у них не было, жили они хорошо, зажиточно. В строгости меня держали, да не слушалася я их. В четырнадцать лет замуж отдали. А я дитя дитём – страшно подумать! В 1896 году меня Кузьма Исакьевич Родченко в свой дом и привёл. Ночью после свадьбы меня тронуть побоялся. Ему то 28 стукнуло, а я для него вроде дитяти. Он с работы, бывало, придёт, а я в куклы играю. Мне на свадьбу кукол надарили, аж шесть штук! Немецких, с фарфоровыми лицами и кудрями шёлковыми». Она замолчала и уставилась в одну точку. Шанганов принёс ещё графин водки. Татьяна продолжила: «А потом сёстры его науськали, он и снасиловал меня. Вот так я и узнала, что любовь такая бывает. Первый малыш умер у меня, мой сладенький, затем второй, за ним третьей Клавочка родилась, за ней Яшенька. А как Яшенька умер, так я вразнос и пошла. Мне уже за двадцать было. Сенька меня сюда привёл, полюбовник мой. Муж приходил, бил. Напивался и снова бил». Таня приподнялась и сверкнула глазами на Шанганова, как в прежние времена. «А ты думаешь, я зазря здесь воловодилась с вами. Нет. Жизнь свою слаще сделать захотелось! И весело, и подарки: куда они ваши подарки девались? Пуф! Нету их! Тяжела моя бабья доля. Какой бы муж стерпел, что его жена с полюбовниками шастает?" "Шанганов всегда удивлялся, как ещё Кузьма не убил свою жену. Он, Шанганов, зарезал бы давно! Из любви зарезал бы.
«А я ненавидела его, хотя он и любил меня, Кузьма то мой. Ох, любил. За то и бил, что любил. И сегодня побил. И вечером побьёт. Злопамятный он. Рахметку забыть не может». Шанганов вспомнил. Рахмет оказался моложе Тани на несколько лет. Но роман развивался у них, как во французских книжках про любовь. Крепкий, черноволосый, с узкими глазами, то ли киргиз, то ли татарин – урядник, что ли? Он буквально носил Татьяну на руках. Отбил её у всех. В ресторан одной запретил приходить. Долго это тянулось, несколько лет на свидание в рощу бегали, да в «Империи» веселились от души, пока муж Танин ногами по рёбрам не отходил этого «кочевника». А там и война, революция.